Текст книги "Первое задание"

Автор книги: Владимир Сысоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Тяжёлый день

Из карательной роты Шварц и Наташа приехали в комендатуру. Точно по расписанию, утверждённому комендантом, начался приём посетителей по различным хозяйственным вопросам.

Наташа чувствовала огромную усталость, держалась из последних сил.

Ганс не замечал её состояния, был по-прежнему предупредителен и любезен. Его не покидало хорошее настроение. В конце дня, когда они остались в кабинете вдвоём, он многозначительно спросил:

– Не возражаете, Наташа, если я вам задам один вопрос?

Она ничего не ответила, взглянула на него удивлённо: обычно Ганс задавал свои вопросы, не спрашивая на то разрешения.

– Мы достаточно хорошо знакомы, – начал Шварц, – и мне кажется, что нам пора быть более откровенными. Я не скрываю своего расположения к вам ни от вас, ни от окружающих.

Наташа потупила глаза:

– Я очень благодарна вам.

Её слова, внешне бесстрастные, вызвали у коменданта лёгкую, еле уловимую досаду, но он продолжал с прежним энтузиазмом:

– Мне кажется, что вы тоже ко мне не совсем безразличны. – Ганс опять улыбнулся. – И если это так, а я очень надеюсь на это, то наступила пора выяснить наши отношения до конца.

– А что же в них неясного? – спросила Наташа и посмотрела на него такими невинными глазами, что он заворочался в кресле и встал. Наташа продолжала сидеть. Она прекрасно понимала, к чему клонит Шварц, которому надоело играть роль сказочного принца возле прекрасной принцессы-недотроги, и он решил спуститься со сказочных высот на землю.

– Наташа, вы так неотразимы, я так привык к вам, что не могу без вас жить!

– Разве нам предстоит разлука? – с тревогой спросила она.

– Нет, я совсем не о том, – возразил он, – я прошу вас, чтобы вы стали совсем моею.

Наташа разыграла возмущённую невинность:

– Как легко и просто оскорбить и обидеть бедную девушку! Как вам не стыдно! За кого вы меня принимаете?

– Вы меня неправильно поняли, – оторопело сказал Ганс.

– Нет, правильно.

– Я не хотел вас обидеть.

– Но это нехорошо!

– Что – нехорошо? – не понял Ганс.

– Я не хочу разбивать семью.

Наташа волновалась, ей было очень страшно, но страх перемешивался с задорным любопытством: «Что будет дальше?»

– С моей женой ничего не случится, – недовольно, как учитель бестолковому ученику, произнёс Ганс. – И вообще, при чём тут жена? Я люблю вас, вы любите меня.

– Разве я вам объяснялась в любви? – кокетливо спросила Наташа.

– Нет, но я знаю это.

– Однако…

– Вы с этим не согласны?

– Как вам ответить…

– Надеюсь, вы не будете отрицать, что любите меня?

– Это и есть ваш вопрос?

– Да!

– Нет!

– Как вас прикажите понимать? – встрепенулся Ганс. Самоуверенность слетела, как лёгкая пыль при дуновении ветра.

– Не буду отрицать.

Ганс внимательно посмотрел на девушку, но радости, которую ожидал увидеть на её лице, не было. А он-то был уверен, что Наташа в открытую не говорит о своей любви только из-за естественной в её положении скромности, понимая, какая пропасть лежит между ним – майором германской армии – и ею – обыкновенной русской девушкой. Он, Шварц, всегда был с ней слишком великодушен, внимателен, всячески старался, насколько это было возможно, не подчёркивать своего превосходства. Он даже совершенно сознательно разрешил ей влюбиться в него!

– Наташа, согласитесь, что наши отношения сейчас выглядят несколько смешно.

– Смешно? Что же в них смешного? И вообще, какие могут быть отношения у коменданта с его переводчицей?

Ганс оторопел. Вот чёртова девчонка! И за словом в карман не лезет, и держится, как баронесса перед сватовством.

А Наташа именно сейчас до боли в сердце почувствовала, как она жгуче ненавидит и презирает этого самодовольного солдафона, развратника и труса, деспота, убийцу и ханжу. Как бы она была счастлива, имея возможность высказать хоть крупицу ненависти и презрения, которые она питала к нему. Она резко встала и посмотрела прямо в глаза Гансу:

– Я просто очень устала сегодня. Простите, у меня очень болит голова. Не обижайтесь на меня, пожалуйста, вы же знаете, как я предана вам.

