Текст книги "Первое задание"

Автор книги: Владимир Сысоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Новый комендант

Пропажа секретного документа была обнаружена на следующий день после гибели майора Шварца. Специальная комиссия под председательством старшего лейтенанта Герца, прибывшего в комендатуру на должность убитого в бою партизанами капитана Фогеля, и так, и этак перекладывала все бумаги в сейфе, сличала их с реестром. Всё было на месте, кроме этой злосчастной директивы. Герцу ничего не оставалось, как доложить о чрезвычайном происшествии по команде.

Вскоре комендатура была похожа на растревоженный муравейник. Все посторонние, после тщательной проверки, из здания комендатуры были удалены.

В кабинете майора Шварца Демель допрашивал работников комендатуры. По рассказам очевидцев ему удалось шаг за шагом восстановить события минувшего дня вплоть до бомбёжки. Затем Демель вызвал офицеров топо-геодезической группы, которые находились в кабинете Шварца перед бомбёжкой и вместе с ним прятались в бомбоубежище. Их руководитель – пожилой майор – с готовностью подробно рассказал об этом эпизоде. Он уверял, что майор Шварц, как только появилась опасность бомбёжки, спрятал директиву в сейф, а сейф закрыл на ключ.

– А кто был в приёмной, когда вы проходили в убежище? – спросил Демель, раскуривая сигарету.

– Никого, – ответил руководитель группы, – впрочем, простите. Там была эта прелестная девушка-переводчица.

– Почему она не спустилась в убежище?

– Не могу знать, – развёл руками майор, – мы быстро шли за комендантом. Согласитесь, при такой ситуации некогда было смотреть по сторонам.

– Офицеры, сверкая мундирами доблестной, непобедимой армии, спасаются в подвале, а женщина остаётся под бомбёжкой! Я очень живо представляю себе эту рыцарскую картину! – с иронией сказал Демель и положил горящую сигарету на край пепельницы. Дымок от сигареты тонкой сизой ниточкой вытянулся к потолку.

– Что было делать? – развёл руками майор, показав и движением рук, и мимикой, и даже наклоном корпуса, что человек слаб, и бороться с этим печальным обстоятельством он, к сожалению, бессилен.

Демель задумчиво смотрел на струйку дыма – она колебалась и рвалась, а сигарета посылала вверх всё новые и новые ниточки.

…Итак, Наташа. Но документ был закрыт в сейфе. Ключ от сейфа найден при убитом Шварце. Чудеса! Но чудес на свете не бывает. Вызвать Наташу? Может быть, она внесёт ясность? Нет, пока её беспокоить не стоит.

До этого происшествия Демель верил Наташе. Её простота, наивность и чисто женское кокетство, свойственное всем хорошеньким женщинам, были – так ему казалось – её естественным состоянием, и они, видимо, были той плотиной, которая надёжно защищала Наташу от подозрений. Теперь эта плотина разрушена, и Демель посмотрел на неё другими глазами. И всё, что до сегодняшнего дня говорило в её пользу, служило частицей того щита, который прикрывал её от подозрений, теперь выступало против неё. Красота и непосредственность, кокетство и детская наивность – всё, что раньше, совсем недавно, так нравилось ему, вызывало восхищение, вдруг показалось не в меру безупречным, законченным, а потому – неестественным. И в самом деле: откуда в этом захолустье появилась девушка с таким редким сочетанием достоинств? Откуда? Из Минска – это известно. А почему она живёт здесь, разве в Минске хуже? Странно. А почему она до войны никогда не навещала дядю? Вопросы возникали в голове Демеля и требовали ответа. Но разве не стояли уже перед ним эти вопросы? Стояли, и он на все вопросы ответил. Но теперь они выглядели по-другому, и он впервые подумал, что Наташа может быть не тем человеком, за которого себя выдаёт.

Разыскать секретную директиву так и не удалось. Демель вынужден был доложить об этом своему шефу. Штурмбанфюрер терпеливо выслушал своего подчинённого, выдержал для солидности небольшую паузу, недовольно посопел, издал горлом громкий, но нечленораздельный звук и, не скрывая своего презрения к собеседнику, заговорил:

– Вчера убили коменданта, и вы не знаете, кто это сделал! Убили вашего следователя, и вы опять ничего не знаете об убийцах! Сегодня вы не знаете, кто украл важный документ! Скажите, Демель, а что вы знаете?

