Текст книги "Первое задание"

Автор книги: Владимир Сысоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Уже третий день тётя Даша, приходя с работы, усаживалась на скамейке возле своего дома с плетёной корзиной, наполненной жареными семечками.

Торговля шла бойко.

Тётя Даша умела для каждого покупателя найти тёплые слова, а когда подходили полицаи из карательной роты капитана Топоркова, она каждому приветливо говорила:

– Здравствуй, красавец, как здоровье?

Это был пароль.

И, высыпая семечки из гранёного стакана в оттопыренный карман шинели или брюк, она терпеливо ждала ответа. А они были разными:

– Спасибо, мамаша, всё в порядке!

– Спасибо на добром слове!

– Пока не жалуюсь!

Или сквозь смех:

– Как у быка!

Но всё это было не то.

И вот, наконец, в пятницу вечером, когда она уже собиралась уходить домой, подошли двое. Один, совсем молодой, с красивым живым лицом, на её вопрос, задохнувшись от радости и неожиданности, ответил:

– Спасибо, на здоровье не жалуюсь.

Это был отзыв.

Тётя Даша растерянно молчала: второй полицай невозмутимо ждал, что будет дальше.

Виктор понял её замешательство и, толкнув Сергея локтем, сказал:

– Не беспокойтесь, это тоже наш.

– Это другое дело, – сразу же успокоилась тётя Даша и торопливо заговорила: – В воскресенье ваша рота выступит вместе с немцами на партизан. Передайте старшему: приказано сделать так, чтобы ваши товарищи в этот бой не попали. Наряд или что ещё придумаете. А уж если выхода нет, тогда – сдаваться партизанам. Наши знают – стрелять не будут. Но лучше остаться в городе, вы здесь нужнее. Обо мне только вы двое и должны знать, больше никому ни слова! Понятно? Вот и всё.

– Понятно, – ответил Сергей.

Тётя Даша внимательно посмотрела в их лица и совсем тихо спросила:

– Это вы Тихона от смерти спасли?

– Мы.

– Сразу видно, хорошие вы ребята, – взволнованно сказала она и засуетилась: – А теперь идите, а то долго загостевались. Семечек-то насыплю. Хороши!

Виктор рассматривал в полумраке усталое лицо тёти Даши, и оно показалось ему милым и знакомым.

– Родная моя, – еле слышно прошептал он и не мог ничего больше вымолвить – комок подкатился к горлу.

– Витька, опять заносит! Вот барышня истеричная, божий одуванчик! – И, обращаясь к тёте Даше, добавил: – Прости, мать, исстрадались мы в этих собачьих шкурах. Спасибо за доверие, за всё… Всё сделаем, как приказано. Передайте командиру, что приказ о готовности мы уже получили. Выступать будем всей ротой. Это будет немногим больше ста человек. Наших людей в роте пока не так уж много, сволочей хватает. Это нужно иметь в виду.

– Спасибо. Всё передадим, как есть. Берегите себя, сыночки!

Бой

Стоит поздняя золотая осень. Светает. Вот-вот покажется солнце. В густых ветвях векового дуба, на самом верху, укрылся лёгкий утренний туман – медленно тающая молочная кисея.

Можно долго, долго смотреть в светло-голубой безбрежный океан, забыть обо всём – так хорошо вокруг. А солнце от горизонта стремится вверх, растворяя прилипшее к небосклону жалкое, грязно-фиолетовое облако.

Где-то глубоко в груди стучит сердце. Оно немыслимо без движения. Оно по своей природной сущности не может быть равнодушным. Нужно жить, как сердце, ни одной минуты не теряя даром! Для жизни, для себя, для людей! Хоть что-то оставить людям! Хоть немного помочь им!..

– Тихон!

– А…

– Что в небо уставился? Галка в рот капнет.

– Промажет.

– Смотри!

– А тебе что, Пётр, потрепаться охота?

– Где уж там – тебя дожидаемся.

– Это другое дело.

Вокруг них собирается толпа. Петя – совсем ещё молодой, высокий, светловолосый парень, с задубелым от непогоды лицом – друг и боевой товарищ Тихона, известного балагура, любимца всего отряда.

– А у самого гайка слаба? – для приличия спрашивает Тихон.

– Я трепач рядовой, необученный, а ты, почитай, по нашим лесным масштабам на профессора потянешь!

