Текст книги "Кто закажет реквием"

Автор книги: Владимир Моргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Ага. Но в таком случае вы домом ошиблись. Этот – одиннадцатый. А вам какой нужен?

– Десятый, – теперь уже в голосе молодого человека слышалась некоторая неуверенность.

– Конечно, конечно! А если бы я сказал, что это дом номер десять, ты бы заявил, что вам нужен одиннадцатый. Или девятый. Вот что, парни, валите отсюда без лишнего шухера и шефу своему передайте, что не такой уж он «крутой», как сам о себе думает.

– Какому шефу? О чем вы? – десять против одного, что этот сукин сын недоумение разыгрывает, хотя разыгрывает неплохо.

– Да валите же! Сколько можно просить?

Молодой человек пожал плечами, повернулся, не спеша пошел к лестнице. То же самое проделал и его безмолвный партнер.

«... Почему Кретова пригласил? Потому что знаю его. Раньше дела всякие с ним имел общие. У него сейчас контора солидная, патентов всяких куча, связи старые остались. Связи – огромное дело. Без связей ты дерьмо, а со связями – человек.»

Бессвязное бормотание, потом повисла пауза. Зазвучал голос Клюева: «– Значит, ты пригласил Кретова, и он взялся за это дело – выслеживать легавых, девку выкрасть, Шабалову завалить?»

«– Не-а, – Брус зашелся тихим радостным смехом, – он сначала вообще не хотел мне помогать. Для него Колдун – пустой звук, хотя тот и «авторитет». Колдун – мой кореш. Я «бабки» Кретову предложил неплохие. Только ведь у него самого «бабок», что дерьма. Но дня через два он чуть ли не задаром вдруг захотел сам все сделать, сказал, что я вообще отвалить могу. В чем дело, говорю? А он начал мне что-то там травить про интерес профессиональный, про пятое-десятое. Но я же Сашку Кретова знаю, это такой змей, он выгоду нюхом чует под землей метра на три. Я думаю, положил он глаз на лопатник, на карман, то есть, того фраера закордонного? Мне Колдун за фраером наказал смотреть, чтобы с ним, значит, все в ажуре было и с девкой его тоже...»

Бирюков выключил магнитофон.

– Как тебе такое предположение – относительно того, что Кретов на «лопатник» Проусова глаз положил? – спросил он.

– Чушь собачья, конечно, – пожал плечами Клюев. – Брус ведь сам же говорил, что у Кретова «бабок» как дерьма. Впрочем, Брус жлобяра и представления у него обо всем самые что ни на есть жлобовские. Но то, что Кретов на порядок побогаче Проусова будет, факт почти несомненный. Нет, Проусов привлек Кретова чем-то иным...

– Скорее всего чем-то, с чем Проусов был связан или чего касался, – задумчиво произнес Бирюков. – Теперь нам однозначно известно, что Шабалова была ликвидирована исключительно по инициативе Кретова, Брус же занимался похищением Кристины, подменой, претворяя в жизнь сценарий Проусова.

– Может быть, стоит расспросить об этом самого Проусова? – предложил Клюев.

– А как ты его теперь достанешь, Проусова? Он ведь укатил, улетел, точнее, в свою благополучную альпийскую республику.

– ... В которой и у нас свои люди имеются.

8

– Здравствуйте, – этого человека Ян Проусов видел в первый раз в жизни, но то, что тот поздоровался с ним по-русски, его насторожило.

– Добрый день, – сдержанно ответил он.

– Меня зовут Станислав Кондратьев, – сказал гость и как-то виновато улыбнулся. – Я живу сейчас в Зальцбурге, в Вене проездом, а вообще когда-то был гражданином СССР. Вот ведь как получается, Ян, в России у нас с вами есть общие знакомые... Один из них – его фамилия Бирюков – знаком с вами, правда, только заочно.