Демель знал, что на такие риторические вопросы его начальник всегда отвечал сам и поэтому молчал. Он не ошибся. Шеф, выдержав приличную паузу, соответствующую, по его мнению, моменту, и, собравшись с мыслями, сказал:

– Ни черта вы не знаете, Демель. Вам нужно руководить не гестапо, а пансионом благородных девиц. Там хоть и беспокойнее, но опасности меньше.

– Я не боюсь опасностей, – вставил обиженный Демель.

– Я этого не знаю и знать не хочу! – разъярился штурмбанфюрер – он не терпел, когда его перебивали. – Но зато я знаю, что в вверенном вам районе последнее время все ваши благие планы и намерения с какой-то фатальной закономерностью летят в тартарары! Перестаньте философствовать, занимайтесь больше делом! Мы обязаны быть достойными великих предначертаний фюрера, а не спать! Побольше фантазии, размаха… И беспощадно уничтожать, выжигать калёным железом всё, что мешает нам.

«На публику работаешь, – неприязненно подумал Демель, – знаешь, что даже и твои разговоры подслушиваются и записываются».

Израсходовав весь запас указаний и патриотических призывов, штурмбанфюрер подсластил пилюлю – вежливо распрощался с Демелем и повесил трубку.

Нервы Демеля начали сдавать, порой он попросту не находил себе места. Он уже не верил ни фюреру, ни его предначертаниям, хорошо понимая, что все фашистские идеи, которые совсем недавно казались непобедимыми, превратились в мыльный пузырь, красивый и непрочный.

Ещё не затих салют, отгремевший на могиле Шварца, как в своей спальне ножом, как отгулявшего борова, прирезали самоуверенного Гердера вместе с его вечно пьяным ординарцем. В карательной роте «случайно» уже четвёртый за короткий срок погиб агент Демеля. Действует хорошо организованная, неумолимая мощная сила, бороться с которой практически невозможно. Эта сила направляется крепкой, опытной рукой, рукой настоящего хозяина этих территорий…

Демель глубоко вздохнул, потёр руки и опять тоскливо подумал: «И меня убьют, и нет никакого спасения ни здесь, ни на фронте. «Разбитая наголову» Красная Армия бьёт и гонит прославленную, непобедимую армию великого фюрера… Сталинград так и не смогли взять, и утопили в Волге свою былую славу, честь, мечты и вместе с ними триста тысяч немцев. Ленинград тоже оказался не по зубам, хотя его обороняла «рассеянная и уничтоженная» Красная Армия. Стратеги! Гении! Погубили немецкий народ и Германию! Всё пропало! Феникс возник из пепла. Удивительные всё-таки эти русские! А немцы! Талантливый, организованный, дисциплинированный народ. Но почему же тогда история без конца показывает ему мерзкие гримасы? Да потому, что во главе нации всегда стояли глупые политики, шарлатаны и проходимцы. Если бы люди, затевающие кровавые бойни, знали наперёд о своём поражении, то на земле никогда бы не было войн».

Новый комендант города майор Клингер, грузный, короткий, с круглым, как блин, невыразительным лицом, с тонким голосом и толстыми слоновьими ногами, был, как говорят, человек себе на уме. Он не парил в небесах, а передвигался по грешной земле, терпеливо неся свой крест, неторопливо преодолевая дорожные ухабы, рытвины и другие, неизбежные на длинном жизненном пути, преграды. Сам он считал себя человеком золотой середины и очень гордился этим.

Приученный к аккуратности и порядку, новый комендант в глубине Души не одобрял бестолковщины, царившей в управлении. Вечно кто-то то искал, по коридору, поднимая шум, бесцеремонно сновали солдаты и офицеры. Даже в кабинете коменданта толстый персидский ковёр на полу не полностью скрадывал грохот и стук, производимый его ретивыми подчинёнными.

С Наташей комендант был подчёркнуто любезен, бесстрастно-почтителен, но не более. Живые, реальные женские прелести его не прельщали уже давно, и только длинными, бессонными ночами в горько-сладких мечтах и грёзах он жил иногда рядом с женщиной своей, особой, придуманной им самим жизнью.

