Текст книги "Фрунзе"

Автор книги: Владимир Архангельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

– Советую попридержать язык! – Фрунзе козырнул. – Иначе я отправлю вас искоренять эту самую измену на полях Таврии!..

«26 сентября мы, старшие командиры штаба, находились в просторном зале заседаний и в ожидании очередных сводок обсуждали сложную, во многом неясную фронтовую обстановку, – вспоминал С. Харламов. – За разговорами у оперативных карт не заметили, как в дверях появился неизвестный военный, одетый в простую серую шинель. Взгляд его был открытый и приветливый. Как старший по должности, я пошел ему навстречу, намереваясь спросить, кто он такой. Но он опередил меня.

– Здравствуйте, товарищи командиры! – негромко сказал незнакомец. – Я Фрунзе…»

Михаил Васильевич познакомился с сотрудниками:

– Ну, а теперь давайте вместе посмотрим, что делается у нас на фронте. Прошу садиться.

Что отметили старые кадровые военные в новом командующем? Он не предупредил никого о своем приезде и пришел с вокзала в сопровождении адъютанта. И в первой его речи к работникам штаба доминировала мысль о моральном воспитании войск, о чутком отношении к красноармейцам.

– В любом вашем плане всегда должен быть в фокусе человек – боец! Меньше жертв, меньше случайных решений. Оперативность не показная спешка, а точно выверенный расчет. Кстати, он часто приходит в бессонные ночи, над картой боев.

Его уже с ходу захватила армейская страда: лихорадочно заработала мысль, обожгла решимость. В два часа дня он приступил к формированию штаба. Через сутки штаб работал.

Вечером он сообщил войскам о своем приезде, на другой день обратился к ним в приказе с горячим словом друга и четко определил задачу бойцов и командиров Южного фронта.

«Товарищи! Вся рабоче-крестьянская Россия затаив дыхание следит сейчас за ходом нашей борьбы здесь, на врангелевском фронте. Наша измученная, исстрадавшаяся и изголодавшаяся, но по-прежнему крепкая духом сермяжная Русь жаждет мира, чтобы скорее взяться за лечение нанесенных войной ран, скорее дать возможность народу забыть о муках и лишениях ныне переживаемого периода борьбы. И на пути к этому миру она встречает сильнейшее препятствие в лице крымского разбойника – барона Врангеля».

Много крепких, точных слов было посвящено в этом приказе проклятому барону. Он пробивается к царскому трону через горы трупов рабочих и крестьян; он вонзил нож в спину России и сорвал мирные переговоры с панской Польшей, когда красные войска были в предместье Варшавы. Этого разбойника надо разгромить стремительным ударом, не затягивая дела до зимы.

Именем республики он обратился к красноармейцам, командирам и комиссарам с горячим призывом – дружно устранить в частях недочеты, чтобы Южный фронт превратился в грозную, несокрушимую для врага силу. «Обращаюсь ко всем тем, в ком бьется честное сердце пролетария и крестьянина; пусть каждый из вас, стоя на своем посту, выявит всю волю, всю энергию, на которую только способен. Шкурников, трусов, мародеров, всех изменников рабоче-крестьянскому делу – долой из наших рядов! Долой всякое уныние, робость и малодушие!

Победа армии труда, несмотря на все старания врагов, неизбежна. За работу, и смело вперед!»

Едва ли не через два-три дня Михаил Васильевич лучше знал обстановку на фронте, чем многие сотрудники штаба: те верой и правдой служили, он жил фронтом, был душой его и сердцем. И видел фронт не только по карте или по оперативным сводкам, а в движении огромных масс, в ратном их труде, в их судьбах, как видел это и рядовой красноармеец, и командир полка, и командарм.

В день, когда он приехал, Южный фронт включал три армии: 6-ю, 13-ю и 2-ю Конную.

