Текст книги "Желтая акация"
Автор книги: Владимир Дубовка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
– Хорошо. Согласимся на минуту, что он был прав, выступая против первого и даже второго пунктов, – сказала Алеся Сильвестровна. – Но что же он, разрешите узнать, имел против кедра и водяных орехов, например?
– О, это еще интереснее! «Я никогда в жизни не слышал, – твердил он, – чтобы кто-то прививал хвойные деревья на хвойные. Это чудачество какое-то, не надо детские головы забивать такими глупостями». Черноягодный паслен, по его мнению, – это какая-то вообще отрава. А про водяные орехи: «Еще, чего доброго, дети утонут, сажая или собирая их. Тогда кто будет отвечать? Вы тогда и на меня будете ссылаться, скажете, что план утвержден инспектором… Ни в коем случае. К черту все, что связано с глубокой водой…»
Тит Апанасович даже захохотал:
– Простите меня, товарищи, за мою неделикатность и несдержанность… Но это же не анекдот! Он действительно любит плавать на мелких местах. Я однажды купался с ним вместе, так до сих пор забыть не могу… Я плаваю на самой стремнине, а он около бережка, около бережка, упираясь ногами и руками в дно…
Сымон Васильевич не на шутку рассердился, что с ним случалось редко.
– Его личные вкусы нас мало интересуют… Давайте, товарищи, ближе к делу. Я предлагаю конкретно: записать в протоколе нашего совета, что эти три пункта, зачитанные Ниной Ивановной, мы включаем в ее план и утверждаем их. Вы только подумайте: какой интересный материал, нужный не только для одной нашей школы, подготовила Нина Ивановна, а тут… Кто за это предложение? Все? Очень хорошо. Так и запишем.
– Пора домой!
– Сейчас, сейчас, Елена Осиповна! Мы подошли к нашему главному вопросу – об инциденте… Для восстановления нарушенного контакта и добрых отношений учеников восьмого класса с учительницей Ниной Ивановной мы сообща должны сделать вот что. Во-первых, посоветовать Нине Ивановне отметку в журнал не вносить. Во-вторых, использовав удобный случай – начало активной работы в саду и огороде, – провести общее собрание юных натуралистов, а фактически учеников всех классов, на котором обсудить план весенне-летне-осенних работ по биологии, включив, разумеется, и восстановленные нами пункты. Как раз эти пункты больше всего интересуют учеников. В-третьих, на собрании мы с вами дополнительно внесем предложение включить в план несколько дальних экскурсий и интересных походов. Почему я говорю – на собрании, а не сейчас? Мне надо будет согласовать эти вопросы в районных организациях. Разговор идет о материальной стороне вопроса. Я узнаю точно, получим ли мы деньги для этой цели. Без средств в далекие экскурсии посылать своих учеников мы не сможем. А сегодня вечером я лично поговорю со Скрипкой. Мне думается, что он на очередном уроке извинится перед Ниной Ивановной, а Нина Ивановна, в свою очередь, найдет возможность сгладить всю эту историю, и дело пойдет у нас хорошо, как шло до сих пор. Как вы относитесь к таким соображениям?
В ответ послышались голоса преподавателей:
– Согласны!.. Хорошо!.. Лучшего не придумать!..
– Если так, пошли обедать! Действительно, мы задержались сегодня, но результатами нашего разговора я доволен…
«Подпольный» кружок «Желтая акация»
Молод ты. И кругом
Мир – как песня, пригожий, манящий,
Опадает дождем
Яблонь цвет, лепестками летящий.
Пимен Панченко
Адам шел из школы вместе со своими друзьями: Ганной Савич, Михасем Лосиком, Гиляром Стомой, Марылей Колечкой и Сымоном Жуком.
Сначала они молчали. Адам тихонько насвистывал мелодию народной песни: «Ой, беду веду, а беда моя, а беда не ведется».
Ганна подхватила мелодию и красиво повела ее:
Ой под вишнею, под черешнею
Беда спать ложится…
Потом засмеялась:
– Брось ты, Адам! Печальная песня, хоть и красивая. Весна… Надо что-то повеселее, светлое, бодрое…
И она запела другую, а друзья подхватили:
Весна красна, где ты была,
Да что ж ты нам принесла?
Принесла Адаму единичку,
А девушкам по цветочку…
Тут уже засмеялись все. Адам шутливо обиделся:
– Еще и ты, Ганночка! Недаром говорят: «В три секача секут, одного рака пекут».
Ответила ему Марыля:
– А ну тебя, Адам! Уж очень ты горяч! Все учителя знают, что ты хороший ученик. И Нина Ивановна сама исправила б твою единицу на четверку, а ты: «венгерская система»! Откуда ты ее выкопал только? Разве на самом деле есть такая?
– А как же! Я читал об этом.
– Нина Ивановна очень добрая, сердечная, – заметила Ганна.
– Честно говоря, я сам жалею, что так все получилось нескладно, – признался Адам. – Как посмотрел на единицу – жирная, большая… И подумать только: хоть бы одна-единственная ошибочка была, как на грех. Ни одной запятой не исправлено…
Гиляр обратил внимание на другое:
– Вы послушали б, что Кася выкинула: «Так ему и надо! Подумаешь, отличник какой! Еще „подпольный“ кружок организовал. Надо поинтересоваться, чем эта „Желтая акация“ занимается».
Все снова засмеялись. Адам спросил:
– А ты не предложил ей к нам присоединиться? Вот и посмотрела бы, чем мы занимаемся. Послали бы ее на тополь высокий, тогда узнала бы, «подпольный» наш кружок или «надпольный».
Михась сразу встрепенулся:
– Ой, братцы, простите! Хорошо, что Адам про тополь вспомнил… Зацвела груша на тополе!
Друзья сразу остановились. Ганна упрекнула Михася:
– Эх, ты! Молчал столько времени!
– Забыл! Сами должны понять – сегодняшний день ненормальный какой-то…
Девчата и хлопцы повернули в конец школьного сада, где стояла зеленая стена тополей. На десяти молодых деревьях еще позапрошлым летом были привиты ветки груши. Большинство их принялось, но в первый год они не цвели. Занявшись другими делами, как-то о грушах на тополе и забыли. Не забывал один Михась, инициатор этого дела. А сегодня он увидел, что на трех тополях распустились грушевые цветы.
Подойдя ближе к этим деревьям, все как зачарованные остановились и начали смотреть на плоды своих исканий и опытов.
Вот оно, первое достижение!
В сверкающей зелени молодых тополей, будто в гостях, цвели крупные ветки груши, осыпанные бело-розовыми цветами. С первого взгляда создавалось впечатление, что туда поставлены цветущие грушевые ветки, как букеты в темно-зеленые глянцевитые вазы.
Даже сами творцы этого дива внимательно рассматривали деревья: не подшутил ли Михась, не создал ли он какой-то фокус, чтобы поднять настроение?
Нет! Все, как должно быть. Вот место прививки, вот окрепшие за два года ветки груши.
Юноши и девушки, взявшись за руки, стали перед тополями и закричали: «Ура! Хай живе!..»
В это время шел из школы Иван Степанович. Услышав взволнованные голоса и такие торжественные восклицания, он приостановился у забора и спросил:
– Что там у вас за праздник?
– Заходите, Иван Степанович, узнаете сами, праздник это или нет, – ответил Михась.
Иван Степанович прошел в сад. Остановился. Посмотрел на тополя и удивился:
– Что за чудо такое?
– Это наша самостоятельная работа, Иван Степанович, – ответил Адам. – Позапрошлым летом мы привили для пробы грушу на разные деревья: на вербу, на клен, на березу, на рябину, на тополь. Может, что не так, как полагается, сделали, но на тех деревьях прививки не принялись. А на тополях из десяти прививок три пошли хорошо и, как видите, зацвели.
– Дорогие! – воскликнул Иван Степанович. – Какие же вы молодцы! Какие же вы умники! И как мне стыдно смотреть вам в глаза. У меня самого руки не доходят до всего… Знаете, в колхозе работы много, в школе, да еще дома не все ладится – жена расхворалась… Но разве это оправдание! Теперь я сам запишусь в ваш кружок, если не прогоните меня.
– Что вы! Мы будем очень рады этому, – ответила за всех Марылька. – Скажите, Иван Степанович, – мы нигде не читали про такое, – проводил ли кто-нибудь опыты, подобные нашим?
– Милые мои! Даже не читая книг, можно сказать, что наверняка и безусловно в мире проводили, проводят и будут проводить в дальнейшем такие опыты… Человеческий ум всегда стремится вперед, всегда ищет чего-то нового, интересного и полезного для общества. Многое остается неизвестным, не все своевременно попадает в печать. А если и попадает, так не всегда газеты печатают: это же не футбол, не хоккей. Но на этот раз я скажу вам довольно точно. Такой опыт, как ваш, провели еще в 1954 году юные натуралисты одного мичуринского кружка на Востоке. Они привили грушу на тополь, вяз, вербу, ясень и на многие другие деревья. В 1956 году с груши, привитой на тополе, был получен первый урожай груш. Их было много, они были крупные, сочные и сладкие, с мелкими зернами. Самое ценное и интересное то, что они могут лежать, не портясь, целый год. Теперь чрезвычайно важно уследить, чтоб на ваших прививках завязались плоды, чтобы они созрели. Тогда только можно будет судить, стоит ли распространять ваш опыт на большее количество деревьев.
– А известны ли еще подобные опыты? – спросил Михась.
– Видите ли, честно признаюсь вам, я специально таким вопросом не интересовался. Могу судить только по работам Л. Бёрбанка и И. Мичурина. Но, наверно, читали большинство этих работ и вы. Как мне кажется, все же прививки делались и делаются больше на близких по ботаническим признакам деревьях. Например, вишня – черемуха. Мне известен, правда, и такой факт, что в Испании в 1947 году прививали съедобный каштан на обыкновенный дуб. Прививки хорошо принялись, дают обычные плоды, как на каштановых деревьях. Для Испании этот опыт имеет большое практическое значение, так как деревья съедобного каштана там часто болеют «чернильной болезнью», которую заносит паразитный грибок, а дуб этой болезнью не болеет. Для нас прививка съедобного каштана на дуб имеет другое практическое значение: дуб у нас хорошо растет, а съедобный каштан не очень. Стоит попробовать, не передаст ли дуб, если на него привить такой каштан, свою стойкость прививке. Мы с вами попробуем осуществить это на деле. А пока что я еще раз поздравляю вас с победой… Не забудьте записать меня в свой кружок! – добавил он на прощание.
После ухода Ивана Степановича стали расходиться и ребята. День был необыкновенным, и только теперь они вспомнили, что дома их ждал обед.
Возвращались возбужденными, радостными.
Груша на тополе!
Про осот, оперу «Черевички» и сахалинскую гречиху
Наляцелі чорны галкі
Ды усё поле скрылі,
Маладыя малойчыкі
Жалю нарабілі.
Народная песня
Отец Адама, Антон Иванович Скрипка, работал кузнецом в колхозе. Бывало, что и в поле выходил, но только в крайнем случае, так как работы кузнечной было много. Мать, Текля Васильевна, работала дояркой.
Готовя обед, она спросила у сына:
– Что-то вас долго сегодня держали. Хотели уже обедать без тебя… Хорошо, что отец из кузни тоже недавно пришел. Иди скорей мой руки, сынок.
– А чего отец задержался?
– Молотобоец не вышел. Пришлось одному все… Ты, сынок, очень занят? Не поможешь мне немного после обеда?
– Конечно, тата! У нас теперь повторение. А старое я знаю неплохо.
– На это я и надеюсь, сынок. Ты у меня способный малый. Только бы не сглазить…
Отец сел за стол и стал нарезать хлеб. На столе лежали ложки. Все было приготовлено к обеду. Мать начала наливать борщ в миски. Аппетитный запах ударил в ноздри. Адам попробовал и тут же спросил у матери:
– Мамочка! Никак не пойму, из чего это у тебя такой вкусный борщ приготовлен?
– Из осота, сынок. Ешь на здоровье. Неужели забыл? Я каждую весну раза два-три готовлю из осота, потом – из сныти, из крапивы… За зиму надоест свекла да капуста. А еще старые люди нас учили: «Ешьте, потребляйте все хорошее понемногу. Никто не знает, в чем заключено самое полезное для человека». Каждая травка имеет что-то свое ценное, иначе все растения были бы похожи одно на другое…
– Может, мамуся, ты и права. Тем более, что борщ из осота очень вкусный.
Отец засмеялся:
– Это пока он молодой. Калина тоже похвалялась, что она очень вкусна с медом… Ты не забыл, надеюсь, что ответил калине мед?
– Нет, не забыл. Мед сказал, что «я и без тебя хорош».
– По правде говоря, того-сего положила для вкуса. Говорят же, что и «ботвинка любит солонинку». Да и осот не отбросит ее за плот[1]1
Плот – забор.
[Закрыть].
– Ты, мама, скоро будешь стихи писать. Так у тебя складно получается, любо послушать.
– А что, сынок, если бы в свое время я могла учиться, так, наверно бы, и стихи сочиняла… Бывало, начну петь, так только мне первые слова из старой песни нужны. А дальше такое свое добавлю, что люди дивились. «Откуда, говорят, у тебя, Текля, что берется?» Теперь слушаю, как иногда некоторые по радио поют, ей-право, лучше бы спела и складней…
– Это ты от зависти так говоришь, Текля, – пошутил отец. – По правде говоря, есть у нас неплохие певцы и певицы. Ну хотя бы Марьяна. А дочка ее, Ганна? Признаться, выйду порой из кузни, когда они в огороде хлопочут, и прошу: «Спойте вы, соседки, немного. Что вам, жалко голосу для добрых людей?» А Марьяна смеется: «Хорошо, Антон, что хоть ты сам себя похвалил. За это мы и споем тебе, доброму человеку…» Обошел я и объехал вокруг света, а таких певуний не слышал…
– Правду, Антон, говоришь! Мне даже завидно бывает. Хорошо Марьяна поет, но не так. А вот ее дочь, Ганночка, – просто диво-дивное… Один раз услышит – с голоса в деревне, то ли по радио, или с пластинки, – и все. Словно весь год ее поет. Да как!..
Антон Иванович, помолчав, сказал:
– Ко всему способность от природы. От родителей. Кто его знает отчего…
Мать вела разговор дальше:
– Марьяна мне рассказывала, что недавно она была в городе и зашла в магазин купить пластинки для патефона. Ганна слышала, как по радио исполняли оперу «Черевички». Вот и попросила свою мать: «Купи мне оперу „Черевички“». Марьяна в магазине и спрашивает: «У вас „Черевички“ есть?» А продавщица ей в ответ: «Какие „Черевички“? Это ж опера, это целых четыре пластинки». Марьяна, она тоже языкастая: «А вам что? Хоть двадцать четыре. Я плачу деньги». Продавщица опять свое: «Зачем тебе опера? Ты же деревенская. Возьми лучше частушки». А Марьяна, разозлившись: «Возьми ты их, говорит, себе домой, а мне дай то, что я прошу».
Адам заинтересовался:
– И что же? Дала она ей «Черевички»?
– Дала. Помогла какая-то женщина, стоявшая рядом. Она обратилась к продавщице и спросила: «А кто вам дал право так разговаривать с покупателями? Раз вас просят, а у вас есть – продайте!» Так подумайте, та еще и огрызнулась: «Я знаю, кому что продавать. Вам я не предложу частушки. А им это в самый раз».
Ну и женщина нашла что сказать. «Вы, говорит, не забывайте, что в нашей советской деревне есть очень много таких культурных людей, которым могут позавидовать некоторые городские. Вот, говорит, если на то пошло, ни один деревенский человек, когда вы будете спрашивать меду, не предложит вам дегтю или скипидару. А вы что делаете?»
Продавщица глянула, как середа на пятницу, но дала и больше ни слова не сказала…
– А я, мамочка, и не знал, что такие интересные пластинки у Ганны есть.
Отец обратил внимание на другое:
– Из всего, что ты рассказала про Марьяну, интересно одно. Действительно, та женщина правду сказала: в деревне есть много культурных людей, а будет еще больше, – преподаватели, врачи, агрономы, наша молодежь. Не будет молодежь бежать из деревни в город… Сколько у нас интересной работы, сколько нужно специалистов. Да и города, мне думается, не будут увеличиваться безгранично. Они также начнут больше тянуться к природе, к лесам. А захочешь в столице побывать, в театре – все тебе: хорошие дороги, машины, даже самолеты регулярно летают из районов…
Так проходил обед. И шутки, и дела, и смеху вдоволь. Адам подумал, что отец ничего не знает о сегодняшнем событии в школе, и хотел сам рассказать ему. А то будет досадно, если узнает от посторонних людей. Как вдруг отец, вставая из-за стола, спросил:
– Забыл у тебя из-за «Черевичек» спросить: что там у вас в школе приключилось? Говорят, что Нина Ивановна то ли одного тебя, то ли весь ваш класс вон выгнала? Недаром сегодня Марьяна все одну песню напевала:
Маладыя малойчыкі
Жалю нарабілі…
– Таточка, это правда. Но тут произошло какое-то недоразумение.
И Адам рассказал отцу о происшествии, не утаив ничего.
– А почему ты так написал? Чего ты добиваешься?
– Тата! Я хотел высказать мысль, что капусту и огурцы, например, хорошо умеют сажать и выращивать без нас. А мы, поскольку мы школа, должны растить что-то новое, что может в дальнейшем оказаться лучшим… во всяком случае, не худшим, чем та же капуста. Вот, кстати, мама приготовила сегодня обед из молодого осота. Почему, например, не взять этот самый осот и не сделать его овощем? Изучали его? Применяли на практике? Мыши-полевки его корни натаскивают осенью в свои норки, делают запас на зиму, кормятся ими. Значит, в них есть все, что необходимо для живого существа, и витамины в том числе. Представь себе, что мы вырастили бы такой осот, такие сорта, корни которых весили бы по килограмму и больше… Он же может и зимовать в земле – не портится так, как картошка.
– У него, сынок, у этого осота, будь ему неладно, очень много семян. Если ему дать волю, так он лет через пять заполонит весь свет…
– Вывести такие сорта, чтоб и семена были, как у подсолнуха, скажем. Будут и корнеплоды, и растительное масло вдобавок.
– Я, сынок, как ты хорошо знаешь, человек малой науки. Но что мне в тебе нравится – какой-то твой широкий взгляд. На всё ты обращаешь внимание, до чего мне и не дойти… Одно только я знаю и понимаю хорошо: в каждой травке, в каждом растении есть что-то свое, непохожее на другие. Но одному тебе, хоть бы у тебя были две головы даже, этого не осилить.
– А на то коллективы у нас, на то мы коллективную жизнь строим! Мы в позапрошлом году еще привили для пробы грушу на разные деревья. На трех тополях прививки взялись хорошо и цветут-красуются в этом году. Разве это не интересно? Даже Иван Степанович удивился, похвалил нас…
– Это интересно. В воскресенье схожу погляжу… Дельная затея. Я тебе расскажу кое-что и из своей жизни. Вот, к примеру, такой случай. Был я, как тебе хорошо известно, у французских партизан, в маки. Пока по-ихнему ничего не понимал, так ничего и не знал. А когда научился кое-как разговаривать, а главное, понимать, так мне однажды старик француз рассказал такое, что просто диво. Говорят, что ровно пятьдесят лет тому назад (а разговор наш был в 1943 году) во Франции была неслыханная засуха – все поля, луга повыгорали. Скоту угрожала гибель. И что же ты думаешь? Выкарабкались! Спасла, говорил он, «русская трава» – сахалинская гречиха. Ее было у них посеяно много, и она, несмотря на засуху, выросла такая, что только в сказке можно найти другую, похожую на нее. Говорил, что косили ее три раза за лето. И кормов хватило на всю скотину… Газеты всего мира писали тогда про это чудо.
– А мы, тата, и не знаем про нее ничего.
– Нет, сынок, неправда. Оказывается, знаем. Я, вернувшись на родину, разговаривал с одним агрономом и сказал ему про ту траву. А он мне в ответ: «Хотя поздно, но узнали и мы. Перед самой войной она была на больших делянках посеяна и у нас в Белоруссии: в двух совхозах и трех колхозах. На Могилевщине, если не ошибаюсь».
– Ну и как?
– А так… Началась война, и никто не знает, что с ней стало и какая от нее польза… Начнут сеять снова, не думай. Одно тебе скажу только: учись, не ссорься с учителями, а когда сам выйдешь в люди – станешь или учителем, или агрономом, – тогда и будешь практиковать с разными растениями. А теперь пошли, сын, в кузницу.
– Твоя правда, тата. Но что я могу сделать, когда в голове роится много разных мыслей, хочется попробовать именно теперь, когда эти мысли зарождаются. Потом, может, будут совсем другие мысли… Если б я собакам хвосты закручивал или катки по улице катал, так это было бы стыдно, а если я прививку какую сделаю вместе с друзьями да поинтересуюсь, что из этого получится, стыда в этом не вижу…
– Дело твое. Ты уже почти взрослый человек. А это твое увлечение, как у Марьяны и Ганночки к песням… Пой, когда поется! Одно только скажу: если ты действительно чем-либо обидел Нину Ивановну, попроси прощения у нее при всех. Она у вас добрая и умная учительница, даром что молодая…
А повеет ветер, поразгонит тучи
Наивным и доверчивым юнцом
Искусства ковки я хотел добиться.
Казалось мне, под гулким молотком
И жизнь сама должна мне покориться.
Василь Витка
В кузнице отец и сын сразу принялись за дело. Размеренный ритм ударов, звон металла не позволяют особенно думать о чем-нибудь постороннем: зазеваешься – испортишь изделие. Не зря смеются над тем молодцом, который, постигая кузнечное ремесло, стал делать для своего отца топор, потом перешел на нож, затем на шило, а кончил тем, что получился «пшик», когда бросил последнюю окалину в воду. Этот рассказ известен всем, но не все его помнят…
Раскаленное железо в ловких, опытных руках Адамова отца обретало нужную форму, шипело в лохани с водой, куда он бросал его для закалки.
Все же невольно в Адамовой голове появились мысли о сегодняшнем происшествии, а красная полоса железа, пока она не обрела в отцовых руках нужной формы, напомнила ему красную единицу на белой бумаге… Вот почему, наверно, Адам так старательно и увлеченно бил по этой полосе, по этой «единице» своей кувалдой да еще приговаривал: «Тебе – раз, тебе – два», пока она не свертывалась под отцовским молотком в пятерки и даже в шестерки…
Вскоре, часа через два-три, подошли к последней детали. Адам немного устал. У него в глазах начали мелькать огненные точки, похожие на снопы искр от раскаленного железа. Он работал без передышки, накаливая в горне очередной кусок железа, пока отец в эту минуту отдыхал.
Вдруг дверь в кузницу открылась, и вошел Сымон Васильевич. Он приветливо махнул рукой, а потом подал знак продолжать работу, так как хорошо знал, что значит для кузнеца остановиться не вовремя. Бросив деталь в воду, отец Адама спросил у директора:
– У вас какой заказ – срочный или не очень?
– Заказ не такой уж срочный. Когда закончите работу, я расскажу о нем.
– Ладно, Адаме, заливай огонь. На сегодня хватит. Ты мне крепко помог. Молодчина!..
Оба, кузнец и директор, вышли во двор. Отец немного насторожился: не предлог ли это, чтоб пожаловаться на Адама? Но директор сказал совсем другое:
– Адам твой действительно молодчина. Добрый, приветливый, послушный и, что особенно приятно для нас, учителей, и для вас, родителей, способный к ученью.
Отцу было лестно слышать такие слова от Сымона Васильевича, так как знал, что он слов на ветер не бросает, зря ни хвалить, ни бранить не будет.
Но Антону стало немного неловко, смущало то, что Адам все же что-то натворил.
Не ожидая, пока директор начнет разговор, он первый сказал, усаживаясь на скамейке возле кузницы, и пригласил сесть директора:
– Так-то оно так. Я очень благодарен вам за добрые слова. Но что-то там он в школе набедокурил…
Сымон Васильевич понял, что кузнец не без основания начал разговор.
– Это, брат Антон, дело житейское. «В спорах рождается истина». Спор – это не ссора. А у нас ведь учеников много. Один – свое, другой – другое. Не удивительно, что иногда и недоразумение появится. Уладится все.
– Что же там приключилось? – спросил Антон, делая вид, будто он ничего не знает о случившемся.
– Да фактически ничего. Адам откровенно высказался о том, что ему хотелось бы делать в пришкольном саду и на огороде. Не сошлись его мысли с нашими школьными планами. Но не надо забывать и о том, что у нас школа. У нас не только кружок натуралистов, в котором активно участвует Адам, есть у нас автомобилисты, фотолюбители, заядлые спортсмены, радиотехники, химики… У каждого свое, каждое дело нужное… И в то же время не может наша Ботяновская школа стать, скажем, к примеру, фотошколой или мотошколой… Есть же еще музыканты, певцы, да какие! Надо думать и о них, надо добиваться, чтобы некоторых послали в консерваторию, в столицу…
– Я понимаю: забот у вас много, обо всех надо беспокоиться и думать. Адам иногда делится со мной своими планами. И я понимаю: немало в его мыслях интересного и нужного, да только не все ему по силам.
– В этом-то вся и загвоздка. Что можно, делаем в школе, должны делать, будем делать. А некоторых вопросов мы решить не можем. Для этого существуют институты, академии, научные центры… Что касается наших недоразумений, через несколько дней в школе будет общее собрание натуралистов, тогда все и выясним.
После этого Сымон Васильевич рассказал кузнецу про свой заказ и пошел домой.
Адам тоже вышел во двор.
– Навел порядок? – спросил отец.
– Все убрал, тата… А директор ушел? Ничего он не говорил обо мне?
– Особенного ничего. Заказал мне кузнечную работу. Я сделаю ее вчерне, а вы там в своей мастерской все отшлифуете сами. Сказал, правда, что будет общее собрание учеников и родителей, на котором будет обсуждаться план летне-осенних работ в саду и огороде. Если я его правильно понял, они твои предложения принимают, но в то же время – это говорю я – не должно быть никаких недоразумений с учителями… Пусть повеет ветер, поразгонит тучи…