Все усилия Наташи хоть чуть-чуть переступить грань сугубо служебных отношений неизменно упирались в пустоту – её новому шефу и покровителю были начисто чужды горячие эмоциональные всплески.

…Сегодня к коменданту пришёл Демель, они надолго засели в кабинете вдвоём. Наташа, как всегда в таких случаях, сидела в приёмной с ефрейтором Штокманом, который после смерти любимого начальника заметно повеселел и храбро ухаживал за осиротевшей переводчицей. Неотразимый щёголь и балагур, ефрейтор был смелым человеком. Он ничего не боялся, кроме восточного фронта и своей верной и беззаветно любящей его жены. Жена была далеко, а на фронт его мог отправить только майор Шварц, у которого с этой красивой девчонкой были-таки шуры-муры. Новый шеф по своим физическим данным конкурентом Штокману быть не мог. И Наташе, по мнению хитрого ефрейтора, ничего другого не оставалось, как проявить внимание к своему старому поклоннику. Правда, при первом же появлении нового коменданта Штокман имел неосторожность доверительно шепнуть Наташе несколько язвительных фраз по поводу его внешнего вида. «Майор с икрой», – остроумно окрестил коменданта Штокман, намекая на его солидное брюшко.

Наташа шутки не приняла и ответила возмущённо, что она никогда не позволит себе судить о достоинствах и недостатках своего начальника, да ещё в такой неприличной форме и что раньше она не могла бы представить ефрейтора Штокмана, выполняющего такую неблаговидную роль.

Штокман затосковал. Он готов был проглотить свой болтливый язык. «Чёрт её знает, эту красотку! Возьмёт и выложит всё новому коменданту». И ефрейтор Штокман со свойственной его натуре прямотой тут же признался сам себе, что он такого момента выслужиться перед новым шефом не упустил бы. Положение было серьёзным. Но опытный Штокман не растерялся. На следующее утро Наташа получила в подарок от ефрейтора большую коробку отличных шоколадных конфет. Приняла её Наташа с удовольствием и, в свою очередь, одарила Штокмана очаровательной улыбкой, которая успокоила ефрейтора лучше любых словесных заверений. Мир был восстановлен.

…А в кабинете коменданта два майора вели серьёзный разговор. У Клингера сонный вид, говорит он медленно, нудно:

– Медицинская экспертиза показывает странные вещи. Представьте себе, мой предшественник погиб от пистолетной пули. Правда, врачи не совсем уверены в этом. Пуля, видимо, прошла через рот, и произошёл разрыв черепной коробки… Так вот, экспертиза утверждает, что винтовочная пуля сделала бы разрыв другого характера, более значительный. Кроме того, солдаты тоже убиты из пистолета, а им был вооружён только майор Шварц. Полицейские были вооружены русскими карабинами, и, прошу обратить внимание, полицейский был убит русской пулей.

– Когда всё это стало известно?

– Час назад.

– Странно, – протянул Демель и подумал: «Чёрт бы взял проклятых костоломов! Сведения, которые они должны сообщить в гестапо, они передают любому, кто носит немецкий военный мундир. А впрочем, что от этого изменится? Воскреснет Шварц? Разбегутся в лесу партизаны?»

Демель нервно зашагал по кабинету, пытаясь успокоиться, но ходьба не принесла облегчения. Он понимал, что нервная система находится на грани срыва. Усилием воли Демель заставил себя говорить тихим, ровным голосом, так, что собеседник не заметил его состояния.

– Если так, тогда очень трудно понять, кто в кого стрелял. Получается: Шварц убил своих солдат и сам выстрелил себе в рот. А один полицейский убил второго и сбежал. Фантастика!

– Но ещё ранена переводчица Наташа, – напомнил комендант.

– А она из какого оружия?

– Точно определить не удалось. Касательное ранение мягких тканей – можно думать что угодно, – Клингер пошлёпывал влажными губами; лениво взглянул на собеседника.

Демель, повинуясь душевному порыву, заговорил словно кого-то упрекая и жалуясь:

– Я, откровенно говоря, последнее время просто растерялся. Эта серия убийств выбила из колеи мой аппарат. Мои люди взвинчены, они стали всего бояться! Нужны быстрые и решительные меры, а сил у нас явно не хватает.

