Текст книги "Фрунзе"

Автор книги: Владимир Архангельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Поругались Чапаев и Фурманов наотмашь, сплеча, не жалея своей дружбы. «Распалились до того, что похватались за наганы. Но вдруг поняли, что стреляться рано – одумались, смолкли», – записал Фурманов. Отношения изменились, и экспансивный Чапаев написал рапорт об отставке. И дал телеграмму Фрунзе, что выезжает к нему для доклада. Комиссар, в свою очередь, послал телеграмму: «Не разрешайте Чапаеву приезжать без меня!..» И вот друзья-враги в Самаре.

«Звоним из штаба на квартиру:

– Михаил Васильевич дома?

У телефона жена Фрунзе Софья Алексеевна.

– Дома. Лежит больной, но вас примет. Только, пожалуйста, недолго, не утомляйте его…

Приехали. Входим. Михаил Васильевич, бледный, замученный, лежал в полумраке, улыбнулся нам приветно, усадил около, стал расспрашивать.

Говорит о положенье на фронте, о величайших задачах, которые поставлены нашим восточным армиям, справляется о наших силах, о возможностях, рассказывает про Москву, про голод северных районов, про необходимость удесятерить наш нажим, столкнуть Колчака от Волги. Говорит, говорит, а про наше дело, про ссору нашу ни слова – будто ее и не было вовсе. Мы оба пытаемся сами заговорить, наталкиваем его на мысль, но ничего не выходит – он то и дело уводит беседу к другим вопросам, переводит разговор на свой, какой-то особенный, нам мало понятный путь. И когда рассказал, что хотел, выговорился до дна, кинул нам, улыбаясь:

– А вы еще тут скандалить собрались? Да разве время, ну-ка подумайте… Да вы же оба нужны на своих постах – ну, так ли?

И нам стало неловко за пустую ссору, которую в запальчивости подняли в такое горячее время. Когда прощались, мы чувствовали оба себя словно прибитые дети, а он еще шутил, напутствовал:

– Ладно, ладно… Сживетесь… вояки!

Мы с Чапаевым уходили опять друзьями – мудрая речь дорогого товарища утишила наш мятежный дух».

– Вы не встречались ли с Колчаком, Федор Федорович? – как-то спросил Фрунзе. – Что за человек? Я ведь к тому говорю, что война не просто стихия. Она может быть и очень целенаправленным процессом, если ее ведет талантливый полководец.

– Колчака я видел однажды, на приеме у императора. Высок, горбонос, чванлив. Галантный кавалер и, я бы сказал, с актерскими манерами. Но это не то, что вас интересует… Тогда говорили, что он делает блестящую карьеру: из командира минной флотилии на Балтике он быстро обернулся командующим Черноморским флотом. Никаких громких побед за ним не числилось, и его возвышение истолковывали как победу самых крайних течений при дворе. Он монархист чистой воды и активно действующий. После Февраля матросы изгнали его с флота. А в прошлом году, по возвращении из Америки, где на него сделали крупную ставку, он был военно-морским министром «Уфимской директории». Но об этом вы знаете. Конечно, для масштабов всей России – это не фигура. И он, и Деникин, и Юденич – марионетки, правда с большим самомнением. По шкале бывшего генерального штаба – они люди второго или третьего эшелона, и их выдвижение – прямое следствие социального катаклизма… Ведь и у нас на Восточном фронте выдвинулись люди, о которых я прежде не слыхал: Тухачевский, Гай, Шорин, Меженинов. Сергея Сергеевича Каменева хоть немного помню: мы были в соседних дивизиях. Слыхал и о Вацетисе, нашем главковерхе. Правда, он звался Вациетисом, это на языке латышей «немец». Видимо, по соображениям германофобским, он выкинул из фамилии одну букву и стал Вацетисом… Словом, заговорил я вас по-стариковски. Но одно несомненно: Колчак не фигура для России, и народ никогда его не примет. И в его блестящее командование я не верю. Однако у него крепкая армия, и его генералы наступают почти безостановочно…

– У меня вызрел план. Думаю, что вы его поддержите. И тогда мы немедленно снесемся с командованием фронта…

Время летело так стремительно, что дни и ночи перемешались начисто. И надвигались те самые сорок пять – пятьдесят дней небывалого в истории Красной Армии контрнаступления Фрунзе, которые решили судьбу «непобедимых» армий Колчака.

