Текст книги "Апельсины у кромки прибоя"

Автор книги: Владимир Шак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Полагал бы: постановление ОСО при МГБ СССР от 14 апреля 1951 года в отношении Лурье Натана Михайловича [и следуют другие фамилии] отменить; обвинение Лурье [и фамилии осужденных с ним] прекратить; Лурье [и фамилии осужденных с ним] из заключения освободить. Прокурор отдела по спецделам прокуратуры СССР ст. советник юстиции Любимцев, 27 апреля 1955 года».

Получается, что Шолохов из Гуляйпольского района схлопотал 15 лет лагерей по… доносу гэбистских стукачей – «свидетели являлись негласными сотрудниками органов МГБ».

Окончательно реабилитирован был Натан Михайлович… 27 января 2009 года – через 21 год после смерти.

*

В заключение позволю себе еще одну цитату из некогда запрещенного и изъятого из библиотек романа – буквально с последней страницы книги:

«Ждут не дождутся первых вешних дней пахари. Томится земля по плугу, по трепету первых ростков, по зеленой траве, по шуршанию пшеницы, по золотым шапкам подсолнухов.

Стосковалась степь по летним наезженным дорогам, по громыханью арб и телег, по скрипу осей и рокоту тракторов. В сырых палисадниках трепещут на весеннем ветру акации, ольхи и липы. И яблони ждут, когда их голые ветки опушит бело-розовым цветом.

Тоскует стадо по душистым лугам и табун по степному простору.

И вот уже сошли морозы. Поднялось солнце, тает в степи серый, ноздреватый снег. Потекло со стрех, по колеям, по канавам заструились шумные ручьи, желтой, мутной водой набухает ставок. Все шире чернеет степь и, согретая солнцем, влажно дышит навстречу проясневшему небу.

Чудно хороши первые весенние дни. Дружно брызнули косогоры молодой, ясной зеленью, кружит голову парной запах прогретой земли. Степь-колдунья, волшебница степь, как уйти от тебя!»

Это не точка в романе, это восклицательный знак.

[Фото Сергея Томко, из открытых Интернет-источников и из уголовного дела писателя]

Нотэ Лурье

Гуляйпольская могилка-курган весной

Анкета арестованного

Фото из уголовного дела

Выписка из протокола особого совещания при МГБ

История 22-я. В гости к «Запорожцу за Дунаем»

НА БЕРЕГУ Днепра – неподалеку от Запорожья, мы с коллегой однажды попытались отыскать родное село народного артиста СССР Ивана Паторжинского, сыгравшего заглавную роль в фильме, снятом по мотивам бессмертной оперы Семена Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем».

Как указано во всех энциклопедиях [включая устаревшую Большую советскую, музыкальную, театральную и киноэнциклопедию], украинский оперный певец, народный артист СССР Иван Паторжинский родился 3 марта 1896 года в селе Петрово-Свистуново Вольнянского района Запорожской области. «Мое детство, – вспоминал он, – это поселок над самым Днепром, тусклые огни коптилок в убогих рыбачьих хибарах. Помню бедность – и свою, и соседскую, тяжелый труд плотогонов, их песни, то тихие и печальные, то бунтующие, как сам Днепр».

Сегодня трудно поверить, что из одной из таких приднепровских хибарок вышел в свет и покорил музыкальный мир певец с сильнейшим голосом бархатного тембра.

Украинский Шаляпин

Закончив церковно-приходскую школу в родном селе, Иван поступил в Екатеринославскую духовную семинарию, где сразу стал петь в церковном хоре. А потом красивый бархатный бас 15-летнего юноши заприметила преподаватель Екатеринославского музыкального училища, выпускница Московской консерватории Зинаида Малютина. Пораженная его голосом, Зинаида Никифоровна стала бесплатно заниматься с Иваном, а когда в Екатеринославле [нынешний Днепропетровск] открылась консерватория, взяла его в свой класс вокала.

Первый сольный концерт Ивана состоялся 21 июля 1918 года на Голубовском прииске [нынешний город Кировск Луганской области].

В 1925—1935 годах Иван – солист оперного театра в Харькове, откуда в 1926-м отправляется на стажировку в Италию – в известнейший театр Ла-Скала.

В 1935 году Иван Сергеевич уже в Украинском театра оперы и балета в Киеве. С 1946 года он – профессор Киевской консерватории. Один из организаторов Украинского театрального общества.

Благодаря своему басу, Иван Сергеевич исполнял тот же репертуар, что и Федор Шаляпин. За что и стали его со временем называть украинским Шаляпиным [не вторым Шаляпиным, а именно украинским!].

За партию Тараса Бульбы в одноименной опере Николая Лысенко наш земляк получил Сталинскую премию [в 1942 году], которую перечислил в фонд обороны.

Любимец Сталина

Не знаю, почему, во многих публикациях о жизни и творчестве Ивана Сергеевича подчеркивается, что при жизни «вождя народов» он был его любимцем. Ну, висел в кабинете певца портрет Сталина с его личным автографом. Ну, разрешено ему было в непростые сталинские времена выезжать за границу: начиная с 1946 года, Иван Сергеевич, получив очередную награду – орден Ленина, дает 34 концерта в Америке, 26 концертов в Канаде, гастролирует по Югославии, Финляндии и Польше. О чем это говорит? Да только о выдающемся таланте Паторжинского, оцененного всеми – как на родине, так и за кордоном.

О благосклонном отношении вождя к певцу упоминает в своих мемуарах, кстати, и Никита Хрущев, подчеркивая, что у Сталина «он был на хорошем счету как певец и человек». И это несмотря на то, что брат Ивана, Федор Паторжинский, долгие годы пребывал в эмиграции. А в те времена имевших родственников за границей не жаловали ни званиями, ни наградами.

В 1952-м Иван Сергеевич уходит из театра и на сцену возвращается только 8 октября 1953 года: по просьбе маршала Клима Ворошилова в опере Семена Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем» он в трехсотый раз исполняет партию Ивана Карася. Между прочим, в фонде оружия Национального музея истории Украины хранится пистолет XVIII века, переданный в фонд Иваном Паторжинским. Оказывается, с этим пистолетом он всегда выходил на сцену в опере «Запорожец за Дунаем» [экранизирована в 1953 году]. Не с бутафорским, а с настоящим!

Малая родина «запорожца за Дунаем» – на дне Днепра

Увы, вольнянское село Петрово-Свистуново – это не то село, в котором родился Иван Сергеевич. После строительства Днепрогэса оно исчезло в водах вышедшего из берегов Днепра. Потому что находилось в низине. Однако о своем выдающемся земляке вольнянцы не забыли. К 100-летию со дня его рождения [по инициативе учителей Лидии Приставки и Лидии Радиус, при поддержке районного отдела образования и районного краеведческого музея] в селе Днепровка даже был открыт музей Ивана Паторжинского, материалы для которого предоставила семья певца.

Как вспоминает педагог-организатор Днепровской средней школы Наталья Данко, на открытие музея приезжал ученик Ивана Сергеевича, народный артист СССР и народный артист Украины Дмитрий Гнатюк. Выступив в местном ДК с концертной программой, в книге почетных гостей музея певец оставил такую запись об увиденном: «Земляки великого артиста Ивана Сергеевича Паторжинского! Я горжусь вами и восхищаюсь вашим поступком. Счастья вам! Ученик Паторжинского Дмитрий Гнатюк».

Младший брат

В Украине имя Федора Паторжинского неизвестно. Да и в русскоязычном зарубежье нынче о нем вспоминают нечасто. А ведь замечательный хор Федора Паторжинского, исполнявший в основном православные песнопения и украинские колядки, был когда-то знаменит.

В 20-30-е годы прошлого столетия хор Паторжинского пел в церквях, и гастролировал с концертами по Западной Европе. В Париже вышло пять пластинок с записью хора. Одна из них – украинские колядки. Французская академия искусств присудила за нее Гран-при за 1957 год. Такую престижную премию Федор Паторжинский получил первым из своих соотечественников – украинцев и россиян [вторым удостоился Святослав Рихтер]. К нему с глубоким уважением относились титаны оперного искусства Федор Шаляпин и Борис Христов. В свое время писатели Александр Куприн и Иван Бунин, чем могли, способствовали Федору Сергеевичу. Добрые отношения поддерживал с ним Александр Вертинский.

Родину Федор Паторжинский покинул в конце Гражданской войны вместе с белой армией. Поначалу попал в Турцию, потом была Болгария, где Федор стал петь в Хоре донских казаков [очень известном в русском зарубежье той поры], а затем обосновался в Париже. Там создал свой хор православной музыки из церковных певчих, таких же эмигрантов, как и он сам.

В Украину вернулся в 1958-м. Какое-то время работал вторым дирижером в государственной академической капелле «Думка», но, почувствовав, что в ней он лишний, ушел с должности. Умер в 1976 году.

В тему

Оперные партии

«Иван Сусанин» М.И.Глинки – Иван Сусанин

«Борис Годунов» М.П.Мусоргского – Борис Годунов

«Русалка» А.С.Даргомыжского – Мельник

«Князь Игорь» А.П.Бородина – князь Игорь, Кончак

«Мазепа» П.И.Чайковского – Кочубей

«Фауст» Ш. Гуно – Мефистофель

«Севильский цирюльник» Дж. Россини – Дон Базилио

«Тарас Бульба» Н. В. Лысенко – Тарас Бульба

«Запорожец за Дунаем» С.С.Гулака-Артемовского – Карась

«Молодая гвардия» Ю.С.Мейтуса – Валько

Награды, звания, премии

Сталинская премия второй степени (1942) – за исполнение заглавной партии в оперном спектакле «Тарас Бульба» Н.В.Лысенко

Заслуженный артист Украинской ССР

Народный артист СССР [1944]

Орден Ленина [1946]

Три ордена Трудового Красного Знамени [1936, 1948, 1951]

Роли в кино

«Наталка-Полтавка» [фильм-опера, 1936], выборный

«Украинские мелодии» [фильм-спектакль, 1945], кобзарь

«Концерт мастеров украинского искусства» [фильм-спектакль, 1952], Карась, дуэт Одарки и Карася

«Запорожец за Дунаем» [фильм-опера, 1953], Иван Карась

Имя на карте

В честь Ивана Паторжинского названы улицы в Запорожье [Шевченковский район],

Киеве,

Днепропетровске,

Донецке,

Краматорске,

Кременчуге,

Кривом Рогу,

Луганске [и в райцентре Луганской области городе Кировске, где в начале 20-х годов прошлого столетия Иван Сергеевич работал учителем народной школы, организовав здесь хор и театральный кружок. В Кировске также была открыта школа искусств имени Ивана Паторжинского],

Полтаве.

[Фото из открытых Интернет-источников]

Иван Паторжинский в фильме «Запорожец за Дунаем»

Иван Паторжинский в молодости

Концерт в Нью-Йорке, 1946 год

«Деда, неверно поешь!» [с внучкой Натальей]

Федор Паторжинский

История 23-я. Как Владимир Маяковский бердянского поэта обидел

ИНТЕРЕСУЮЩИЕСЯ творчеством «агитатора, горлана, главаря» знают: впервые в Крым Маяковский приехал в конце 1913 года. Однако мало кому известно, что поездку эту оплатил уроженец Бердянского уезда [ныне Бердянский район Запорожской области] Вадим Баян.

*

По правде говоря, Вадима совсем не Вадимом звали. И не Баян фамилия его в личных документах значилась. Баян по жизни Сидоровым был!

Родившийся 17 января 1880 года, в селе Нововасильевка Бердянского уезда, Владимир Сидоров в поэзию вошел довольно поздно, опубликовав первое стихотворение только в 1908 году. Зато через четыре года вышедший в известнейшем издательстве Маврикия Вольфа сборник стихов бердянца «Лирический поток. Лирионетты и баркароллы» откроет предисловие самого Игоря Северянина, имя которого тогда гремело по всей России. «Его поэзия, – отметит столичный поэт о своем провинциальном собрате, – напоминает мне прыжки по Луне: подпрыгнет на вершок, а прыжок – аршинный». Много позже, правда, уже находясь в эмиграции, Игорь Северянин о том предисловии так отзовется: «Владимир Иванович Сидоров, купец из Симферополя, выпустил книгу. Предложил мне написать предисловие. Я написал ровно пять издевательских строк. Гонорар – 125 рублей!» Много это или мало – 125 рублей? Оцените сами – в валютном эквиваленте, например, учтя, что за доллар в 1912 году давали 1,95 рубля.

Придет Собачество?

Отец Владимира Ивановича был уездным агрономом, человеком весьма состоятельным. Наследство сыну оставил очень даже солидное. И поэтому к моменту превращения никому не известного типографского служащего – корректора (!) – в поэта-футуриста Вадима Баян деньжат на счету личном у него изрядно имелось. Их хватало для того, чтобы оплачивать сборники стихов в самых серьезнейших столичных издательствах. И чтобы заказывать к ним предисловия у самых известных поэтов. Насколько мне удалось выяснить, одно время Вадим Баян жил в Александровске [нынешнем Запорожье] – в унаследованном от отца домике. Но в 1908 году, когда в крымской газете «Тавричанин» было опубликовано его первое стихотворение «Два коня», он с семьей уже находился в Симферополе. А в Мелитополе примерно в это же время выходит его роман в стихах «Сжатая лента». Затем следуют публикации в питер– ском журнале «На берегах Невы» и московском «Весь мир», а также в сборнике «Ветви».

Я не смог отыскать первых публикаций Вадима Баяна. Единственное его стихотворение, обнаруженное во всемирной паутине, – откровенно слабые «Сиреневые хмели» [они ниже приведены]. Да еще на глаза попался отрывок из баянов– ской поэмы о собаках. Вадим почему-то был уверен, что на смену людской цивилизации обязательно придет цивилизация… собачья. Вот как он описал свое видение будущего:

«Придет Собачество

вспахать свои поля

На пепелище

зла и микрочеловеков,

Но сдохнет солнышко —

и черная земля

Опустит надолго

тоскующие веки…»

– Почему вы с ними не выступаете? – поинтересуется Владимир Маяковский, услышав эти стихи в авторском исполнении.

– Они еще не закончены, – скромно ответит Вадим.

– Напрасно. Надо бы закончить.

«Я был удовлетворен, – отметит много-премного лет спустя в своих воспоминаниях „Маяковский в первой олимпиаде футуристов“ бердянский поэт. – Быть необруганным Маяковским – это уже достижение».

Крымское турне Северянина и Маяковского

С будущим «агитатором, горланом, главарем» Владимиром Маяковским Баяна познакомит Игорь Северянин, который, получив от него гонорар за предисловие к очередному сборнику стихов и поняв, что имеет дело с отнюдь не бедным человеком, уговорит однажды Вадима – осенью 1913 года, организовать турне футуристов по Крыму.

«По прибытии с севера курьер-ского поезда, – со свойственной ему обстоятельностью опишет Вадим начало „первой олимпиады футуристов“, – у меня в квартире раздался настойчивый звонок и в переднюю бодро вошли два высоких человека: впереди, в черном – Северянин, а за ним весь в коричневом – Маяковский. Черными у него были только глаза и ботинки. Его легкое пальто и круглая шляпа с опущенными полями, а также длинный шарф, живописно окутавший всю нижнюю часть лица до самого носа, вместе были похожи на красиво очерченный футляр, который не хотелось ломать. Но… Маяков-ский по предложению хозяев быстро распахнул свою коричневую „оправу“, и перед нами предстала худая с крутыми плечами фигура, которая была одета в бедную, тоненькую синюю блузу с черным самовязом и черные брюки, и на которой положительно не хотелось замечать никаких костюмов, настолько личная сила Маяковского затушевывала недостатки его скромного туалета. Он был похож на Одиссея в рубище».

Прочитав это, я подумал: напрасно сын бердянского агронома занялся поэзией. Следа он в ней не оставил. Почти. А вот в русской журналистике запросто мог бы себе имя сделать. Однако послушаем далее рассказ о встрече с Маяковским.

«Его тяжелые, как гири, глаза, которые он, казалось, с трудом переваливал с предмета на предмет, дымились гневом отрицания старого мира, и весь он был чрезвычайно колоритен и самоцветен, вернее – был похож на рисунок, который закончен во всех отношениях. В общем, этот человек носил в себе огромный заряд жизненной силы».

Двумя строками ниже Вадим добавляет: «Гости наполнили мою квартиру смесью гремучего баса Маяковского с баритональным тенором Северянина, и если Северянин весь излучается лирикой, то за Маяковским нахлынуло целое облако каких-то космических настроений. Маяковский говорил чрезвычайно красочно и без запинок. Во рту этого человека, казалось, был новый язык, а в жилах текла расплавленная медь».

«Однажды купчик не выдержал роли мецената»

Сразу оговорюсь: меня нисколько не интересует, как проходила крымская «олимпиада футуристов». Я и не буду на ней акцентировать внимание. Мне интересно, как вели себя гости, олимпиадствуя на деньги бердянского поэта. Имеется в моем распоряжении на сей счет признание Игоря Северянина:

«Почти ежевечерне мы пили шампанское в „Бристоле“. Выпивали обыкновенно до шести бутылок, закусывая жженым миндалем с солью… Однажды мы предприняли автопоездку в Ялту. Когда уселись в машину, захотели на дорогу выпить коньяку. Сидоров распорядился, и нам в машину подали на подносе просимое. Дверцы машины были распахнуты, и прохожие с удивлением наблюдали, как футуристы угощались перед путем».

А вот еще о чем вспомнил в эмиграции король поэтов, как величали когда-то Игоря Северянина: «Перекочевав от Сидорова в отель, счета в котором оплачивал купчик, мы жили в одном номере – я и Владимир Владимирович. По утрам я требовал в номер самовар, булочки, масло. Маяковский меня сразу же пристыдил: «Чего ты стесняешься? Требуй заморозить бутылку, требуй коньяк, икру и прочее. Помни, что не мы разоряем Сидорова, а он нас: мы ему даем своими именами значительно больше, чем он нам своими купецкими деньгами». Я слушал Владимира Владимировича, с ним согласный. Однажды все же купчик не выдержал взятой на себя роли мецената и, стесняясь и краснея, робко указал нам на крупный счет. И тогда Володю прорвало: чего только он ни наговорил Сидорову!

– Всякий труд, – басил Маяковский, – должен быть, милейший, оплачен. Вы же голубчик, скажем открыто, талантом не сияете. И кроме того, мы разрешили вам выступать совместно с нами, а это чего-нибудь да стоит. У нас с вами не дружба, а сделка. Вы наняли нас вас выдвинуть, мы выполняем заказ. Предельной платы вы не назначили, так вот и потрудитесь оплачивать счета в отеле и вечерами в шантане, какие мы найдем нужным сделать. Вообще выдвиг бездарности уже некий компромисс с совестью. Но мы вас, заметьте, не рекламируем, не рекомендуем – мы даем вам лишь место около себя на эстраде. И это место мы ценим чрезвычайно дорого. И поэтому одно из двух: или вы, осознав, отбросьте вашу мелкобуржуазную жадность, или убирайтесь ко всем чертям!»

Между прочим, автору еще не написанных тогда поэм «Облако в штанах» и «Хорошо» было всего двадцать лет.

«Придется переменить фамилию вам»

Даже спустя годы Маяковский не простит Сидорову-Баяну «мелкобуржуазной жадности», введя в пьесу «Клоп» поэта-вора по фамилии Баян. Откровенно издевательски охарактеризовав его: «Чего писал – не знаю, а только знаю, что знаменитый! „Вечорка“ про него три раза писала: говорит, стихи Апухтина за свои продал, а тот как обиделся, опровержение написал. Дураки, говорит, вы, наверное, все – это я у Надсона списал».

Пожалуй, за такое Маяковского следовало бы на дуэль вызвать и застрелить в шаге от барьера – пока он руку с пистолетом поднять бы до уровня глаз не успел. А потом пусть бы разбирались, почему выстрел грянул раньше положенного. Нервы сдали, можно было бы заявить.

Вадим Баян поступил иначе: он ограничился открытым письмом Маяковскому, которое обнародовала «Литературная газета» 22 июля 1929 года. Маяковский на протест Баяна, крайне возмущенного оскорбительным использованием своего псевдонима, ответил в свойственной ему манере: «Я оставлю моего „героя“ в покое, и придется переменить фамилию вам».

Надо было таки дуэль устроить!

В тему

Умер оклеветанный поэт, считавший, что его «золотые россыпи не хуже, чем у Маяковского», в Москве 29 марта 1966 года.

Похоронен на Ваганьковском кладбище.

***

Игорь Северянин – о Вадиме Баяне [автобиографический роман «Колокола собора чувств», 1923 год]:

Селим Буян, поэт Симферо,

Решил устроить торжество:

Он пригласил на Рождество

Меня, в поэзии эс-эра,

А Игорь, в очередь свою,

С улыбкой исхитро-бесовской

Собрал искусников семью:

Бурлюк, Игнатьев, Маяковский.

Игнатьев должен был доклад

Прочесть о новом направленье,

А мы – стихи, и в заключенье

Буян решил свой мармелад

Дать на десерт: «лирионетты»

И «баркароллы», как стихи

Свои он называл: лихи

Провинциальные поэты…

Все вместе взятое звалось

«Олимпиадой футуризма».

Хотя Буян был безголос,

Но в нем немало героизма:

Напудренный и завитой,

Сконфуженный и прыщеватый,

Во фраке с лентой голубой

Вокруг жилета, точно ватой

[В своих воспоминаниях потом Вадим Баян так ответил Северянину: «Он посвятил мне целую главу сплошной лжи, пьяных вывертов и сумасбродных утверждений»].

***

Из воспоминаний Эмилия Миндлина[«Необыкновенные собеседники»]:

«Однажды в редакцию явился человек лет сорока с хрящеватым вогнутым носом, очень тонкими губами и совершенно безволосыми женскими щеками. Увидев меня, просиял, без слов патетически раскрыл мне свои объятья. Я не поверил своим глазам. Вадим Баян!

В сборнике портретов, рисунков и плакатов, рисованных Маяковским, можно увидеть портрет поэта Вадима Баяна, сделанный в 1913 году.

Настоящие имя и фамилия этого человека Владимир Иванович Сидоров.

Не то в 1912, не то в 1913 году издательство «Вольф» в Петербурге выпустило его книжку стихов с тремя предисловиями – Иеронима Ясинского, Федора Сологуба и Игоря Северянина. Северянин писал о стихах Вадима Баяна: «Эти стихи напоминают мне прыжки на луне». Как это понимать, не знаю. Но, видимо, Северянин к Баяну благоволил. Возможно, что какое-то время благоволил к нему и Маяковский. По крайней мере, надпись на портрете Баяна, писанном Маяковским и подаренном им когда-то Баяну, гласит:

«Владимиру Ивановичу в знак истинного расположения».

В альбоме Маяковского, изданном Государственным издательством изобразительных искусств, портрет Вадима Баяна воспроизведен вместе с дарственной надписью Маяковского.

С Вадимом Баяном – Владимиром Ивановичем Сидоровым – я познакомился в 1917 году в городе Александровске, нынешнем Запорожье.

Сидоров был в нашем городе крупным домовладельцем и самым известным из городских поэтов! Как-никак выпустил книгу стихов в Петербурге, выступал вместе с Северяниным и Маяковским, знаком с самим Сологубом и другими знаменитыми писателями России!

Но, пожалуй, самым интригующим было то, что Сидоров – Баян – футурист. Поэты в нашем городе были, но поэт-футурист был один – Вадим Баян. Во всем городе только он носил черную широкополую шляпу. И когда он шел по улице, за его спиной перешептывались:

– Идет футурист. Живой!

У Сидорова дома бывал и я, в те времена еще гимназист. И каюсь, пышно изданная книга стихов Вадима Баяна с предисловиями трех знаменитых писателей, лежавшая в огромной гостиной на отдельном столике, как молитвенник, внушала мне, гимназисту, почтение.

Баян не был женат, жил в собственном доме в очень большой квартире с сестрой Марией Ивановной, вдовой художника Калмыкова.

Расстались мы с Вадимом Баяном в Александровске в 1919 году. И вот восемь лет спустя он разыскал меня в редакции московской газеты.

Работал он, по его словам, «в самодеятельности» в каких-то клубах, писал тексты песенок и все ждал воскрешения футуризма. Он твердо верил, что Игорь Северянин «воскреснет в советской литературе», а тогда вспомнят и о Вадиме Баяне!

Баян звал к себе в гости: «Выпьем, закусим, будем читать стихи». Я не пошел к Баяну. Года два после этой встречи не видел его и ничего не слышал о нем.

И вдруг… В один из июльских дней 1929 года раскрываю номер «Литературной газеты» и читаю письмо Вадима Баяна Владимиру Маяковскому и рядом – ответ Маяковского.

Вот уж поистине выкинул штуку Вадим Баян. Потешил Москву.

Баян напоминал Маяковскому о том, что когда-то выступал с ним и с Северяниным вместе в первом турне футуристов. Напоминал о своей книге «Лирический поток», а главное, о своем «неоднократно цитированном критиками шуточном двустишии» :

Вадим Баян

От счастья пьян.

А так как все это Маяковский не помнить не может, то чем он объяснит, что в его пьесе «Клоп» появляется поэт Баян, «который в обществе мещан импровизирует двустишие:

Олег Баян

От счастья пьян?»

«Наличие слишком откровенных параллелей и других „признаков“, адресованных к моей биографии, позволяет надеяться на столь же откровенный ответ», – писал Баян Маяковскому.

Ответ Маяковского известен. Он напечатан во всех его собраниях сочинений.

«Вадим Баян!

Сочувствую вашему горю.

Огорчен сам.

О чванстве не может быть и речи.

Объясняю:

«Каждый персонаж пьесы чем-нибудь на кого-нибудь обязан быть похожим. Возражать надо только на несоответствие. На похожесть обижаться не следует…»

Ответ был уничтожающим.

И надо же! Через несколько дней встречаю Вадима Баяна – гордого, с высоко поднятой головой и сияющими глазами. Обрадовался, увидев меня, подбежал:

– Ну что я вам говорил? Говорил, что обо мне еще вспомнят? И вспомнили же!

В этот момент он казался самым счастливым человеком в Москве. В сущности, он добился цели: только затем и писал анекдотическое письмо, чтобы вспомнили о поэте Вадиме Баяне! Все равно как. Лишь бы вспомнили.

Прощаясь со мной, в гости больше не приглашал. С оттенком явного превосходства, как человек, добившийся своего, сказал:

– Я всегда знал, что останусь в истории русской литературы.

А ведь, пожалуй, и впрямь остался».

***

Стихи Вадима Баяна

СИРЕНЕВЫЕ ХМЕЛИ

В моей душе сиреневые хмели…

Я пью любви сверкающий фиал —

Ты снишься мне на бархатной постели,

Где я дюшес грудей поцеловал.

Твоих очей кинжальных метеоры

Горят опять безумьем и мольбой;

Вздохнул альков и прошептали шторы,

Как веера сирени голубой…

И я несусь на крыльях сновидений

В миражный мир кудесницы весны,

Чтоб раскидать, как светозарный гений,

Моей души сверкающие сны.

***

ВСЕЛЕННАЯ НА ПЛАХЕ

[Отрывок]

Футболом съёжится от ужасов земля:

Из трещин времени веков сползутся гады,

Опутают клубком, мурлыча и шипя,

И сердце высосут из скорлупы граната.

Из бездны ринутся кометы-комары

По мановению Владыки-Зверобога.

В клычищах крабами закорчатся миры

И раскидается Великая Дорога:

Обвалы времени в забвения дыру…

Парализация скривлённых зодиаков…

Удары палашом по дряблому нутру…

Миропролитие, оранжевее маков…

Под танком времени раздавленная смерть…

Копытами громов размолотые прахи…

Штыками звездными испоротая твердь…

Изборождённая вселенная на плахе…

[Фото из открытых Интернет-источников]

Вадим Баян

Портрет Вадима Баяна, оставленный Владимиром Маяковским

Вадим Баян [стоит слева] и Игорь Северянин [сидит справа]

Могила на Ваганьковском кладбище [В артерию веков Сковерканы мои чудовищные крики. На глыбах будущих земных материков Мои зажгутся блики. Поэт-космист Вадим Баян 1880—1966]