– Карательный батальон прибывает сегодня вечером. Конечно, этого может быть недостаточно, но это уже кое-что, – произнёс Клингер сочувствующим тоном, в котором явно прослушивалось и презрение.

Возбуждённый Демель уловил только сочувствие, это подбодрило его, и он заговорил увереннее:

– Этого мало. В районе появилась партизанская бригада. Местный партизанский отряд особой опасности не представлял. А бригада – хорошо организованное воинское соединение, способное вести длительный бой. Кроме того, в городе оживились подпольщики.

– Как вы красиво говорите, – насмешливо глядя на Демеля, проворчал Клингер и провёл рукой по волосам, старательно зачёсанным поперёк обширной лысины. – Но при всём моём уважении к вашей службе и к вам лично я всё же не могу понять смысла этого разговора. Всё, о чём вы так хорошо рассказывали, я прекрасно знаю.

Демель вспыхнул – понял, что над ним издеваются. Он допустил элементарную ошибку: перешёл на доверительный тон прежде, чем это ему позволил собеседник, проявив таким образом слабость. Он сам дал повод для насмешек этой старой развалине, не сумевшей оценить его откровенности. Ну, хорошо!

– Всё это я говорил не забавы ради, – сдерживая ярость, вкрадчиво проговорил Демель, – а для того, чтобы вам в дальнейшем был яснее ход моих мыслей. Я думаю о вашей переводчице, – продолжал Демель.

– Не улавливаю связи, – сказал комендант.

– Вы доверяете этой красавице? – спросил Демель.

– Как вам сказать? Пожалуй, нет.

– А почему?

– Я вообще не верю русским.

– Это, сами понимаете, не ответ.

– Конкретных фактов я не имею.

– Но без фактов нет истины.

– А роман со Шварцем разве не факт?

– А был ли он, этот роман?

– Все утверждают, что был. Шварц, возможно, просто резвился, а она, говорят, была влюблена всерьёз.

– Или разыгрывала влюблённую.

– При известной доле воображения можно предположить всё что угодно, – слегка усмехаясь, сказал Клингер, – остриём бритвы завинчивать шурупы, а скрипичным смычком бить кота, нагадившего на коврик.

– Я не понимаю ваших аллегорий!

Демель от ярости ничего не видел, словно тисками сдавило затылок, затряслась голова… С большим трудом он опять сдержал себя.

А Клингер будто ничего не замечал.

– Что же тут не понять? Не трудно сломить эту девчонку. Но это ли нам нужно? В чём вы её подозреваете? На что способен этот ребёнок? Кроме того, она тяжело переживает смерть Шварца, осунулась, похудела.

– Тоже игра, талантливая игра!

– Всё бывает, конечно, но ведь девчонка ещё к тому же со старомодными взглядами на жизнь.

– Допустим, девчонка. А как она зарекомендовала себя на работе?

– Отлично, это общее мнение.

– Вот видите, а как это вяжется с её возрастом и детским видом? Никак! Так почему же не предположить в ней и талантливую актрису?

– Логично, но…

– Никаких «но», Клингер, взять под строжайшее наблюдение, проверять каждый шаг. Я по своей линии постараюсь ещё раз уяснить истинное лицо этой влюблённой. Но торопиться не будем. Если переводчица не та, за кого себя выдаёт, то нас будет интересовать не столько она, сколько люди, которые стоят за её спиной.

Такого натиска комендант не ожидал, но пасовать не хотелось, он выложил на стол свой последний козырь:

– Позавчера я устроил Наташе небольшую проверку. Она получила сведения о предполагаемом вывозе от нас важных документов, причём точно знала время и способ доставки их. Так вот, посланный мной ефрейтор Штокман благополучно прокатился туда и обратно. Это, на мой взгляд, в какой-то степени говорит в пользу моей переводчицы.

– В какой-то – да! Но в общем-то ничего не доказывает. Вся эта проверка рассчитана на глупцов. Это всё равно, как говорят русские, что гадать на кофейной гуще.