Доверчивый и весьма деликатный в общении с товарищами, он с трудом разрывал старые привязанности. И хотя в штабе и у Станислава Коссиора – в ЦК КП(б)У – о командарме-6 Константине Авксентьевском сложилось негативное суждение, он заменил его Августом Корком только через месяц, когда для решающего удара по Врангелю понадобился более волевой командарм. И после разгрома Врангеля взял Авксентьевского с собой для ликвидации банд батьки Махно. И через три года хотел сохранить для армии старого боевого товарища, когда возникло его «персональное дело» в ЦКК РКП (б). Михаил Васильевич дал тогда ему лестную характеристику, не умолчав, естественно, и об ошибках. Когда Авксентьевский был рядом с Фрунзе, за ним «не числилось крепких промахов (только в быту иной раз – увлечение выпивкой)». Промах он сделал позднее. «Самым скверным для него фактом считаю его женитьбу на какой-то бывшей актрисе, совершенно чуждом нам человеке». Фрунзе не раз предупреждал его о недопустимом для ответственного работника партии таком сожительстве. «Общее мое мнение о нем: это человек преданный революции и партии. Человек с большими заслугами в прошлом и с возможностями для будущего. Его несчастье – склонность к выпивке. Так как он сравнительно молодой член партии (с 17-го года) и не обладает настоящим революционным запасом и моральной устойчивостью, то легко поддается влиянию среды. Сейчас, насколько мне известно, он совсем не пьет и много работает. Твердо ли это – в этом вся суть…»

Когда Корк принял от Авксентьевского 6-ю армию, Фрунзе сформировал и еще одну армию – 4-ю – во главе с Лазаревичем.

Но это было позднее, когда уже определилось направление главного удара по Врангелю. Сейчас же, на первых порах, он вызвал командармов и о каждом своем шаге, не реже двух раз в неделю, телеграфировал Владимиру Ильичу.

Первая депеша ушла в Кремль 28 сентября: «Прибыл в Харьков 26 утром. В два дня сформирован в основных чертах штаб фронта, с 28 приступивший к работам почти в полном объеме. Положение на фронтах характеризуется упорным сопротивлением противника, очевидно, прекрасно осведомленного о наших планах, которые он стремится разрушить путем ударов в направлениях наших группировок. Движение к Донецкому бассейну рассматриваю именно так. Предполагаю со своей стороны, впредь до окончания подготовки общего наступления, нанести ряд коротких ударов. Завтра вызываю в Кременчуг командармов 6-й, 1-й и 2-й Конной. Настроение частей несколько надломлено. Переход в общее наступление зависит от времени подхода 1-й Конной. Установили связь с ЦК Украинской. Подготовляем мобилизацию незаможных крестьян. Тыл очень плох. Делаем все, что можем. Прошу ускорить приезд Баранова, а также командировать на фронт тов. Куйбышева».

Перед отъездом в Кременчуг выдался час-другой для встречи с Демьяном Бедным. Михаилу Васильевичу нравилось говорить с поэтом. Плотный, с гладко выбритым облысевшим черепом, с румянцем во всю щеку и маленькими рыжеватыми усами, он был воплощением бодрости для политотдельцев и сотрудников штаба. Газетчики бегали за ним толпой, ожидая от него откровения. Он им рассказывал удивительные байки, щуря маленькие светлые глаза; с полных губ не сходила улыбка. С самым серьезным видом говорил о смешных пустяках и заливался смехом, когда говорил о важном деле. Грохотал его низкий бас, янтарный мундштук с папиросой беспрерывно торчал между пальцами левой руки.

– Я читал перепалку твоих ребят с беляками, – громыхнул он с порога и сбросил на диван кожаное пальто. – Эту самолетную «дуэль» с помощью листовок. Бьюсь об заклад, что кормишь ты их пасхальной еврейской мацой – без соли, перца и сахара. Именно так пресно они пишут!

– А вы им подбросьте дрожжей. Или бомбочку – зажигательную, чтоб они воспрянули духом.

– Думаю. Но пока не уловил изюминку. Очень это трудная штука – угодить в точку, поймать за хвост жар-птицу. Она где-то рядом ходит, иногда садится на плечо и долбит клювом по лысине, – он хлопнул себя по бритому темени и засмеялся раскатисто.

– Мне говорили, что бойцы сами пишут белякам, и получается у них иной раз в духе запорожского письма турецкому султану. Вот тут и изюминка! Смех убивает; и не мне вам говорить об этом. И красноармейцы пытаются действовать в таком ключе. В одном из писем они благодарили баронское превосходительство за три танка, уступленных Врангелем в бою. Потом подключились к проводу белой дивизии и передали телефонограмму: «Убегайте, гады, быстрее по маршруту Мелитополь – Севастополь – Константинополь!» Ловко, а? – Фрунзе ходил по салону, потирая руки. – Вот и дать бы барону позабористее: мол, чучело гороховое, немчура, а в царьки лезет! Он же чванный и потому в чем-то ограниченный тип: до сих пор не может понять, с какой армией воюет!

Что-то новое и даже удивительное для Фрунзе мелькнуло в глазах у Демьяна. Он сбросил маску простачка, посуровел. И сказал глухо:

– Бумагу и чернила, командующий!

– Садитесь за мой стол, Ефим Алексеевич. Я могу и отлучиться на время, – извинительно сказал Фрунзе и ушел в купе, захватив со стола сводки и карты.

– Сиротинский, чаю! – грохнул Демьян.

Сергей Аркадьевич распорядился, чай подали.

– Да ты, сдурел, Сергей! Чай – это фигурально! Покрепче-то ничего нет?

– Не положено, товарищ Демьян!

– Ну, монахи! Мацееды! Пресноеды! – разбушевался Демьян. Но скоро затих, размашисто водя пером по бумаге. И даже не глянул на Сиротинского, когда тот вышел из салона.

Давид Куманов – политотделец, газетчик, который в те дни состоял в «свите» Демьяна, – отметил в дневнике, что знаменитый «Манифест барона фон Врангеля» был написан в один присест. И первым слушателем-читателем был Михаил Васильевич.

Всегда серьезный, сосредоточенный, с виду даже несколько хмурый, со сдвинутыми накрепко бровями, М. В. Фрунзе буквально заливался хохотом, слушая «Манифест».

Фрунзе то и дело прерывал автора, приговаривая:

– Так… Так!.. Отлично! Замечательно!.. Правильно!..

Товарищ Фрунзе приказал немедленно начать печатать «Манифест» – о тираже разговора не могло быть:

– Печатайте хоть миллионы! Чем больше, тем лучше!

И уже через день-другой по всему фронту летел «Манифест» как песня и снежной лавиной падал с самолетов на голову беляков в Севастополе, Симферополе, Ялте и Феодосии.

«Манифест» казался тарабарщиной: слова немецкие, слова вывернутые; но запомнились они мигом. Михаил Васильевич, к примеру, после второго чтения читал агитку Демьяна наизусть, вплоть до последней строфы:

 
…Ви будет жить благополучно
И целовать мне сапога.
Гут!
«Подписал собственноручно»
Вильгельма-Кайзера слуга,
Барон фон Врангель бестолковый,
Антантой признанный на треть.
«Сдавайтесь мне на шестный слово,
А там… мы будем посмотреть!!»
 

Демьян попал в точку, поймал за хвост жар-птицу. Беляки стали переходить линию фронта с «Манифестом» в кармане и предъявляли его как охранную грамоту, не желая служить «подлюге Врангелю».

Когда у Фрунзе спрашивали, скоро ли начнется наступление, он отвечал:

– Да, скоро… Я «нашинаю» в ближайшие дни!..

Важным было совещание в Кременчуге: командармы решали вопрос о главном и вспомогательном ударе по Врангелю.

О главном, решающем ударе двух мнений не было. Все сошлись на одном: как только подойдет 1-я Конная, Буденный, Авксентьевский, Эйдеман, Блюхер и Городовиков отсекут войска барона от перешейков, не давая белым прорваться в Крым. В крайнем случае ворвутся туда на плечах отступающего врага, – Зимняя кампания исключается.

– Я дал слово Владимиру Ильичу кончить к декабрю, – сказал Фрунзе.

Споры были о том, чего добивается Врангель в данный момент. При первом взгляде на карту можно было заключить, что он решил овладеть Донбассом. Главные силы его левой колонны шли на Макеевку. И из бассейна поступали тревожные сведения: там начали эвакуацию. Однако барон одновременно замышлял что-то на Кубани и подозрительно передвигал части в районе Александровска.

Командармы решили: остановить Врангеля в ближайшие дни. С Каховского плацдарма нанести серию ударов на северо-востоке и срочно возводить мост для конницы Буденного в окрестностях Никополя. А на северо-запад выдвинуть войска во фланг Врангелю для поддержки Юзовской группы в Донбассе.

– Не дурак же этот барон! – сказал Фрунзе. – Полководец он опытный и, надо думать, не хуже нас понимает, что, пока в тылу у него есть Каховский плацдарм, Донбасса ему не видать. Значит, поход в Донецкий бассейн – широкий отвлекающий маневр. Что бы я сделал на месте Врангеля, у которого хозяин – Антанта и случайный друг – пан Пилсудский? Я бы опрокинул плацдарм в Днепр, перескочил на правый берег и хотя бы символически устремился на помощь Пилсудскому. Это подтверждает и главком. Панская Польша хотела подписать мирный договор восьмого октября, теперь срок отодвинут. Пилсудский дышит на ладан. Неизбежен удар Врангеля по Каховке с выходом на Правобережную Украину!..

Четко определил Фрунзе операции Южного фронта в ближайшие дни. 6-я армия энергичной разведкой беспрерывно тревожит противника и собирает данные о его силах против Каховского плацдарма. Она же немедленно строит переправы неподалеку от Никополя. 13-я армия вышибает части барона из Александровска силами двух стрелковых дивизий – 46-й и 23-й и 9-й кавалерийской. А Морскую и 2-ю Донскую дивизии Таганрогской группы М. Левандовского спешно выдвигает во фланг противнику, наступающему на Донбасс. 2-я Конная армия остается на месте, в районе Никополя, и собирает силы в кулак на случай возможного рывка белых на Правобережье.

Командармы спешили к своим штабам. Но Михаил Васильевич с каждым из них успел поговорить с глазу на глаз: в такой обстановке точнее определялись индивидуальные качества любого начальника.

С Уборевичем состоялся разговор о «стрелах». В его армии накопилось до сорока пяти старых самолетов: «ньюпоры», «фарманы» и «вуазены» и несколько тяжелых бомбардировщиков «Илья Муромец». Их перебросили с Западного фронта по указанию Владимира Ильича. Так как бомб недоставало, смекалистые мастера предложили применять полые, заостренные цилиндры с поставленными под углом лопастями. Падая вниз, эти «стрелы» набирали силу с ужасающим визгом. Очень хороши были они для ударов по скоплению кавалеристов, особенно в комплексе с бомбами. Свист бомбы, грохот разрыва, страшный вой «стрел» – это действовало безотказно. Когда же «стрела» попадала в кавалериста, она прошивала его насквозь вместе с лошадью.

– Голь на выдумки хитра! – горько улыбнулся Фрунзе. – Что ж, бросайте «стрелы», пока не снабдят нас бомбами. Но уделите особое внимание разведке с воздуха: я смотрел снимки Турецкого вала – очень плохо.

– Будет исполнено, товарищ командующий! Со своей стороны прошу санкции: когда войдет в дело армия Буденного, я хочу подкрепить ее кавалерийским корпусом от Геническа. Часть я сколочу, и командир есть отличный – Каширин.

– Действуйте, Иероним Петрович! Я даже сам хотел вам сказать об этом…

Был разговор и с Блюхером: первый, но не последний. Михаил Васильевич вызвал его на высокое совещание по той причине, что он оборонял Каховский плацдарм и, как Чапаев на Восточном фронте, командовал дивизией особого состава. У него были четыре стрелковые бригады, два кавалерийских полка, пять артиллерийских дивизионов, тяжелая гаубичная батарея и два авто-бронеотряда. Да и хотелось повидать героя, награжденного первым орденом Красного Знамени.

– Вам задача ясна, Василий Константинович? – обратился к нему Фрунзе.

– Да, удерживать Каховский плацдарм, вести активную разведку и с жадностью глядеть на Перекоп.

– Почему же так: с жадностью?

– Очень крепкий орешек, Михаил Васильевич. Да и руки чешутся скорей раздавить его. Устали бойцы, кончать войну надо разом.

– А насколько крепкий? Наши летчики дают очень слабое представление об огневой мощи обороны Врангеля.

– Так то с воздуха! Летчик сидит как кочет на насесте и только об одном думает: как бы не загреметь? А мы – с земли. Посылал я недавно двух ребят – коммунистов, – рискнули разведать укрепления в казацкой одежонке… Врангель не зря сидел в Крыму. Турецкий вал еще с древнейших времен – преграда страшная: тянется на одиннадцать верст, подошва – аршин двадцать, высота – пятнадцать. Перед ним беляки отрыли к лету ров: глубокий, человек пять надо поставить друг другу на плечи. Окопы полного профиля и заграждения из проволоки – до пяти кольев. Орудий – близко к сотне, пулеметов и того больше. На случай отступления есть вторая полоса у Ишуньских позиций. В лоб не больно возьмешь. А по Сивашу, на Литовский полуостров – это как бог даст!

– Не понимаю.

– Старики говорят: все зависит от ветра. Ежели он дует от Одессы, Сиваш может обсохнуть. А коли от Бердянска или с Кубани, тогда брод закрыт. И выход только один: в лоб, с суши, на Перекоп.

– Очень ценная информация! А как с танками? Боятся их красноармейцы?

– Поначалу бегали, Михаил Васильевич. Слов нет, страшно. Потом приспособились бить из окопов: то до себя не допустят и швырнут гранату, то под зад танку. Так и останавливают. А экипажи берут голыми руками: беляк в танке очень храбрый, а когда стоп машина – руки вверх без разговоров!

– Я распорядился переслать вам огнеметы: сокрушительное оружие и против живой силы и против танков. Сейчас же создайте ударный огневой отряд и выдвигайте его заслоном впереди пехотных цепей.

Блюхер молодцевато козырнул:

– Не сомневайтесь, Михаил Васильевич, будет сделано!..

Но самой удивительной была встреча с Ворошиловым. Они не виделись четырнадцать лет, со съезда в Стокгольме, да и жили там под вымышленными фамилиями: один – Володин, другой – Арсеньев. Наконец псевдонимы раскрылись! И оба порадовались, что судьба свела их у самого эпилога гражданской войны.

Климент Ефремович сделал запись об этом дне:

«…Фрунзе? Глазам не верю. Радостная встреча – Арсений и Володя, «перекрещенные» революцией в их собственные имена и фамилии. Пожимаем друг другу руки. Оба возбуждены, рады неожиданной встрече.

Так вот он кто Фрунзе – Михайлов, о котором так много славных, граничащих с легендами, вестей и слухов!

На столе огромная карта, на которой видно, что враг, последний враг русской революции, с удесятеренной наглостью пытается расширить район своих действий.

И вчерашний подпольщик, большевик Арсений, с изумительной ясностью и поражающим авторитетом истинного полководца развивает в деталях предстоящие решительные операции Красной Армии.

…Незначительные замечания, краткий обмен мнений – и план, оперативный план большевика Арсения – Фрунзе утвержден.

Судьба Врангеля предрешена!»

Фрунзе спросил на прощанье:

– Когда тебя и Буденного ждать с Первой Конной?

– Недели через три, не раньше. Идем своим ходом, на поездах не добрались бы и до зимы.

– Придете раньше, – многозначительно сказал Михаил Васильевич.

– Ей-богу, не успеем!

– Ленин вас подстегнет.

Действительно, не успел Ворошилов приехать в Конную, как Владимир Ильич вызвал его и Буденного к прямому проводу.

«Крайне важно, – читали они бегущую из аппарата ленту, – изо всех сил ускорить передвижение вашей армии на Южфронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими. Телеграфируйте, что именно делаете».

– Железная рука у нашего командующего! – только и смог сказать Клим Ворошилов.

Через день, уже в Харькове, Фрунзе получил от разведки точное подтверждение своей догадки: в ближайшие дни Врангель замыслил произвести переправу на правый берег Днепра в районе Александровска.

– Я и говорил: не дурак барон. – сказал он Гусеву.