Ганс посмотрел на неё, и опять узнал свою Наташу, любящую, ласковую и доступную. Он протянул руки к её округлым плечам и нежно наклонил её голову к себе на грудь. Она не сопротивлялась, но тихо сказала:

– Не нужно, сюда могут войти.

Ганс разомлел от восторга. Она права, эта девчонка, всему своё место и время.

Наташа отошла к окну, привела в порядок причёску и, как бы извиняясь, сказала:

– Разрешите, я пойду домой, голова сильно болит.

– Конечно, конечно. Счастливого вам пути, до завтра.

Наташа вышла.

Ганс довольно потёр руки. Всё идёт строго по плану и складывается как нельзя лучше. Наташа уже приготовила белый флаг, и завтра он по-солдатски пойдёт на последний штурм этого прекрасного и плохо защищённого бастиона. А сегодня… сегодня нужно на прощание, в последний раз, сходить к фрау Зине. Конечно, Наташе она в подмётки не годится, но зато сладка, как патока, и без излишней скромности и претензий.

Безветренный, слегка морозный вечер. Легко падают и кружатся в медленном холодном хороводе равнодушные снежинки.

Наташа идёт домой. Она не торопится, глубоко вдыхает свежий, заснеженный воздух. На душе у неё тяжело. Шаг за шагом, слово за словом вспоминает она весь день. Слишком много событий и впечатлений! Встреча с мужем, грубые объяснения и домогательства коменданта…

За спиной послышались торопливые шаги – кто-то догонял её.

Наташа сделала шаг в сторону, к забору, и резко обернулась. К ней приблизилась женщина и встала, преградив путь к дому. Наташа попыталась обойти незнакомку, но та тихо, глухим, сипловатым голосом сказала:

– Не спеши, красотка, поговорить нужно.

– О чём нам с тобой разговаривать? – спросила Наташа и узнала женщину. Эта была Зинка-официантка, известная всему городу разгульной жизнью и связями с немецкими офицерами. Наташа прислонилась к забору, нащупала в кармане пальто маленький бельгийской марки пистолет, подаренный ей во время приступа великодушия майором Шварцем. Опустила на пистолет руку и успокоилась.

– Что же молчишь? – спросила она Зинку.

– Разглядываю.

– Ну, и как?

– Красивая, ничего не скажешь!

Зинка смотрела на Наташу сверху вниз, глаза сверкали злобой. Высокая, полная, припорошенная снегом, она была похожа на снежную бабу.

– А ты тоже ничего, настоящая русская красавица. Откормленная, хоть на показ выставляй!

– Смеёшься!

– Нет, от души.

Зинка хмыкнула что-то нечленораздельное и хрипло сказала:

– Была когда-то красавица, да вся вышла. Укатали сивку крутые горки. Ты говоришь – откормленная. Правильно, не голодаю, как другие. А сытый человек быстро забывает все обиды и превращается в свинью! Хочется чего-то хорошего, душа и у меня не опилками набита, не кукла же я! А у свиньи конец один: кормят, поят, холят и… Вот скажи, сколько тебе лет?

– Сколько тебе надо?

– Ты отвечай, когда спрашивают, не задирай носа!

– А ты не кричи, а то совсем разговаривать не буду!

– Ладно, – неожиданно согласилась Зинка. – Так сколько?

– Уже двадцать один.

– Не уже, а ещё. А мне уже тридцать!

– Тоже немного.

– Хватает, пора уже и о жизни подумать.

– О чём же ты до тридцати лет думала?

– Жила. Думать времени не было.

– Вот и дожилась!

– Ты что каркаешь? Дожилась! Подумаешь, а чем я хуже тебя? Чем?

Голос у Зинки жалкий, нет в нём твёрдости, сознания правоты. Зинка сильно волнуется, а Наташа не может понять, чего она от неё хочет. Брезгливо поджав губы, Наташа сердито спросила:

– О чём хотела говорить?

– Может, домой пригласишь? Или брезгуешь? Не надо, мы с тобой одного поля ягоды; сладкие, как мёд, податливы, как кошки.

Наташу передёрнуло, но она сдержала себя:

– Пойдём!

Дома Наташа вела себя, как гостеприимная хозяйка: предложила ужин, поставила подогревать чайник.