Клингер молча проглотил пилюлю. «А ты не так прост, как показался вначале, – с некоторым чувством удовлетворения подумал он о Демеле, – спорить с тобой нельзя – можно очень просто, а главное, без всякой необходимости нажить кучу неприятностей».

– Пожалуй, вы правы, – примирительно сказал комендант, – тут возможны разные варианты.

– Об этом я и говорю, – подхватил Демель. – Она могла просто не успеть передать эти сведения.

– У неё было двое суток, – сказал Клингер таким голосом, что сразу стало ясно: он не спорит, избави бог, а только подсказывает некоторые детали человеку, который держит в своих руках все нити этого разговора.

Демель так и понял ситуацию, он уже ощутил своё превосходство, настроение его улучшилось. Клингер сдался. В его расчёты не входила ссора с начальником гестапо.

– Допустим, передала, – продолжал Демель, – но что-то помешало её сообщникам.

– Маловероятно.

– Согласен и на это. Но представьте себе: у неё умный шеф, а у нас с вами, к сожалению, нет пока никаких оснований думать иначе, и он понял, что это ловушка. Может быть?

– Конечно.

– Значит?

– Значит, – с готовностью ответил окончательно поверженный комендант, – ваши подозрения могут оказаться очень основательными.

Стук в дверь прервал обмен любезностями между двумя майорами. Получив разрешение, в кабинет вошла Наташа.

Демель встал, галантно поклонился и произнёс с большим чувством!

– Я давно не видел вас, Наташа. Ещё раз выражаю искреннее сочувствие по поводу прискорбного происшествия. Эти события как бы сроднили нас, с вашего позволения… Ганс был мне, так же, как и вам, близок и дорог…

Клингер удивлённо посмотрел на Демеля. «Ого, милый, тебе пальца в рот не клади! Откусишь!»

Наташа тихо ответила:

– Благодарю вас, господин майор, я никак не могу прийти в себя. Ваше сочувствие придаёт мне силы.

– Кстати, Наташа, как ваша рука?

– Пустяки, небольшая царапина.

– Уже вторая! Вы родились под счастливой звездой!

Уловив в голосе Демеля фальшь, Наташа продолжала играть роль влюблённой, простодушной девушки, безутешной в своём горе.

– Лучше бы я была на его месте.

– Вы были с ним близки? – быстро спросил Демель и этим бестактным вопросом окончательно убедил Наташу в её худших предположениях. Всё ясно: её подозревают.

Клингер, развалившись в кресле, закрыл глаза и равнодушно причмокнул губами.

– Вы же всё прекрасно знаете, – ушла она от прямого ответа. И, зардевшись, сказала дрожащим голосом: – Теперь я потеряла всё.

– Не нужно убиваться, – открыв глаза, сказал Клингер, – у вас ещё всё впереди. Вы молоды, прекрасны и связали свою судьбу с великой Германией. А мы не забываем жертв, принесённых на алтарь нашей победы. Всё у вас будет хорошо!

– Спасибо вам, бог не забудет вашей доброты, но только всё это не для меня.

В голосе Наташи было столько правды, что Демель подумал: «Господи, неужели она его в самом деле любила? А что удивительного? Шарлотта тоже была в него влюблена. Было в нём что-то такое, что нравилось женщинам».

– Мне даже немного досадно, – произнёс Демель, – меня никогда никто не любил.

Наташа приняла шутку Демеля, на её лице появилась искажённая горем улыбка.

– Это неправда. Вы достойны большой любви!

Когда Наташа вышла, Демель прошёлся из угла в угол по кабинету и вопросительно посмотрел в глаза коменданту, а тот, сладко чмокнув губами, примирительно сказал:

– Уж слишком всё хорошо. Нереально! Какое удивительное достоинство, выдержка и эта детская неотразимая наивность. Думаю, не мешает ещё раз устроить ей проверку. Тот же вариант. Пошлём Штокмана. Как вы думаете?

– Дерзайте, – совсем успокоившись, снисходительно разрешил Демель.

…Поздно вечером к дому Ивана Фёдоровича подъехала полицейская машина. Командир карательной роты быстро оставил кабину и решительно двинулся к закрытой калитке. Группа вооружённых полицаев, приехавшая вместе с командиром, перекрыла все подступы к дому. Капитан уверенно открыл калитку и быстро прошёл в глубину двора, к дому, где ярко светились два окна. Николай постучал. Дверь отперла Наташа и, не помня себя, задохнувшись от счастья, прильнула к его груди. Они прошли на кухню, и Николай, взволнованный и счастливый, целовал её лицо, волосы.

