Текст книги "Кто закажет реквием"

Автор книги: Владимир Моргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Конечно, сейчас, когда границы России открылись, в Европе, где границ практически не существует, можно добраться до любого места и найти любого человека. Поэтому Петцольд и не прятался особенно, только убрался с оживленного перекрестка и все.

Он сам подал в отставку, можно сказать. Вернее, отставка его произошла автоматически. В середине девяносто первого года он просто перестал выходить на связь. Разумеется, для агента это случай небывалый. Его не раскрыли, не перевербовали, он просто оставил привычное занятие. А через несколько месяцев и случилась эта автоматическая отставка. Петцольд даже не стал искать аналогий – что, например, случилось с агентами Австро-Венгрии, когда империя распалась? Что случилось со всеми подданными империи? Их бросили. Пример белочехов, вернувшихся домой через несколько лет, пропутешествовав вокруг земного шара, наводил на размышления.

Конечно, Россия автоматически становилась правопреемницей Союза. Почти во всем, наверняка и в том, что касалось заграничной агентуры. Но Детлеф Петцольд себя вычеркнул, сознательно вычеркнул, о чем и сообщил связному в конце того же девяносто первого, за несколько дней до Беловежского соглашения... Его не тревожили, что вообще-то было явлением ненормальным.

И вот визит этого Вайзеля... Конечно, некоторые агенты использовали свое положение. Способов обогащения, особенно, если существовала «крыша», позволяющая переправлять грузы без таможенного досмотра, как, например, в случае дипломатических отправлений, существовало довольно много, но чтобы заняться откровенным воровством...

Петцольд знал, что из Западной группы войск ворованные автомобили отправляются эшелонами, как имущество армии. Визитер назвал Плауэн и Лейпциг. И в Плауэне, и под Лейпцигом стояли российские части. Угонщики наловчились угонять автомобили даже на туманном Альбионе, переправлять их паромом во Францию, а уже оттуда дорога была известная, накатанная – через Страсбург, Мец, Мюлуз.

Далее автомобили, если они не шли через военных, то попадали в Польшу, где существовали целые предприятия по перебивке номеров, перекрашиванию автомобилей и прочему «камуфляжу».

Петцольд сразу же проверил, существует ли в действительности фирма, указанная в визитной карточке Вайзеля. Затем Петцольд проверил, чем в действительности эта фирма занимается. Выяснялось – продажей автомобилей, в том числе и ворованных.

В таком случае создавшуюся ситуацию можно было назвать типичной ситуацией для психушки. Ему, нелегалу, предлагали торговать крадеными автомобилями! Нет, они там, в России, в самом деле сошли с ума – они всем подряд торгуют, вот уже начали и агентурой приторговывать.

У Петцольда сначала даже возникло желание восстановить связь с Центром и спросить, как получилось, что о нем, «Угрюмом», знает чуть ли не каждый российский мафиозо, промышляющий в Европе. Но связываться с Москвой «Угрюмый» не стал, хотя он мог бы воспользоваться и запасным вариантом, иным каналом.

А вдруг это просто грубая провокация? Вовлечь в криминал, сдать полиции... Но в таком случае проще подбросить германской контрразведке, БНД, данные о нелегале, носящем фамилию Петцольд и работавшем ранее агентом по продаже автомобилей. И не только немцы заинтересовались бы им. Разведки нескольких натовских стран смогли бы предъявить счет Петцольду за ущерб, нанесенный этим странам, они смогли бы поинтересоваться, причастен ли «Угрюмый» к бесследному исчезновению своих агентов.

Нет, вариант с раскрытием нелегала явно не подходит Центру – «Угрюмый» много знает. Проще устранить его физически. Но уж к этому варианту он готов ежедневно и ежечасно. Здесь его устранить труднее, это в большом городе убийце очень легко вынырнуть из толпы и снова бесследно в ней раствориться. А здесь «Угрюмый» знает практически всех в округе, приближение чужака он чувствует на расстоянии...

... И вот теперь эта встреча.

– Допустим, что все это и в самом деле так, как вы сказали – относительно вашего имени и места жительства во Фрайбурге. Но кто же вы на самом деле? – повторил свой вопрос Детлеф Петцольд. – Вы из бывшей «штази»?

– Нет, что вы, – она поспешно замотала головой. – В противном случае у меня были бы крупные неприятности. Ведь после открытия доступа ко всем спискам министерства безопасности ГДР стольких людей уволили с работы и даже отдали под суд...

– Но на кото же вы, в таком случае работаете? Кто вы вообще по национальности?

– Я немка. А работаю... Впрочем, обо мне трудно сказать «работаю», я ведь почти ничего не умею. Да что там «почти» – совсем ничего не умею. Обо мне лучше сказать так – я представляю интересы ваших друзей.

Она смотрела на него широко открытыми темно-голубыми глазами, и весь ее облик настолько соответствовал последним не слишком хитрым фразам, что Петцольд улыбнулся бы, не оправдывай он в любых ситуациях своего прозвища.

– У меня нет друзей, – сказал он. – Во всяком случае, я не знаю об их существовании.

– Но ведь они знают о вашем.

– Очень интересно. В таком случае расскажите мне о них.

– Я их не знаю. То есть, всех не знаю. Это российская внешняя разведка.

– Вы хотите, чтобы я поверил в то, что вас, гражданку ФРГ, завербовала разведка России? Что они, нарушив всю систему разведки, достигли столь выдающихся успехов за такой короткий срок? Нет, девушка, я не настолько наивен.

– Но ведь так и есть на самом деле. Правда, я не знаю, подойдет ли здесь термин «завербовали». Словом, у меня был друг...

– Ладно, оставим пока эти детали. В данном случае меня интересует, что нужно этим... друзьям от меня. А главное – почему именно от меня?

– Они хотят материалы.

– Какие материалы?

– Видеопленку с записью секретного совещания и протоколы этого совещания.

– Очень интересно. Скажите только, о каком совещании идет речь, и я, быть может, начну искать эти вещи – специально ради ваших прекрасных голубых глаз.

– О том, что пленка и протоколы у вас были, знают в Центре.

– Каком центре, Маргарита? О чем вы?

– Вы должны знать, о чем я говорю, – во взгляде женщины были решимость и отчаяние. – И вы должны догадываться, что о вашем знакомстве с видеопленкой знают не только ваши друзья. Из Центра просили передать, что вам угрожает опасность. Меня послал «Густав».

– Какой «Густав»? О чем вы говорите?

– Но ведь вы прекрасно знаете, кто он такой. К несчастью, он исчез. Его... как это называется?.. Эвакуировали, вот.

Любой человек должен был вздрогнуть, услышав это слово. Эвакуировали. Проще говоря, насильно вывезли в Россию. Новые психотропные средства могут сделать из человека послушную куклу, абсолютно лишенную собственной воли, но внешне он будет производить впечатление совершенно нормального.

«Угрюмый» не вздрогнул. Он производил впечатление человека, утомленного прогулкой-пробежкой. Он не упустил вскипевший кофе, приподнял над огнем турку, дождался, пока шапка кипящей пены осядет, и из горлышка турки глянет антрацитово-черная поверхность напитка, потом еще раз опустил турку на огонь, держа ее за длинную ручку, подержал немного и быстро выключил газ.

«Густав» был одним из связных, через которых он выходил на Центр. Нет, здесь решительно ситуация для психушки. Сначала этот Вайзель, явный провокатор. Теперь девица. Либо она играет – в таком случае уж очень она талантливая актриса, даже гениальная, «Угрюмому» практически не приходилось встречать случаев столь правдоподобного перевоплощения – либо...

Либо об «Угрюмом» знает гораздо больше людей, чем нужно. Просто удивительно, как к нему не явились агенты служб безопасности ФРГ и не взяли его под белы руки.

Случай и в самом деле клинический. Боже праведный, да

ведь они там все сошли с ума. Гигантский организм, в котором мозг не просто стал неспособным к нормальным мыслительным процессам, но в силу патологических изменений не может уже контролировать работу жизненно важных органов во всем теле. Вот что происходит сейчас с Россией.

Она сказала: «У меня был друг». Уж не «Густав» ли? Естественно, кто же еще. «Густава» эвакуировали. Может быть, из-за связи с этой Маргаритой, или как там ее зовут на самом деле?

Интересное, мягко говоря, времечко. Не дадут ему тут отсидеться, честное слово, не дадут. Пример распада Австро-Венгрии, пожалуй, неубедителен. Для его случая куда более подходит та же царская Россия, вдруг ставшая социалистической. Целые семьи нелегалов (не революционеров, будь они во все времена неладны, а разведчиков) жили в странах Европы, в той же вот Германии, а с переменой политического климата попали в руки новых властей. Судьбы их разные, но в основном незавидные.

Н-да, незадача у него получается. Он, «Угрюмый», конечно, много чего знает: Но не больше, чем Аркадий Шевченко, Чрезвычайный и Полномочный Представитель СССР в ООН, который еще при Хрущеве деру дал. Уж тот-то во все государственные секреты был посвящен, а все равно не убрали беглеца, хотя Шевченко ни пластическую операцию нe стал делать, ни даже имя менять.

Хотя, может быть, его секрет, «Угрюмого», тянет на половину всех секретов Шевченко – в создавшейся ситуации, когда там, в России, борьба за власть обострилась похлеще, чем два года назад. Несколько экземпляров видеопленки и несколько экземпляров протоколов сейчас могут весить столько же, сколько пакет секретных приложений к пакту Молотова-Риббентропа. Может получиться «бомба».

Нет, пожалуй, на «бомбу» эти материалы уже не потянут, сказал он себе, заканчивая разливать кофе в чашки.

– Вы сказали о друге? – небрежно, словно бы невзначай поинтересовался он. – Это был «Густав»?

Маргарита только молча кивнула, вид ее лучше всяких слов говорил: «Да это был «Густав».

Правильно, ситуация до боли знакомая. «Густав» молодой мужик, примерно его, «Угрюмого», лет. Случается в этом возрасте безоглядно влюбиться, испытывать очень уж большую привязанность. Годы жизни здесь должны бы приучить его к европейской замкнутости, к застегнутости души на все пуговицы. При их роде занятий надо сделаться еще большими европейцами, чем сами европейцы. Домашненького захотелось, рассейского...

Петцольд вдруг поймал себя на том, что последнюю фразу он прокрутил в сознании, «озвучил» ее по-русски. Тоже плохой признак.

– Вы познакомились с «Густавом» давно? – Петцольд спрашивал так, словно речь идет не об общем знакомом, а об особе, которая всем знакома, например, о Вайцзекере или Коле.

– Три года назад.

– Ага, – словно бы про себя отметил Петцольд. – Стена, стало быть, рухнула уже к этому времени.

– Стена к этому не имела никакого отношения. Я жила в ФРГ с восемьдесят седьмого года.

– Пейте кофе, пожалуйста, – напомнил он.

– Спасибо, – она как-то виновато улыбнулась.

– Давайте посмотрим на ситуацию со стороны. «Густава», как вы утверждаете, нет. Следовательно, во-первых, не существует канала для переправки тех вещей, о которых вы упоминали – подчеркиваю, что мы с вами чисто условно предполагаем их существование, как и то, что я ко всему этому имею отношение. А во-вторых, кому это надо – переправка условно существующего материала, если нет «Густава»? Кто в этом заинтересован?

– «Густав» сказал, что в этом заинтересован «Феникс».

– «Феникс»? – переспросил «Угрюмый». – Впервые слышу.

– Но я же не могла ошибиться, – на лице Маргариты появилось выражение отчаяния. – Я не могла ошибиться.

– Очень странно, – произнес Петцольд себе под нос. А про себя подумал, что это и в самом деле странно, ведь «Феникс» ушел в отставку ненамного позже, чем он.

– Что вы сказали?

– Ничего, – Петцольд потряс головой. – Вы все же пейте кофе, остынет. Kaк вы меня нашли?

– «Густав» сказал мне, где вы живете. Я две недели следила за вашим домом. Изучила ваш распорядок дня.

– Две недели?

– Ну, не полных две недели. Я начала следить за вами с понедельника, с прошлого понедельника.

– Угу, – пробормотал он.

Bce-тaки он почувствовал эту слежку. И именно с прошлого понедельника. Заметить не заметил, но почувствовал. Интересно, как же она следила, не обнаружив себя?

5

13 сентября, понедельник

Они выехали из Южнороссийска около девяти утра – впереди «Тойота» Кондратьева, где на заднем сиденье расположился Ненашев, а в «Boлге» были Бирюков и Клюев, который автомобиль вел.

Эту «Волгу», слизав прозвище у Ремарка, Ненашев назвал «призраком шоссе». «Призрак» обошелся приятелям в смешную сумму – две тысячи долларов. Старый знакомый Бирюкова, работавший ныне заместителем директора таксопарка, списал не очень старый, как он уверял, автомобиль. «Не очень старый» означало, наверное, не более десяти лет, потому что справляться о пробеге по счетчику смысла не имело – его перекручивали, наверное, не один раз. Но справедливости ради стоило отметить, что бегал автомобиль еще исправно, ходовая часть была в порядке, ее состояние объяснялось, очевидно, количеством «пузырей», которые водитeли перетаскали автослесарю. Так что ремонт носил характер преимущественно косметический – перетянуть чехлы на сиденьях и спинках в салоне, поставить новые колпаки, нанести защитное покрытие на днище, покрасить корпус и т. п. Цвет у машины остался прежний, темно-серый. Таким образом, «Волга» полностью оправдывала ненашевское прозвище. Подобный цвет еще называют цветом смерти, так как в сумерках он практически неотличим от общего фона.

Сейчас передвигались они достаточно резво, покрыв за три часа почти двести пятьдесят километров. Бирюков с Клюевым не заметили никаких признаков преследования. Было похоже на то, что и до Воронежа провожать Кондратьева не имело особого смысла.

Но вот они проехали мост через Калитву – «Тойота» впереди, «Волга» метрах в двухстах за нею, и машину, за рулем которой сидел Клюев, остановил гаишник. Нормальный, можно сказать, гаишник, в меру молодой, в меру красномордый, как и все его коллеги высокомерный и изображающий крайнюю степень беспристрастности и неподкупности.

Он поднял жезл и махнул им, указывая на обочину. Клюев подчинился, гаишник с погонами старшего лейтенанта, при бляхе, кобуре – представился. Фамилия Васильев ничего не говорила путешественникам.

Старлей отошел, еще раз рассматривая номер машины, потом покачал головой.

– Да-а... – неопределенно произнес он.

Реплика эта, в силу своей ложной многозначительности, заставляла водителя транспортного средства мгновенно прикинуть, во сколько тысяч рублей выльется дальнейшее общение со стражем безопасности движения.

Клюев тоже прикинул, но его не устраивало применение к данной ситуации поговорки «время-деньги», то есть, он не хотел обменивать очень нужное сейчас время – «Тойота» уже скрылась за небольшим взгорочком – на деньги, которые в принципе, никогда не бывают лишними.

«Ну, мудак, рожай, – мысленно поторопил он гаишника. —Скажи, что за дорогой ведется скрытое наблюдение, или что с вертолета засекли, как «Волга» зачесала по трассе сто пятьдесят в час на участке с ограничением скорости. Резина новехонькая, масло не каплет, номера не забрызганы. Соображай наконец, мудовище, к чему ты сможешь пристебаться.»

– Что же это вы так? – озабоченность, тревога – если не за все человечество, то уж за ту часть, которая перемещается, используя двигатели внутреннего сгорания – читается не челе старшего лейтенанта. – Скрываетесь с места происшествия.

– Не понял, – очень спокойно сказал Клюев. – Что за происшествие?

– Дорожно-транспортное, в каком же вы еще могли участвовать. Сразу за Миллерово. Серая «Волга», ваш номер. Все совпадает. Мне по связи передали.

– Мы не видели никаких ДТП, – сказал Клюев, – тем более, сразу за Миллерово.

– Что же, выходит, я с вами в игры играю? – донельзя официальным тоном спросил старлей.

От будки, облицованной белой блестящей плиткой, к ним неторопливо направлялся еще один гаишник, с погонами старшины. И машинешка, синяя служебная «Волга» под будкой притаилась, словно давая понять – бегать от нас бессмысленно.

«Вот козлы, – тоскливо подумал Клюев, – надолго, кажется, тормознули, надо же такому случиться.»

– Чевой-то наши конвойные поотстали, – Ненашев в очередной раз оглянулся. – Кажется, на посту ГАИ их тормознули. Может быть, и мы остановимся? Пора бы уже передохнуть. Однако странно, – он показал рукой вперед, – километра три как от одного поста отъехали, а они опять стоят.

«Они» —это, естественно, гаишники. Только группа показалась Ненашеву странной – какие-то немилицейские прически, чего-то недостает в экипировке, «Мерседес» в сторонке. Конечно, кое-где милиция получает и «Мерсы». Но чтобы здесь, на периферийном участке пусть и важной трассы...

На то, чтобы сообразить: останавливаться ни в коем случае нельзя, у Ненашева ушло секунд пять-шесть, за это время их автомобиль, сбавляя ход, проехал пятьдесят-семьдесят метров, отделяющие его первоначально от группы из трех человек, один из которых поднял полосатый жезл, и сбавил скорость почти до нуля. Группа поплыла мимо, человек с жезлом рысцой подался за останавливающейся машиной – гаишник никогда такого себе не позволил бы.

– Рвите с места! – крикнул Ненашев. – По газам! Это не милиция!

Жена Кондратьева испуганно оглянулась – для того, чтобы посмотреть на Ненашева, но не на преследователей, а они теперь бежали все трое. Первый уже протянул руку к дверце.

– Заблокируйте двери! – приказал Ненашев.

Но, похоже, до Кондратьева чуть раньше дошло, что ситуация, мягко говоря, не совсем обычная. Двигатель приглушенно взрыкнул, и человек в форме цвета маренго стал быстро отходить назад, уменьшаться.

Ненашев оглянулся – лже-менты (теперь он на сто процентов был уверен в том, что к милиции они имеют разве что отдаленное отношение) бежали к своему «Мерседесу».

Надо было принимать решение. На трассе достаточно много машин, сейчас полдень, но этим типам наверняка наплевать на все. То ли с трассы в канаву сковырнут на скорости сто километров в час, то ли... Водитель из Кондратьева по большому счету никакой, финиш будет плачевным.

– Разворачивайтесь! – приказал Ненашев.

Кондратьев не заставил приказывать дважды, повернул, проскочил через разделительную бровку, успел въехать в ряд до того, как налетел огромный, словно танк, «Линкольн».

Находившиеся в «Мерседесе» слишком поздно заметили маневр беглецов, но отреагировали так, как и предполагал Ненашев: в стекле сбоку и в стекле сзади появилось несколько отверстий, от которых разошлись лучами трещины. Перед тем, как упасть на сиденье, Ненашев успел крикнуть:

– Пригнитесь!

На счастье жены Кондратьева, пули прошли в каком-то десятке сантиметров от ее затылка. Только секунд через пять она то ли прислушалась к команде Ненашева, то ли сползла на сиденье, «отключившись» со страха на какое-то время. У этой женщины была явно заторможенная реакция. Ненашев подумал о том, что Кондратьев поступил в высшей степени неосмотрительно и неразумно, взяв с собой жену – такие люди, как она, просто притягивают к себе всякого рода несчастья.

Но больше по ним не стреляли. «Тойота» взлетела на небольшой взгорочек, и сразу стал виден мост, строение поста ГАИ, поселок с левой стороны, серая «Волга» на обочине. Бирюков расхаживал около нее взад и вперед.

– Ага, – сказал Ненашев, – чуяло мое сердце.

Клюев, находившийся в будке ГАИ, увидел «Форд», которой стал спускаться с возвышения.

– Xopoшо, начальник, – сказал он старшему лейтенанту. – Вон возвращаются наши попутчики. Мы сейчас вместе вернемся под Миллерово и осмотрим, какое ДТП там зафиксировано.

– Вы тут будете командовать? – Клюев почувствовал, что за официальным тоном старлея сейчас не стоит ничего, кроме неуверенности.

– Ты хотя бы тридцать раз от пола отожмешься, сынок? – резко приблизив губы к уху гаишника, спросил Клюев.

И в этой ситуации, которую наставления и инструкции называют внештатной, старший лейтенант растерялся. Именно сегодня утром он добросовестно попытался отжаться двадцать пять раз. Не получилось, уже на двадцать третьем разе руки его не смогли разогнуться. Конечно, когда он только начинал служить в ГАИ и не принимал, как теперь, от трехсот до восьмисот грамм водки в день, он мог отжаться и сорок раз. В последнее время он убеждал себя в том, что отжимания от пола – далеко не самая важная вещь в жизни. Ведь он очень неплохо зарабатывал, особенно сейчас, когда появилось столько богатых людей, готовых заплатить две или даже четыре его месячных зарплаты за то, чтобы не потерять на посту ГАИ лишних десяти минут, не говоря уже о водительских правах.

Но сейчас старший лейтенант на несколько секунд, может быть, даже на целых полминуты выпал из привычной среды обитания, тем более, что находился он в помещении один на один с Клюевым, старшина сейчас был рядом с задержанной «Волгой». Конечно, водители, особенно молодые богачи, вели себя очень уверенно, раскованно, но их поведение укладывалось во вполне определенную схему: в восьми случаях из десяти ему говорили с вполне различимым оттенком превосходства в голосе: «Командир, я очень спешу» и сразу же совали деньги. В остальных двух случаях деньги тоже предлагались, но с соблюдением несколько иного ритуала.

А вот про то, сколько он отжимается от пола, его никто не догадался спросить. Конечно, для своих двадцати восьми лет он уже несколько полноват, добрых полпуда прибавил в весе за последнее время, но даже его непосредственное начальство не обращало внимание на этот факт.

– Значит, нет,– именно так, то есть, вообще-то правильно, истолковал его замешательство Клюев. – А у нас в рядовые не брали тех, кто семьдесят раз не мог отжаться.

– Где это у вас? – машинально спросил словно бы находящийся в состоянии транса старлей.

– В спецназе, сынок, – все так же, почти шепотом, произнес Клюев. – Кто приказал нас остановить?

– А чего это я должен перед вами отчитываться? – старший лейтенант на какое-то время вырвался из-под влияния этого то ли гипноза, то ли шантажа.

– Перед инспекцией по личному составу все отчитываются, – многозначительно произнес Клюев.

Старлей почувствовал себя окончательно сбитым с панталыку. Ему русским языком (иным надо сказать, он никогда и не владел – нельзя же считать два-три десятка английских слов, удержавшихся в его памяти со времен средней школы, знанием иностранного языка) приказало по телефону его же начальство: надо обязательно задержать серую «Волгу» с номером тридцать пять-сорок два. Но этот тип, по виду явно не похожий на «лоха», фраера, предъявивший вместе с правами удостоверение агента частного сыскного предприятия, задает весьма странные вопросы. Насчет частного агентства никакой оперативной установки не было.

– Так вот, – продолжал Клюев, – сейчас мы вернемся в Миллерово...

В это время в будочку влетел Ненашев и выдохнул:

– Нас обстреляли. Примерно в трех километрах по трассе отсюда нас попытались остановить переодетые в милицейскую форму преступники. Как расценивать ваше поведение, старший лейтенант? С нами иностранный гражданин, а вы специально задерживаете его сопровождение за несколько минут до того, как на него нападут. Вы заинтересованы в международном скандале?

Ни в чем подобном старший лейтенант не был заинтересован, но он почувствовал, что его, кажется, здорово подставили.

* * *

Понедельник, 13 сентября.

Южнороссийск.

Поляков уже засыпал, когда раздалось курлыканье телефона. Протянув руку, Поляков нащупал трубку, подтянул ее к уху.

– Здравствуй, Володя, – пророкотал сочный мужской голос. – Спишь уже?

– Собираюсь, – ответил Поляков, сразу узнав говорившего. – Здравствуй, Владимир Филимонович. У нас все в порядке. Тебе подарочек показывали уже?

– Показывали. Он оказался слишком даже хорош, ты меня понимаешь?

– Понимаю, я рад, что это так.

– А вот зря ты радуешься. Тот, кто этот подарок для нас с тобой готовил, твой бывший подчиненный, он оказался слишком умным и осведомленным. Просто удивительно осведомленным для Южнороссийска. Надо бы его как следует отблагодарить. Зря ты не позвонил Ивану Васильевичу выразить ему самую горячую признательность, – собеседник коротко хохотнул, но смешок этот происходил явно не из-за веселья или удовлетворения говорившего создавшейся ситуацией.

– Ну, мы сами тут благодарность выражаем, – ответил Поляков и понял, что сон, которому он хотел уж было отдаться со всем удовольствием гедониста, пропал окончательно.

– Но ему-то, твоему подчиненному бывшему, выразили? Разберитесь срочно, – голос Владимира Филимоновича звучал так, словно он сидел сейчас в торце длинного стола и строго выговаривал одному из подчиненных.

– Разберемся, уже разбираемся, – поспешно заверил его Поляков. – У нас все на подходе, как говорится.

– А у тебя все получится? Помощь не нужна?

– Нет-нет, что ты. У тебя и других забот выше горла. Должны же и мы здесь, в провинции, что-то делать.

– Ну, смотри. Желательно, конечно, со всем этим поскорее разобраться. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответил Поляков, понимая, что у могущественного собеседника ночь не будет спокойной.

Он тут же включил лампу на прикроватном столике и набрал номер на кнопочках, размещенных на трубке-аппарате.

– Привет, Брус, – коротко бросил Поляков, едва услышав голос, который запоминался сразу – молодой, с металлическими нотками и в то же время какой-то подлаивающий. – Нами недовольны, Брус. Да и у меня, честно говоря, ваша работа восторга не вызывает.

– Неужели?

– А ты сам подумай – из трех намечаемых целей ты достал только одну. А уж последнюю упустил – там вообще не фиг делать было.

– Ну, про последнюю сначала речи вроде бы и не было – так, одни понты.

– Ладно, хер с ним, с последним. Надо срочно найти второго. Работа аккордно-премиальная, понял?

– Как же не понять. Мы его уже ищем.

– Все, отбой.

Поляков бросил трубку, поднялся из постели, накинул на плечи халат, закурил, щелкнув серебряной зажигалкой.

Недооценил он Горецкого. Не думал, что из него такой серьезный враг получится. Ему всегда казалось, что Горецкий из тех, кто рожден работать на других – пусть и за очень приличную плату, но быть в обслуге. А он, оказывается, может бросить вызов.

* * *

Славка Брусов родился аккурат той самой осенью, когда в далеком-далеком Мехико американец Боб Бимон прыгнул в длину на восемь девяносто. Обитателям того района, где жили родители Брусова, да и самим родителям тоже, откровенно говоря, было начхать на Бимона и на Америку. Потому как догнать и перегнать последнюю явно не получалось, а вокруг царили сплошные бардак и лабуда, как чуть позже сказал бард, которого родители Брусова, впрочем. не знали.

Район, где родился Брусов, размещался на окраине. Такие районы обычно называют Собачевками, Нахаловками, Грабежихами – особо широко фантазия простого люда не распространяется. Этот район Южнороссийска назывался Хапстроем, то есть, словосочетание образовалось из двух глаголов: «хапать» и «строить».

В следующем году американцы опять отличились: трое из них побывали на Луне. Двое даже по поверхности потопали, а третий повисел в аппарате чуть повыше. Южнороссийск ответил Америке, в частности, тем, что снес Хапстрой на своей территории. Родители Вячеслава Брусова с годовалым младенцем переехали в двухкомнатную квартиру в другой район, нравы и обычаи которого не очень-то отличались от привычек и этики Хапстроя. Это позже, когда зарежут почти всех «священных коров», осмелевшие журналисты прилепят подобным районам несмываемое, как чернильное клеймо номерка из вытрезвителя, определение «гетто». А тогда никто и помыслить не мог, что микрорайон Южный, входящий в состав района с городским названием Советский, может по мерзопакостности сравниться с каким-нибудь их Южным Бронксом или Гарлемом.

Вячеслав Брусов родился в такой стране, в таком городе, таком районе и такой семье, что, по всем раскладкам, не мог мечтать вырваться из круга аутсайдеров. Для школьных учителей он явился не просто неизбежным злом, он был квинтэссенцией зла. Циничный хулиган, второгодник, притеснитель младших учеников и своих сверстников, куривший с третьего класса и употреблявший спиртные напитки более или менее регулярно с пятого, Брусов абсолютно вписывался в категорию подростков, о которых говорят, что по ним тюрьма плачет. Тюрьма никуда не делась, в шестнадцать Славка Брусов сел.

Дело-то, в общем, обычное – вместе со старшими избил и ограбил мужика. Эти подвыпившие мужики словно для того и существуют, чтобы им били морду, ломали ребра, отнимали получку, снимали одежду и часы.

В то время Славка уже имел «кликуху». Его звали Брусом. Вообще-то кличка подходила к его внешности. Славку можно было бы назвать Оглоблей, Дрыном, Бревном, но опять-таки фантазия приблатненных отличается просто патологической приземленностью и рождает клички, либо прямо восходящие к имени и фамилии, либо отмечающие уж слишком бросающийся в глаза недостаток (сколько существует Косых), либо смахивающие на слова из «фени» – типа Дыда, Хока, Тасана и т. п.

А Славка, значит, был Брусом. Рослый, крупнокостный, с красноватым, словно при повышенной температуре, лицом, он производил впечатление малого туповатого, но в принципе незаурядного, из которого при определенной раскладке мог получиться какой-нибудь Васька Буслай.

В судье и народных заседателях, очевидно, жива была генная память народа, слагающего песни о гнуснейших и кровожаднейших бандитах Разине и Пугачеве. Поэтому они дали Вячеславу Брусову удивительно малый срок – полтора года лишения свободы.

«Откинувшись», то есть, освободившись из мест, где постоянно ходят строем и поспешно снимают шапку, завидев кого-то из администрации лагеря, Брус здорово поумнел – разумеется, в своей системе морально-ценностных координат.

Он увидел, что на дворе хорошая погода, что новые песни придумала жизнь, что глупо самому возиться с фраерами, отнимая у них последние гроши. Он ударился в занятия бодибилдингом, бросил курить, а из горячительных напитков стал потреблять только коньяк – благо доходы позволяли.

Всего за один год Брус сделался признанным лидером среди так называемых «трудных» подростков и несовершеннолетних правонарушителей. Он бросал в бой отряды юных хулиганов, вооруженных кастетами, нунчаками, цепями от бензопил, обрезками арматуры, отряды, насчитывающие до сотни бойцов. Он подчинял территории и «живую силу», заставлял то и другое работать на себя.

Так и не окончивший среднюю школу Буслай-Разин-Брус неплохо ладил с представителями власти – он ни разу не вошел в достаточно крупный конфликт с милицией и сумел – нет, термин «отвертеться» или совсем уж пошлое «избежать призыва» здесь явно не подходит – прийти к обоюдному соглашению с чинами из военного комиссариата.

Миром правили цинизм, насилие и корысть. Варенников и Громов еще не вывели «ограниченный контингент» из далекого Афгана, ставшего воистину звездным часом не только для вертолетчиков, десантников, спецназовцев и «соловья Генштаба», советского Редьярда Киплинга – писателя Проханова. Афган пролил золотой дождь на работников глубокого тыла – служащих военкоматов. Существовали довольно четкие таксы за отсрочку от призыва, за зачисление призывника в «команду», которая имела следствием службу в непосредственной близости от дома или в благополучном гарнизоне с мягким климатом Прибалтики либо Среднерусской возвышенности.