Но Зинка от всего отказалась:

– Не егози.

– Что тебе не так? – удивлённо спросила Наташа.

– Я по делу к тебе. Отступись от Шварца! – грубо, но в то же время просительно выпалила она. – Добром тебя прошу! – И вдруг без всякой связи с предыдущим, с отчаянной откровенностью сказала: – Если бы ты только знала, как я несчастна!

Цель странного визита прояснилась: пришла поверженная соперница.

Наташе стало весело.

– Я бы рада, да он теперь не отпустит, – почти миролюбиво возразила она.

Зинка задумалась. По её лицу было видно, что она мучительно пытается что-то понять. И тут Наташа заметила, что Зинка пьяна. Её миловидное полное лицо было красным, переносица покрылась бисером пота, на глаза легла мутная поволока.

– Ты вот что, дева, со мной не шути! – опять с угрозой, хрипло произнесла Зинка. – Уж как ты там знаешь, а Ганса оставь! Он мне самой нужен!

– Тебе от этого какая радость?

– Это уже не твоё дело.

Наступила пауза, она была настолько велика, что, казалось, к концу её собеседницы забыли, о чём разговаривали.

Зинка сидела краснолицая, грудастая, с нелепой причёской по последней моде, которая совершенно не шла к её лицу.

Вернулся с работы Иван Фёдорович, поздоровался, снял пальто и прошёл в свою комнату.

– Дядя?

– Дядя, – ответила Наташа.

– Хороший мужик, сразу видно. А у меня никого! Был муж, а где он теперь? Может, воюет с фашистами, а может, давно в сырой земле.

Опустились печальные глаза, дёрнулся, кривясь, пьяный рот. Зинке стало очень жаль себя.

– Какая моя жизнь? Кому я нужна? Кто я теперь? Подстилка! А пока ты не появилась на моём пути, я жила, как богиня. Ганс был ласковый, обходительный, а теперь… – И, будто чего-то вспомнив, гадко, злорадно улыбнулась.

– Молодая ты, красивая, а дура! Думаешь, ты у него одна. Радуешься, что туза козырного вытянула! Чёрта лысого! Очередная ты, а не единственная. Он и ко мне по старой дружбе тайком похаживает.

– Не верю, – сказала Наташа, не желая объясняться.

– Она не верит! Приходи ко мне сегодня ночью и разуй свои глаза. Она не верит! Влюбилась, да? Умаслил? Наобещал сорок бочек арестантов – и всё без штатов? Ладно. Хватит. Выпить у тебя нету?

– Я не пью, дядя тоже.

– Ничего, ещё запьёшь! Это я точно знаю. Дорога у нас одна. Потом он и тебя бросит. Не верь ему! Это такая сволочь! Липнет, как моль шершавая. Красавец, неотразимый мужчина! Тьфу, – смачно сплюнула Зинка, – килька недожёванная!

Наташа с удивлением и неподдельной грустью спросила:

– Зачем же он тебе такой?

– Запела пташка, – в пьяном изнеможении прошептала Зинка, – а что мне делать, с голоду подыхать?

– Неужели нет выхода?

– Может, и есть, да его искать надо.

Наташа промолчала.

– Да ты сама-то кто? – будто проснувшись, промолвила Зинка. – Какая между нами разница? Подумаешь, любовь у неё! Враньё всё! Даже забудь об этом глупом слове.

– А меня Ганс любит, – с задором сказала Наташа.

Зинка посмотрела на неё; пьяные глаза выражали горькое сожаление.

– Балда, – равнодушно промолвила она, – разнесчастная дура.

Ленивым движением поправила упавшие на глаза волосы и, уставившись на Наташу выпуклыми, немигающими глазами, вкрадчиво, с угрозой сказала:

– Ладно, поговорили и будя! Убирайся из города той же дорогой, какой пришла! У самой сил не хватит – могу помочь.

– А как?

– Что – «как»?

– Как поможешь?

Зинка поняла, что Наташа издевается над ней.

– А так, – зловеще прошептала она, – шепну Гердеру на ушко, пригрею его потеплее и – нет тебя вместе с дядей. И Ганс твой не поможет.

– А что ты шепнёшь?

– Что на ум взбредёт. Чем чёрт не шутит, когда бог спит. Много ли в наше время нужно, чтобы погубить человека? Скажу, что вы подпольщики и всё.

– Кто тебе поверит?

– Опять дура, – самодовольно ухмыльнулась Зинка, – зачем она, правда-то, кому она нужна? Нам не впервой, фокус проверенный. Гестаповцам тоже приходится как-то свой хлеб зарабатывать, им людей не жаль.

– Тебе тоже не жаль?

– А что их жалеть. Все, как волки, грызут друг друга. Нет у меня жалости к людям!

– Просто ты настоящих людей не встречала, не замечаешь их.

– Настоящих? Уж не ты ли настоящая? Видали мы таких! Каждый свою выгоду соблюдает, да только обставляет по-разному.

Наташа с ужасом слушала эти откровения. А Зинка, убеждённая, что ей удалось запугать Наташу, почувствовала своё превосходство над ней и решительно заявила:

– Дошло до тебя, краля? Исчезни подобру-поздорову, отправляйся к отцу-матери, довольно у дяди на шее висеть. Ясно?

– Ясно, – бессознательно ответила Наташа и почувствовала, что притворяться и сдерживаться она больше не может. – Ты всё сказала? – очень тихо спросила она.

– Всё! – грубо ответила Зинка.

– Хорошо, – шёпотом, чтобы не сорваться на крик, выдавила Наташа, – а теперь слушай меня внимательно: ты, паршивая дрянь, немедленно убирайся отсюда вон!

– Чего? – раскрыла рот Зинка.

– Убирайся вон и никогда больше не попадайся на моём пути!

Такой оборот дела застал Зинку врасплох. Она растерянно смотрела на возмущённую Наташу и не двигалась с места.

– Ты что, русский язык совсем разучилась понимать? – с угрозой выкрикнула Наташа. – Вон отсюда!

Зинка будто проснулась окончательно, быстро, как от удара хлыста, вскочила, набросила на плечи пальто и, ни слова не говоря, вышла.

Наташа прошла следом за ней в сени, заперла на засов дверь, вернулась в комнату и упала на диван. Вошёл Иван Фёдорович.

– Ну, что ты, Наташенька? – участливо сказал он.

– Ничего, – пытаясь улыбнуться, ответила Наташа, – устала…

– А зачем пожаловала эта фурия?

Наташа рассказала всё, и Иван Фёдорович сразу забеспокоился:

– Наташенька, это не простая угроза. Такая, как Зинка, способна на любую подлость. Она давно у нас на примете. По её доносу была арестована жена Ивана Ивановича, которая ей ничего плохого не сделала, а у тебя с Зинкой, по её мнению, переплелись любовные тропки. Это опасно. Очень, – задумчиво повторил он и, уже надевая пальто и перчатки, добавил: – Что ж, она сама подписала себе смертный приговор, который уже давно заслужила. Я уйду ненадолго, Наташенька, вернусь, – будем ужинать. Похлопочи тут.

– Иван Фёдорович, милый, – бросилась к нему Наташа. – Не посмеет она, человек всё-таки.

– К сожалению, человек, – ответил Иван Фёдорович, – но так, девочка, нельзя. Это уже не только наше с тобой личное дело. На авось сейчас не проживёшь. На бога надейся, а сам не плошай! Пошёл я.

Ивана Фёдоровича не было долго. Прошли уже все сроки, давно остыл ужин. Наташа начала нервничать, нетерпеливо посматривала на входную дверь, напряжённо прислушивалась. Наконец не выдержала – оделась и вышла во двор.

Улица была пуста. В воздухе висела тёмная, зловещая тишина. Наташа медленно двинулась в сторону комендатуры, пристально всматриваясь вдоль улицы, в мрачный просвет между домами.

Впереди показалась фигура человека, медленно бредущая ей навстречу. Наташа подумала, что это может быть Иван Фёдорович. И тут же в густую тишину ночи бесцеремонно врезался сердитый рокот автомобиля.

Наташа задержалась, затаила дыхание. Человек подходил к ней неторопливой, уверенной походкой. Но это был не Иван Фёдорович, она увидела ясно.

Не заглушая мотора, возле неё, скрипнув тормозами, остановилась легковая машина.

В тот же миг прохожий, который был уже рядом, неожиданно бросился к Наташе, грубо обхватил, закрыл рукавом пальто её лицо. Из машины выскочили ещё двое…

Хлопнули, как выстрелили, дверцы, автомобиль рванулся с места, быстро набирая скорость.

Наташа лежала на заднем сиденье между двумя мужчинами. Она ничего не видела – лицо её было завязано шарфом, руки и ноги крепко стянуты.

Минут через десять автомобиль остановился. Наташу на руках внесли в дом и, как куклу, усадили в мягкое кресло.

Она ничего не могла понять – всё было так неожиданно и дико. Сидела она молча, старалась мобилизовать волю и мысли.

– Твоя настоящая фамилия? – раздался хорошо поставленный баритон, принадлежавший, видимо, тому прохожему, который первым набросился на неё.

– А придуманная мной, – сказала она, чтобы выиграть хоть немного времени, – вам известна?

– Конечно.

– А другой у меня, к сожалению, нет.

– Почему – к сожалению?

– Тогда я могла бы удовлетворить ваше любопытство.

– Не умничай!

– Я буду стараться.

– Нам всё про тебя известно.

– А мне нет.

– Не дерзи.

– Вам могу посоветовать то же.

– Как твоя фамилия?

– Я уже сказала.

– Повтори ещё раз.

Наташа не ответила. Страх прошёл. Мысли бежали чёткие и ясные. «Кто они? Что им нужно?» Вспомнила слова полковника Снегирёва: «Осторожность – твоё главное, а иногда и единственное оружие. Ты должна остерегаться всех – и врагов, и своих. Свои люди иногда бывают для разведчика опаснее, чем враги. Ведь ты для них – изменник! Правды о тебе не должны знать ни свои, ни враги. И в этом заключается дополнительная трудность твоего и так тяжёлого положения».

– Будешь отвечать?

– Кому?

– Это не важно.

– Для вас – может быть, для меня – очень.

– Мы советские патриоты, которым поручено судить тебя за измену Родине.

– Кто поручил? – с вызовом спросила Наташа.

– Подпольный центр.

– Судите, – сказала Наташа и поняла всё. Это очередной фокус Демеля: проверка, дешёвая и грубая, рассчитанная на глупцов. Неужели и Шварц согласился подвергнуть её этому испытанию? Едва ли! Начальник гестапо по такому пустяку мог и не посоветоваться с комендантом.

– Развяжите меня, – строго сказала Наташа.

– Хорошо и так, – пропел баритон.

– Орлы, – с насмешкой и горечью сказала Наташа, – на одну девчонку трое, и сами дрожат как осиновые листы от страха.

– Это не есть страх, а осторожность, – раздался голос, который убедил Наташу в правильности её предположения. Голос принадлежал Гердеру. Наташа сразу узнала этот голос, хотя он и был сильно изменён.

– Чего же вам бояться? – весело спросила Наташа.

– Вопросы будем задавать мы.

– А я не буду на них отвечать, пока вы не развяжете меня. Интересная получится беседа.

Наступила пауза. Где-то в глубине дома хлёстко хлопнула дверь.

Наташа почувствовала, как чьи-то грубые руки торопливо, но осторожно развязывают верёвку на ногах.

– Теперь руки, – сказала она с той интонацией, по которой нельзя было понять, просит она или приказывает. Сказала и с удовольствием пошевельнула затёкшими ногами.

– Отставить! – выдохнул Гердер.

– Буду молчать, – обиженно промолвила Наташа.

– Хорошо, мы развяжем и руки, но повязку с глаз вы снимать не будете.

Ей развязали руки.

– Что толкнуло вас на измену?

– Я не считаю себя изменником.

– Но вы изменили Родине!

– Нет!

– Как это понимать?

– У каждого своя родина.

– Не умничай, – прогудел баритон, – как ты будешь в глаза смотреть людям?

– А я в вашей повязке щеголять буду.

– Какую нужно иметь силу воли, чтобы перед смертью шутить! – с угрозой и иронией проговорил обладатель красивого баритона.

– Я тронута вашим комплиментом.

– Довольно шуток, – с раздражением сказал Гердер. – Почему вы пошли на службу к немцам?

– Это моё личное дело.

– Положим, это совсем не так, – опять запел баритон.

– Кроме того, служу не одна я. И они хорошо платят – нужно же как-то жить.

– Это не оправдание. Вы работаете в военной комендатуре, принимаете прямое участие в мероприятиях против советского народа, открыто помогаете немцам!

– Вы говорите со мной таким тоном, как будто такие, хрупкие и немощные женщины, как я, а не вы, богатыри-мужчины, виноваты в нашествии немцев на русскую землю.

– Мы боремся, мы не сложили оружия!

– Против кого?

– Против фашистов!

– Где уж вам, – с издёвкой, насмешливо сказала Наташа, – вы боитесь пикнуть, когда видите немецкого солдата.

– Это ты брось, – с угрозой ответил баритон, – тебе не помогут твои увёртки. Ты забыла о чести и совести русской женщины – ты находишься в любовной связи с майором Шварцем!

– А любовь не разбирается ни в политике, ни в национальностях.

– Вы его любите? – спросил Гердер.

– Это не ваше дело!

– Отвечайте на вопрос!

– Подайте команду. О любви очень удобно говорить, приняв стойку «смирно».

– Дело ясное, – процедил баритон.

– Чем вы занимаетесь в комендатуре? – опять спросил Гердер.

– Работой.

– Конкретнее.

– Перевожу. Что ещё?

– Какие секреты вам доверяет комендант?

– Ничего он мне не доверяет!

– А если подумать.

– Я всегда думаю.

– А всё же.

– Что он мне может доверить? Немцы не дураки – это известно каждому.

– А мы, по-твоему, дураки?

– Есть истины настолько очевидные, что они не нуждаются в подтверждении.

– Что? – закричал баритон. – Ты не забывайся!

– Вы – тоже! Если вам поручили меня судить – судите! Мне надоела пустая болтовня. Я с презрением отвергаю ваши пылкие заботы о моей морали и совести.

– Смотри, какая! Не боится. Посмотрим, как ты запоёшь сейчас.

– Не пугайте!

– Тогда слушай: за измену Родине и народу подпольный суд советских патриотов приговорил тебя к высшей мере наказания – смертной казни через повешение. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведён в исполнение немедленно.

– Глупо! – выкрикнула Наташа. – Мерзко и глупо. За меня одну майор Шварц утром расстреляет сотню человек! Хорошие же вы патриоты!

– Хитра, – насмешливо сказал баритон.

– Нет, это не хитрость. Так оно и будет, как я сказала!

– А почему ты так уверена, что из-за тебя Шварц арестует заложников? Ты – русская.

– Он любит меня! И если что-либо со мной случится, все вы будете висеть на телеграфных столбах!

– Ого, – удивился баритон, – девушка-то с острыми коготками.

– Но повесить нам её всё-таки придётся, – вступил третий, который до этого молчал.

– Вешайте! – истерично закричала Наташа. – Вы ни на что другое не способны! От виселиц вам не будет легче!

– Довольно, – по-немецки сказал Демель. – Наташа, снимите повязку и примите мои глубокие извинения и искреннее восхищение вами. Простите нас, надеюсь, мы не были очень грубы? Ещё раз простите великодушно. Что делать – долг службы. Откровенно говоря, я знал заранее, чем всё это кончится, и в душе был против этой акции.

Иван Фёдорович встретил Наташу радостной улыбкой:

– Где ты была?

Наташа быстро, но со всеми подробностями рассказала о случившемся.

– Грубая, топорная работа, – задумчиво сказал Иван Фёдорович, когда Наташа умолкла, – но она настораживает. Что это – плановая проверка или они подозревают тебя?

– Не знаю, – устало сказала Наташа, – но если судить по поведению Шварца, то пока должно быть всё в порядке.

– Разберёмся, – уверенно проговорил Иван Фёдорович. – Давай ужинать, доченька.

После ужина начался обычный вечерний разговор. Вид у Наташи был усталый – очень напряжённым для неё был этот день. Но отдыхать было некогда.

Иван Фёдорович понимал состояние Наташи и поэтому говорил, торопясь и смущённо покашливая:

– Обстановка вынуждает нас активизироваться. Необходимо срочно раскрыть сущность «Крота» и убить его в зародыше. Первую часть задачи можешь выполнить только ты.

– А как это сделать?

– Нужно точно узнать, что кроется под этим кодовым названием. Пока мы точных данных не имеем.

– А зачем это, если «Кроту» не суждено родиться?

– Указание центра. Возможно, эти данные в какой-то мере помогут определить общие, стратегические замыслы противника.

– Что я должна делать?

– Вчера Шварц получил пакет с секретной инструкцией, в которой регламентируются сроки проектирования и порядок этих работ по объекту. Может быть, в ней есть и какие-либо технические характеристики.

– А если нет?