Иван Фёдорович смотрел эту сцену с затаённой радостью, зависть» и грустью. Не было в его жизни вот таких по-настоящему счастливых минут.

– Я ненадолго, – смущённо сказал Николай. – Наташе нельзя больше оставаться в городе. Ей не доверяют. Её немедленно нужно отправить в лес!

– Есть что-нибудь новое? – спросил Иван Фёдорович.

– Есть, – ответил Николай.

– Серьёзное?

– По-моему, да! Меня по-дружески предупредили, чтобы я не увлекался Наташей.

– Кто? – спросила Наташа.

– Старший лейтенант Герц.

– Возможно, он отпугивает соперника?

– Исключено, – сказала Наташа, – в комендатуру он попал после тяжёлого ранения, которое навсегда отбило у него желание общаться с женщинами.

– Нет, – поддержал жену Николай, – похоже, он знает что-то о Наташе. Её немедленно нужно отправить в отряд!

– Согласен, – коротко сказал Иван Фёдорович и вопросительно взглянул на Наташу.

– Рано, – поправляя распушённые волосы, возразила Наташа.

– Рисковать нельзя, – настаивал Николай.

– Но прямых улик против меня нет. И дело не только во мне. Если уйду я, то и Ивану Фёдоровичу тоже нельзя оставаться здесь. Да и тебе тоже.

– А мне-то почему?

– Все кумушки судачат о нашей связи. Вот, почитай.

Наташа подала Николаю небольшой лист серой обёрточной бумаги, на которой жидкими фиолетовыми чернилами старательно испорченным почерком было выведено: «Быстро же ты, гансовская потаскуха, утешилась на груди изменника Родины гвардии проходимца Крылова! Поздравляем: он всё-таки русский. И предупреждаем, что скоро изменникам на советской земле не будет места. Готовьте доски и гвозди для гробов». И ниже, с новой строки подпись: «Настоящие хозяева».

Все трое молчали.

– Правильно, – нарушил тишину Иван Фёдорович. – Хотя и не очень тактично и не совсем грамотно, но дана очень высокая оценка твоим талантам и работе. И не кем-нибудь, а действительно настоящим хозяином – простыми русскими людьми. Видимо, ваше начальство, которое наверняка осведомлено о ваших встречах, тоже расценивает их, как любовные. А любезное предупреждение Герцем Николая ещё раз подтверждает это.

– И всё же Наташу необходимо немедленно отправить в лес, – упрямо повторил Николай.

– Нельзя, нужно и целесообразно подождать. Есть одна деталь: Клингер вновь подсунул мне интересный документ. Завтра будут отправляться из комендатуры списки районной агентуры немцев, – сказала Наташа.

– Липа, конечно. Опять ловушка, шитая белыми нитками, – сказал Иван Фёдорович. – По-топорному работают. Как это агентурные списки гестапо оказались у коменданта? Зачем их куда-то нужно отправлять? Чепуха!

– Вот именно, – согласилась Наташа, – это проверяют меня. А мы их опять не тронем, и это укрепит мои позиции.

– Не убедила, – горячился Николай. – Иван Фёдорович, что же вы молчите? Скажите ей! Задание она уже выполнила!

– Что с тобой? – спросила Наташа Николая.

– Не знаю, как на старте перед выстрелом…

– Ты что-то скрываешь?

– Нет!

– Тогда нет особых оснований для волнения.

– Возможно, но у меня какое-то шестое чувство. Нервы напряжены, тревожно… Боюсь я за тебя!

Иван Фёдорович без нужды почесал за ухом и, волнуясь, как школьник перед экзаменом, глухо проговорил:

– Да, нарыв созрел. Наташу нужно отправить в отряд. Оставаться опасно. События развиваются быстро. Но из центра поступило указание: всем оставаться на местах. К сожалению, мы не знаем всех планов командования.

– А оно не может знать детально нашей обстановки, – в тон Ивану Фёдоровичу продолжал Николай. – Мы должны принимать решения, сообразуясь не только с целесообразностью, но и с необходимостью!