Марионеточный «верховный правитель» не стал дожидаться теплой весенней погоды, как думали в кабинете у Троцкого. Адмиралу нужна была Волга зимняя, скованная льдом, чтоб форсировать ее без понтонных переправ. Да и пользовался он информацией о плохом снаряжении Красной Армии, о голодном пайке разутых и раздетых красноармейцев и о том, что командуют на Восточном фронте против его генералов всякие прапорщики, капитаны и «штафирки», «шпаки» и «рябчики».

Но по своей монархической сущности не понимал адмирал: непобедим народ, который сплотился под лозунгами Советской власти, и не позволит он посадить себе на шею царского сатрапа.

И уж никак он не мог взять в толк, что Советская Россия ощетинилась против него в едином военном лагере и что Верховным главнокомандующим красной Москвы стал штаб большевиков – Центральный Комитет партии во главе с величайшим стратегом пролетарской революции и гражданской войны Владимиром Ильичем Лениным. Он руководил Советом рабочей и крестьянской обороны и внушал каждому партийцу, каждому человеку с ружьем: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться…»

Конечно, страшным ударом была безвременная смерть Якова Михайловича Свердлова 16 марта 1919 года. Ленин, партия и лично Фрунзе потеряли человека удивительного ума, решительного и стойкого, прекрасного организатора: он знал все подпольные кадры партии, ценил их и умел использовать с полной отдачей сил. И памятью по нему могла быть только победа. И Фрунзе уже начал готовить ее: у него была в запасе неделя-другая, так как армада из-за Урала бросилась не на его армию.

Колчак раскрыл карты и выступил 4 марта 1919 года. Он сосредоточил четыре мощные армии: 130 тысяч штыков и сабель, 1300 пулеметов и 210 орудий. Сибирской (северной) армией командовал генерал Гайда, Западной – Ханжин, Оренбургской – атаман Дутов, Уральской – Толстов. Левый фланг замыкала южная группа генерала Белова.

Сдерживали его натиск шесть армий Восточного фронта: 1-я (Г. Гай), 2-я (В. Шорин), 3-я (С. Меженинов), 4-я и Туркестанская (М. Фрунзе), 5-я (Ж. Блюмберг. Его вскоре заменили М. Тухачевским). Длина фронта составляла 1800 километров, боевой состав и вооружение – 101 тысяча штыков и сабель, 1817 пулеметов и 365 орудий.

Если бы Колчак одновременно двинул все свои армии, была бы возможность противостоять его натиску. Но он обрушил против 11 тысяч бойцов у Блюмберга армию Ханжина, где офицеров и солдат было почти вчетверо больше. И 5-я армия, пятясь и ожесточенно отбиваясь, оставила на протяжении месяца Уфу и продолжала откатываться к Симбирску и Самаре. Дрогнули части и 2-й армии: они отодвигались к Сарапулу. Пришлось и армии Гая увести свои войска с Южного Урала. Наступил момент, когда и армия Фрунзе соприкоснулась с авангардными отрядами противника возле Оренбурга и Уральска.

Фрунзе быстро разгадал стратегический план Колчака – соединиться с Деникиным на Средней Волге и вместе наступать на Москву. И уже ясно видел, что ему скоро быть в фокусе самых главных военных событий. Поэтому он не выехал в Москву, на VIII съезд партии, а остался в своем самарском штабе.

Еще в феврале 1919 года Совет Народных Комиссаров РСФСР, в предвестии наступления Колчака, обратился к правительствам Антанты с предложением мира на кабальных условиях. Советская власть признавала займы прежних правительств России; отдавала в залог российское сырье в уплату процентов по займам; предоставляла широкое право концессий и даже соглашалась на оккупацию некоторых районов военными силами Антанты.

В дни триумфального шествия армий Колчака к Волге в голодной Москве, где не было света и топлива, появился в ранге посла американец Буллит.

Страшные минуты провел в общении с ним Георгий Чичерин. Буллит предложил ему чудовищные условия мира: Советы прекращают вооруженную борьбу с фактическими правительствами белых, которые существуют в России.

– Мы готовы немедленно демобилизовать армию, – говорил Чичерин глухо, едва слыша свой голос. – Принимаем на себя часть государственного долга, разумеется, соответственно занимаемой нами территории. Наконец, господин Буллит, правительство отказывается от возврата захваченного чехословаками золотого запаса: он может быть зачислен в счет платежа по государственному долгу.

Буллит покуривал гаванскую сигару, а на большом его холеном и сытом лице блуждала самодовольная улыбка. Смешным казались ему усилия советских руководителей любой ценой удержаться у власти. Эти люди, умученные голодом и титанической борьбой, сидели перед ним в дешевеньких пальтишках, стоптанных башмаках, с коченеющими от холода руками и почему-то фанатически верили в строительство нового, свободного, светлого мира.

Он побывал на вокзалах. Красноармейцы отбывали на фронт в лаптях; возле эшелонов суетились командиры и комиссары в шинелишках не по росту, в нестираных бумажных гимнастерках. Он погулял по городу. Граждане, закутанные в тряпье, стояли в неизбывных очередях за осьмушкой хлеба; мертвые трамваи длинными шеренгами мерзли на путях; на фабриках и на заводах кое-где теплилась жизнь в одном цехе, а в других ржавели станки. И обессиленные рабочие иной раз выкидывали над воротами белый флаг – знак полного отчаяния.

– Такая страна стоит одной ногой в гробу! – резюмировал Буллит. – И всякие переговоры с ней бессмысленны!

И в этой мысли окончательно убедили его победные реляции Колчака. Из его ставки шли прекрасные вести:

«Ударами наших армий противник на всем фронте разбит, деморализован и отступает. Уральские казаки продолжают борьбу… Генерал Деникин начал теснить красных в Донецком каменноугольном бассейне. Генерал Юденич теснит большевиков на Псковском и Нарвском направлениях. Верховный правитель и верховный командующий повелел действующим армиям уничтожить красных, оперирующих к востоку от рек Вятки и Волги, отрезав их от мостов через эти реки… Сибирской армии преследовать красных… Западной армии, продолжая преследование, отбросить красных на юго-восток, в степи…»

– Дядя Сэм показал нам кукиш! – Фрунзе откинул донесение из Москвы о провале переговоров с Буллитом. – А может быть, это и к лучшему? Я не верю, что мы не найдем выхода. Беляки рвутся вперед, забывая о тыле и флангах. Нащупаем мы у них слабое место. Ведь недаром говорят люди: «Кому суждена погибель, у того отнимается разум!» А я в разум Колчака и его генералов верю слабо, Валериан Владимирович!..

Ночь была на исходе. И Фрунзе с Куйбышевым, обессилев от работы в последние дни, пробавлялись морковным чаем в кабинете у командарма. Штаб его располагался в бывшей земской управе, и на стеклянной двери красовалась травленая надпись: «Председатель Самарской губернской земской управы».

– Я переоденусь, – сказал он Куйбышеву и ушел за ширму.

Сшили ему недавно новый костюм. Старенький, диагоналевый, еще времен земгусара Михайлова, заметно поизносился, особенно на коленях, и Софья Алексеевна прилагала много стараний, чтобы залатать трещины. Но в новом костюме работать было нескладно: в узких карманах тесно было рукам, а он любил так ходить по кабинету, когда принимал донесения. Да и мотаться по частям и по случайным хатам на передовой в добротном костюме было не с руки. И даже пить морковный чай с боевым другом. И он почувствовал себя куда вольготнее, когда переоблачился в старый наряд и свободно распахнул ворот.

Редко выдавались такие минуты отдыха. И они предпочитали говорить не о войне – о литературе. Оба они очень любили поэзию и в юности сами сочиняли стихи – в тюрьме, в ссылке. Куйбышев читал Некрасова, а по-немецки – Генриха Гейне и просил Михаила Васильевича прочитать что-либо из Адама Мицкевича: ему нравился красивый строй шипящей и напевной польской речи. И Фрунзе читал, иногда запинаясь: в мыслях все еще была война. Условившись не говорить о ней хоть час, они снова возвращались к делам военным.

Самара уже переходила из рук в руки в прошлом году, и сейчас, когда до колчаковских авангардов было верст семьдесят, обывателя начал бить озноб: он всегда колотит, когда в голову лезет мысль об эвакуации.

– Надо распорядиться, Валериан Владимирович, о трамвае. Пустите его немедленно, это успокоит горожан. И о театре: игра актеров поднимет дух.

– О трамвае я распорядился, он пойдет завтра. А в театральных планах, кажется, одна «Русалка».

– Чем же плоха «Русалка»? Сиротинский, распорядитесь отпечатать афиши. И пусть тыловая публика хоть неделю ходит бесплатно!.. Но вторую неделю нет ответа на наш запрос об одежде для новых пополнений.

– Кое-что дадут самарцы. Но это капля в море!

– Проследите, пожалуйста, послали ли в Иваново-Вознесенск эшелон хлеба и вагон рыбы?

Куйбышев навел справки по телефону.

– Да, вагоны ушли нынче ночью. И с хорошей охраной.

– Мои товарищи умирают от голода.

Фрунзе глянул на часы, устало провел рукой по глазам:

– Уже шестой! Отдых наш закончился, пошли к карте.

Карта висела в широком простенке, вся истыканная за Волгой красными и синими флажками. Синие шли густо, образуя три стрелы: на Симбирск, Самару и Оренбург. Красные были рассыпаны в беспорядке.

– Колчак зарывается! Поглядите, как растянулись у него тылы и начинают обнажаться фланги. И атака, не поддержанная интендантами, вот-вот захлебнется от недостатка снаряжения и провианта. В истории войн – сплошь и рядом такие случаи. Найти бы самое слабое место на его флангах да нанести туда смертельный удар. Мне это ясно, и у меня готов план контрудара. Но чертовски плохо работает разведка!

– Уж очень большим треугольником разбросаны по степи наши силы: Самара – Оренбург – Уральск. Два направления удара исключены. Если же мы ослабим напор на Туркестан, не нащупают ли Дутов и Белов разрыв в частях Четвертой армии?

– Не исключено! И все же Туркестан пока отставим. Надо срочно поворачивать на север, в разрыв армий или корпусов Колчака. Риск большой: ведь и у белых может появиться такая мысль. Но хорошо рискует тот, кто выполняет маневр внезапно и не оголяет свои фланги. Я все это учел. За Оренбург и Уральск беспокойства пока нет. Там вооружены поголовно все рабочие, они подкреплены надежными гарнизонами и смогут выдерживать длительную осаду. Куда хуже, что медленно растут наши резервы. Да и частям на левом фланге передаются панические настроения Пятой армии.

– Что намечаете делать в ближайшие дни?

– Собрать в мощный кулак все резервы! Придется, видимо, брать в свои руки отступающую армию Блюмберга. Проведем парад войск в Самаре, поглядим на полки, поднимем их дух. И заставим разведку пробраться в логово Колчака!..

С 5 марта 1919 года Фрунзе командовал Южной группой малого состава. В нее входили 4-я армия и войска, пробившиеся через заслон белых из Средней Азии (из них вскоре была образована Туркестанская армия).

До наступления Колчака у командарма была одна заветная цель, простая и ясная: пробивать дорогу к хлопку для «Ситцевого края». Теперь эта цель отодвинулась. Надо было думать, как задержать Колчака, а затем нанести ему ответный удар.

Но у Фрунзе почти на две недели сковали руки кулацкие мятежи: они вспыхнули в тылу его армий. И еще до взятия Лбищенска пришлось перекинуть не один полк на их подавление. Части его действовали столь решительно, что он не сомневался в быстром и благоприятном исходе операции. И выбрал два дня для поездки к Блюмбергу в Белебей.

Тягостная была картина! Блюмберг, отступавший с тяжелыми потерями, кое-где пытался развернуть наступление. Но у него не было ни ясного оперативного плана, ни обнадеживающей перспективы.

– Надо уходить за Волгу! – говорил он с надрывом. – С такой армией нечего думать о победе на левом берегу!

Фрунзе нервно сжал кулаки, боясь не сдержаться, сорваться на грубость. Так и хотелось выпалить в лицо растерявшемуся командарму: «Умный винит себя, а дурак – товарищей!» Но сказал не менее резко:

– Выбросьте эти мысли из головы, иначе вас завтра же выбросят из армии!

В штабе он ознакомился с приказами Блюмберга: писаны они были казенным языком, без живинки и шли вразрез друг другу. В городе не было хорошего коменданта, чтоб навести элементарный порядок: улицы забиты до отказа людьми, лошадьми, повозками, артиллерией. Шум, гвалт, обрывки команд; ржание коней, какая-то стрельба: не армия, а цыганский табор после землетрясения!..

Фрунзе возвращался в Самару удрученный. И одновременно просветленный: он воочию убедился, как не надо воевать с Колчаком. И в одном из приказов перечислил обнаруженные у соседей упущения и ошибки. Войсковая разведка была очень слаба, из-за чего силы противника неоднократно оценивались на глазок; штаб оторван был от частей настолько, что командиры не знали его ближайших планов и не имели ясного представления о районе своих действий. Пехота билась активно и иногда отбивала у противника населенный пункт. Но ее успех развивался плохо: бойцы успокаивались на достигнутом, разбредались по соседним селам в поисках продовольствия, мало думали об охране и нередко попадали под губительную контратаку белых. Конница действовала смело, но оставалась без связи с пехотными полками и не всегда получала задание заглянуть поглубже в тыл врага с открытого фланга. И совсем уже неумно использовались бронепоезда. Эти передвижные крепости зачастую оказывались в глубоком тупике, вместо того чтобы действовать на свободном пути и смелым маневром сеять панику в частях беляков.

– Досадные промахи у соседей, если не сказать точнее: ошибки и преступное небрежение. Давайте хоть мы научимся на них воевать с соблюдением строгого порядка и дисциплины! – сказал он Куйбышеву и Новицкому.

Он уже мыслил масштабами фронта и обратился с братским письмом к правительству Советской Украины: «Армия, перед которой поставлена чрезвычайно сложная и спешная задача, к сожалению, слабо подготовлена к ее осуществлению. Самым больным местом является огромный недостаток в предметах вооружения, артиллерийского, интендантского и инженерного снабжения. Отсутствие такового в данное время у центральных органов Советской России не позволяет надеяться на помощь оттуда. Захват доблестными Украинскими советскими войсками значительной военной добычи, быть может, позволит оказать нужную нам помощь».

Центральный Комитет РКП(б) подослал в Самару большую группу коммунистов и комсомольцев. Для них были созданы краткосрочные курсы политических работников. И наука им преподавалась на конкретных примерах поведения в бою и на биваке.

В записях Дмитрия Фурманова сохранился этот «кодекс» поведения коммуниста в армии. Он изложен в письме комиссару 74-й бригады Петру Брауцаю.

«Товарищ! Я не буду тебя учить тому, что надо делать: работа сложна и разнообразна, всего не предусмотришь. Требую лишь следующего: 1) точной исполнительности; 2) напряженности в работе; 3) спокойствия; 4) предусмотрительности.

I. Используй всех подчиненных тебе работников так, чтобы у них не было и минуты свободной. Вмени в обязанность комиссарам мелких частей не спать по деревням, а проверять и помогать Советам, беседовать с крестьянами и пр. О сделанном требуй систематических отчетов.

II. Внуши и укажи им, как сохранить авторитет, ибо некоторые комиссары унижают свое звание несерьезностью и слабостью.

III. Обращение комиссара с бойцами должно быть образцовым: спокойным, деловым, внимательным. Внушай к себе уважение даже обращением. Не позволяй оскорблять красноармейцев, тем более плеткой или кулаком: притягивай негодяев к суду.

IV. Не позволяй грабить, разъясни, как позорно это для Красной Армии рабочих. Нахальных грабителей тяни к суду, а с мародерами расправляйся еще короче: расстреливай на месте.

V. Держись ближе к организациям (судам и комиссиям), помогай им советом и проверяй работу.

VI. Притягивай всемерно красноармейцев к библиотеке: хоть раз в неделю – пусть почитают. Читай, объясняй сам, когда можешь, не смущайся тем, что мало слушателей.

VII. Строго наблюдай за техническими работниками, будь недоверчив, но не показывай своего недоверия, не оскорбляй, тем более не схватывайся ругаться: комиссар не должен ронять себя до ругани.

VIII. Отдельные эпизода боевой жизни записывай. Раз в неделю присылай мне в двух экземплярах. Пусть будет кратко – зато свежо и интересно для газеты».

18 марта, после поездки в Белебей, Михаил Васильевич послал письмо в Реввоенсовет республики, а копию – В. И. Ленину.

Он говорил, что в средней и южной части Восточного фронта создалось очень серьезное военное и политическое положение. И обращал особое внимание на 5-ю армию. Она «почти утратила боеспособность. Полки ее откатываются назад при первом натиске противника и сразу очищают большие пространства. В штабе армии (5-й) высказывались опасения за возможность отхода к Самаре и Симбирску. Этим все сказано…

Положение дел в настоящее время я считаю очень серьезным. Но в то же время уверен, что если центр в достаточной мере серьезно оценит его и примет соответствующие меры, то всякая опасность нами будет избегнута…».

Одна из мер была принята немедленно: по рекомендации Владимира Ильича Блюмберга заменили Михаилом Тухачевским.

В тот же день – 18 марта – Фрунзе доложил командующему Восточным фронтом Каменеву, что Лбищенск взят, и просил прислать ордена Красного Знамени для награждения отличившихся командиров и бойцов. А в приказе о взятии Лбищенска лестно отозвался о героях-чапаевцах: «Россия труда может быть гордой своими товарищами».

На фоне удручающего отступления армий Восточного фронта эта победа Чапаева была впечатляющей. И Каменев высоко оценил ее: «Работа вашей армии превзошла все ожидания, это единственная светлая страница нынешних дней фронта».

План разгрома Колчака дозревал. И Фрунзе с Куйбышевым информировали ЦК РКП (б), что свою задачу они видят в нанесении удара по противнику, чтобы не допустить его к Волге. И об этом же сообщили Каменеву 25 марта. И уже никто не мог поколебать Фрунзе, что именно он должен бить по левому флангу центральной группы войск Колчака: она уже очень заманчиво нависла с севера над 1-й, 4-й и Туркестанской армиями.

– Ножом бы ее! Как арбуз рассечь! – потирал руки Фрунзе, захваченный своим смелым планом.

«Верховный правитель», опьяненный победами Гайды и Ханжина, двинулся из-за Урала к Уфе, чтобы быть ближе к доблестным войскам. И впервые прочитал в сводке фамилию Фрунзе: «Фрунзе проявляет большую активность, однако действия его сковываются его же высшим командованием и сами по себе неубедительны и сомнительны. Продвижение наших частей в сторону Бугульмы и Белебея по-прежнему развивается успешно…»

Видимо, до Колчака докатились сведения о том, что Фрунзе на свой страх и риск стал подтягивать ударную группу командарма Туркестанской Зиновьева в район Бузулука. В эту группу он включил 73-ю бригаду Ивана Кутякова из 25-й стрелковой дивизии, а самого Чапаева с Плясунковым передал в 5-ю армию Тухачевского для укрепления его правого фланга. Дивизия Чапаева, разрезанная линией разграничения между армиями, все же могла действовать как одно целое.

Почин был сделан. Но за контрудар пришлось еще побороться и Фрунзе, и Куйбышеву, и Новицкому.

Три варианта определяли теперь направление действий Восточного фронта. Главком Вацетис правильно видел угрозу на Самарско-Уфимском участке. Но ничего конкретного не определял, кроме нанесения флангового удара силами одной 1-й армии Гая. Командарм Гай не верил, что он может справиться с этой задачей, и всячески противился ее выполнению. План Каменева переносил действия в район Бугульмы, потому что исходил из презумпции, что главная опасность грозит на линии Симбирск – Казань. И его помощники предлагали перевести штаб фронта в Муром. Но под нажимом члена РВС Сергея Гусева он не отрицал и третьего плана, разработанного Фрунзе: нанести мощный контрудар очень сильной группой войск с юга на север, чтобы отсечь клин Ханжина от других сил Колчака. Четкость наступательного плана Фрунзе и революционный энтузиазм командарма импонировали Ленину. Но на какое-то время в дело вмешался Троцкий.

В день, когда был оставлен Белебей, 6 апреля, Троцкий назначил парад войск Самарского гарнизона. И картинно принимал его на площади: весь в черной блестящей коже от фуражки до сапог; черная свита – под стать наркому, торжественный марш, застывшие ряды красноармейцев. Троцкий знал себе цену и каждым взмахом черной перчатки показывал самарцам величие своей личности.

Фрунзе командовал парадом. И подскакал с рапортом на стройной гнедой Лидке, не горяча ее, в меру работая поводом и шенкелями.

Михаил Васильевич пригласил на парад Тухачевского, и они держались обочь, в сторонке от черной свиты наркома, пока проходили войска. Разговорились непринужденно, и Фрунзе с удовольствием отметил, что 5-й армии достался достойный командующий. Был он молод, держался с хорошей выправкой, отличали его завидное здоровье и то спокойствие и уверенность, которые так ценил в людях возмужавший Арсений. И судил он о делах своей армии четко, смело. И глядел на Фрунзе большими серыми глазами, не уводя их в сторону. И захлопал в ладоши, когда с площади ушла последняя колонна.

– Браво, Михаил Васильевич! Вы сумели создать прекрасные части! Да разве можно с ними отступать за Волгу!..

Вечером Троцкий созвал в губернском комитете партии широкое совещание. Он дал высказаться Фрунзе по поводу его плана контрудара, но своего мнения не определил и ночью отбыл в Симбирск в штаб Восточного фронта. Фрунзе, Куйбышева и Тухачевского не пригласили.

Но на другой день нарком по прямому проводу обратился лишь с одним вопросом: могут ли Фрунзе и Куйбышев взять на себя ответственность за отказ от гражданской и военной эвакуации Самары?

Они ответили утвердительно. Но их возмутило, что и после такого категорического ответа не последовало одобрения плана контрудара. И они тотчас же снеслись с Лениным и сообщили ему о странном поведении Троцкого, который не утверждает единственно возможный план победы.

Центральный Комитет партии в тот же день предложил наркому обороны не стеснять инициативы Фрунзе и передать в его распоряжение южную половину Восточного фронта. 10 апреля 1919 года Троцкий подписал в Симбирске приказ о назначении Фрунзе командующим Южной группы войск расширенного состава. Теперь у Михаила Васильевича было четыре армии: Туркестанская, 1-я, 4-я и 5-я. А в Реввоенсовете группы – Валериан Куйбышев и Федор Новицкий.

– Ну, Валериан Владимирович! Ну, Федор Федорович! Теперь у нас руки развязаны, план готов, дело – за пустяком: сломать хребет адмиралу!.. Я еду на станцию Кинель, вы остаетесь душой армии в Самаре… Но не будем обольщаться: пока все не сделано, значит ничего не сделано!..

Фрунзе не сомневался в Тухачевском: молодой командарм одобрил план контрудара и почти ежедневно присылал донесения о том, как он реорганизует свою армию и поднимает в ней боевой дух. Не вызывал сомнений и Зиновьев, которому была передана Туркестанская армия. Но неожиданно заартачился Гай, возглавлявший 1-ю армию.

11 апреля он заявил Фрунзе по телеграфу:

– Пятая армия отступает энергично, и никакие мои маневры делу помочь не смогут. Я нахожу нужным спасти армию отступлением. Базировать мне на Бузулук и Самару уже поздно. Каждую минуту ко мне обращаются начдивы с просьбой разрешить отступление… Я иного выхода не нахожу и снимаю с себя всякую ответственность.

– Я осуждаю панические настроения в ваших частях, они нетерпимы, и их надо срочно ликвидировать. А вам указываю: вы подчиненный мне командир и не имеете никакого права снимать с себя ответственность в такой решающий момент. И не ссылайтесь на весеннюю распутицу: она в одинаковой мере сказывается и на противнике…

Фрунзе терпеливо объяснил Гаю, что вот-вот начнется удар очень сильной группы; этот удар остановит нажим противника на 5-ю армию и решит его судьбу. И что Центральный Комитет партии мобилизует сейчас лучших работников на Восточный фронт.

– Еще раз повторяю, что положение отнюдь не таково, чтобы поддаваться панике, – диктовал Фрунзе. – Выполняйте неуклонно раз принятый план, и я надеюсь, что мы с вами увидим крушение надежд противника. Я кончил. Ожидаю от ваших войск исполнения долга и приказа…

На пороге переговорной показался Куйбышев. Фрунзе передал ему ленту.

– Что с ним, Валериан Владимирович? Что-то я не узнаю вашего друга. Он же командир отличный, и его Железная дивизия недавно была украшением армии.

– Он очень экспансивен, Михаил Васильевич. Кругом неудачи, да еще мутят воду в дивизиях и в полках его боевые дружки. И не было над ним крепкой руки в последнее время, а вас он еще не знает. Но я не сомневаюсь в его доблести, дайте только срок!

– Пусть сбудутся ваши предсказания! Но во главе ударной группы я все же поставил Зиновьева: с ним не надо объясняться, он понимает меня с полуслова…

Но фактически пришлось собрать для контрудара по Колчаку три группы: в центре, у Бузулука, – Зиновьев, справа – Гай, слева – Чапаев.

Разведка донесла, что наконец-то удалось достигнуть превосходства сил против белых на основном направлении и в решающий момент.

Но начинать было трудно: реки разбушевались в половодье; в вязком черноземе застревали по ступицы армейские повозки и орудийные лафеты. И бойцы не успевали обсушиться за ночь в хатах или у костров.

Конечно, и у врага не лучше! И если он воевал в традициях старых русских генералов, можно было предполагать, что его части какое-то время будут топтаться на месте.

Но не это было главным. Как говорится, даже папаха командующего не знала о его сомнениях: он еще не решил, куда обрушить свои войска для решающего удара. Был уже подписан секретный приказ № 021 от 10 апреля 1919 года, где подробно расписывалась дислокация войск. Но Фрунзе не торопился разослать его в армии и в дивизии.

И вдруг все сомнения решила одна ночь, 18 апреля. Чапаевские разведчики из 218-го полка перехватили в селе Карамзихе трех колчаковских вестовых, которые везли два оперативных приказа Колчака. Чапаев быстро сообразил, сколь важны для Фрунзе перехваченные документы, и немедленно вызвал его к прямому проводу.

– Дорогая добыча, товарищ командующий! Армия Ханжина растянулась по фронту на двести семьдесят верст от Волго-Бугульминской железной дороги до тракта Стерлитамак – Оренбург…

– Погодите, Василий Иванович, гляну на карту!

Быстро прошел по кабинету, в красно-синюю «клумбу» воткнул два больших белых флажка и продиктовал телеграфисту:

– Продолжайте!

– От Ратчины до Бугуруслана болтается лишь Шестой Уральский корпус по фронту в сто шестьдесят верст. Между его дивизиями и соседним Третьим Уральским корпусом неминуемо должен быть разрыв верст в пятьдесят. Вот бы ударить в эту дыру и с тыла растрепать оба корпуса!..