Дело решали считанные часы. Авксентьевскому и Городовикову он приказал срочно сосредоточить две сильные дивизии северо-восточнее Никополя. Срочно он создал Кременчугский укрепленный район. И на всякий случай распорядился вывезти из Екатеринослава все армейские учреждения, «пребывание коих там не вызывается крайней необходимостью».

Елизавета Драбкина рассказала об одной из ночей того времени, наблюдая за своим отцом и Фрунзе.

С Сергеем Ивановичем и Михаилом Васильевичем – они явились поздно вечером – пришел и Николай Петрович Горбунов – недавний секретарь Совнаркома, теперь член РВС Южного фронта.

«Все были страшно голодны, быстро съели приготовленную мною яичницу, помидоры, потом принялись за арбуз. Они ели большими кусками, не замечая даже, что едят, и продолжали разговор, который велся на заседании Реввоенсовета.

Я то входила в комнату, то выходила: керосинка горела плохо, и чайник никак не хотел закипать. Когда он, наконец, вскипел, я вернулась в комнату и увидела, что скатерть сдернута, Михаил Васильевич расставляет на столе посуду и еду, воссоздавая карту Севёрной Таврии и крымских перешейков. Глубокая тарелка изображала Каховский плацдарм; изогнутая арбузная корка – Арабатскую стрелку; куски сахару – ударные группы войск; узкий ломтик хлеба – Перекопский перешеек; ножи, вилки, ложки – направление ударов.

О чае никто уже не думал. Куски сахару, ножи, вилки быстро передвигались по столу. Потом в ход были пущены блюдца, стаканы, карандаши, резинка, две пуговицы, чернильница, пресс-папье.

На столе уже не оставалось свободного места, но Михаил Васильевич – то при согласии, то при возражениях отца и Николая Петровича – продолжал передвигать лежавшие на столе предметы и класть на него новые. Все трое были охвачены необычайным возбуждением и, казалось, не видели и не слышали ничего, кроме этой понятной лишь им самим карты».

Запомнились фразы Фрунзе-командующего – энергичные, точные, короткие: ударить по флангам противника всеми силами конницы. Приурочить штурм к ночному времени!

«Михаил Васильевич вытащил из кармана ключ, хотел положить его на стол. И тут раздался удивительный звук – гулкий, звенящий, торжественный, печальный. Это стоявшие в углу старинные часы в узком высоком футляре красного дерева начали отбивать полночь.

Все замерли слушая. Когда прозвучал последний удар, Михаил Васильевич глубоко вздохнул, с недоумением посмотрел на ключ, который держал на весу.

– Во Владимирском каторжном централе, – медленно сказал он, – лежишь, бывало, ночью и считаешь время по каплям дождя, стекающим по водосточному желобу. Эх, сколько часов и минут зазря пропало!

Он обвел глазами стол, подумал, сказал:

– А что, ежели нам нынче не поспать ночь и прикинуть все это на карте? Кажется, мы нашли недурное решение…»

И все трое ушли в штаб.

Обстановка на фронте прояснялась помалу, но радужных надежд не сулила. Перед Лениным он раскрывался весь как на духу и в очередной телеграмме не пытался скрывать огорчений и опасений.

На правом фланге – от Александровска до Херсона – Врангель готовился к развитию каких-то операций. На всем остальном фронте продолжает громить 13-ю армию. Части надломлены и ударов врага не выдерживают. «Среди масс идут разговоры об измене, свежих же резервов нет. Положение усугубляется дезорганизацией тыла… Настроение запасных частей, почти совершенно раздетых и плохо питаемых, определенно скверное. Чувствую себя со штабом фронта окруженным враждебной стихией. Настроение можно переломить только крупным успехом на фронте. Думаю, что, несмотря на все это, до момента общего наступления выдержим, хотя ряд огорчительных неудач на нашу долю еще выпадет».

Но в Донбассе наметился просвет: 9-я стрелковая дивизия временно отпарировала удар белых под Волновахой.

Мысль о главном ударе, которым закончится гражданская война, не оставляла его ни на минуту. И он облагался к командующему морскими силами с просьбой подготовить Азовскую флотилию с плавучими батареями к переходу через месяц – 7 ноября 1920 года – в район Геническа.