После долгих разговоров решили: завтра Наташа пойдёт в комендатуру в последний раз, а вечером уйдёт к партизанам. Иван Фёдорович отправится вместе с ней. Николая и Михаила Петровича Крылова решено было пока оставить на своих местах. Николай должен был в течение двух суток ликвидировать офицеров-топографов и сапёрный взвод.

Казалось, всё было продумано, взвешено, учтён каждый возможный ход врага.

Но всё получилось иначе…

На следующий день утром Наташа быстро поднялась с постели, сделала физзарядку, с удовольствием умылась и села завтракать. В это время на кухню быстро вошёл Иван Фёдорович.

– Наташа, дом оцеплен гестаповцами.

Наташа поперхнулась, кусок стал поперёк горла, внутри будто что-то оборвалось и упало. Но состояние это продолжалось недолго. Наташа поборола страх.

– Почему вы так думаете? – почти спокойно спросила она.

– На улице гестаповская машина, у калитки двое, улица в обе стороны перекрыта, в саду во всех углах по солдату с автоматами, стоят не скрываясь.

– Не страшно, – сказала Наташа и нащупала в карманчике платья маленький пистолет, – это они меня от народного гнева охраняют.

– Я согласен, Наташа, это не самое худшее. По-видимому, очередной фокус Демеля. Психологический этюд. Демонстрация какая-то.

– Против меня у них нет ничего, – задумчиво проговорила Наташа.

– Я тоже пока вне подозрения, – сказал Иван Фёдорович.

– К сожалению, мне этим похвалиться нельзя. Демель, как я вам уже говорила, подозревает меня. Не знаю только, в чём. Убийство Шварца? Инструкция по «Кроту»?

– Меня беспокоит одно, Наташенька.

– Что?

– Уже второй посыльный в Минск, к твоей «матери», не подаёт о себе вестей. Первый погиб – это мне известно, а второй… Я не уверен, что Мария Фёдоровна знает правду о своей Наташе.

– Плохо, – согласилась Наташа, – но в то же время, я думаю, проверить они меня могли раньше.

– Ясно одно, – твёрдо сказал Иван Фёдорович, – это не арест…

Наташа отворила калитку и вышла на улицу. Она прошла мимо солдат, но они, казалось, не обратили на неё внимания. Из-за машины появился улыбающийся майор Демель:

– С добрым утром, Наташа. Надеюсь, оно действительно доброе? Спасибо, господин майор, у меня нет причин обижаться.

Демель изучающе смотрел на переводчицу, но она была невозмутима. Он не выдержал первым:

– Вас не удивляет эта почётная охрана? – Он широко повёл рукой.

– Нет, не удивляет.

– И правильно. Ни вы, ни ваш дядя к этому не имеете никакого отношения. Нас интересуют другие люди.

– До скорой встречи, – попрощалась Наташа и не торопясь пошла вдоль улицы в комендатуру.

Наташа была взволнована. Она заметила, что начальник гестапо не был с ней откровенен. К чему весь этот маскарад? Почему оцеплен дом Ивана Фёдоровича? Ответов на эти вопросы пока не было. В приёмной коменданта обстановка сегодня необычная: нет ефрейтора Штокмана.

Наташа села на свой стул, но её тут же вызвал комендант.

– Доброго здоровья, фрау. Скажите, где ефрейтор Штокман?

– Простите, а почему вы об этом спрашиваете меня?

– А потому, – улыбнулся Клингер, – что лучше вас об этом никто не осведомлён. – Он промакнул лысину носовым платком и немигающими, птичьими глазами уставился на Наташу.

– Мне непонятен ни ваш вопрос, ни ваш тон, – сказала она с обидой.

– А меня это мало трогает, – произнёс комендант лениво. – Оружие у вас есть?

Наташа молча положила на стол малокалиберный пистолет.

– Откуда такая прелесть? – оживился Клингер.

– Подарок покойного майора Шварца, – ответила она.

– Да, да, майор Шварц…. всё это очень печально.

– Я не заметила, – с обидой сказала Наташа.

– Чего вы не заметили?

– Уважения к памяти Ганса Шварца.

– Вот как? – удивлённо промолвил Клингер. – А вы-то здесь при чём?

– Если бы он был жив, никто бы не позволил себе разговаривать со мной таким тоном.

– Ну, знаете, у каждого свои манеры, – сказал Клингер и опять позволил себе слегка улыбнуться.

– Что вы имете в виду?

– Вы верите, что Шварц любил вас?

– Не знаю, но он всегда был вежлив и внимателен.

– Он был слишком доверчив, и это погубило его.

– Не говорите загадками.

– О, вы прекрасная актриса!

Наташа смотрела обиженными глазами на коменданта, и никак не была похожа на человека, который хоть в чём-то виноват.

– Хорошо, я не буду играть с вами в прятки. Сегодня ночью убит Штокман, что вы об этом знаете?

Наташа удивилась совершенно искренне.

– Но где, каким образом? – спросила она таким тоном, что Клингер опять растерялся. Он не чувствовал уверенности в словесной дуэли с этой девчонкой. Она убивала его своей непосредственностью.

А Наташа продолжала наступать:

– Почему вы спрашиваете меня об этом, вам мало моего горя? – Опустив голову, она заплакала, сначала через силу, а потом, войдя в роль, по-настоящему, роняя крупные слёзы.

Клингер внимательно посмотрел на неё, криво пошевелил губами и протянул:

– Поберегите свои слёзы, они вам ещё пригодятся. Играйте для других. Я вам не верю.

– В чём я виновата? – с горечью, глотая слёзы, спросила Наташа.

– Я объясню. Вы попались. Вам специально дали возможность ознакомиться с секретной бумагой, из которой вы узнали, что будут отправляться важные документы. И вот финал: люди убиты, документы похищены, машина разбита. Что вы скажете теперь?

– Я ничего об этом не знаю.

– Это вы сообщили партизанам о предстоящей эвакуации документов.

– Нет! Это какая-то чепуха! Почему они сами не могли выследить машину? При чём здесь я? Партизаны на всех нападают. Вы об этом знаете намного лучше, чем я. – Наташа сдержала слёзы, но не могла скрыть глубокую обиду за нелепое обвинение.

– Но об отправке документов вы знали. Не будете отрицать это?

– Конечно. Я сама печатала списки. Как же мне не знать? Я вообще много знаю и разве дала хоть малейший повод сомневаться во мне?

– Ваше заявление вполне логично. Буду откровенен до конца – это дело гестапо. Майор Демель, видимо, лучше сумеет объяснить, в чём ваша вина.

– Ни в чём! – горячо сказала Наташа.

– Очень может быть, но я умываю руки. Гестапо свыше моих сил, это вы прекрасно понимаете.

– Я понимаю, – тихо сказала Наташа. – Куда мне теперь?

– Идите, работайте.

Наташа вышла в приёмную и занялась делами. Но не прошло и пяти минут после окончания разговора с комендантом, как в дверях появился гестаповский офицер с двумя автоматчиками, которые замерли возле Наташи. Офицер прошёл к коменданту.

«Это уже арест», – подумала Наташа. Тотчас из кабинета коменданта вышел гестаповец и произнёс с любезной улыбкой:

– Вы арестованы!

Прямо из комендатуры её привели к Демелю. Начальник гестапо сидел за столом, подперев щёку ладонью. Поза и глаза – всё говорило о неподдельной задумчивости.

– Садитесь, Наташа, – будто очнувшись от тяжёлых дум, произнёс Демель. – И чтобы сразу же внести ясность в наши отношения, я вам скажу всё: вы советская разведчица!

Наступила пауза. Демель не спускал глаз с Наташи. Она была невозмутима. Демель вздрогнул. Лицо Наташи казалось каменным.

– Что же вы молчите? Я повторяю: вы – советская разведчица!

Видимо, у каждого человека в жизни, хоть один раз, бывает такой момент, когда он должен собрать в кулак все свои духовные, физические и нравственные силы. Сейчас наступил такой миг для Наташи, и она знала: от того, что и как произнесёт она теперь, будет зависеть очень многое. «Не нужно позы и нажима. Я должна быть проста и естественна», – подумала она и, обиженно взглянув в глаза Демелю, не пытаясь скрыть волнения и недовольства, сказала: