Текст книги "Фрунзе"

Автор книги: Владимир Архангельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Михаил Васильевич решил эту задачу на свой лад. Он направил в типографию верных товарищей из милиции. Они вывезли наборное оборудование и оттиски в надежное место. А уж после этого сделали «налет». Ничего крамольного не нашли. Комиссару же заявили резкий протест против его действий.

В какой-то момент фотограф настиг Михайлова, когда в кабинете он был один. И осталась зримая память о «милицейских» днях Фрунзе. Сосредоточенное похудевшее лицо; копной волос на голове заменен привычный ежик; большие солдатские усы. На огромном столе старенький эриксоновский аппарат, чугунная лошадка работы каслинских мастеров и, как защита от едкого самосада тех лет, броский плакат: «Курить воспрещается».

В редкие минуты Фрунзе не был окружен людьми. Потоком шли к нему большевики, окопные и гарнизонные солдаты и крестьяне со всей округи. Дела партийные, военные и крестьянские переплетались так тесно и требовали такого напряжения физических и нравственных сил, что милицейские функции временами отступали на второй план.

Обстановка была сложная.

Вот бы повидать Ленина и получить от него живой совет! Но он до конца марта был в эмиграции, приехал в Россию 3 апреля и оказался в бурном водовороте событий в Петрограде. А вырваться из Минска даже на неделю не удавалось.

И все же Ленин был почти рядом: он выступал на митингах и в печати почти ежедневно, и пресса доносила его голос до фронтовых большевиков. Четко и ясно формулировал он позицию партии в страшной путанице событий. Надо было делать выводы из его указаний применительно к фронтовым минским условиям.

Ленин призывал большевиков отгородиться от социал-демократов правого толка и именоваться партией коммунистов, потому что старое название обманывало массы и тормозило движение вперед. «…На каждом шагу, в каждой газете, в каждой парламентской фракции масса видит вождей, т. е. людей, слова которых громче слышны, дела дальше видны, – и все они «тоже-социал-демократы», все они «за единство» с изменниками социализма, социал-шовинистами, все они предъявляют к уплате старые векселя, выданные «социал-демократией»…»

Ленин метил в тех «добреньких», кого он остроумно зачислял в «архив старых большевиков». Только они утверждали, что «массы привыкли к давнему сочетанию слов и «полюбили» свою социал-демократическую партию…». И начисто забывали при этом «и позорный крах II Интернационала», и порчу практического дела стаями окружающих пролетариев «тоже-социал-демократов».

«Это довод рутины, довод спячки, довод косности, – писал Владимир Ильич. – А мы хотим перестроить мир. Мы хотим покончить всемирную империалистскую войну, в которую втянуты сотни миллионов людей, запутаны интересы сотен и сотен миллиардов капитала, которую нельзя кончить истинно демократическим миром без величайшей в истории человечества пролетарской революции.

И мы боимся сами себя. Мы держимся за «привычную», «милую», грязную рубаху…

Пора сбросить грязную рубаху, пора надеть чистое белье».

Так же ясно говорил Ленин о власти. Она должна быть только у Советов, и всю пропаганду, агитацию и организацию миллионов масс надо направлять к этой цели.

И – о войне. Ее надо кончать. Но окончание ее немыслимо без пролетарской революции, без свержения буржуазного Временного правительства. А пока момент не назрел, надо заняться армией. Старых офицеров смело заменить новыми, и чтоб солдаты сами выбирали их. «Только выборных властей солдаты слушаются, только их они уважают». Братание – полезно и необходимо.

Всю помещичью землю брать тотчас. Устанавливать строжайший порядок через Советы крестьянских депутатов. Производство хлеба и мяса надо увеличить: солдаты должны питаться лучше. Портить скот, орудия и прочее, безусловно, недопустимо.

Идти вперед под красным знаменем, «ибо это есть знамя всемирной пролетарской революции». Пусть останется черное знамя у всех партий, которые правее кадетов. Пусть осенят себя желтым знаменем кадеты, «ибо это международное знамя рабочих, служащих капиталу не за страх, а за совесть». А с розовым знаменем пусть плетутся меньшевики всех оттенков и эсеры, «ибо вся их политика есть политика розовой водицы».

В Минске большевики шли с красным знаменем. Но их было мало. И после Февраля не было у них самостоятельной организации. Существовала так называемая «Объединенка», в которую входили интернационалисты, оборонцы, меньшевики и большевики. И конечно, она не выражала единого направления в политике.

Огромной заслугой Фрунзе и его товарищей был выход из «Объединенки» в конце июня 1917 года и создание в Минске большевистского комитета.

– Путь к пролетарской революции в борьбе с меньшевиками, а не в союзе с ними, – подчеркивали Фрунзе и Мясников.

Комитет опубликовал «Манифест». Главная его мысль: мы передовой отряд рабочего класса, мы стремимся к социалистическому строю путем твердой классовой борьбы пролетариата; мы сплачиваем рабочих, как единый класс, вокруг нашего верного знамени. Революционный класс должен иметь и революционную тактику. Соглашение с буржуазией, хотя бы и временное, в корне вредит интересам пролетариата.

Решен был вопрос и с агитаторами, направляемыми на места. Кончились кратковременные поездки в окопы, среди солдат теперь постоянно работали верные люди: они создавали партийные ячейки, вовлекая в них революционно настроенных бойцов.

А когда оформились в полках и в дивизиях низовые коллективы партии, появилась нужда в едином фронтовом центре. Так возник Минский комитет РСДРП(б). Вскоре он развернул такую широкую агитацию, что временные всполошились и отдали приказ срывать или заклеивать листовки большевиков. И снова пришлось Михайлову – Фрунзе употреблять свою власть в милиции. В ежедневной минской газете «Новое Варшавское утро» появилось его «Обращение ко всем политическим партиям», где сказано было категорически: «Лица, замеченные в срыве или заклейке воззваний других партий, будут привлекаться к ответственности».

Фрунзе понимал, что для постоянной связи с низовыми ячейками в армии и для серьезной агитации за единую большевистскую организацию фронта нужна газета: ежедневная, целеустремленная, смелая. Она могла бы «разносить по всему громадному пространству кровавого поля и долины слез», как говорил Мясников, правдивое слово большевиков.

Михаил Васильевич присмотрел типографию Данцига на Петроградской улице, в доме № 6; его товарищи из народной милиции провели лотереи и кружечные сборы, две тысячи рублей прислал Петербургский комитет партии. И тиражом в три тысячи экземпляров стала нелегально выходить с 17 июля 1917 года большевистская «Звезда». Мясников, любивший речь красивую, даже витиеватую, вспоминал позднее, что «Звезда» рассылалась по Минску, краю и фронту в 3000 лучей». Если же учесть, что в эти дни временные закрыли «Правду» и «Окопную правду», минская «Звезда» ярко горела на политическом горизонте. Она призывала чистить армейские штабы – очаги контрреволюции; изгонять кавеньяков – Корниловых, заменять их революционными генералами. И никогда не забывала о таких насущных лозунгах дня, как «Мир между народами». И – «Хлеба нашим детям!».

Солдаты вскоре поняли, что «Звезда» их газета, и сотни корреспонденции: появились на ее страницах. «Труден твой путь, дорогая «Звезда», – писали они на обрывках бумаги. – Мы желаем тебе рассеять мрачную ночь, чтобы не погас твой блеск в этот тяжелый момент». «Веди нас и впредь в царство социализма!»

И газета отвечала солдатам: «Шаг за шагом идите вперед, товарищи! Ищите друг друга… поддерживайте связь с Минском, распространяйте нашу газету. Пишите нам беспрерывно, давайте сведения о местной жизни, о настроении масс… Одним словом, не угашайте духа!..»

Газета была откровением для окопных солдат. И с ее помощью еще недавно очень маленькая группа большевиков в конце лета стала крупной политической организацией края. И когда Александр Мясников отправился в Питер, он доложил VI съезду партии, что Минская организация, по существу – военная, объединяет до шестисот большевиков.

Развернулся талант агитатора Фрунзе – Михайлова на передовой. Он смело предлагал выгонять из солдатских комитетов меньшевиков и эсеров, смещать реакционных офицеров и ставить на их место революционно настроенных младших командиров.

Командующий 3-й армией доносил о нем военному министру: «Прибывший в 55-ю дивизию Михайлов ведет агитацию среди солдат за недоверие к офицерам и за выборное начальство. На общем собрании 22 полка вынесена резолюция: предложить всем офицерам подать в отставку и приступить к выборам других начальников; то же наблюдается и в других полках. Выехавшие туда члены армейского комитета воздействовать на солдат не могут…»

55-я дивизия располагалась на самом боевом участке: в отдельных местах: от нее до передовых немецких частей не было и шестидесяти метров. И Михайлов начал братание с немецкими солдатами. Он свободно изъяснялся на их языке и обсуждал с их делегатами самые злободневные вопросы: как кончить войну, как сбросить иго кайзера в Германии и капиталистов в России.

Михайлов появился в дивизии с подложным документом от имени Петроградского Совета. Дивизионные власти не решались арестовать его, но направили донос в штаб армии: «Михайлов ведет агитацию за организованное братание и сегодня лично принимал участие в братании в 220-м полку. Братание распространилось и на 218-й полк, причем уговоры офицеров не действуют».

Командующий 3-й армией генерал Квецинский запросил помощь: срочно отзовите Михайлова, чтобы парализовать разложение 55-й дивизии; влияние Михайлова распространилось и на 67-ю дивизию, где арестован командир полка и несколько офицеров.

Командующий Западным фронтом связался по прямому проводу с исполкомом Петроградского Совета. Оттуда сообщили, что они не могут подтвердить подлинность удостоверения гражданина Михайлова. Появился приказ главкомзапа: «Арестовать Михайлова. В дивизии командировать членов фронтового и армейского комитетов. Если нужно, послать воинскую часть, привлечь артиллерию, действующую на фронте 55-й дивизии, и потребовать прекратить братание». Но товарищи успели предупредить Михайлова, и он срочно отбыл в Минск.

Однако семена, посеянные большевиком, дали хорошие всходы. Когда Керенский и Ко задумали развернуть 18 июня грандиозное наступление, чтобы поддержать «союзников», все предприятия Минска забастовали, а во многих частях солдаты отказались идти в бой. Вышли из послушания сотни тысяч окопников: тринадцать пехотных дивизий, четыре сибирских и 7-я Туркестанская.

Временные применили санкции против них, и на глазах у немцев начались форменные бои русских против русских, с применением артиллерии и бронепоездов.

Бунтовщики держались до последнего. А в 299-м полку сами стали применять ответные санкции и подняли на штыки генерала Пургасова, который отказался освободить арестованных большевистских агитаторов.

И хотя начался на фронте контрреволюционный разгул, наступление было сорвано.

Неоценима роль Михайлова в сплочении белорусского крестьянства.

Как только стало известно, что он готовит съезд крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний, зашевелились белорусские помещики и создали свой национальный комитет.

Однако Фрунзе действовал оперативнее этих господ.

20 апреля он открыл в Минском городском театре первый съезд белорусских крестьян. Восемьсот делегатов были оглушены крикливыми приветствиями меньшевиков и эсеров, которые кинулись в бой «за мужика».

Но крестьяне очень скоро разобрались, от кого им ждать помощи и защиты. И избрали Михайлова – человека простого и сердечного – председателем съезда.

Он и помог им высказать свой взгляд по коренным вопросам революции. Делегаты решили создать Совет крестьянских депутатов и подчеркнули, что он должен работать рука об руку с Советом рабочих и солдатских депутатов или даже слиться с ним. Они осудили ведение войны и высказались за скорейшее заключение мира «в интересах трудящихся всех воюющих стран».

Съезд признал необходимым ликвидировать частную собственность на землю и конфисковать без выкупа всю помещичью, монастырскую, церковную и казенную землю. Но меньшевики и эсеры протащили поправку в резолюцию: не захватывать земельные угодья до Учредительного собрания.

– Воля ваша, товарищи, – сказал Фрунзе при закрытии съезда. – Но сроки созыва этого собрания не определены, а уже подкатила весна и самое сейчас время пахать землю, будь она барская или царская, монастырская или церковная. И голодным людям нужен хлеб. А вот эту «поправку» рядом с бульбой на стол не выложишь!

Делегаты хорошо поняли намек большевика. Они разъехались по своим селам и колебались там недолго – бросились захватывать господские земли.

Михаил Васильевич был избран председателем исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов. И с группой белорусских делегатов уехал в Петроград на I Всероссийский съезд крестьянских депутатов.

По дороге он мечтал: приедет в столицу и в первый же день найдет время, чтобы побывать во дворце Кшесинской и повидаться с Владимиром Ильичем. Но план этот нарушился.

Поезд Минск – Петроград выбился из расписания на первых же перегонах. Часами он простаивал на больших станциях и полустанках, пропуская к фронту составы с людьми и с техникой, а с фронта – вагоны с красным крестом, от которых пахло карболкой и йодом.

При каждой задержке митинговали напропалую. Стоило лишь крикнуть с подножки вагона: «Товарищи!» – как мигом сбегались солдаты, железнодорожники, пассажиры из соседних вагонов, из соседних поездов. И под голубым весенним небом звучали речи: сумбурные, часто невпопад, но обжигающие, как раскаленная сталь.

Приехали к самому открытию съезда. Фрунзе избрали в президиум. И дела так закрутились, что во дворец Кшесинской он не попал.

Голоса большевиков тонули в дружном хоре меньшевиков и эсеров. Но и эта братия не во всем была единодушна. И на съезде развернулась ожесточенная драчка за влияние на крестьянство.

Фрунзе объединил вокруг своих беспартийных делегатов большую группу крестьян из центральных губерний и от ее имени выступил с декларацией.

– Временное правительство не способно оправдать наши надежды. Власть следует передать Всероссийскому Совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

Уже эта часть речи Фрунзе была встречена воем и бранью эсеров:

– Большевик, а прикрывается беспартийными делегатами! Демагог! Немецкий шпион!

Большевистская фракция с трудом осадила разбушевавшихся эсеров, и Фрунзе развернул критику земельной политики Временного правительства:

– Крестьяне хотят сейчас же почувствовать в своих руках долгожданную землю. А пока этого нет, не будет и Доверия Временному правительству!

Столичные соглашатели действовали крепко – не чета минским! – и провалили резолюцию Михайлова подавляющим большинством.

Он очень рассердился на них. Выбежал за кулисы, у какого-то тамбовского бородача в лаптях закурил цигарку из зеленого самосада. Постоял у раскрытого окна и решил немедленно ехать во дворец Кшесинской за подмогой. И не сразу понял, что к нему подошел Ленин.

– Добрый день, Владимир Ильич! Огорчен и не скрываю своих чувств. Мы ведь выстрадали революцию. А эта тупоголовая публика никак не желает считаться с нею!

Ленин сказал, что это обычная история.

Фрунзе вышел к трибуне, потеснил очередного оратора и крикнул в притихший зал:

– На съезд приехал Владимир Ильич Ленин. Предлагаю дать ему слово вне очереди!

Президиум замешкался, делегаты подали голос:

– Дать слово! Просим товарища Ленина!

Владимир Ильич в краткой речи обосновал взгляды большевиков по аграрному вопросу. Все помещичьи и частновладельческие земли, а равно – удельные, церковные и другие должны немедленно перейти к народу без всякого выкупа. Частную собственность на землю надо уничтожить, распоряжаться землей должны местные демократические организации. Надо поощрять переход помещичьего скота и орудий в руки крестьянских комитетов для общего пользования. Так же следует поощрять устройство из каждого крупного помещичьего имения образцового хозяйства с общей обработкой земли наилучшими орудиями под руководством агрономов и по решению депутатов от сельскохозяйственных рабочих.

Съезд не согласился с резолюцией Ленина, хотя многие делегаты разделяли его точку зрения.

Внешне мало изменился Владимир Ильич за одиннадцать лет после съезда в Стокгольме. Стала меньше рыжеватая бородка, и не такими раскидистыми были усы, чуть округлились щеки, и от беспокойных ночей набухли подушки над верхними веками. Подходило ему под пятьдесят, но был он в соку: энергичный, с быстрыми жестами и стремительной речью.

В мимолетном разговоре Владимир Ильич успел узнать, как Арсений стал Михайловым. И как его здоровье. И захватывают ли крестьяне помещичью землю. И спросил, не пора ли Михаилу Васильевичу возвратиться в Иваново или в Шую: оттуда товарищи недавно запрашивали о нем. Но прежде надо окончательно подготовить резолюцию для следующего крестьянского съезда.

Двадцать четыре майских дня заседали делегаты от крестьян. Фрунзе перезнакомился со многими из них и узнал, что есть один и из Шуйского уезда, некто Борисов, солдат-большевик.

Удивило Борисова, что минский делегат знал кое-кого из шуйских старых работников, называл их по имени-отчеству и добрым словом помянул боевиков Ивана Уткина и Павла Гусева.

– Погоди, погоди, – допытывались от Борисова «старики» в Шуе. – А какой он из себя? Братцы, не Арсений ли это?

Борисов описал наружность Михайлова. «Старики» заявили категорически:

– Он самый! Надо его звать в Шую!..

Александр Зайцев – бывший секретарь Шуйского Совета рабочих и солдатских депутатов – записал в своих воспоминаниях:

«Решили с ним связаться. Узнав, что Михайлов задержался в Петрограде редактировать резолюции съезда, немедленно отправили ему телеграмму: «Если вы наш шуйский Арсений, то рабочие Шуи просят вас приехать».

Два дня только и разговоров было о загадочном Михайлове из Минска. И вот пришел ответ: «Я тот самый Арсений. Приеду».

Сразу все воспрянули духом. И работа пошла живее. Хотелось порадовать Арсения успехами «Шуйской республики».

Но дни шли, а Фрунзе все не приезжал. В Совете и партийном комитете забеспокоились: не случилось ли недоброе? Мы знали, что после июльских демонстраций Временное правительство усилило репрессии против большевиков. Какой только грязью не обливали их буржуазные газеты!

Наконец 10 августа получили сообщение из Иваново-Вознесенска: Фрунзе там, завтра будет в Шуе. Надо оповестить народ! Наши товарищи отправились на фабрики и в солдатские казармы…»

Михаил Васильевич был взволнован телеграммой рабочих товарищей из Шуи. И его нестерпимо потянуло в славный город боевой юности, где сохранились друзья тех далеких революционных лет.

Но до первых чисел июня его задержал в Петрограде Владимир Ильич Ленин. И в Минске одно неотложное дело набегало на другое: то задумали временные начать грандиозное наступление, чтобы оттянуть на себя силы германцев, теснивших союзников на полях Франции; то в прифронтовой полосе зашевелилась контра и поднял мятеж генерал Корнилов.

Неоднократны были встречи с Лениным.

Владимир Ильич, отражая темп жизни партии, работал в телеграфном ключе. Он появлялся неожиданно – после митинга или заседания, – подсаживался к углу стола в бывшей гостиной балерины Кшесинской, бегло просматривал текст, вносил поправки, говорил кратко, быстро. И иногда его мимолетное замечание заставляло переписывать наново уже готовую часть резолюции.

Кто-то заглядывал в комнату – Елена Стасова, Николай Подвойский, Виктор Ногин, Владимир Невский. И увозил Ленина на автомобиле или на извозчике на завод, в Таврический дворец. Он возвращался часа через два-три и снова бросал замечание, словно и не отрывался от работы комиссии ни на миг.

Иногда он запирался один в комнатке Стасовой, писал очередную статью и готовил выступление на I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, Тогда одна лишь Стасова носила ему газеты и журналы, вырезки, справки. Изредка заменяла ее Надежда Константиновна Крупская, когда приезжала из своего Выборгского района.

Ленин был удивительным сгустком целеустремленной воли, и все равнялись по нему, работая с полной отдачей сил. Общение с ним придавало ускорение и мыслям и делам, хотя не у всех доставало энергии, чтобы выдерживать темп, заданный Ильичем. А Шляпников даже заявил однажды:

– Вас надо попридержать за фалды, Владимир Ильич, а то вы хотите двигать события слишком быстрыми темпами!..

Резолюция была готова, Ленин посоветовал Фрунзе побыть на съезде, потому что политическая драка – отличная школа для большевика, и повидаться с Бубновым, который сегодня или завтра приедет из Иванова.

Встреча с Бубновым разволновала Фрунзе. Похудел Химик, осунулся. Лихорадочно блестели его голубые глава. И как-то нервно поводил он плечами. Все это недобрый след тюрем и ссылки. Но вырос Химик в деятеля масштабного. И теперь не требовалось прививать ему вкус к теории, как в те давние годы, когда ему хотелось идти на любые безрассудные акты, чтобы ярче проявить свою революционность.

В чем-то Химик успел больше Арсения; и Фрунзе наедине с горечью оглядывался на те годы, которые отняла у него каторга. Ведь самые цветущие силы ушли на то, чтобы сохранить жизнь и не уронить достоинства даже в кандалах.

Но у него есть силы, и он наверстает упущенное. А сейчас приятно, что не потускнела старая дружба. Стоит только сказать: «А помнишь, Андрей?» – или услышать: «А ты не забыл, Арсений?» – и нахлынут дорогие воспоминания о славной юности. И Химик так же ласков и нежен. Все это добро дружбы – и в теплом рукопожатии, и в мягком взгляде, и в глубокой симпатии.

– Останься здесь! Вместе будем! – упрашивал Химик.

– Не могу!

– Ну хоть со съезда не уезжай!

– Да вы тут разведете говорильню недели на три! Послушаю Ильича и – в Минск. Потом в Иваново!

Два дня рядом просидели на съезде. Он открылся 3 июня в бывшем дворце князя Меншикова на Васильевском острове. Но первый день ничего не определил, только вызвал досаду. Народ собрался в полдень, а открыли заседание вечером. Полным-полно было эсеров, небольшой кучкой держались большевики вокруг Ленина, отсутствовала большая группа меньшевиков. И волнами прокатывались по залу слухи: меньшевики дерутся на своей фракции! Министр-председатель князь Львов не закончил встречу с послами! Керенский отшлифовывает речь!

Наконец появился Николай Чхеидзе и начал говорить прописные истины: в знаменательный день «юбилея» приступает к работе съезд – десять лет назад царь разогнал II Государственную думу. А о природе Советов и их исторической роли в революции глубокомысленно умолчал.

Потом эсеры и меньшевики помпезно встретили военного министра Керенского: раскланиваясь в сторону друзей, он прошествовал к столу президиума этаким бонапартизм. Съезд утвердил повестку дня из двенадцати вопросов. И на этом заседание закрылось.

На другой день начали обсуждать центральный вопрос о власти. Велеречивый Либер произнес речь от блока меньшевиков и эсеров. И «доказал», что Временное коалиционное правительство – благо для «революционной демократии». А передача власти Советам равносильна крушению революции.

Его поддержал Церетели:

– В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место.

И вдруг из зала раздался уверенный голос:

– Есть!

Это сказал Ленин: он стоял в проходе, выкинув вперед правую руку. И большевики поддержали его громом оваций.

И в речи об отношении к Временному правительству он вскоре повторил эту мысль: гражданин министр почт и телеграфов «говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком…».

Меньшевики и эсеры смеялись. Даже самые умные из них не могли взять в толк, что не пройдет и пяти месяцев, как сбудутся эти слова Владимира Ильича.

Михаил Васильевич 5 июня уехал в Минск. Софья Алексеевна встретила его на вокзале и сказала шутя, но с укоризной:

– Не напомнить ли гражданину Михайлову, что у него есть молодая жена?

– Милая Соня! Я помню и люблю. И думал о тебе и скучал. Кстати, не пора ли тебе кончить работу в Лунинце, в Земском союзе, и перебраться в Минск?

– Я уже свободна, мой друг!

– Ну тогда я забегу на минутку домой!..

Пока не было жены в Минске, квартира их пустовала. Михаил Васильевич не переносил одиночества, ел и спал где придется: на передовой у солдат, в комитете большевиков, в редакции газеты или в канцелярии милиции.

Сохранилась дневниковая запись о тех днях солдата-большевика Яркина: он с маршевым батальоном направлялся из Питера на Западный фронт.

В большевистском комитете работа шла круглые сутки. И солдат был очень удивлен, когда его в четыре часа ночи любезно встретил Михайлов, обстоятельно поговорил с ним и посоветовал, где и как найти товарищей по партии в 5-й дивизии.

Фрунзе привез из столицы кипу литературы и немного денег для задуманной им «Крестьянской газеты». Она вышла 10 июня 1917 года и с первых же шагов стала пропагандировать боевые лозунги: «Вся власть Советам! Земля крестьянам! Мир народам!» И горел на ее страницах призыв к крестьянам действовать сообща с рабочими и солдатами.

Но ее политическая линия бесила военные власти. И Михайлов смог редактировать свою газету ровно один месяц – 10 июля она была закрыта армейскими властями Западного фронта.

Основной причиной для репрессии послужила острая статья Михайлова «Анархизм или организация». «Газеты помещиков и капиталистов, – писал он, – кричат об анархии при малейшей попытке крестьян взять заведование землей в свои руки или потребовать смещения властей, не от народа поставленных и действующих ему во вред. Мы не считаем анархией, если земельный комитет постановит, чтобы арендных денег помещику не платить. Мы не видим анархии в том, что распоряжение лесами перейдет в руки земельных комитетов, не видим ее в том, что крестьянство будет мешать собственникам устраивать сделки помимо комитетов. Напротив, такую деятельность крестьянства – сознательную, спокойную, дружную – …мы считаем единственно правильной и отвечающей интересам трудовой России. Мы зовем крестьянство идти смело и твердо – именно по этому пути горячо будем приветствовать всякие успехи крестьянства в деле организованного закрепления завоеваний революции».

Военные власти разделались с «Крестьянской газетой» в манере почивших голубых мундиров. А Белорусский национальный комитет вылил на ее редактора ушат грязи.

Фрунзе узнал об этом случайно. Пришли к нему ходоки из дальнего уезда. Поговорили про то, про се, а потом рассказали, что помещики пускают про него по деревням облыгу:

– Будто враг ты белорусскому народу. Не даешь в школах заниматься нашей мовой, все поворачиваешь на русский манер. Ты этого так не оставляй, и мы тебя поддержим всем миром.

Столь нелепо было обвинение, что Фрунзе пропустил его мимо ушей. Однако клевета перекочевала на страницы кадетских газет, и надо было дать ей отпор. Исполком Совета крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний опубликовал постановление: в нем отвергались все обвинения против Фрунзе в обрусительной политике. Они ни на чем не основаны и «являются злостной выдумкой Белорусского национального комитета и Украинской громады, которые в своем раздражении не постеснялись даже обвинить товарища Михайлова врагом народа.

Но мы знаем, что человек, в течение двенадцати лет боровшийся за свободу народа в рядах социал-демократической партии, два раза приговоренный к смертной казни и отбывший шесть лет тяжелой каторги, не был и не может быть врагом народа…».

Неудача с «Крестьянской газетой» я даже чудовищное обвинение в обрусительной политике не обескуражили Фрунзе. Он начал издавать с товарищами «Звезду», которая помогла минским большевикам подготовить II съезд белорусских крестьян.

Фрунзе» открыл его 30 июля 1917 года. И сказал во вступительной речи, что Временное правительство за пять месяцев так и не решило вопроса о земле. Больше того, оно тяготеет к силам контрреволюции. A это грозит опасностью успехам демократии. Милости ждать неоткуда. Надо самим активнее включаться в борьбу за разрешение аграрного вопроса.

Как и на московском съезде, эсеры пытались захватить президиум и выдвинули в председатели члена своей партии Нестерова. Но триумфально победил большевик Михайлов. Старики крестьяне сгрудились тесной кучкой вокруг своего любимца, подняли его на руки и пронесли через весь зал к сцене:

– Руководи нами, Михаил Александрович, и не слушай никаких болтунов!

И Фрунзе, смущенный таким выражением симпатии, сердечно поблагодарил делегатов. И сказал, что такое доверие к нему означает доверие крестьян к его ленинской партии.

– Во мне не сомневайтесь, дорогие товарищи! Я всегда буду стойким защитником рабочего класса и трудового крестьянства!..

Дел было много: одно набегало на другое.

Но он помнил, что говорил ему Владимир Ильич о «русском Манчестере». И через неделю после съезда уехал в Иваново-Вознесенск и в Шую. Однако пробыл там недолго.

Накануне отъезда начальник народной милиции выдал новый паспорт гражданке Поповой. В нем значилось: «Софья Алексеевна Михайлова-Фрунзе».

Михаил Васильевич увез с собой старого ивановца Исидора Любимова, который в прошлом году устроил его на службу в комитет Земского союза на Западном фронте. Через пять дней Любимов был избран городским головой в Иваново-Вознесенске. Через три недели Фрунзе забрал с собой жену и большевика А. Станкевича: тот стал комиссаром Временного правительства в Шуе. За ним потянулись и другие товарищи – строить вместе с Арсением Советскую власть на родной земле.

Время подошло тревожное, трудное, и каждый земляк, да еще с партийным билетом большевика, был на вес золота. 4 июля Временное правительство жестоко расправилось с демонстрацией рабочих и солдат в Петрограде: было покалечено и убито четыреста человек. Тотчас же появился приказ об аресте Ленина, но товарищи укрыли его в подполье.

Двоевластие кончилось. Бразды правления оказались у Керенского – он и министр-председатель и глава военных ведомств на суше и на море. Через четыре дня он ввел смертную казнь на фронте и задавил свободную печать.

Воодушевился действиями Керенского царскосельский арестант Николай II Романов и записал о нем в дневнике: «Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту: чем больше у него будет власти, тем будет лучше».