– Я ему чем-то обязан? – еще больше насторожился Ян. После того, как во время последнего визита в Россию на него сначала напал неизвестный тип, а потом его же арестовали люди из МБ, Проусов ко многим вещам, связанным с этой страной, относился подозрительно.

– Нет, – поспешно ответил Кондратьев. – Это как раз он и просил передать. «Никто никому ничего не должен», – буквально так сказал. Но он хотел бы узнать у вас кое-что. Ваш бывший учитель Павел Штястны, жену и дочь которогo в сорок восьмом году выслали в Советский Союз, в Казахстан, разыскал только дочь – когда она уже была взрослой замужней женщиной. Возможно, Штястны говорил вам, какую фамилию носила в то время в Казахстане его дочь? Она оставила свою или взяла фамилию мужа?

– Зачем это вам? Зачем это ему? – вопросом на вопрос ответил Проусов.

– Я могу определенно ответить только на первую часть вопроса. Этот человек в свое время оказал мне услугу, которую трудно переоценить. А относительно того, зачем это надо ему – он сказал буквально следующее: «Проусов должен знать, зачем мне это надо».

– Да? – удивился Проусов. – Именно так и сказал?

– Именно так.

– Ладно, получается так, что я тоже кое-чем обязан этому вашему Бирюкову. Долги надо отдавать. Даже умершим... Вы, наверное, не совсем понимаете, о чем я сейчас говорю. Штястны верил в меня как в своего ученика, он предрекал мне будущее крупного ученого, а я занялся сочинительством, потому что это занятие более эмоциональное, волнительное и денежное. Возможно, я уже тогда предчувствовал, что изменю науке, а, следовательно, и Штястны – поэтому как бы заранее отдал долг, удочерив его внучку сразу же после его смерти.

Пересечь государственную границу Казахстана оказалось делом ненамного более сложным, чем выбраться в соседнюю российскую область.

И рубли российские, и язык русский – все здесь было в ходу, все принималось, все обменивалось.

В Усть-Каменогорск Бирюков попал уже к вечеру. Погода здесь была хуже, чем в Южнороссийске, хотя, как Бирюков определил по карте, находился он ненамного северней. Да, здесь уже дышал континент, здесь была Сибирь. К ночи стало совсем по-зимнему холодно, с Иртыша дул сильный ветер, а на лужах даже схватился тонкий ледок.

В квартиру номер семь дома с таким номером по улице, сохранившей свое революционное название, несмотря на обретение Казахстаном независимости, Бирюкова долго не хотели впускать. То ли хозяйка принимала его за «домушника», то ли наоборот, за представителя правоохранительных органов. Судя по бутылям на кухне и странноватому запаху, оттуда исходившему, там либо варилось какое-то хитрое наркотическое зелье, то ли гнали самогон даже не из табуретки, а из старой овчины.

Хозяйка, русская женщина лет шестидесяти, представившаяся просто Сафроновной, жила здесь с самого начала освоения целины, с пятьдесят четвертого года, а происхождение свое вела из Рязанской области, о чем она и поведала Бирюкову сразу, как бы предложив ему изложить в ответ свою краткую автобиографию.

Бирюков автобиографию изложил, соврав, правда, что в настоящее время он занят коммерцией и приехал сюда договариваться насчет поставки разных сельскохозяйственных продуктов из теплых краев.

Бывших своих соседей, Прокофьевых, Сафроновна на удивление хорошо помнила, хотя с тех пор, как их не стало, прошло уже восемнадцать лет.

– Стало быть, вы им родственником приходитесь? – в очередной раз уточнила она, хотя, похоже, и определила окончательно, что Бирюков к милиции никакого отношения не имеет и квартиру ее тоже грабить не собирается.

– Да, можно сказать, родственником. Не очень, правда, близким, – если бы он сказал, что приходится Прокофьевым зятем, то Сафроновна, скорее всего, просто не поняла бы его.

– А сами, значит, из Южнороссийска?

– Да-да, именно оттуда, – терпеливо продолжал отвечать Бирюков, надеясь на то, что если бы он был из Казахстана или из достаточно близко расположенного Новосибирска, например, то не представлял бы для хозяйки такого интереса – в первую очередь как потенциальный слушатель.

И он не ошибся – одиноко живущая Сафроновна обрадовалась, что появились свободные уши. Сначала Бирюков был ознакомлен с историей освоения целины, потом ему была прочитана краткая четвертьчасовая лекция по истории экологического движения «Семипалатинск-Невада». Был упомянут даже Олжас Сулейменов, как один из зачинателей этого движения. Сафроновна явно не относилась к любителям поэзии, она наверняка даже из любопытства не прочла ни одного стихотворения Сулейменова, когда узнала, что этот общественный деятель раньше был широко известен как поэт.

– Вот так мы тут и живем, как на пороховой бочке, – резюмировала она, явно довольная тем, что на склоне лет обнаружилось нечто интересное и в ее жизни, а еще больше тем, что, несмотря на такую жизнь, она сохранила здоровье и силы, чего никак не скажешь о других.

– Да, – продолжала эта крупнокостная широколицая женщина, – у Прокофьевых вот тоже – первая дочка нормальной получилась, со здоровьем, значит, все в порядке у нее было. А уж когда они двойню завели – ну, поздновато, может, завели, Власте-то, покойнице, тогда уже почти тридцать пять годочков было – то одна из близняшек чуть было не померла вскоре после рождения. Это уж мы сейчас все грамотные стали, понимаем, откуда все беды – от атома, будь он неладен, да еще от космоса – а тогда... Но Прокофьев, он и тогда в этом отношении подкованным был, «голоса» потому что слушал – по радио, я имею в виду. Вот когда у него дочка стала хворать, он, значит, вроде как компенсации у государства стал добиваться. В Москву писал даже насчет этого Семипалатинского полигона. Ну, времена, сами понимаете, не в пример нынешним были. Госбезопасность, – она с удовольствием произнесла это слово, – им, покойником, и занялась. Меня, как соседку, они тоже к себе не один раз вызывали. Для беседы.

– И о чем они с вами беседовали? – спросил Бирюков, очень правильно оценивший значение паузы, сделанной Сафроновной после объявления о том, что она удостоилась такой высокой чести.

– Так ведь все о них же, о Прокофьевых. У них к тому времени связь с заграницей еще обнаружилась.

Все правильно, Павлу Штястны именно тогда удалось их разыскать.

– Да, я слыхал об этом, – кивнул Бирюков, – в Чехословакии у них кто-то обнаружился.

– Вот именно, – с удовольствием произнесла Сафроновна. – Нехорошо совсем получалось – чехи-то эти совсем недавно вроде как отделиться от нас хотели, а тут еще к нам влезают в такое место, где объекты разные. Прокофьев вообще хотел тогда дочку свою за рубеж вывезти, на лечение. Но опять же – времена какие были, а? Это сейчас катаются туда-сюда, кто в Германии, кто в Америке лечится, а тогда – ни-ни!

Бирюков подумал, как бы половчее разузнать у Сафроновны о том, каким образом ей стало известно про намерение Виктора Прокофьева вывезти Галину на лечение за рубеж, но потом решил, что это значения не имеет. Важен был результат – Прокофьев пошел против Системы. Сам Бирюков не помнил, насколько часто лет двадцать назад упоминался в «голосах» Семипалатинск, велик ли был вокруг него шум. Скорее всего, что шума большого не было – тема не созрела еще.

– И не получилось у него, значит, дочку за границу отправить, – вроде бы равнодушно констатировал Бирюков.

– Не получилось. Но родственник их, чех, отец Власты, сюда приезжал. Недолго, правда, пробыл.

«Да, да, – подумалось Бирюкову, – и то ведь почти чудо – визы тогда далеко не всем открывали, а тут, в этих местах, небось и режим существовал какой-то особый. И Штястны наверняка стал интересоваться судьбой своей жены, матери Власты, и про причины болезни внучки стал расспрашивать. А Прокофьевы все и рассказали... Возможно, и не близостью полигона заболевание Галины было вызвано, но ведь человек всегда думает, что если найдена причина, то гораздо легче устранить последствия. Тем более, в тех случаях, когда речь идет о жизни и здоровье самого близкого человека.

А в том, что о каждом шаге Штястны здесь КГБ было известно, сомневаться не приходится. Если даже по официальной статистике в начале пятидесятых годов каждый четвертый или каждый пятый гражданин Страны Советов являлся сексотом, то бишь, штатным стукачом, то к началу семидесятых положение вряд ли сильно изменилось. Да и Сафроновна эта стучала, небось.»

– ... Да, – голос женщины вывел Бирюкова из раздумья, – привез этот чех висюльку такую золотую на цепочке. Большая штучка...

– Кулон, – сказал Бирюков.

– Что?

– Кулоном, говорю, эта вещь называется.

– Ну да, – слегка удивленно произнесла женщина. – Это у них, как это называется, фамильная драгоценность была. Когда Власту с матерью, значит, вывозили оттуда, так мать ее не взяла. А этот чех, отец Власты, драгоценность дочке и привез через столько лет. Только и у нее она не задержалась.

– Почему же не задержалась ?

– А пропала куда-то. Власта ее всегда носила, а как хоронили, так без нее была. Хотя ее и не узнать было – так, запеленатая в гробу лежала, лицо наполовину открытое. Катастрофа страшная, вы же знаете...

– Про катастрофу я знаю.

Старичок хомячка напоминает: щечки полненькие, отвисшие – но не от старческой дряблости отвисли, а от переполненности, от сытости многолетней. И цветом щечки розовенькие, не восковые, как обычно у стариков это бывает. Весь округлый старичок, мягкостью линий и в самом деле зверушку безобидную да ласковую напоминает, вот только глазки его – не просто злые, а бешено-злые – впечатлению о зверушке не дали сложиться.

– Олег Александрович, – Бирюков старался игнорировать взгляды-уколы, – я обещаю вам, что не дам этому делу хода...

– Какому делу? Вы меня просто шантажируете, – залепетал старичок-хомячок, захлебываясь собственной слюной и плохо справляясь с собственными губами и языком.

– Нам удалось установить, что именно вы обнажались у детского сада « Дюймовочка». Родители одной девочки обратились в наше частное сыскное учреждение, попросив разыскать пожилого человека, пристававшего к детям с гнусными предложениями. При желании – нашем желании – вас могут опознать две воспитательницы из этого садика и еще несколько девочек. Вы понимаете, что это может означать для вас?

Бирюков блефовал процентов на сорок, а может, и на все шестьдесят, но цели он достиг.

– Чего вы от меня хотите? – руки у старичка-хомячка тряслись.

– Вот это уже другой разговор. Я хочу, чтобы вы вспомнили события восемнадцатилетней давности. Вы тогда были в звании подполковника и допрашивали студентку третьего курса университета Викторию Прокофьеву. Она не местной была, из Казахстана. Вспоминайте, у нее дед отыскался из Чехословакии, а родители ее тоже были «под колпаком» у вашей организации. Вспомнили?

– Да, – кивнул старичок.

– Тогда расскажите все поподробнее, Олег Александрович.

– А какие могут быть подробности? – старичок, похоже, восстановил в памяти не только события, но и весь свой прежний образ, манеру держаться, свои ощущения от власти. – Она написала под мою диктовку заявление о том, что отказывается от намерения выехать из СССР.

– Но ведь ее родители вроде бы как раз тогда готовились сделать именно это. Написав такое заявление, она, по существу, отказывалась от своих родителей. Вы, конечно, пригрозили девушке отчислением из университета, «волчьим билетом» и прочими вещами из арсенала вашей карательной машины?

– Да, – опять злой взгляд, но теперь в нем твердость чувствовалась. – Она столько лет в университете училась, ее государство содержало, а тут возьми, да эти деньги, что на нее были потрачены, псу под хвост и засунь.

– Почему же псу под хвост? – невесело улыбнулся Бирюков. – Чехословакия все-таки в соцлагере была, в Варшавский договор входила...

– Чушь все это, – старичок махнул пухлой короткой лапкой. – Входили они все... Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит, так и они норовили под крылышко к Западу рвануть.

Бирюков вовремя остановил начинающееся проявление банального маразма.

– Ладно, Олег Александрович, оставим это. Вам, конечно, было известно, что вскоре после этого допроса родители Виктории Прокофьевой погибли там, в Усть-Каменогорске. Причем погибли при довольно загадочных обстоятельствах – у них вроде бы заглох мотор автомобиля на железнодорожном переезде. Они ведь могли бы выскочить из машины. Это была ликвидация, не так ли?

– Не знаю.

– Олег Александрович, вы лжете. У вас был друг-чекист из Усть-Каменогорска, помоложе вас. Когда он вышел на пенсию, то перебрался сюда, в Южнороссийск, поближе к фруктам и черной икре. Неужели же он по пьянке ни разу не похвалился вам своими подвигами и подвигами своих усть-каменогорских коллег? Чевычалов его фамилия. Он умер от инфаркта в прошлом году. Ему ведь теперь все равно уже. Ну, Олег Александрович, были подвиги?

– Ну были, были! – неожиданно тонким голоском взвизгнул старичок-хомячок.

Стальной якорек прочно уцепился за край бетонного блока, капроновая веревка, белея в темноте, ушла вниз.

– Не дрейфь, Николаич, – Клюев в черной маске с узкой прорезью для глаз выглядел устрашающе. Бирюков подумал о том, какое ощущение будет испытывать незнакомый человек, увидев его. Конечно, он и сам выглядел так же. – Не дрейфь, – повторил Клюев – Нам с тобой не в первый раз таким спортом заниматься приходится. Правда, на сей раз мы имеем застекленную лоджию, зато она очень близко от верха, на восьмом этаже.

Понятие низа Клюев, похоже, игнорировал. Он первым скользнул вниз по веревке, слегка притормаживая скорость спуска карабином. На уровне «удобного» восьмого этажа он завис, вытащил из небольшого рюкзачка пластырь, стеклорез. Пластырь разместился на стекле, потом Клюев, опираясь одной ногой о край ограждения лоджии, прочертил стеклорезом по стеклу большой овал. Легкое постукивание, негромкий треск – и кусок стекла вместе с пластырем был извлечен и полетел вниз, на разбитые внизу у дома огородики и клумбы с пожухшими стеблями растений.

Бирюков увидел, как окно лоджии распахнулось, и темная тень – Клюев – исчезла из вида.

Через пару секунд последовало легкое подрагивание веревки – знак того, что и Бирюков может спускаться.

В темноте совсем не чувствуется высота, что бы там ни говорили об особых свойствах вестибулярного аппарата. На лоджию Бирюков спустился совсем уверенно, без всякой дрожи в конечностях и без замирания внутри.

Клюев уже повторял операцию удаления стекла на окне, выходящем из квартиры на лоджию.

Удивительно, до чего крепким оказался сон у хозяев квартиры. Только когда Клюев уже открывал дверь, с постели вскочил мужчина. Он метнулся к столику, но Клюев сильным ударом ноги в живот отбросил его обратно на кровать.

Бирюков быстро пробежал через спальню, щелкнул выключателем у двери.

Крик ужаса замер на устах черноволосой женщины, откинувшейся на деревянную спинку кровати. Невестка умершего Чевычалова, жена его сына – Бирюков видел ее фотографию и раньше наблюдал за ней издали. Приятно сознавать, что ты, рискуя грохнуться более чем с двадцатиметровой высоты, попал хотя бы в нужную квартиру.

– Так, дамы и господа, – глухо произнес Бирюков. – Нас интересуют только золото, камешки и доллары. Будете вести себя тихо, останетесь живыми и невредимыми.

Последнее условие, пожалуй, уже не было выполнено – Чевычалов до сих пор лежал скорчившись, с побледневшим лицом. Очевидно, Клюев здорово «угостил» его по печени.

Долларов они не нашли, зато здесь же, в спальне, на подставке зеркала, сразу бросился в глаза массивный золотой кулон. На кулоне виднелась четко выгравированная надпись, латинская литера Р, перевитая с О. Павел и Ольга.

А в гостиной на полочке книжного шкафа стояла цветная фотография – двое крепких мужчин в пятнистой военной форме стоят, обняв друг друга за плечи, у БТРа. Горы на заднем плане не позволяют усомниться относительно места, где был сделан снимок. Боевое братство. Незабываемый Афган. Полковник Чевычалов и капитан Кретов.

9

– Эй,– раздался негромкий голос из-за густой стены камыша, еще не совсем высохшего, но уже полностью пожелтевшего.

Человек в «камуфляжной» новенькой форме, в новых армейских ботинках, вздрогнул, словно это «эй» произнес кто-то, высунувшийся из-за облака, неподвижно повисшего посреди неба цвета голубой эмали.

Камыши зашуршали, и на островок вышел незнакомец – тоже в форме, но уже сильно вылинявшей, ботинки его, с порыжевшими голенищами и побелевшими передками, тоже явно не выглядели парадной обувью.

Мужчина в новой форме рефлекторно схватился за шейку приклада карабина, ремень которого был переброшен через его правое плечо.

– Правильно, – негромко произнес незнакомец, и мужчина увидел, что тот уже направил на него длинноствольный пистолет с глушителем. – Медленно снимай его с плеча. Очень хорошо, понятливый. Теперь бросай его подальше от себя.

Рука, державшая карабин, на какое-то мгновенье замерла, и тотчас же раздался чмокающий звук. Во влажную, пронизанную корнями травы почву, прямо у носков начищенных ботинок вошла пуля.

Карабин с плеском упал в воду.

– Хорошая была машина, – незнакомец мельком взглянул туда, где только что утонул карабин. – Ты вообще молодец, настоящий мужчина, ни в чем себе не отказывал – захотел иметь карабин Симонова и имел его.

– Кто ты такой? – мужчина в новой пятнистой форме смотрел на пришельца без страха и даже без особого интереса.

– Если мне повезет, то я – твоя смерть, – спокойно сказал незнакомец.

– Ты идиот или пьян? – и опять в голосе мужчины в пятнистой форме не слышалось никаких эмоций.

– Такие, как ты, слишком долго считают всех остальных идиотами и вообще во многих отношениях неполноценными, поэтому начинают видеть мир в кривом зеркале. Я хочу напомнить тебе всего одну фамилию – Чевычалов. Он был суперменом, как и ты. Чевычалова никто не разубедил в его заблуждении, ему посчастливилось умереть достаточно рано. Ты можешь умереть несколько поколебленным в вере в собственную исключительность. Чевычалов когда-то снял кулон с тела убитой им женщины, а ее дочь этот кулон опознала, увидев его на шее невестки Чевычалова. Тогда Чевычалов попросил боевого друга убрать свидетельницу. Всего и делов-то. Ладно, хватит болтать. Надеюсь, ты еще в приличной форме. Не люблю драться со слабыми.

С этими словами незнакомец аккуратно положил свой пистолет на широкий пень, оставшийся от срезанной ивы, и сделал несколько шагов навстречу мужчине в «камуфляже». Тот быстро сунул руку за голенище ботинка и выхватил армейский штык-нож.

– О, вот это по-вашему, по-спецназовски – важно, чтобы у тебя оказалось хотя бы на одну единицу вооружения больше, чем у противника, – прокомментировал незнакомец. – Тогда первый ход за тобой.

Он сделал еще один шаг навстречу сопернику и остановился, свесив руки вдоль туловища.

Мужчина в новой форме тут же сделал выпад левой ногой и молниеносно описал ножом широкую дугу. Острие ножа прошло не далее чем в десяти сантиметрах от подбородка пришельца. Тот просто откинул голову назад, но при следующем взмахе «камуфляжного» уже резко повернулся на месте, провожая своими руками руку с ножом. Когда рука противника достигла крайней точки, его руки сползли сначала по локтю, затем по предплечью и надежно охватили запястье. Пришелец как бы продолжил дугу, которую описывала рука «камуфляжного», вскинув свои руки над головой. В тот же момент он сделал быстрый подшаг и крутнулся на носках. Вслед за этим он так же быстро опустил свои руки вниз – теперь его противник, рука которого ушла вниз за спину, так что локоть торчал вертикально вверх, вынужден был выронить нож и кувыркнуться через голову назад.

Пришелец мог бы остановить движение, сломать ему руку, но он не стал этого делать, а просто классически завершил бросок, который в айкидо называется шио-наге.

«Камуфляжный» вскочил на ноги с натренированной резкостью и быстротой. Но пришелец, назвавшийся его смертью, уже успел забросить штык-нож далеко в камыши.

Теперь он уже никак не стал комментировать действия «камуфляжного», а шагнул к нему правой ногой, перемещаясь боком. После этого его левая нога очень быстро обошла правую сзади, перекрещиваясь с нею. И еще быстрее правая нога «выстрелила» назад.

«Камуфляжный» не успел отскочить, хотя и отреагировал на удар. Подошва тяжелого ботинка впечаталась в низ его груди, заставив дыхание прерваться, а тело, потерявшее на мгновение опору, тяжело упасть назад.

– Потерял ты форму, сукин сын, – без какого-либо выражения заметил пришелец. – Это тебе не автомобилем на беззащитных женщин наезжать.

Он позволил «камуфляжному» во второй уже раз подняться с земли. Тот вставал гораздо медленнее и тяжелее, чем после первого кувырка, но зато потом неожиданно легко и быстро выпрыгнул вверх. Его правая нога, со скоростью освободившейся стальной пружины распрямившись в колене, ударила – в то место, где на долю секунды раньше находилась голова его врага.

«Камуфляжный», едва коснувшись земли ногами, снова атаковал противника – на сей раз широким круговым ударом левой руки. Но рука его наткнулась на руку пришельца, в один момент обретшую твердость и неподвижность ствола дерева.

Контрудар пришельца был сокрушительным – снизу вверх по кругу подъемом левой стопы справа по челюсти «камуфляжного». Голова последнего резко дернулась вверх и назад, он сильно покачнулся, но каким-то чудом устоял на ногах.

Однако сохранение вертикального положения мало что дало ему – он «поплыл», как романтически называют это тошнотворное состояние боксеры, теперь спасала только глухая защита. «Камуфляжный», мобилизовав остатки помутневшего сознания, прикрыл челюсть и лоб кулаками, а живот локтями.

– Да ведь ты ни фига не умеешь, подонок, – с каким-то даже горестным изумлением произнес пришелец. – Что же ты делал в Афгане? Что вы все там делали?

Тут мужчина в новой камуфляжной форме (достаточно, впрочем, уже изгаженной после кувырканий на влажной почве) решил продемонстрировать своему противнику часть того, что же он делал в Афганистане. Оказалось, что он все же весьма неплохо держал удар, потому что в боксе после счета «восемь» уже активно продолжил бы поединок. А тут он вроде бы выматерился и плюхнулся на спину, но в полете извернулся и приземлился на согнутые в локтях руки – оказавшись в метре от заветного ивового пня, на котором лежал пистолет. Словно гигантская пятнисто-зеленая ящерица, он шмыгнул к пню, удивительно ловко и резво передвигаясь на четвереньках. Его правая рука крепко охватила рукоятку пистолета. Теперь оставалось только резко крутнуться, перейти на спину, выбросить руку с пистолетом навстречу смертельной – да, смертельной! – опасности и нажимать, нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока не вылетит последний отстрелянный патрон.

Ничего этого «камуфляжному» не суждено было сделать. Небо обрушилось на него, отчего он испытал адскую боль в шее, увидел ослепительную синюю вспышку, а затем все накрыл беззвучный и непроницаемый мрак.

Генерал-майор милиции Скрипник устраивал нечто вроде брифинга. В небольшом помещении в здании областного телецентра, который он почтил своим присутствием, собрались не только снимающие и показывающие журналисты, присутствовали здесь и пишущие, представляющие несколько городских и областных газет.

– ... Теперь что касается убийства директора охранного предприятия «Ликтор» Кретова. – Скрипник изо всех сил напряг память, выискивая слова, которые сам он ежедневно слышал с экрана телевизора – красивые, даже завораживающие иногда слова, потому что ложились они друг за другом удивительно ровно и гладко – словно кто фантастически быстро и ловко возводил кирпичную стену.

Скрипника предупредили, что телевизионная запись будет показана сегодня вечером в подборке новостей. Хотелось выглядеть внушительнее и мудрее, хотелось быть похожим на говорунов-умельцев, выступающих по «Останкино». За акцентом надо следить – южный диалект, тяжеловесный и корявый, так и норовил прорваться.

– Да, это, значит (он произнес «значить», спохватился, подумал о том, что телевизионщики могли бы подправить-подкорректировать, но не делают же этого, гады) было убийство. Кретов погиб во время охоты. На затылке и на шее сзади отчетливо видны следы удара чем-то тяжелым, массивным – возможно, это приклад карабина, найденного в воде в нескольких метрах от трупа, возможно, это какой-то (Скрипник хотел сказать «дрын», но вовремя спохватился) обломок дерева. На теле погибшего также обнаружены повреждения, которые позволяют судить о том, что на него напали сразу несколько человек, потому что Кретов, как известно, был мужчиной физически крепким, прошедшим к тому же специальную подготовку...

– ... Дерьмом он собачьим был, генерал, равно как и ты, – хмуро произнес Бирюков, глядя в экран. Он сидел перед телевизором в своей квартире, один, разве что тени ушедших людей безмолвно присутствовали здесь. На обоях, если присмотреться, можно было заметить следы губной помады, удаленной с помощью губки и стирального порошка.

Протянув руку к столику, Бирюков взял бутылку с коньяком, в которой жидкости оставалось чуть меньше половины, поднес горлышко ко рту, потом передумал, плеснул золотистой влаги в стакан, стал не спеша пить.

Лет двадцать назад он читал где-то заметку о документальном фильме – самого фильма он не видел, он хорошо это помнил. В инкубаторе около конвейера находится отбраковщик, который перебрасывает дефективных, хилых, недоразвитых цыплят на другую ленту, движущуюся в обратном направлении. Неизвестно, что будет с цыплятами в конце этого конвейера – скорее всего, они погибнут, лишенные пищи и присмотра. Все отбракованные цыплята воспринимают свою участь равнодушно, они, собственно, и не должны реагировать в зависимости от того, на который конвейер их поместили – что взять от существа с куриными мозгами, к тому же еще и несмышленыша. И только один цыпленок не хочет мириться с участью изгоя, он бежит против движения ленты конвейера. Рука контролера отбрасывает его назад, к концу ленты, а он упорно возвращается...

Вот так же и Галина – не захотела мириться с участью «отбракованной». Она и Ян, оба не захотели.

Что же, они играли немножко не по правилам. Но... «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим». Невозможно объяснить никому из отверженных, что с ними играли по правилам.

Пусть им с Яном повезет, а он, Бирюков, зла на них не держит.