Телеграмма датирована 3 октября. Можно лишь удивляться, что в обстановке неразберихи в Харькове, пагубной паники в частях отступающей 13-й армии с такой прозорливостью видел он первый день окончательного штурма. К сожалению, флотилия не подошла: она не смогла вырваться из ледового плена в Таганрогском заливе.

Уже через день Фрунзе понял отчетливо: в Донбасс Врангель не пройдет! Да и нет ему нужды упорствовать в этом направлении. Его путеводная звезда – пан Пилсудский!

В Донбассе отличился начальник 9-й стрелковой дивизии, брат Валериана Куйбышева – Николай. Он правильно оценил значение приказа командующего фронтом, и его бойцы грудью отстояли «Донецкий бассейн, этот источник света и тепла для всей страны… – отмечал Фрунзе. – Рабоче-крестьянская Россия может гордиться такими своими защитниками. Пока в рядах Красной Армии будут такие геройские полки, как 77-й, легший костьми на поле брани, но ни пяди не уступивший врагу, – она будет непобедима».

Многие воспринимали успех 9-й дивизии как незначительный эпизод в боевой жизни многострадальной 13-й армии. Михаил Васильевич ощутил в нем начало желанного перелома.

Неожиданно он спросил Гусева, который клевал носом от усталости:

– Ты не стрелял из лука, Сергей Иванович?

– Не помню. Кажется, нет.

– Но у тебя богатое воображение, и ты сможешь понять меня. У мальчишки в руках крепкая дубовая ветка. Она согнута дугой, натянутая тетива не дает ей распрямиться. Мальчишка накладывает стрелу, тянет тетиву на себя, дуга пружинит. И со свистом летит стрела. Но вот печальный миг: мальчишка перестарался, хотел стрельнуть дальше, ветка треснула. Она еще может служить, но пружинящий момент ослаблен. И если б могла она говорить, то сказал бы: «Я надломилась, мальчик, не тяни изо всех сил – сломаюсь». Понимаешь?

– Разумеется!

– Вот так и в Донбассе, Врангель еще крепко послужит Антанте. Но в нем уже трещина!

– Ты писал стихи, Михаил? – вдруг спросил Гусев.

– Писал. Плохие. В тюрьме и в ссылке. А что?

– Диву даюсь, как уживается в тебе поэзия с предельной рассудочностью полководца, который публикует по три-четыре приказа в день! Впрочем, и в них бывают поэтические отступления… Ложись спать; на тебе лица нет!..

Теперь уже и сомнений не было, что Правобережье вот-вот станет ареной ожесточенной битвы. Николай Куйбышев захватил эшелон с имуществом и штаб 1-й Донской дивизии белых. И штабисты, совершенно обескураженные пленением, точно подтвердили, что Врангель подтянул к Александровску пехотную Дроздовскую и 1-ю Кубанскую кавалерийскую дивизии и приказал наводить понтонный мост у кондового запорожского острова Хортица.

5 октября Фрунзе приказал Уборевичу сорвать переправу и обрушиться на Донской корпус белых не позднее 7 октября. Но белые, мешая подходу частей Уборевича, 8 октября прорвали его фронт, захватили Синельниково. Создалась сильная угроза Екатеринославу, тылам 6-й армии и Каховскому плацдарму.

– Не дурак барон, ей-богу, не дурак! – с каким-то азартом приговаривал Фрунзе, передвигая флажки по карте. – Взял врасплох и развивает успех: так ему хочется побрататься с паном Юзефом!.. Но ведь и дурак, ей-богу, дурак! Не разведал про Городовикова, бухнул в колокола, не заглянув в святцы! А Городовиков расколотит его при дружной помощи Уборевича и Авксентьевского. И погубит Врангель лучшие свои дивизии: Марковскую, Дроздовскую, Алексеевскую и Корниловскую!

Он приказал собрать все самолеты фронта в две группы: Северную и Южную – и бомбить дивизии Врангеля безостановочно. Сам пропадал в штабе, не покидая его и на ночь. Но и от других требовал почти невозможного. Оке Ивановичу Городовикову он отдал приказ: «Невзирая ни на какие изменения в обстановке в районе Апостолово, Никополь, Александровск, нами не может быть допущен разгром левого фланга 6-й армии и отход ее с линии р. Днепр и, в частности, с Каховского плацдарма. 2-я Конармия должна выполнить свою задачу до конца, хотя бы ценою самопожертвования».

С. Харламов отмечал, что Михаил Васильевич действовал с небывалой решимостью и неиссякаемым оптимизмом. Он направил на Правобережье подкрепления, севернее Александровска создал ударную группу, куда вошли переброшенные из Сибири 30-я стрелковая дивизия, Отдельная бригада и Петроградская бригада курсантов. На помощь войскам были направлены корабли Днепровской флотилии.

Кроме того, удалось склонить Махно к участию в боях против Врангеля. Все это и обеспечило перелом на Южном фронте в сторону Красной Армии.

На исходе 12 октября бои на Правобережье затихли: атака Врангеля захлебнулась. «Доблестными частями 13-й армии лавина донцов и кубанцев, двигавшаяся на Донецкий бассейн, была разгромлена под Юзовкой и Волновахой, – отмечал Фрунзе. – Выход противника на правый берег у Александровска и Никополя окончился поражением его 1-го корпуса и гибелью лучшей конницы, что явилось поворотным пунктом кампании и началом разгрома Врангеля».

Но трубить в фанфары не было смысла. У барона оставались еще две армии – генерала Драценко и генерала Кутепова, большой танковый парк, самолеты, бронеавтомобили и артиллерия. Войска его после каждого нового маневра таяли на глазах. Но то, что сбежалось под его знамена, готово было крушить большевиков с дерзостью отчаяния. Конечно, не о солдатах речь: они и сдавались в плен и, как всегда в боях, тысячами гибли от свинца, шашек и рукопашной схватки. Но офицеры все же оставались. И барон сажал их на танки и в самолеты, сбивал в отряды смертников, у которых была альтернатива: либо геройская смерть во славу белого дела, либо постыдное бегство по маршруту Симферополь – Севастополь – Константинополь, как им пророчили в своих письмах красные бойцы.

А ведь это были русские люди, вышколенные в боях под Астраханью, под Ростовом, на Кубани, в Северной Таврии. Им внушили, что они цвет нации, спасители России от беззаконного разгула лапотников. И у них сложилась идея белой России, идея бредовая, мертвая. Но она как бы возвышала их в собственных глазах над неприкрытым бандитизмом шайки Махно и других «батек», и они боролись за нее с самопожертвованием храброго русского воина.

Больше суток не подавал Врангель признаков жизни. «Коварное затишье!» – говорил Фрунзе. Он требовал срочных данных от разведки. Она же работала плохо и не успела предупредить командующего о новом смелом маневре белых. А маневр был страшен: и внезапностью и силой огневой мощи.

Однако Михаил Васильевич уже «вжился» в барона, безошибочно предугадывал возможные направления его поиска. Неминучим казался ему удар по Каховскому плацдарму: он грозил белым гибелью. И срочно перебросил к Блюхеру Отдельную ударную огневую бригаду.

Василий Константинович острее Фрунзе чувствовал приближение грозы: ведь он каждый день был в гуще бойцов на Каховском плацдарме.

13 октября над Отдельной бригадой, где вместе с русскими служили татары, чуваши, мордвины и марийцы, пролетел вражеский самолет. Он раскидал листовки и «пропуска»: переходите, мол, на сторону Врангеля с оружием.

– Обычный прием барона перед атакой: немецкая педантичность, черт возьми! Сообщите о листовке командующему. Завтра надо ждать хорошего огня! – Блюхер поскакал из штаба дивизии в бригаду.

В Отдельной многие видели его впервой. Только «старики» помнили по Сибири, где он довершал разгром Колчака под Омском. На тачанке, с двумя зачехленными пулеметами, стоял командир – годов тридцати, в самом расцвете сил, подтянутый, черноволосый, с подстриженными усами, чуть сутуловатый. И говорил просто, как на сельском сходе, где решались обыденные мирские дела: