Текст книги "Фрунзе"

Автор книги: Владимир Архангельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

– Кто это? – восторженно спросил Батурин.

– Молчи! – прошептал сосед. – Арсений, из Шуи! Слушай! Такие у нас наперечет!..

Всю ночь проговорил Павел с шуйским большевиком. Еще видел его дважды. А когда Арсений оказался во Владимирском централе, безуспешно ходил к нему на свидания, пока не познакомился с Мариной Прозоровой и с ее братом Иваном. И потом уже не раз пользовался тем заветным портсигаром с двойным дном, который мастерски изготовили Васюк и Иванец. И пересылал в нем то кредитку, то краткие вести с воли. И писал своему учителю в николаевскую тюрьму и в Манзурку. И, не задумываясь об опасных последствиях, выслал ему свой паспорт в Читу…

Прямо на пороге, бросившись с объятиями к Фрунзе, он порадовал его приятной новостью:

– Видел Моравицкую, у нее была ваша Клава. Она наводила справки о вас. Я осторожно намекнул, что не исключена встреча. Она охнула и, боюсь, так и сидит, завороженная моим сообщением!..

Михаил Васильевич полагал, что справится с делами в Москве дней за пять. Однако пробыть в ней пришлось почти месяц. Правда, за это время он съездил на три дня в Петроград: Павел Батурин достал для него временное студенческое удостоверение в университете.

В столице бурлил рабочий класс: забастовки шли волнами, сменяя друг друга на крупных предприятиях; накал был столь большой, что явно назревал революционный кризис. Ленинцы все громче поднимали голос против войны, против самодержавия. Горячие головы поговаривали уже о вооруженном восстании, но Владимир Ильич дал понять, что эта идея пока несвоевременна, так как революционное движение еще не набрало сил для решающего штурма самодержавия.

Буржуазия, очнувшаяся после патриотического угара, поняла, что немцев шапками не закидаешь и никакой Кузьма Крючков – лихой казак донской, который на плакатах поддевал кучу пруссаков на пику, – делу не поможет. И явно разочаровалась в царе: он не принес победы в войне и не подавил революционного движения. Да и все прогнило в придворных романовских кругах: там делали погоду всякие темные дельцы, проходимцы, аферисты, ясновидящие, чудотворцы и гадалки. Смрад шел по всей Руси от проделок Гришки Распутина и его дружков – скользких мастеров скандальных афер и спекуляций.

На вокзале и на проспектах – серые солдатские шинели, казарменный дух карболки и хлора. В рабочих районах, у каждой продуктовой лавки – длинные очереди женщин, стариков и ребятишек.

Михаил отправился в свой район – к выборжцам, на Сердобольскую улицу, где находилось Русское бюро ЦК большевиков.

Сказал пароль, переступил порог… и, как в детективном романе, где все далеко от истины, хоть и похоже на нее, попал в объятия к Дмитрию Александровичу Павлову. Это был тот самый Митя с русыми усами и сормовским говором, который хорошо сказал ему двенадцать лет назад на Николаевском вокзале в Москве: «Пробивай, Миша, свою стежку к Ленину!..»

Все эти годы Павлов продержался в Питере, состоял в подпольных районных комитетах то на Васильевском острове, то на Выборгской стороне. Пять раз вышибали его с заводов, года два он ходил опальным в черных списках. Недавно устроился модельщиком на завод «Новый Лесснер». Квартира его жены была базой Русского бюро ЦК.

– Людишки ушли на фронт, капиталистам зарез, вот и пригодились мои руки, – сказал он. – Читал о тебе у Короленко в газете «Слово». Вырвался? Вот хорошо: зашевелились мы крепко, и такому человеку, как ты, цены нет.

– Хочу в армию, Митя! Раскачать ее – значит сделать верный шаг к победе!

– Не спорю! Но ведь тебя жалко: поймают – наверняка повесят!

– Я уже все пережил, и страха во мне нет.

– Тогда я тебе дам записку к Николаю Подвойскому. Найдешь его в больничной кассе Путиловского завода. Чуть бы раньше, устроились бы здесь на месте, да Андрей Андреев выехал в Финляндию, а Михаил Калинин попал в тюрьму…

От Подвойского Фрунзе узнал об очередном погроме в своем любимом Иваново-Вознесенске. Ивановцы полгода назад начали всеобщую политическую забастовку. Жандармы в ночь на 10 августа 1915 года арестовали девятнадцать активистов и руководителей большевистского комитета. Двадцать пять тысяч рабочих вышло на улицы. А вечером часть демонстрантов направилась к тюрьме, чтобы освободить арестованных. Карателями убито сто человек и сорок ранено. Погиб организатор стачки Е. С. Зиновьев.

– Вы меня убили этим известием, Николай Ильич! Я уже думаю: не поехать ли в Иваново?

– Сейчас важнее быть в действующей армии. Да там вы и легче затеряетесь в густой солдатской массе. А в Иванове вам не продержаться и двух недель. И ЦК оторвет мне голову, если я вас отправлю на… эшафот. Москве я дам знать, и вас направят в какую-нибудь «благотворительную» организацию Западного фронта…

В институт ехать не было смысла: все однокашники давно разлетелись по стране. И Фрунзе решил повидаться с семьей Михайловых: она была дружна в Пишпеке с Маврой Ефимовной, а перед самой войной перебралась в Питер.

В семье был траур: Миша Михайлов, приятель детских игр Фрунзе, на диво похожий на него – фигурой, круглым лицом и даже ежиком, – пропал на фронте без вести.

Фрунзе мог бы отлично устроиться в армии по паспорту Михаила Александровича Михайлова. Но у него хватило такта не сказать об этом убитым горем родителям своего погибшего приятеля.

Но в Москве он сказал об этом Павлу Батурину, тот – подпольщице Анне Андреевне Додоновой. И у них созрел план: срочно изготовить подложный паспорт на имя М. А. Михайлова и оформить его в канцелярии градоначальника. А сестру Додоновой Марию – студентку Высших женских курсов – направить в Петроград к Михайловым, уговорить их передать Фрунзе документы сына и получить их в переселенческом управлении, за которым числился погибший.

А пока все это шло – туго, со скрипом, Анна Андреевна приняла меры, чтобы направить Михайлова на фронт. Помогла ей бывшая сокурсница М. В. Малянтович. Она работала в Земсоюзе и пользовалась доверием градоначальника.

«Поручение Мария Андреевна выполнила уже после того, как Михаил Васильевич был отправлен на фронт с подложным паспортом на имя М. А. Михайлова, полученным через П. С. Батурина. Недели через две ему были высланы подлинные документы. Так Михаил Васильевич Фрунзе стал официально М. А. Михайловым», – вспоминала А. А. Додонова.

Фрунзе попросил Анну Андреевну написать в Читу товарищам о его гибели на фронте и этим замести следы и провести полицию.

Письмо оказало действие: как только поползли по Чите слухи, что Василенко погиб, и жандармы перестали ходить по пятам Софьи Алексеевны, она тотчас же уехала на фронт к жениху.

– Теперь можешь звать меня Мишей. Только не перепутай отчество и фамилию! – сказал он невесте, встретив ее под Минском, в местечке Ивенец.

И повидался он перед отъездом из Москвы с сестрой Клавой. Она была в разлуке с ним двенадцать лет, и показался он ей взрослым не по годам, уже с сединой на висках и с какой-то беспокоящей настороженностью в глазах.

Но это впечатление вскоре рассеялось: Миша был таким же озорным и веселым, как и прежде.

Шел день 18 апреля – уже без снега, с первой робкой зеленью на ивах. И солнышко грело по-весеннему, и люди справляли пасху, веселясь кто как может.

Для Михаила это был Первомай. И он утащил Клаву на народное гулянье в Сокольники. Шутил и дурачился: исподтишка выпускал бумажный «тещин язык», и Клава пугалась; заломив кепку и весело насвистывая, летел в люльке карусели и рассказывал забавные истории, словно бы и смешные, но Клаву прохватывал озноб: она хорошо понимала, чего стоило брату это смешное, которое он пережил как трагедию.

Потом они уединились на дальней скамье, и Клава стала расспрашивать: собирается ли он в Пишпек, где мама проплакала о нем глаза, и будет ли он кончать институт?

– Нет, Клава: снова я обману ожидания мамы и девочек. Я еду на фронт: там сейчас самые главные дела у партии.

– Но ведь страшно за тебя, Миша! Поймают – пощады не жди!

– Святая ты простота, Клавдюша! У революционера нет безопасных путей!.. Жив и буду жить! И пойдем на круг, вальс – моя стихия!..

В окопах и в госпиталях Западного фронта было тесно, в них лежало и сидело полтора миллиона солдат.

Действующую армию подпирали сотни тысяч людей из полевых баз, интендантства, ремонтных мастерских, дивизионных летучек, из железнодорожных отрядов, Земского союза и Красного Креста.

Среди этих людей много было квалифицированных рабочих, мобилизованных в Питере и в других промышленных центрах. Какая-то их часть прошла боевое крещение в первую русскую революцию, и из нее можно было черпать толковых агитаторов для партийной работы в крестьянской солдатской массе, чтоб разъяснять ей лозунги ленинцев в напряженной обстановке, когда день за днем нарастал революционный кризис.

Война стала невмоготу даже самым преданным царю частям. Перлюстраторы из «черного кабинета» были оглушены потоком жалоб «пушечного мяса». Военные власти доносили о растущем дезертирстве и «самострелах», охранка – о глухом ропоте одетого в серые шинели народа:

«В армии настроение стало очень и очень неспокойным, если не сказать «революционным». Дороговизна жизни и недостаток продуктов, переносимые с трудом солдатками, очень хорошо известны в армии через самих солдат, разновременно приезжающих сюда «на побывку». Беспокойство солдат за оставленные на родине семьи с каждым днем все более и более увеличивается и является весьма благоприятной почвой для успеха революционной пропаганды».

Даже поэты из «Нового Сатирикона», далекие от идей революции, стали петь с голоса крестьян, осуждающих войну.

Солдатам, измученным войной до крайности, надо было указать выход из империалистической бойни. Это и делали большевики, рискуя жизнью. И создавали в окопах, на кораблях, в госпиталях партийные ячейки. И призывали кончать с войной и с самодержавием.

Владимир Ильич Ленин жил за рубежом. Ближайшие его соратники были с ним либо отбывали ссылку и каторгу в отдаленнейших местах Восточной Сибири. Приезд на Западный фронт Михаила Фрунзе – ленинца стойкого и организатора великолепного, выросшего в рабочей среде, – был значительным событием для партии.

И на первых шагах Фрунзе – Михайлову повезло. В Земском союзе Западного фронта работал его товарищ по ивановскому подполью Исидор Любимов. Он ведал хозяйственным отделом союза и без особых усилий устроил Михаила Васильевича на должность статистика. Рядом оказался делегат IV съезда РСДРП Борис Позерн (по кличке Степан Злобин), входивший тогда в группу интернационалистов.

С той поры сохранилась фотография молодой пары Михайловых, расположившейся на одной банкетке: Фрунзе в шинели без погон я в фуражке военного образца, его молодая жена – в осеннем пальто и белой шляпке.

До приезда Фрунзе в Минск у большевиков не было партийного центра на Западном фронте, Михаил Васильевич создал инициативную группу, в которую, кроме него, вошли такие опытные революционеры, как Мясников, Любимов, Кривошеин, Могилевский. Эта подпольная группа ленинцев в Минской губернии скоро оформила отделения в 10-й и 3-й армиях Западного фронта. Они и возглавили массовые выступления солдат на станции Осиповичи 14 августа 1916 года и на гомельском распределительном пункте.

Частые разъезды Михайлова в районах Ивенца, Минска и Лунинца стали известны полиции и жандармам. Во всяком случае, минскому губернатору было сообщено, что большевики создали областной комитет, им принята резолюция о призыве рабочих прифронтовой полосы к стачке и что деятели комитета сеют смуту среди солдат, призывая их поддержать стачку и довести ее до вооруженного восстания.

Видимо, по почину губернатора появился в большевистской среде некто Романов (по кличке в охранке Пелагея). Этот калужский мужик достиг высокого положения в партии, состоял в Русском бюро ЦК и в большевистской фракции Государственной думы, подписывал протест против смертной казни Фрунзе в 1909 году и хорошо знал, чего стоит для властей этот выдающийся ленинец из «Ситцевого края». Но Михайлов почему-то не сблизился с ним, хотя какие-то документы и попали в руки матерого служаки из охранки.

Во всяком случае, Фрунзе успел скрыться из 57-й бригады и на время затеряться среди сотрудников Земского союза, так как командующий войсками Западного фронта генерал-адъютант Эверт приказал заготовить ордер на его арест «за большевистскую пропаганду в частях». И не исключено, что Михайлов не вырвался бы из сетей охранки, если бы не попал поздней осенью 1916 года в минский госпиталь.

Ему удалили аппендикс. И он пролежал несколько дней в палате. Но стали раздражать ежедневные визиты жандармов. Он счел за благо выписаться досрочно и уехать в Москву к Павлу Батурину.

Оказалось, что и Анна Андреевна Додонова получила месячный отпуск по болезни. И в тесном кругу друзей созрело доброе решение: увезти Михаила Васильевича в рязанскую глушь, где мать Додоновой жила на уединенном хуторе.

«Поздно вечером приехали на хутор, – рассказывала Анна Додонова. – Дома застали маму и монахиню. Матушка моя – человек малограмотный, религиозный и суеверный. Моему приезду она очень обрадовалась, но, увидев со мною молодого человека, растерялась.

После ужина Михаила Васильевича отправили на ночлег в мезонин. Затем мама приступила ко мне с допросом. Пришлось прибегнуть к хитрости… Мама не знала о том, что я и мои сестры участвуем в революционной работе, о том, что нас уже арестовывали. Я сообщила ей, что Михаил Васильевич сын видного врача и сам готовится быть врачом, что он не москвич, недавно перенес тяжелую операцию и ему негде было отдыхать. Родина его далеко – в Средней Азии. Эти сведения благотворно повлияли на маму, которая, будучи больным человеком, преклонялась перед врачами. И все же сомнения еще некоторое время не покидали ее.

Но вскоре Михаил Васильевич завоевал симпатии мамы и ее приятельницы-монахини. Дело было так. Старушки вязали чулки и читали евангелие. И вот Михаил Васильевич начал с ними глубокомысленную беседу, обнаружив обширные знания евангелия. Этим он привел их в полный восторг и окончательно покорил.

– Вот видишь, какой хороший человек Михаил Васильевич, знает евангелие, а ты, безбожница, сама не веришь и нас смущаешь».

Месяц прошел быстро: разговоры, чтения, прогулки, охота. Дичь была на столе часто: Фрунзе уходил на рассвете тропить зайцев и всегда возвращался с трофеями.

И осталось в памяти у Додоновой: утренняя зарядка Фрунзе и обливание холодной водой до пояса; серьезные философские беседы, чтение художественной литературы по вечерам и страшные эпизоды из его каторжной жизни во Владимире и в Николаеве. И тревожная фраза большевика:

– Неужели же мне еще раз придется лишиться свободы и еще раз пережить все эти мученья?..

Но пришла Февральская революция, и жизнь пошла по иному руслу.

От Февраля к Октябрю

С начала Февральской революции стал одним из руководителей революционного движения в Минске, в Белоруссии и на Западном фронте. Провел разоружение минской полиции и жандармерии и стал начальником Минской гражданской милиции. Был организатором Минского Совета рабочих депутатов и постоянным членом исполнительного комитета. Был организатором Советов крестьянских депутатов в Белоруссии, провел два съезда белорусского крестьянства. Был председателем Советов крестьянских депутатов в Белоруссии первого созыва и председателем исполнительного комитета. Был членом президиума Всероссийского съезда крестьянских депутатов от Белорусской области. Был одним из организаторов съезда армий Западного фронта… избран членом фронтового комитета армий Западного фронта. Был одним из редакторов большевистских газет, издаваемых в Минске («Звезда»). В корниловские дни… был назначен начальником штаба революционных войск Минского участка.

С конца августа уехал в г. Шую Владимирской губернии, где стал председателем Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

M. Фрунзе

Вся жизнь Михаила Васильевича Фрунзе как бы распадается на обособленные этапы. И всего их было четыре.

Первый – радостное и грустное пишпекское детство; второй – верненское и санкт-петербургское отрочество; третий – революционная юность в «Ситцевом крае», начатая блестяще, но поломанная: мордобой казаков и полицейских, кандальный звон, неуемная тоска по воле.

С первых дней революции в феврале 1917 года началась неполная последняя декада – пора зрелости, государственной мудрости строителя новой жизни и выдающегося полководца пролетарской революции.

Разумеется, все в этой поре было подготовлено годами детства, отрочества и юности. Всю жизнь он учился, и всегда с отличным упорством. Знал марксистскую философию, но никогда не был книжным червем или начетчиком, а применял ее в борьбе. Знал экономику и право. Владел языками: немецким, французским, английским, итальянским, польским и киргизским. Любил исторические экскурсы, а в истории войн, походов, сражении был знатоком большого масштаба. Детское желание стать генералом никогда не угасало: поддерживалось оно пристрастием к военной истории в гимназии и в институте, подкреплялось практикой боевых дружин в Шуе и в Иваново-Вознесенске, баррикадных боев на Пресне и общением с солдатами на Западном фронте. И так уж случилось: с первых дней Февральской революции и до конца жизни Фрунзе не расставался с оружием.

Вторую половину февраля он провел на передовой, беспрерывно «сея смуту», памятуя указание В. И. Ленина: «…если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда не может быть и речи о серьезной борьбе».

Служба в Земском союзе давала ему возможность передвигаться вдоль линии фронта. И общаться с солдатами. Но не больше: сама эта организация была откровенно буржуазная. Она, как и «Союз городов», методически отравляла сознание солдат шовинистической пропагандой. Широко распространяла в окопах такие газеты, как «Русское слово», «Речь» и «Биржевые ведомости». Часто прибегала к услугам «солидных» членов Государственной думы (они до хрипоты произносили патриотические речи) и не гнушалась теми оборонцами из лагеря меньшевиков и эсеров, которые пуще огня боялись тлетворного влияния большевиков.

Но отбывал в столицу важный гость. И появлялся у солдат неутомимый Михайлов. Кое-кто принимал его – по шинели и кокарде – за офицера и полагал, что его устами говорит лучшая часть командиров. Но этот «офицер» вовсе не был похож на других: в кружке солдат он запросто располагался в землянке и начинал такие «байки», что шевелились волосы под папахой. «Кому выгодна эта бойня? – спрашивал он и отвечал: – Только тем, кто получает барыш от каждого ящика патронов, от пушек, снарядов, шинельного сукна и портянок. А сколько стоит в год русскому мужику и рабочему Николай Романов и его служки? И какой при дворе несусветный «публичный дом», где вышибалой служит Гришка Распутин? И был ли у вас слух, что не без его участия царь сменил за время войны четырех премьер-министров, шестерых министров внутренних дел и собирается менять пятого военного министра?

Колода тасуется, а выигрыш нам и не снится! И правильно пишут в своей листовке петроградские большевики: «Ждать и молчать больше нельзя. Рабочий класс и крестьяне, одетые в серую шинель и синюю блузу, подав друг другу руки, должны повести борьбу со всей царской кликой, чтобы навсегда покончить с давящим Россию позором… Настало время открытой борьбы!»

Иной раз оставался у солдат и на ночь.

Солдаты прятали его, когда возникала опасность. И понимали с его помощью, почему ведется охота на этого большевика и на его товарищей.

Западный фронт, как и вся действующая армия, вобрал в себя лучшие людские резервы страны – рабочих и крестьянскую бедноту. А это был материал взрывчатый, с расшатанной дисциплиной. Да и в тылу этого фронта находилась ставка цари, принявшего на себя бремя верховного главнокомандующего.

А Михайлов с товарищами день за днем изолировал от солдатской массы генералитет и офицерство, казачьи части и ударные батальоны. И это была жизнь на острие ножа: ведь в каждом-крупном подразделении неусыпно действовали органы охранки и контрразведки и выхватывали всех, кто выражал недовольство войной и самодержавным режимом.

Но Михайлов, не знавший устали, держался: в любой части были у него товарищи, дорожившие его жизнью. И они объединялись в подпольные ячейки, в маленькие группы, связанные между собою строжайшей революционной дисциплиной. И читали товарищам литературу, оставленную им, и находили его в Ивенце или в Минске, и вызывали в полк или в дивизию, когда нужен был агитатор, умеющий проникнуть в солдатскую душу.

И, еще никем не избранный, он был признан в окопах большевистским вожаком – главным агитатором и организатором.

В последних числах февраля тревожно и непонятно притаился, замолчал Питер: третий день не поступали оттуда газеты.

Это затишье перед грозой породило в Минске всякие слухи. Фрунзе позвонил в Москву Павлу Батурину. Тот сообщил, что в Петрограде развернулась всеобщая политическая стачка и что приходят в движение крупные силы в белокаменной. Но не мог открыто сказать, что питерская стачка поддержана некоторыми армейскими частями и перерастает в вооруженное восстание.

Однако Фрунзе кое-что уловил в его словах. И квартирка Михайловых в маленьком доме на берегу реки Свислочи немедленно превратилась в боевой штаб большевиков. Товарищи договорились, что по первому сигналу срочно будут собраны все руководители минской инициативной группы ленинцев вместе с представителями 3-й и 10-й армий. И вынесут решение, соответствующее моменту.

Наконец 1 марта 1917 года телеграф принес известие о свержении царского правительства. В полночь Фрунзе открыл долгожданное совещание большевиков.

Оно еще было нелегальным, это собрание. Но атмосфера царила радостная – всем повеяло в лицо свежим ветром бури. И каждому хотелось под огромным итогом жизненного пути подвести красную черту.

Да и было что рассказать товарищам: Исидор Любимов боролся в рядах партии с 1902 года и вместе с Иваном Станко замышлял побег Арсения из Владимирского централа; Александр Мясников (Мясникянц) прошел в ленинских рядах десять лет, работал в Баку и в Москве; подпольщиками были Попов, Фомин, Кривошеин, Могилевский. За плечами у каждого из них – смертельно опасное дело агитатора, пропагандиста, вожака; бессонные ночи, тревожные явки, чужие фамилии, жизнь начеку и впроголодь. И – тюрьмы, ссылки, побеги.

И вдруг наступил новый день: кончился мрак подполья и затянувшееся ожидание рассвета. И с высокой горы, куда они добирались ценой огромных жертв, открылась необъятная ширь и до боли в глазах полыхнула красная полоса зари! И говорить хотелось горячо и много, будто все в один миг нарушили долголетний обет молчания.

Но слишком дорого было время. И Фрунзе лишь кратко напомнил товарищам о дорогом опыте ивановцев на реке Талке в 1905 году. И собрание единодушно приняло решение: в два-три дня создать в Минске Совет рабочих и солдатских депутатов.

Налицо мало было достойных людей, чтобы обеспечить руководство в новом органе власти. Решили для советской работы привлечь интернационалиста, близкого к большевикам, Бориса Позерна, а «комиссаром» при нем поставить Исидора Любимова в качестве первого заместителя. Фрунзе и другие товарищи должны войти в Совет, но главной их работой останется руководство партийной организацией.

И, понимая, что бои с буржуазией не окончены, Фрунзе предложил перенести в Минск опыт шуйских и ивановских боевых дружин, но в форме народной милиции.

– Мысль простая, товарищи, – вооружить рабочих, создать из них единую боевую дружину для защиты революционных завоеваний. Иначе нас обведут вокруг пальца всякие мастера болтать о революции, весьма подверженные купле-продаже в политике!

Закончили собрание после полуночи. И в последний раз спели «Интернационал» вполголоса, чтобы не будоражить ночью добрых и недобрых людей в округе.

Каждый занял свое место и начал действовать стремительно. Фрунзе 3 марта созвал собрание рабочих и служащих всех предприятий и учреждений своего Союза, дислоцированных в Минске и его окрестностях. Радостные лица, песни свободы, грохот оваций! С подъемом были приняты решения, предложенные большевиками: избрать первый Совет рабочих депутатов предприятий комитета ВЗС Западного фронта, создать народную милицию во главе с Михайловым.

4 марта Фрунзе открыл первое легальное собрание большевиков Минска и представителей партийных организаций 3-й и 10-й армий. И выступил с большим докладом: «О текущем моменте и задачах пролетариата». Собрание предложило всем членам партии провести на предприятиях и в воинских частях выборы депутатов в Минский Совет и утвердило Михайлова руководителем большевистской фракции.

В тот же день начались выборы депутатов в частях Минского гарнизона. А в ночь на 5 марта Михайлов с первым отрядом народной милиции освободил из минской тюрьмы политических заключенных и обезоружил полицию и жандармерию. Операция прошла без кровопролития: даже голубые мундиры были захвачены врасплох.

Рассказывают, что на веселый тон настроила Михаила Васильевича фраза, сказанная им начальнику минских жандармов:

– Сдайте оружие и следуйте за мной!

И Трифоныч и Арсений слыхивал эту фразу, когда отправлялся в тюрьму. А теперь произнес ее сам по воле избравшего его народа. И, вспоминая об этом случае, говорил в кругу друзей:

– Кто бы мог подумать, что, ненавидя всей душой полицию, я стану во главе народной милиции! Но законы революции имеют преобразующую силу и совершают всякие чудеса!

Кстати, в жандармском управлении он обнаружил ордер на арест Михайлова – Фрунзе: из Иркутска и из Читы дошли бумаги о беглом большевике. Но они запоздали: на распутывание «дела Фрунзе» ушло полтора года. Приказ об аресте был подписан минским градоначальником бароном Рауш фон Траубенбергом. Однако и этот барон и его шеф генерал-адъютант Эверт, командующий Западным фронтом, вскоре оказались под арестом сами.

Отряд Фрунзе в одну ночь закрепил в Минске основы новой власти: после захвата полицейских участков и жандармского управления он взял под свою охрану правительственные учреждения, почту и телеграф. И в «Воззвании» к рабочим и солдатам Фрунзе обратился с призывом немедленно создать народную власть: «Граждане! Старый строй пал. Прежняя власть, опиравшаяся на произвол и насилие, исчезает по всей стране, и на ее месте возникает новая, сильная народным единством и доверием власть. Городская милиция уже разоружила полицию и стражников и заняла полицейское управление и полицейские участки. Жандармское управление упразднено. Идет дружная работа по организации общественных сил».

6 марта Минский Совет рабочих депутатов по предложению Фрунзе организовал большую манифестацию трудящихся города и солдат.

Люди шли колоннами во всю ширину главных улиц. На красных плакатах несли они главные лозунги дня: «Да здравствует власть рабочих и солдат!», «Вечная память борцам за свободу», «Да здравствует революционная армия!», «Да здравствует свободный белорусский народ!». Фрунзе и Попов выступали с трибуны вперемежку с ораторами различных политических направлений. И особенно подчеркивали, что революционные задачи рабочего класса еще не решены.

– Стойте на страже революции, боевые товарищи по классу! – призывал Фрунзе. – Царь арестован под давлением Петроградского Совета, а господа из Временного правительства готовы дать ему возможность свободно выехать в Англию. Это очень тревожный сигнал: в правительстве сейчас главенствуют представители буржуазии, и они умело используют всяких социал-соглашателей для оправдания своей политики: вести ненавистную войну до победного конца, рабочим не давать власти в Советах, крестьянам не разрешать делить помещичью землю. Но так не выйдет! Наш орган власти – Совет рабочих и солдатских депутатов! Создадим его немедленно и ударим по рукам тем, кто хочет лишить нас права строить новую жизнь без Царя, помещиков и капиталистов. А народная милиция будет охранять Совет и помогать ему проводить революционную политику в городе, в войсках и в деревне!..

8 марта объединились два Совета. И возник Минский Совет рабочих и солдатских депутатов. Это была первая легальная массовая организация на Западном фронте. Она стала центром революционного движения в Минске в период двоевластия.

Недели и месяцы, наступившие после Февраля, столь были насыщены событиями и требовали такой отдачи сил, что в жизни Михайлова перепутались дни и ночи, как в ту красную пору на Талке.

Он вел за собой большевистскую фракцию в Совете и насмерть бился с соглашателями, готовыми откровенно подпевать Временному правительству. Он был начальником народной милиции. И Софья Алексеевна не раз говорила, что на этом посту он «служит двум богам».

– Одному, Соня, одному! – отшучивался он.

Милиция формально подчинялась городской думе, где в тесной куче с меньшевиками и эсерами восседали тузы старого мира, в том числе и из лагеря белорусских националистов.

Михайлов часто не исполнял приказы думы, потому что действовал в интересах Совета. Комиссар Временного правительства неоднократно пытался отстранить Михайлова, изъять милицию из его подчинения, но всегда получал отпор в Совете. И «строптивый» начальник народной милиции оставался бельмом на глазу у временных: он отправлял в тюрьму саботажников из компании купцов и промышленников, сурово пресекал спекуляцию хлебом и предметами первой необходимости, беспощадно судил мародеров.

Из эмиграции возвратился Ленин. 20 апреля 1917 года он напечатал статью «О пролетарской милиции», где была мысль о том, что рабочие, несущие охрану общественной безопасности, должны оплачиваться капиталистами. Фрунзе был удовлетворен: его товарищи, регулярно исполняющие службу в отрядах, уже полтора месяца получали жалованье от городской думы…

Он редактировал газету «Известия Минского Совета» и настойчиво призывал рабочих не притуплять революционную бдительность: «Охрана общественной безопасности должна находиться в руках рабочих… Верные слуги старого строя… будут делать попытки вернуть выгодный для них старый порядок. Нужно рабочему классу самому следить за ними, быть наготове в любой момент подавить малейшую попытку темных сил…»

Сочетание в одном лице начальника народной милиции и редактора газеты оказалось кстати в августовские дни 1917 года, когда Керенский отдал приказ закрыть в Минске большевистскую «Звезду».

Как-то Михайлов вернулся с передовой и узнал, что милиции поручено опечатать типографию и конфисковать отпечатанные номера «Звезды». Создалось до крайности странное положение: Михайлов должен был своими руками прикончить газету, которую он же создал!