– Без риска нельзя, Наташенька. Постарайся раздобыть, скопировать или хотя бы ознакомиться с содержанием документа.

– Понятно, – задумчиво сказала Наташа, – кое-что я об этой инструкции знаю: она находится в сейфе у коменданта.

– Ключи к сейфу готовы. Придётся немного потрудиться, Наташенька.

– Придётся, – вяло согласилась Наташа. – Я спать хочу, Иван Фёдорович. Устала. У меня такое предчувствие, что должно произойти что-то необычное, страшное.

– Не верь предчувствиям, девочка. Предчувствия да суеверия – это признаки слабости и возраста. Ложись спать. Всё будет хорошо. Ты действительно переутомилась.

В это время раздался тихий, но настойчивый стук в окно.

– Это Коля! – встрепенулась Наташа.

– Не может быть – это безумие! – сказал Иван Фёдорович, выходя в сени.

Наташу не обмануло предчувствие: пришёл Николай. Он был растерянный и смущённый.

– Что случилось? – тревожно спросил Иван Фёдорович.

– Ничего. Всё в порядке. Я на одну минуту… К Наташе.

– Как же можно так неосторожно? – недовольно промолвил Иван Фёдорович.

– Меня не видели… Я скоро уйду…

Наташа, ошеломлённая внезапным появлением мужа, замерла, но уже в следующее мгновение вспорхнула легко и быстро, будто её ветром подняло, и повисла на шее Николая. Его шинель дышала морозом, шапка сдвинулась набок. Наташа целовала его холодные губы, щёки, глаза и заливалась слезами.

Иван Фёдорович безнадёжно махнул рукой и ушёл в свою комнату.

– Сними шинель, – поборов первое волнение, сказала Наташа. Он стоял рядом с ней, большой, растерянный и непривычно беспомощный…

Всё было ясно, понятно и очень хорошо. Её голова лежала у Николая на груди, она слышала стук его сердца. Волосы словно расплескались, мягкие, невесомые. Он крепко сдавил её плечи.

– Раздавишь, – прошептала она.

– Я хочу тебе сказать, – прошептал он и почувствовал, как она замерла, прислушиваясь, – я безумно люблю тебя, Наташа… И верю тебе.

– Я тоже, – ответила она и тихо засмеялась. – Ревнуешь?

– Да, было, но недолго, – ответил Николай и рассказал, ничего не утаивая, о своих сомнениях. Притом говорил о своей слабости иронически-добродушно, смеясь над собой и радуясь, выбирая из всего, что недавно мучило его, лишь комическое – так теперь представлялось ему всё пережитое. Что-то непобедимо весёлое и жизнеутверждающее чудилось ей в голосе Николая. Она прижалась к нему и еле слышно прошептала:

– Родной мой, любимый, единственный… Мне теперь ничего не страшно!

Наташа засыпает, а Николай осторожно, чтобы не разбудить её, надевает шинель и уходит в зимнюю ночь.

Каштановые волосы Наташи разметались по подушке, чёрные ресницы прикрыли глаза, правая щека, как в детстве, лежит на ладони.

Широкое белое поле раскинулось, разлилось… Ровное, пустое, оно что-то напоминает Наташе. Она идёт по мягкому, сыпучему снегу. Ей трудно, ноги проваливаются почти до колен, сильно бьётся сердце, тяжело дышать. Навязчивая мысль тревожит мозг: что-то она должна вспомнить. Но что? А вспомнить нужно обязательно, очень важное… Наташа идёт всё дальше. И вдруг перед ней возникает фигура женщины, она словно парит в воздухе и говорит голосом Анны Яковлевны – учительницы литературы и русского языка:

– В классе ты хорошо читала Пушкина, Наташа, а теперь скажи своё, что ты оставишь людям?

– Я стихи не умею, – испуганно отвечает Наташа и изумлённо смотрит на Анну Яковлевну. Мурашки пробегают по спине. – Анна Яковлевна, вы же умерли!

– Люди не умирают, – серьёзно и строго говорит учительница, – частицы их сердец переходят в других людей и живут в их памяти делах. А что ты оставишь людям? Ты не умеешь писать стихи, но это не важно! Можно считать своим сказанное и сделанное другими, если ты не отступаешь от этого!

– Вспомнила! Я вспомнила! «Светить всегда, светить везде… Вот лозунг мой и солнца».

– Умница ты, Наташа!

И опять она идёт по бесконечно длинному снежному полю. Только теперь идти легко, ноги совсем не касаются снега. Спокойная, нежная, какая-то необыкновенная глубинно-русская мелодия звучит над белым полем. Плавно поют скрипки, ласкает грудной голос виолончели, в паре с валторнами проводит свою партию фагот. Вот дружно вступил весь оркестр, и над морем звуков призывно прозвучал высокий, чистый голос трубы. Бухнул большой барабан, и глубоко, тяжело вздохнули контрабасы…

Наташа вздрогнула. Сердце сладко замерло от предчувствия чего-то ещё неосознанного, но прекрасного. Блаженство и радость переполнили её. А снежного поля больше нет. Впереди раскинулось большое в белом весеннем наряде село. Наташа узнала его. Широкий зелёный выгон, деревянная серая школа, старая, полуразвалившаяся церквушка в зарослях одичавшей вишни и густой сирени, покрытый жёлтыми кувшинками пруд… А вот родной дом и возле него маленькая, худенькая женщина… Мама, мамочка, родная, милая моя! Наташа бежит легко и быстро и падает в крепкие объятия. Сухие тёплые руки нежно гладят её лицо, шею, теребят мягкие, непослушные волосы.

– Трудно, доченька? – Голос матери ласковый, приветливый, но чуткая Наташа улавливает в нём суровость. Наташе очень хорошо, она говорит, всхлипывая, как ребёнок, которого напрасно обидели, а затем пожалели:

– Трудно, мамочка, очень трудно!

– Ничего, ничего, крепись! Сейчас всем трудно. А ты сильная! Ты умница! Ты – моя дочь!

Наташа не отрывает взгляда от матери и видит, как она молодеет прямо на глазах. Разгладились морщины, порозовели щёки, разогнулась сутулая спина, распрямились плечи и грудь.

– Мама, мамочка, ты стала опять молодою!..

Сильная волна подняла Наташу, она плавно парит в воздухе. И вдруг фигура матери начала разрастаться вширь и ввысь, превратилась в огромное облако, которое медленно оседало на поля… Колосится, волнуется пшеница, серебром блестит гладь реки. Вдали стоит стеной тёмный, таинственный лес. Подмосковный лес! Самый красивый лес на свете!

Солнечный свет волнами плывёт на землю. Необыкновенный восторг переполняет Наташу. Как хорошо!

И опять ласковые руки матери обнимают её, и Наташа слышит родной голос:

– Какая ты большая стала, доченька.

– Нет, мама, нет! Я маленькая. Мне страшно.

– Ничего, крепись. Ты не одна. Страх пройдёт. Ты сильная, доченька!

И всё исчезло, только чудесные звуки музыки слышит Наташа и, успокоенная, летит плавно, как большая птица, медленно взмахивая руками…

Тяжело молодым, а каково старым? Ивану Фёдоровичу не даёт спать больное, беспокойное сердце. Он ясно слышит, как стучит этот вечный труженик, старается, торопится и вдруг начинает двигаться еле-еле. И кажется Ивану Фёдоровичу, что сердце останавливается совсем. Вот остановилось… Ком подкатывается к горлу, от страха холодеют конечности. А сердце, встрепенувшись, как подстреленный голубь, опять забилось, слабо, но часто, и стучит, стучит – торопится куда-то. Иван Фёдорович пытается лечь так, чтобы сердцу было удобнее, но это не удаётся – сердце капризничает в любом положении. Мозг всё чаще и чаще сверлят мысли о смерти. Иван Фёдорович гонит их, старается думать о другом.

«Смерть не страшна! Весь вопрос в том, как умереть! Нужно умереть так, чтобы хоть что-то оставить людям. Двадцать пять лет для истории всего лишь миг, а как много сделано! Но и кривых борозд напахали порядочно. Ничего, первая пахота – другим будет легче. А что будет после нашей победы? Хорошо будет! Одиночество наше кончится – появятся новые государства, наши младшие братья.

Надоело людям жить в темноте, мир кипит, как рассерженное море.

Рано или поздно, гулко ступая по прямым дорогам и крутым спиральным тропам, человечество всё-таки придёт к светлой и счастливой жизни.

И будут с благодарностью вспоминать люди грядущего нас, нашу страну за то, что мы указали им путь к свободе! И не только указали, но и проторили его, щедро полив русской кровью и слезами. Это будет!»