У Тихона в хитрых глазах запрыгали шустрые чёртики. Оценивающим взглядом он обвёл аудиторию и, удовлетворённый осмотром, лениво начал:

– Пошёл Гитлер к чёрту помощи просить. «Чепуха, – говорит, – получается, большевики ни в тебя, ни в бога не верят, а колошматят нас со всех сторон». – «Это точно, колотят вас», – отвечает чёрт. «А в чём причина?» – спрашивает Гитлер. «Причина нам, чертям, известна». – «В чём она?» – завопил Гитлер. «Сам думать должен», – постукал чёрт Гитлера по голове копытом. «Скажи», – заплакал Гитлер. «Нет, не скажу, а помочь могу». – «Как?» – обрадовался Гитлер. «Моё дело, а только должен ты мне за это душу свою фюрерскую отдать». – «С большим удовольствием, – сразу же согласился Гитлер, – хоть сейчас!» – «Именно сейчас», – сказал чёрт и вытряс из Гитлера душу. «Ох, – вздохнул фюрер, – как легко стало». Повертел чёрт гитлеровскую душу, осмотрел со всех сторон и возвратил хозяину. «Не пойдёт!» – «Почему это?!» – в страхе закричал Гитлер. «Грязная очень, даже мне на неё смотреть страшно! Воюй без нас!» – «Побьют они меня!» – тихо сказал Гитлер и заревел. «Обязательно», – согласился чёрт, махнул хвостом у фюрера перед носом и улетел в ад заниматься более важными делами.

– Улетел? – спросил Пётр.

– Улетел, – без улыбки подтвердил Тихон. – Даже чертям от Гитлера тошно стало!

Дружный смех раскатился по опушке. Громче всех смеялся Пётр. Любил он, когда шутил Тихон, весело и беззлобно. С высокой ели сорвалась перепуганная сорока. Обиделась, стрельнула бусинками-глазами, повертела хвостом и улетела в лесную чащу.

В партизанском лагере ни свет ни заря уже царит суматоха. Идут последние приготовления к походу. Всё проверено, подогнано. Ездовые запрягают лошадей, ещё раз осматривают пароконные военные брички и простые крестьянские телеги. Коноводы седлают коней, пыхтя подтягивают подпруги, подгоняют стремена, накидывают уздечки.

Часть партизан ещё вчера убыла к деревушке Медведевке, где готовилась засада оккупантам. Ускакали конные разведчики, выполняя роль передового подвижного дозора. В обе стороны по пути следования основных сил отряда по заранее намеченным маршрутам выступили пешие боковые дозоры.

Скоро будет дана команда, и основные силы партизанского отряда выступят в поход…

Вдали слышится завывающий гул самолётов.

– Фашист! – говорит Пётр. – Ох, давали они нам прикурить в сорок первом!

– Было, – соглашается Тихон. – Было да сплыло! Отбоговались! Наши хвосты им накрутили – шёлковые стали! А то, бывало, подлетают тучей к нашим позициям, поют: «Везу, везу, везу…» – «Кому, кому, кому?» – без толку гавкают наши зенитки. «Вам! Вам! Вам!» – отвечают рвущиеся бомбы. Появляются наши ястребки и плачут на виражах: «Ой, что наделали! Ой, что наделали!»

– Не то время, – дождавшись, когда затих смех, сказал пожилой партизан. – А ты, Тишка, брось вспоминать о нашем лихе. Барабан с дыркой! Бах, трах, тарарах! А толку – чуть! Ты людям дух поднимай, оно полезней будет.

– А я что? – обиделся Тихон.

– А то, что нечего над собой смеяться!

– А почему?

– А потому!

– Дядя Вася, что ты на меня давишь?

– Не люблю вредной трепотни.

– А что здесь вредного?

– Всё! – ответил дядя Вася, снял лохматую шапку, почесал всей пятернёй лысый затылок и широко, равнодушно зевнул, показывая всем своим видом, что дальнейший разговор – только трата времени.

– Ну и здорово ты объяснил, как по нотам. Тебе, дядя Вася, по твоим способностям лекции в техникуме читать, а ты всё скромничаешь, возле лошадиных хвостов околачиваешься.

Дядя Вася не обиделся, добродушно засмеялся, сильно ударил Тихона по плечу:

– Чертяка ты, Тишка! Ладно, давай соври ещё чего-нибудь.

И Тихон продолжает:

– Врать больше не буду, а быль – пожалуйста. Работал в нашем цехе мастер. Был он уже почтенных лет и лысый, как блин. Волос на голове – от уха до уха, по задней образующей тонкой посадкой. По-хорошему сказать, всего на полторы драки осталось. Собрал он нас как-то после смены и начал ругать на чём свет стоит за низкую культуру производства – за беспорядок на рабочих местах. «Заглянул я, – говорит, – к Тихону Тарасову в верстак, а там, мать моя, так, этак и растак, микрометры, штангенциркули вместе со ржавыми драчёвыми напильниками и разбитыми молотками валяются. У меня волосы дыбом встали!» – И для большей убедительности похлопал себя по голой, как арбуз, голове. Задохнулись мы от смеха.

– Это ты к чему? – перебил дядя Вася.

– Для науки. Чтобы некоторые меньше по чужим подушкам промышляли, берегли бы шевелюру для мирного времени. Между прочим, должен сказать – о присутствующих не говорят.

Весело хохочут партизаны.

А самому Тихону не смешно: будто ниточка порвётся в груди – и сразу станет грустно и тоскливо. Он освобождён от похода по состоянию здоровья, но не только это беспокоит неугомонного Тихона. После неудачного покушения на коменданта и приключений в гестапо, едва не стоивших ему жизни, он стал серьёзнее. Часто ему хотелось побыть одному, он долго над чем-то задумывался, уходил в себя. Удивлялись друзья и знакомые, но никто не мог добиться от него правды. И только Пётр вчера был совсем рядом с истиной, когда, пытаясь расшевелить Тихона, не задумываясь сказанул:

– Что с тобой, влюбился ты, что ли?

Хорошо, что никто не видел, как густо покраснел Тихон, этот насмешник и ярый женоненавистник.

Как навязчивое видение, преследовал его образ хрупкой, бледной девушки. Она по-прежнему казалась ему неземной, нереальной и такой прекрасной, что у него сладко сжималось сердце, он забыл о всех своих болячках, горестях и невзгодах. Медленно заживали кровоподтёки, болела голова, не слушалась нижняя губа, – но все эти неприятности не могли отвлечь Тихона от сладких грёз. Долгими ночами он мысленно смотрел в её большие грустные глаза, нежно брал её тонкую руку и шептал что-то ласковое, сокровенное. Потом говорил бодро – хотел, чтобы она улыбнулась, но она была серьёзна, улыбку на её лице он представить не мог.

Усилием воли Тихону удавалось иногда подавлять прекрасное забытьё, избавляться от видения, и он возвращался к действительности, становился прежним Тихоном – острым, весёлым и шумным. Все эти дни он пролежал в медицинском пункте под наблюдением врача. И сейчас на улицу вышел самовольно в надежде ещё раз попробовать уговорить Ивана Ивановича, чтобы он взял его в боевой поход.

Из штабной землянки, с интересом глядя на весёлую компанию, вышли командир с комиссаром. И чем ближе подходили начальники, тем быстрее угасал смех. Тихон, вытянувшись в струну, молчал, показывая всем своим видом, что он годен к строевой службе и может вот прямо сейчас выполнить любую команду.

– Что тянешься? – насмешливо спросил Иван Иванович.

– Товарищ командир, – доложил Тихон, – разрешите мне вместе со всеми.

Смех затих окончательно, всё внимание партизан переключилось на командира отряда.

– Нет, врач запрещает.

– Иван Иванович, ведь Матвей Борисович-то наш – известный перестраховщик. Я совсем здоров. Целую неделю в постели провалялся.

– А сегодня встал самовольно, – в тон Тихону продолжил комиссар и спросил: – А в зеркало ты сегодня смотрелся?

– Не выдержало.

– Как это?

– Зеркало, говорю, лопнуло.

– Вот видишь!

– Подумаешь, физиономия! Не жениться ведь собираюсь, товарищ командир.

– А нога, рука?

– Всё на месте, – упрямо повторил Тихон.

– Вот и хорошо, – примирительно сказал Иван Иванович, – значит, останешься в лагере. Тут тоже боеспособные люди нужны. И смотри, чтобы всё было в порядке, как вчера договорились.

– Товарищ командир…

– А чтобы ты не скучал – вот тебе помощник. Тоже в бой рвётся.

Лицо Тихона исказилось, будто он против своей воли тронул языком больной зуб, он даже не взглянул на своего товарища по несчастью.

Громко прозвучала команда:

– Повзводно, в походную колонну, становись!

– Пойдём отсюда, – обратился Тихон к другу-горемыке, – всё равно не возьмут. Чего зря нервы трепать! – И вдруг только теперь к великому своему изумлению заметил, что перед ним – девушка. Он опешил, но замешательство длилось недолго. Уже в следующее мгновение Тихон лихо сдвинул шапку на затылок и начал бесцеремонно разглядывать незнакомку. Модное оранжевое пальто не гармонировало со старой, обгоревшей у лесного костра солдатской шапкой и тем более – с огромными кирзовыми сапогами, из широких голенищ которых торчали тонкие ноги.

Но уже через секунду Тихон забыл о внешнем виде девушки – он не мог оторваться от её лица. Это была его мечта, таинственная девушка-пианистка. Она повернула голову и уставила на Тихона свои голубые глаза.

Пауза затянулась.

Но вот в глазах девушки Тихон уловил жалость. Странные, противоречивые чувства овладели им. И как тогда, в гестапо, чувствуя неловкость из-за своей несуразной внешности, он не смог удержаться от бессмысленно-иронической ухмылки.

– Кто это вас так? – прервала неловкое молчание девушка.

– В гестапо, – глухо произнёс он и попытался улыбнуться, но мышцы лица не послушались, и улыбки не получилось. Неожиданно он облегчённо вздохнул, так глубоко и громко, будто стог сена сбросил с плеч. Удивляясь ясности и остроте нахлынувших на него чувств, он с какой-то непонятной ему, необычайной лёгкостью рассказал обо всём, что произошло с ним за последние дни.

Девушка внимательно слушала, и глаза её в это время выражали нечто большее, чем простое сочувствие и любопытство. Тихон почувствовал это, и сердце его защемило больно и сладко.

В лесу стало совсем светло. Тихон улыбнулся девушке как мог – с усилием, криво, а она ответила ему молодо, задорно, но он успел заметить в её глазах какую-то жалкую, быстро угаснувшую искру. И вдруг лицо девушки приняло робкое выражение. Он снова улыбнулся. И она опять ответила ему как-то совершенно по-детски, торопливо и мягко, но уже без задора.

– Как вас зовут? – неожиданно для себя и Тихона спросила она.

– Тихон, – охотно ответил он.

– Тарасов? – глаза её стали круглыми. – Я слышала про вас.

– И я вас знаю. Вас зовут Таней, вы – дочь бургомистра.

– Ну и что? – поджала она губы.

– Ничего, просто я про вас всё до тонкостей знаю!

– Что? – вся вспыхнув, резко спросила она.

– А всё! – с восторгом выпалил он. – Где вы живёте, про музыку и…

– Не нужно, – умоляюще перебила она его и окинула неприязненным взглядом. Из глаз, помимо её желания, потекли слёзы. Кусая губы, Таня еле сдерживала рыдание. Она расстегнула пальто, подставила лицо ветру, но воздуха всё равно не хватало.

Тихон растерялся.

– Таня, Танечка! Перестань плакать. Объясни, в чём дело?

А ей тепло этих слов показалось неестественным и неправдоподобным. «Неужели все уже знают о моём позоре?!» – И она грубо ответила:

– Нечего возле меня вертеться!

Тихон мгновенно обиделся, а она стояла оцепеневшая, неприступная, похожая на взъерошенного воробья.

– Таня?

– Не нужно!

– Что случилось?

– Не твоё дело!

– Танечка!

Она молчала.

– Смотри, – чтобы хоть что-то сказать и отвлечь её от мрачных мыслей, вымолвил он, показав пальцем на большую стаю ворон.

Она ничего не ответила, ушла в землянку и унесла с собой всё – доброту ясного утра, синеву глаз, восторженность и радость.

В глухую лесную деревушку Медведевку в пятницу днём приехали партизаны. Их было немного, и они сразу разбрелись по деревушке, не забыв ни одной хаты. А через пару часов дружно заскрипели крестьянские подводы, нагружённые ребятишками и кое-каким нехитрым деревенским скарбом. Лихие, лет двенадцати-четырнадцати извозных дел мастера, весело гикая и посвистывая, подгоняли своих вислоухих пузатых лошадёнок в лес, на дальнюю, глухую поляну. Хозяйственные медведевские женщины прихватили на всякий случай своих кормилиц, и поэтому обоз, кроме делового крика и воинственного вопля увозимых от греха подальше ребят, сопровождался мычанием коров, блеянием коз и овец, бестолковым кудахтаньем кур.

А вечером в осиротевшей, притихшей деревушке появился взвод партизан под командой Потапова. С ним приехал и Николай. Партизаны выставили дозоры вокруг деревни, по-хозяйски обосновались в школе и двух соседних домах. Вскоре из чердачных окон на пустынную площадь, улицу и лес уставились тупорылые «максимы», остроносые стволы ручных пулемётов, автоматы и винтовки. Каждый боец имел своё место.

В это время партизанский отряд неторопливо подвигался к Медведевке. Командир с комиссаром ехали верхом рядом.

Густой, липкий чернозём смачно чвакал под копытами, в стороны разлетались большие жирные брызги.

– О чём задумался? – весело спросил комиссар.

– Совестью мучаюсь: напрасно мы разрешили Николаю участвовать в операции. Зачем этот риск?

– Последнее дело: решить, сделать, а потом по-бабьи охать да ахать.

Но Иван Иванович не обиделся на резкость друга.

– На поводу пошли, уговорил, как детей!

– Ещё что?

– Ещё не совсем понятно, почему Шварца мы должны приберечь, оставить живым и на свободе?

– Неужели не понимаешь?

– Так точно.

– Какой же дурак будет убивать на мясо дойную корову? Убьём Шварца – поставят другого, положение Наташи усложнится.

– Это понятно.

– А в чём же тогда дело?

– Надоел он мне!

– Это в тебе чувства говорят, а ты разум подключи.

– Убедил, – заражаясь оптимизмом друга, сказал Иван Иванович и слегка огрел жеребца плёткой. Свист рванул вперёд и понёс по обочине дороги, загребая и разбрасывая задними ногами крупные комья земли.

Утром деревню окружили основные силы партизан, разбитые на две равные группы: одна из них вместе с командиром расположилась на лесной горе, другая, во главе с комиссаром, залегла за узенькой, мелководной речкой в густом кустарнике.

Ясное солнечное утро сменил дождливый, пасмурный день, но это не могло испортить приподнятого настроения партизан. Вчера было принято официальное сообщение об окружении и начале уничтожения громадной фашистской армии под Сталинградом. В Кавказских горах гитлеровские дивизии, неся большие потери, безуспешно топтались на крутых перевалах, и черноморское побережье Кавказа так и осталось для них розовой мечтой.

Красная Армия начала своё могучее наступление…

Шварц не сомневался в полном успехе предприятия по захвату партизанских вожаков. Главная ставка в его плане делалась на неожиданность, быстроту и большое превосходство в силе.

Фашисты – всего около ста пятидесяти человек – двинулись к Медведевке на грузовых машинах с двух сторон. Километрах в пяти от деревни колонны были обстреляны жидким оружейным огнём, который после первого же организованного залпа гитлеровцев прекратился. «Всё правильно, они такой силы не ожидали», – подумал Шварц. В это же время серая, невзрачная личность приблизилась к остановившейся машине и елейным голоском проговорила:

– Дальше всё свободно. Желаю успеха, господин майор.

– Отлично! – самодовольно ответил Шварц и приказал дать полный газ.

Дорога до деревни была пустынна. Только уже на самой окраине капитан Фогель, ехавший на первой машине, увидел седого старика в старой, рваной шубе и заячьем треухе. Дед пас гусей и, часто размахивая хворостиной, проклинал вслух своих горластых подопечных.

– Эй, дед! – крикнул Фогель, высунувшись из кабины.

– Чаво, родной? – с готовностью ответил тот, мелкой трусцой подбежал к машине и приложил руку к уху.

– Ответь мне, дед, кто в деревне есть?

– Народу нету. Почитай, только я да гуси.

– Скажи, дед, а кто сейчас в школе есть?

– Кто его знает? Приехали недавно какие-то. Пьянствуют, шумят. Может, бандиты. С другой стороны поглядеть – на начальников смахивают: в ремнях, с пистолетами.

– Стоп! Много их?

– Кого?

– Начальников этих.

– Полно! Как у дурака махорки.

– Что это значит – «полно»?

– Ну, много.

– Сколько?

– Десяток да хлопцев с дюжину.

– Что есть «дюжина»?

– Двенадцать душ, не боле!

– Спасибо, дед, сейчас мы их будем ловить, ваших начальников.

– Какие они наши? Нам начальство ни к чаму. Всё равно что попу гармонь.

Дед что-то ещё кричал, но Фогель его уже не слышал. По команде Шварца вверх взлетела зелёная ракета, и в деревушку, рыча моторами, с двух сторон рванулись машины с гитлеровцами. Уверенные в безнаказанности, они выпрыгивали из машин и без опаски окружали школу.

Партизаны молчали.

– Не стрелять! – громко выкрикнул майор Шварц. – Брать всех живыми!

Вскоре школа была оцеплена полностью. Всё шло по заранее разработанному плану. Шварц, как борзая перед травлей зайца, стоял на широкой поляне в ста метрах от школы и прислушивался. Его, который так любил тишину и порядок, теперь как раз смущала именно тишина.

Деревушка будто вымерла.

Шварц что-то тихо сказал Фогелю, и тот, коверкая русский язык, громко крикнул:

– Эй, партизаны, выходи! Сопротивление бесполезно! Сдавайте оружие, вам будет сохранена жизнь!

Из школы хорошо было видно лицо фашиста.

– А ложки с собой брать? – смешливо выкрикнул Потапов. Раздался дружный смех.

– Что он сказал? – нервно спросил Шварц Фогеля.

– Я не разобрал.

– А какие мы имеем гарантии? – до неузнаваемости изменив голос, театральным, клоунским дискантом крикнул Николай.

Фогель снисходительно улыбнулся и объяснил:

– Вам будет сохранена жизнь, обеспечены хорошие условия и питание.

– Всем? – спросил Николай.

– Конечно!

– А коммунистам?

Этого вопроса Фогель не ожидал, он вопросительно посмотрел на шефа. Шварц утвердительно кивнул.

– И коммунистам!

– Всё-таки, что же с нами будет?

– Обещай всё что угодно, – тихо сказал Шварц Фогелю, – хоть райскую жизнь. А рай, как известно, на небесах!

Шварц был очень доволен своим остроумием и пожалел, что рядом с ним не было Наташи. Уверенный в благополучном исходе операции, он хотел взять переводчицу с собой, как на весёлую прогулку, но она под благовидным предлогом от поездки отказалась.

А в школе опять было тихо – там ждали ответа.

– Всем будет сохранена жизнь! – повторил Фогель.

– Эти сказки мы уже слышали, заладил, как попугай! Я тебя про гарантии спрашиваю!

– Слово немецкого офицера! – вмешался Шварц.

– Это пустой звук! – раздался из школы насмешливый голос.

– Я офицер великой Германии!

– И что?

– Я гарантирую вам хорошее отношение, хорошее питание…

– Где? На скотном дворе?

– Я отвечаю за свои слова!

– Старо! Ни за что ты не отвечаешь! Ты бандит, босяк, висельник и проходимец!

Шварц онемел от ярости: свидетелями его позора были все немецкие солдаты.

– Кончай! – с бешенством крикнул он Фогелю.

– Выходи! – завопил тот.

– Дурак ты, пень неотёсанный, глиста заспиртованная! – весело и громко крикнул Потапов и сдобрил своё выступление такими непечатными солёностями, что в школе раздался взрыв смеха.

– Что он сказал? – удивлённо спросил Шварц. – Почему они смеются?

– Кажется, они посходили с ума, – со злостью прорычал Фогель и изумлённо переглянулся со Шварцем. – На что они надеются?

– Одурели от страха, – озираясь ответил майор.

– Эй, выходи по одному! – опять крикнул Фогель, ещё громче, чем в первый раз, и поднялся от напряжения на носки.

– Сейчас! – потешно ответил Потапов и подмигнул Николаю, который тщательно прицелился в немца.

– Выходи!

Тишину пронизал одиночный винтовочный выстрел.

Фогель не успел опуститься с носков на полную ступню, нелепо взмахнул руками, как подкошенный, упал на землю.

И опять на мгновение стало тихо.

– Вперёд! – яростно скомандовал ошарашенный Шварц.

– Брать живыми, не стрелять!

Кольцо вокруг школы стало медленно сужаться.

В школе стояла мёртвая тишина.

– Никуда не денутся. Скоро всё будет кончено, – успокаивая себя, пробормотал Шварц.

Его последние слова были пророческими.

Вдруг все – и русские, и немцы – увидели красную ракету. Она взметнулась огненной змейкой из-за лесного пригорка, за спиной фашистской цепи, и, повиснув на какой-то миг в высоте, с лёгким шумом рассыпалась на мелкие искры. И ещё не успели погаснуть они, как воздух разорвал дружный партизанский залп. Тишина раскололась пополам, а потом начала дробиться на мелкие части. Звонкие выстрелы горохом рассыпались по лесной чаще. Деловито затарахтели станковые и ручные пулемёты, зарокотали длинные очереди автоматов, сухо щёлкали винтовки, ухали взрывы ручных гранат. И весь этот шквал огня обрушился неожиданно на карателей. Они заметались по поляне, но бежать было некуда. Пули, как рой растревоженных, обезумевших пчёл, летели в воздухе, неся фашистам смерть. Густой предсмертный крик висел над деревней.

Оставив перед школой много убитых и раненых, немцы и полицаи бросились по дороге в обе стороны, дико вопя и стреляя в панике куда лопало. Большая группа двинулась через огороды, к речке. Дрожа от холодной воды и страха, каратели лихо преодолели неглубокую речушку и попали под огонь партизан группы комиссара.

Небольшая толпа полицаев побежала в гору сдаваться в плен. Смертельно раненный в грудь, упал командир полицейской карательной роты капитан Топорков.

И только теперь до майора Шварца дошёл истинный смысл происходящего. На этот раз партизаны оказались хитрее. Это была ловушка! Самодовольство мгновенно покинуло Шварца. Совершенно в ином свете предстали перед ним все события последних дней и особенно подготовка к этой операции, в которой его самоуверенность сыграла такую зловещую роль. Но теперь нужно было хоть как-то спасать положение.

– За мной! – громко крикнул Шварц и с небольшой группой солдат быстро переместился за небольшую, вытянутую возвышенность близ дороги.

– Ложись! – резко скомандовал Шварц, продолжая сам стоять во весь рост.

Видя своего командира, растерявшиеся солдаты бежали к нему со всех сторон и располагались за естественным укрытием в цепь.

А партизаны, по-прежнему не показываясь противнику, продолжали вести дружный прицельный огонь. Иван Иванович стоял под густой осиной и наблюдал за поляной и школой. Рядом с ним пристроился и бил без передышки из трофейного карабина дед, который перед боем разговаривал с капитаном Фогелем.

Шварц, убедившись, что на поляне способных двигаться солдат больше нет, сам упал на землю.

Партизан не было видно.

Огонь начал ослабевать, и только с лесистого бугра и чердака школы размеренно, не умолкая, били пулемёты.

– Без команды не стрелять! – прорычал Шварц. Мысли лихорадочно проносились в его голове: «Что делать? Как спасти оставшихся людей?» О себе он не думал. Огромное напряжение перебороло страх. Он – солдат, преданный фюреру и Германии, и умрёт, если это нужно, даже не поведя бровью. Но умирать всё-таки не хотелось.

Партизаны, убедившись, что их стрельба не достигает цели, прекратили её.

Над поляной повисла тишина. Слышались только слабые стоны умирающих и раненых солдат.

Но вот над деревушкой вновь взвилась красная ракета, и в тот же момент из леса, школы и огородов показались партизаны с оружием наперевес.

Они без крика шли в атаку.

– Огонь!

Стрельба гитлеровцев оказалась достаточно плотной, партизаны, неся потери, залегли.

Иван Иванович понял, что просчитался. Рано начал атаку. Нужно было подождать, пока посланный в обход взвод Герасименко оседлает дорогу и отрежет противнику путь назад.

Фашисты продолжали вести прицельный огонь. Расстреливали партизан в упор. Они были совсем рядом.

– Вперёд!

Партизаны вновь поднялись в атаку. Впереди всех бежал командир отряда.

– Ура! – задыхаясь от быстрого бега, коротко выкрикнул он и бросил ручную гранату.

Его крик дружно подхватили партизаны.

Нервы у Шварца не выдержали. Он дал команду отходить в сторону дороги. И это спасло фашистов. Небольшая группа солдат во главе с майором Шварцем под прикрытием леса, отчаянно отстреливаясь, вырвалась из огненного партизанского кольца.

К вечеру небо очистилось от туч, выглянуло яркое, но холодное солнце и тут же, не успев как следует осветить землю, лес и тихую, мирную Медведевку, спряталось за гору…

Больше ста трупов оставили гитлеровцы на поляне возле школы в глухой русской деревушке. Потери партизан были значительно меньше.