Текст книги "Кто закажет реквием"

Автор книги: Владимир Моргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Ты отдашь Кристине ту одежду, которая сейчас на тебе, – распорядился Бирюков, – а сама облачишься в ее халатик. И не вздумай опять играть в маскарад, – мрачно пошутил он, – потому что теперь-то я сразу различу вас.

Одеждой сестры поменялись, словно бы разыгрывая концовку одной из сказок, где дочь благородного, но бедного лесника, третируемого раньше злой и коварной мачехой, а также ее дочерьми, становится принцессой, оставляя недавно обретенных родственников ни с чем и в расстроенных чувствах. Вообще-то большая часть одежды, которая была на Галине сейчас, принадлежала Кристине. А Проусовой, чтобы переоблачиться из сиротского халатика в более приличный наряд, надо было добраться до гостиницы в Шереметьево. В номер гостиницы она еще могла попасть, так как карта гостя находилась у нее, а вот деньги все остались у Яна.

– Тебя доставят туда, – сказал Бирюков. – Вряд ли вы обращались бы со мной и Кристиной подобным образом в том случае, если бы мы потерпели поражение. Собственно, я имел возможность на практике убедиться, как это обращение выглядит. Послушай, я где-то читал, что в Штатах уже разработан новый метод лечения твоего заболевания. У больного действительно отщипывают немного печеночной ткани, а потом готовят из этих клеток какой-то бульон, запуская в него вирус, стимулирующий разрушение холестерина. А уж после того, как вирус изменит этот бульон, его вливают обратно в печень через воротную вену. И печень обретает способность регулировать уровень холестерина.

– Я тоже слышала об этом методе.

– Так в чем же дело? Зачем тогда были все жертвы?

– Не знаю. Ян сказал, что американская методика – дело достаточно отдаленной перспективы, а у нас не остается времени.

– Будем надеяться, что у вас еще есть время.

«Топтуны» из ведомства, в котором служил приятель Клюева подполковник Федоров (проще назвать это ведомство так, нежели МБ, ибо безопасность граждан, да и страны тоже оно уж никак не обеспечивало), все же вернулись к дому, в который вошли Проусовы, но уже с другой стороны. Свои «Жигули» они оставили теперь на почтительном расстоянии, сразу сняли с предохранителей табельное оружие, чтобы при повторной встрече с местными блатными не сплоховать.

Они не должны были испытывать что-то вроде комплекса неполноценности – во всем мире для спецслужб создался режим наименьшего благоприятствования и наибольшего дискомфорта. Посол США в Южной Корее Дональд Грегг, ранее бывший резидентом ЦРУ в Сеуле, выразился об этом предельно откровенно: «По сравнению с днями моей молодости положение разведчика стало намного более опасным. Террористы и торговцы наркотиками безжалостны и несговорчивы».

Да, специалисты по внешнему наблюдению готовы были встретить безжалостных и несговорчивых сообщников торговцев наркотиками (они были свято убеждены, что такими те и являются на самом деле) лицом к лицу, но небритые парни покинули данный ареал, так как Иванов выдал им бессрочную и безвозмездную ссуду в размере стоимости нескольких бутылок.

А объект наблюдения «топтунов» сидел в это время на ступеньках лестницы и приходил в себя. Пониже затылка у него возникла припухлость, голова неприятно гудела, зато он с удовлетворением убедился в том, что деньги у него все целы – российские рубли, родные австрийские шиллинги и еще тысяча американских долларов. Даже документы в виде паспорта у него никто не вытряс.

Однако Галина пропала. Ян Проусов испытывал состояние, которое испытывает человек, пораженный прямым попаданием осколка снаряда или мины. Бедолага ощупывает голову, убеждается в том, что она цела, слышит, что его часы тикают, видит, что секундная стрелка бежит – значит, он не оглох, не ослеп, да и часы уцелели. А то, что он не обнаружил правого ботинка вместе с куском штанов ниже левого колена – не беда, ведь боли-то он не чувствует. Боль приходит несколько позже, а с нею и осознание того, что вместе с ботинком потеряна и нога.

Ян осознал, что он находится сейчас в еще худшем состоянии, чем был до приезда в Россию. Тогда он еще не платил тысячу долларов вперед человеку, которому должен был заплатить сейчас вторую половину. так как человек этот обеспечил организацию похищения сестры Галины.

Но теперь уже наличие сестры теряло всякий смысл, ведь самой Галины не было. Кто ее похитил? Что, если эти люди имеют какое-то отношение к ее сестре? Что, если Колдун, человек, которому он должен сейчас отдать вторую тысячу долларов, сам организовал этот спектакль? Он остался у разбитого корыта, как говорят в подобных случаях русские. Ян знал их язык, знал их литературу, знал их фольклор – ведь он был русистом по научной специальности.

Однако у него не оставалось никакого иного выхода, кроме как подняться со ступенек, опять подойти к лифту, вызвать его и подняться на шестой этаж, к Колдуну, с которым его заочно познакомил один русский, ныне проживающий в Австрии. Вместе с Яном Проусовым в лифт вошли двое мужчин незапоминающейся внешности.

7

– Эх, тяжелый все же день понедельник, – в аэропорту Южнороссийска их встретил Клюев. – Видишь, Кирилл загрузил вас на спецрейс – никакого шмона. Зря ты не взял тогда «игрушку». А ты, казачка, натерпелась? – это уже относилось к Кристине. – Терпи, атаманшей будешь. Выборной атаманшей. Какие проблемы, Николаич? Почему ты такой неадекватно сосредоточенный?

– Ты же прекрасно понимаешь, Женя, что проблемы у нас остались, Отвези нас сейчас, пожалуйста, на железнодорожный вокзал, откуда мы поспешим к любимой бабушке, а уж потом...

– А уж потом – суп с котом. Давайте сэкономим время и ваши средства – к бабке вас отвезу я. Все, возражения не принимаются.

Бирюков строго-настрого наказал матери не выпускать внучку из дому по меньшей мере дня два. На вопрос о том, где же внучка пропадала, Бирюков ответил, что загуляла девка, аж в Москву ее занесло. Давала она телеграмму и отцу, и бабке. Только отец получил, а бабка почему-то нет.

Бабка соглашалась с тем, что почта нынче работает из рук вон плохо, как, собственно, и вообще все учреждения работают. Но в то же время она, разыгрывая из себя крайне наивную, спрашивала, как могло получиться, что и Бирюков так поздно телеграмму получил. Бирюков терпеливо объяснял, что в субботу он попал домой вечером, обнаружил на двери записку о том, что на его имя поступила телеграмма, что ему надлежит либо прийти в почтовое отделение, либо позвонить туда. Он позвонил, но там уже никого не было. А в воскресенье у них выходной, так что содержание телеграммы он смог узнать только в понедельник утром – даже и не одной, а двух телеграмм сразу, так как вторая телеграмма поступила как раз в тот момент, когда для Бирюкова разыскивали первую.

Бирюков мог быть уверен в том, что бабка учинит Кристине форменный допрос, так как она не поверила ни одному его слову. Однако сейчас у него не было времени на то, чтобы проинструктировать Кристину относительно поведения на «допросе», потому что его ждал Клюев, с которым они быстро возвратились в Южнороссийск.

– Смотрите, синьоры, – Ненашев выглядел непривычно серьезным. Он выложил на стол сначала лист великолепной финской бумаги, на котором было изображено женское лицо. Похоже, портрет был создан методом ксерокопирования или еще каким-то современным способом.

Ненашев объяснил – портрет сделан лазерным принтером, после того, как компьютер обработал изображение на видеопленке. А изображена там была женщина, высунувшаяся в окно автомобиля стоявшего утром шестнадцатого октября около центрального почтамта.

– Знаете, – говорил Ненашев, – когда они стали свою алхимию разводить, мне показалось, что импровизируют друзья-компьютерщики сверх меры или же просто мне, непосвященному, баки забивают. Ан нет.

Сказав это, он положил на стол фото – тоже женское. Лицо на фотографии было очень похоже на портрет, созданный компьютером.

– Вот, – Ненашев не скрывал торжества, которое, правда, носило мрачноватый оттенок. Он эффектно, словно карту, успешно завершающую раскладывание сложнейшего пасьянса, положил посреди двух портретов третий – уже из газеты.

Клюев взял газету, сложенную в несколько раз, развернул ее и прочел наконец подпись под фото:

– Алла Чепцова будет защищать честь России на чемпионате мира в Австралии.

– Угу, уже отзащищалась, – уточнил Ненашев. – Ты на дату погляди – февраль девяносто второго года. А сейчас, соответственно, октябрь девяносто третьего. Воды много утекло, водки тоже.

– А при чем тут, собственно, водка? – несколько удивленно спросил Бирюков.

– А при том, что этой даме, наверное, следует уже лечиться по методу Довженко.

– Но как же так? Ведь она спортсменка. Вон, в сборную России даже попала.

– Как попала, так и выпала оттуда, – скривился Ненашев. – Вывели ее из состава сборной еще в конце прошлого, девяносто второго года. Мастер спорта по стендовой стрельбе – если не хроническая, то стремительно прогрессирующая в этом направлении алкоголичка.

– Ты говоришь это таким тоном, словно сожалеешь о ее судьбе, – осторожно заметил Бирюков.

– Да, Николаич, сожалею. Потому что знал ее раньше и знал несколько иным человеком.

– Тогда все вопросы снимаются.

– Ну почему же снимаются? Не такой уж я, в конце концов, тонкокожий. Да и потом – что было, то, как принято выражаться, быльем поросло. Я не могу понять одного – время, что ли такое наступило? Все звереют. Бабы идут снайпершами, зарабатывают бабки где угодно – в Абхазии, в Карабахе, в Югославии бывшей.

– Ну, допустим, женщины-снайперы существовали во все времена, – возразил Бирюков. – Возьми хотя бы знаменитую Людмилу Павлюченко – скольких она немцев переправила в другой мир? Несколько рот, полк? Когда она в сорок третьем году в Штаты ездила, Чарли Чаплин, который, как теперь выясняется, был страшно агрессивным по своей психологической конституции, ей полчаса руки целовал, пальчик за пальчиком. Его восхищал факт, что она убила стольких нацистов. Скорее всего, он даже не нацистов в них видел, а просто двуногих животных, как и все остальное человечество. А вообще я подозреваю, что у женщин всегда существовала подсознательная агрессивность ^-– больше, чем у мужчин, которым вроде по назначению своему положено быть агрессорами. Ладно, завалила она Шабалову. Так ведь данный факт только нам известен, а менты, возможно, ни в жизнь не докопаются.

– Ох, Николаич, чувствую, что ты меня утешать изо всех сил кинулся, – невесело улыбнулся Ненашев. – Это уж дело ментов – докопаются они, нет ли. В первом случае я особенно горевать не буду, ибо каждый должен нести ответ за то,что совершил, а за преступление – тем паче. Не было у меня с Аллой Чепцовой никаких особых отношении, переспали раз двадцать, а может, тридцать, так ведь сейчас это и близкими отношениями даже не очень считается. Не в этом дело, просто я знал ее как бабу добрую, сердобольную даже, мягкую, и вдруг на тебе – ухлопать ни за здорово живешь человека. Да ладно бы еще мужика матерого, волчару какого-нибудь, у которого руки по локоть в крови. А то ведь... Ладно, вытащу я из госпожи Чепцовой всю подноготную правду, даже если и придется в прямом смысле слова из-под ногтей ее вынимать, – он стукнул кулаком в ладонь.

– Эй, господин вытаскиватель, ты поосторожней все же будь, – осадил его охотничий или сыщицкий азарт Клюев. – Может быть, тебе помочь? Ведь не по злобе же она Шабалову застрелила и не из ревности наверняка. Скорее всего, за ней стоит кто-то, кто очень попросил ее сделать это. Думаешь, он тебе позволит беспрепятственно задавать ей разные вопросы?

– Один справлюсь, – проворчал Ненашев. – Конечно, очень даже может быть, что она на своего хозяина работала. Но и насчет ревности – зря ты такие опрометчивые заявления выдаешь. Николаич прав – баба существо агрессивное, коварное и мстительное.

Чепцова открыла не сразу – очевидно, рассматривала пришедшего в «глазок» в двери. Но уж открыв дверь, реагировала на появление Ненашева бурно, раскованно и непосредственно, как может делать это женщина, пьющая достаточно долго для того, чтобы обрести, как выражаются медики, зависимость от алкоголя, и достаточно пьяная в данный момент.

– Ненашев, бля, вот это визит! Какими судьбами, еть твою мать, какими ветрами? Что-то должно было случиться, раз ты пожаловал к одинокой женщине. Неужели потрахаться больше не с кем?

Она повисла на шее у Ненашева и залезла языком ему в ухо.

– Погоди, Алла, – он с трудом сдержался, чтобы тут же не вытереть обслюнявленное ухо ладонью, сделал это только после того, как Чепцова повернулась, чтобы идти впереди гостя.

Оказывается, хозяйка была дома не одна. Смазливенькая девчушка сидела в гостиной за небольшим столиком и курила, стряхивая тонким пальчиком пепел в массивную пепельницу из горного хрусталя. Пепельницу Ненашев хорошо помнил, хотя сам не курил.

– Олюня, позволь тебе представить своего друга и бывшего хахаля, – Чепцова обернулась к гостю и сделала пошлый жест эстрадного конферансье. – Налей-ка ему штрафную.

Ненашев заметил, что под столом уже стоит пустая бутылка из-под водки, а в бутылке, стоящей на столе, содержимого оставалось на треть. Олюня состроила гостю глазки.

– Алла, – Ненашев сожалел, что застал Чепцову в таком состоянии – вовсе не потому сожалел, что заботился о ее здоровье и нравственности, просто он осознавал, что объясниться с нею сейчас будет достаточно трудно. – У меня к тебе серьезный разговор.

– Ну, ешь твою мать, Ненашев, до чего ты серьезным мужиком заделался – просто атас, – помотала головой Чепцова. – Брезгуешь, что ли?

– Ладно, – Ненашев почувствовал, что она все равно не отстанет, – плесни, только совсем немного.

– А мы и сами помногу не пьем, и гостям не наливаем. Правда, Олюня? – Чепцова достала из бара, встроенного в стенку, широкий хрустальный с толстым дном стакан для виски, плеснула в него жидкости на два пальца.

И стакан этот Ненашев помнил. Она ведь его специально достала? Он выпил, почти не почувствовав ни вкуса, ни крепости водки.

– Закусите, пожалуйста, молодой интересный, – Олюня приготовила ему бутерброд с сардинами, но в глазах ее горел призыв, недвусмысленный, старый и банальный, как старо и банально многое в этом мире.

Думая о том, какая она все же пошлая и развратная дура, Ненашев торопливо сжевал бутерброд, промычал что-то вроде благодарности и решительно взял Чепцову за плечо.

– Идем-ка, Алла, потолкуем на кухне. А Оля пусть телик врубит или музычку послушает пока – не очень громкую, разумеется.

– Что за извращение – заниматься любовью на кухне? – дернула плечиком молодая подруга Аллы. Она полагала, очевидно, что выдала нечто очень остроумное и экстравагантное, посему и улыбнулась победной улыбкой, которая, в основном, предназначалась для Ненашева.

Ненашев в очередной раз подумал о том, какая она все же дура, и ответил Олюне кислой гримасой.

Поплотнее прикрыв за собой дверь на кухне, он тихо спросил Чепцову:

– Ты не очень пьяна сейчас?

– А в чем дело? – веселость ее, похоже, улетучилась.

– Дело достаточно серьезное, как я уже говорил. Мне надо задать тебе пару вопросов.

– Каких еще вопросов? – а она, как выясняется, раньше просто старалась казаться более пьяной, чем была на самом деле.

Ненашев сунул руку во внутренний карман куртки и вытащат оттуда лист плотной бумаги, который аккуратно положил на стол перед Чепцовой.

– Что это? – она наклонилась пониже, будто плохо различала, что же было изображено на бумаге.

– Не что, а кто, – спокойно ответил Ненашев. – Это ты.

– А-а, теперь вижу.

– Да ты и раньше все прекрасно видела. Изображение ведь очень четкое. Ты не догадываешься, где, когда и при каких обстоятельствах этот кадр был снят?

– Не догадываюсь, – лицо ее скрывали свесившиеся пряди светлых волос, а руки, крепко схватившиеся за углы стола, побелели.

– В прошлую субботу, шестнадцатого октября – это в графе «где и когда». А насчет обстоятельств ты должна вспомнить.

– Что я должна вспомнить? – она резко вскинула голову. Глаза се напоминали глаза любого затравленного и загнанного в угол животного – Ненашеву просто не захотелось конкретизировать для себя, что же это за животное. Поэтому он перевел взгляд на точку на стене повыше головы Чепцовой.

– Алла, я не шантажировать тебя пришел, – очень тихо, но внятно произнес он. – Мне очень необходимо знать, что – или, вероятнее всего, кто – заставил тебя сделать это. Кретов?

Она выматерилась. Ненашев почувствовал, что ругательство не имеет адресатом его – просто Алла таким образом выражала свое отношение ко всему миру.

– Откуда у тебя это? – спросила она. – И у кого это есть еще?

– Я отвечу тебе сразу на вторую часть вопроса – ни у кого, кроме меня, нет. У ментов нет. У меня есть несколько таких кадров. Этот – просто самый четкий.

– А кто это снимал? С какой целью?

– Видишь ли, так получилось, что наши пути пересеклись в очередной раз – в довольно неожиданный момент. Ты выполняла задание по ликвидации Шабаловой, а мы, в силу сложившихся обстоятельств, тоже следили за ней.

– Кто это – мы?

– Я и мои друзья.

– Ты же сказал, что обо всем случившемся известно только тебе. Или я неправильно тебя поняла?

– Ты правильно меня поняла в том смысле, что мое мнение и мнение моих друзей чаще всего совпадают.

– А зачем вы следили? Вы что – сыщики?

– Вроде того. Алла, знание всех деталей нынешней моей деятельности тебе мало поможет...

– Мало поможет – в чем? – со злостью в голосе спросили она.

– Ну, – Ненашев немного опешил: он же все считал Чепцову более пьяной и более податливой, – мало поможет в твоем намерении уйти от прямого ответа.

– А кому это я должна давать прямой ответ?

– К счастью для тебя, пока только мне.

Она посмотрела на него долгим немигающим взглядом. Ненашев взгляд выдержал, Алла первой отвела глаза.

– Все дерьмо, – сказала она. – Ничего не имеет смысла.

– Но у других – к примеру, у той же Шабаловой – может быть несколько иное мнение на сей счет. Если не смысл, то причина же должна существовать, по которой ты сделала это. Тебе хорошо заплатили?

– О да! На эти деньги я смогу, – она остановилась, будто подсчитывала что-то, – я смогу достаточно безбедно просуществовать на этот гонорар около полугода. Мне, понимаешь ли, надо пить и колоться – да-да, я уже ширяюсь – это в первую очередь. Ну, а еще мне надо жрать...

– Кто тебе заплатил? – резко перебил он ее. – Тот, на кого ты работаешь?

Она промолчала. Но это был как раз тот самый случай, когда молчание следовало понимать в качестве положительного ответа.

– Послушай, – осторожно произнес Ненашев, словно боясь, что рыбина сорвется с крючка, – но ему-то зачем это было нужно – все-таки лишний труп на себя брать? Рано или поздно все всплывает.

– Не знаю, – она вздохнула – просто так вздохнула, вроде бы даже и с некоторым облегчением, словно речь пошла теперь о вещах сугубо обыденных. – Он на эту Шабалову окрысился прямо с некоторых пор. И вроде бы ни с того, ни с сего. Ведь он ее и раньше знал. А тут вдруг...

– Когда произошло это «вдруг»? На прошлой неделе?

– Кажется. То ли в начале прошлой, то ли в конце позапрошлой. Он мне сначала ее фото показал: «Видишь, Алла? Очень, очень опасная это стерва». А я ему ответила в том смысле, что Шабалову знаю и не подозревала раньше, что она может оказаться стервой. Еще я сказала, что и сам он, кажется, был о Шабаловой несколько иного мнения раньше. А он...

Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла подруга Аллы.

– Там тебя к телефону, – объявила она и, едва Алла разминулась с ней в двери, одарила Ненашева блудливой улыбкой. Ненашев подумал, что ему предстоит не самое приятное занятие в следующие несколько минут – побыть с нею наедине.

Однако не минуты определяли развитие событий – в следующую секунду произошло нечто такое, что решительно не укладывалось в систему представлений Ненашева об Олюне.

Он мог поклясться, что пистолет с глушителем возник в ее руке из ниоткуда, словно голубь или кролик в цилиндре иллюзиониста. А пистолет должен был неминуемо выстрелить – мгновенно, незамедлительно, без малейшей задержки, потому что держала она его уверенно, сноровисто и вообще решимость во всем ее облике читалась.

И метнуться ему некуда было в тесной кухоньке, и времени для того, чтобы ухватить предмет потяжелее да на голову этой сучонке опустить, решительно не было – она куда быстрей нажмет пальчиком на спусковой крючок.

И выстрела он не расслышит, только толчок ощутит – однажды в него вот так стреляли уже, но тогда он в бронежилете был, да и расстояние раза в три побольше было между ним и стрелявшим в него.

Ненашев не успел домыслить свои грядущие ощущения, потому что Олюня вдруг неожиданно дернулась вперед и упала на стол, вытянув для равновесия руки перед собой.

Тут уж размышления и рефлексия были совсем лишними. Ненашев скользнул боком мимо падающего тела и, свалившись сверху вниз на Олюню, мертвой хваткой сжал ее правое запястье. Не очень громкий щелчок все же раздался, одновременно щелчок вроде как эхом отозвался в углу, где стоял кухонный шкаф. Чуть позже обнаружилось, что в шкафу возникло аккуратное отверстие – как раз такое, какое оставляет пуля калибра девять миллиметров.

Но следующего выстрела он Олюне не позволил сделать – она просто не могла уже пистолет удерживать в руке, которая после этого в течение нескольких минут вообще не могла функционировать.

– Ого, – Ненашев почти что с восхищением разглядывал ПБ, из которого его совсем недавно пытались убить. – А ведь это «игрушка» для профессионалов, в спецназе на вооружении состоит, как же она к такой куколке попала?

И он словно бы за ответом обернулся к стоявшей в двери Чепцовой. То, что это именно Алла толкнула «куколку», ясно было и дураку, к коим Ненашев вполне резонно себя не причислял.

Олюня между тем сползла со стола на стул и, кривясь от боли, массировала правое предплечье. Сейчас все ее мысли были обращены на собственное физическое состояние.

– Ну-ка, обыщи ее, – Ненашев кивком указал Алле на подружку. – Тебе это несколько сподручнее сделать.

Олюня попыталась оказать сопротивление при обыске, но, поскольку верхние конечности у нее действовали «не по полной программе», то Алле без труда удалось извлечь из заднего кармана ее брючек запасной магазин для пистолета, а из кармашка блузки миниатюрный магнитофон – Ненашев с первого взгляда определил назначение этого устройства.

– Теперь веревку бельевую, длинный пояс или еще что-нибудь в этом роде волоки, да поживее, – отдал он следующее распоряжение.

Алла принесла целый моток толстой капроновой веревки, способной противостоять мускульным усилиям связанного слона или носорога, и Ненашев буквально спеленал этой веревкой по рукам и ногам несостоявшуюся Шарлотту Корде или Фанни Каплан. Он оставил ей только возможность орать, коей она в полной мере и воспользовалась, изрыгнув на него поток ругательств, из которых выражение «педераст соленый» не явилось самым непристойным, но своей оригинальностью заставило Ненашева перебрать в памяти все известные ему аналоги этого словосочетания. Он сразу вспомнил ремарковскую «коровью голову, разъедаемую раком» и еще раз сделал заключение о том, что немцы слабы на выдумку в области непристойностей, посему и используют для этого в основном «фекальную область». Только ругательства в английском языке могут более или менее соперничать с русскими.

– Где ты подцепила эту красотку? – сразу же осведомился Ненашев, когда они, оставив Олюню привязанной для полной безопасности дополнительно к стулу и ножке кухонного стола, прошли в гостиную.

– Да так, в одной компании, – Чепцова недоуменно пожала плечами. – Я ведь и подумать не могла...

– Иными словами, ты утверждаешь, что в той компании никто не мог знать Кретова?

– Теоретически – однозначно нет, – не задумываясь, ответила Алла. – Вот потому и удивляюсь.

– Удивляться тут есть чему, полностью с тобой согласен. На меня она произвела впечатление тупой и похотливой сучонки, с некоторой, впрочем, склонностью к сексуальным фантазиям типа лесбийской любви.

– Слушай, Ненашев, ты, блин, вроде как психоаналитик или психопатолог получаешься, – Чепцова смущенно покачала головой.

– Но одно и другое не мешает третьему, – Ненашев поднял вверх указательный палец. – Дура и извращенка вполне может проявить отличные способности шпионки, как и оказалось в данном случае. Значит, сегодня у нас вторник, события, – он с ударением выделил это нейтральное слово, – произошли в субботу. А как давно ты познакомилась с ней?

– В воскресенье утром, – немного подумав, ответила Чепцова. – В субботу я у Томки заночевала, потому что мы там все нажрались до зеленых соплей.

– Томка тоже лесбиянка? – деловито поинтересовался Ненашев.

– Да нет, ну что ты... Собственно, и Олюня эта – так, эпизод, я достаточно редко сталкивалась с подобными вещами. А у Томки в компании той и мужики были. А утром в воскресенье появилась Олюня. Не знаю, какие отношения ее с Томкой связывают, но пришла она в гости именно к ней и некоторых гостей тоже знала. У нее с собой три бутылки «Кристалла» оказались, похмелка грандиозная получилась.

А потом она как-то ко мне перебралась. Прилипла, короче. Я тогда решила, что это... ну, по любви, что ли случилось. Во блин, Ненашев, – она растерянно улыбнулась, – неужели же я такая мужеподобная, что ко мне молоденькие лесбияночки липнут?

– Отнюдь, – вполне серьезно и вполне откровенно ответил Ненашев. – Тем более, что в последнем случае, как выясняется, вспыхнувшая страсть не была вполне искренней, а послужила всего-навсего дымовой завесой для маскировки истинных намерений – следить за тем, чтобы ты не сболтнула чего-то лишнего.

– Но ведь проще всего было бы шлепнуть меня, – Алла наморщила лоб. – Это можно было сделать и вчера, и позавчера.

– Выходит, что нельзя было – вернее, нежелательно. Они проверяли, не выйдет ли на тебя кто-либо из посторонних. Вот посторонний и появился, да еще какой посторонний – сразу начал расспрашивать о Кретове. Тут надлежало сначала шлепнуть постороннего, а потом вытаскивать из тебя все, что ты знаешь о нем. Ну, а после этого резоннее всего было ликвидировать и тебя. Лично я по такой схеме действовал бы, окажись я на их месте. Ладно, не будем терять времени, погутарим с Олюней, она нам может много интересного поведать.

Они вновь вернулись на кухню. Но едва Ненашев уселся на стуле напротив пленницы, как во входную дверь квартиры позвонили. Его реакция была моментальной и максимально подходящей к ситуации: полотенце, висевшее на спинке стула, в долю секунды оказалось обернутым вокруг головы Олюни на уровне ее нижней челюсти, а тугой узел, завязанный пониже затылка, лишал ее возможности каким-то образом сбросить предмет, мешающий издавать достаточно громкие и членораздельные звуки.

– К тебе еще кто-то должен был прийти? – как можно тише спросил он Чепцову.

– Да вроде бы некому приходить, – лицо ее выражало тревогу, и Ненашев понял, что тревога – естественное теперь состояние Аллы, что она с некоторых пор боится всего и всех.

– Ладно, тогда я пойду погляжу, – он мельком взглянул на флажок предохранителя – не переставил ли ненароком сам, а у Олюни «пушка» была готова к бою.

Крадучись вдоль стены, Ненашев подошел ко входной двери сбоку и, изгибаясь, выглянул в «глазок». Вероятность того, что с той стороны начнут палить сквозь дверь, была не очень большой – в сказки относительно того, что можно заметить с наружной стороны, как появляется тень в «глазке», верят, пожалуй, только читатели детективов, а если визитеры и ухлопают одного, то второй из находящихся в квартире вполне будет в состоянии поднять тревогу. Кем являлись визитеры, Ненашев определил однозначно, еще до того, как увидел их. Серьезные молодые люди. Интуиция безошибочно подсказывала ему, что это явно не инспекторы и не оперуполномоченные из уголовного розыска.

Так же на цыпочках, бесшумно, Ненашев вернулся на кухню, взял за руку Аллу и увел ее в гостиную, где тихо притворил за собой дверь. Подняв трубку телефона, он набрал номер, поочередно нанимая мягкие, податливые кнопочки. Диск его, пожалуй, нервировал бы сейчас.

Ответил ему Клюев. Услышал приглушенный голос Ненашева, он сразу спросил:

– Ну что – ужо? Вляпался, говорю, в дерьмо? Захлопнулась западня, да? Отвечай быстро и односложно.

– Не совсем, – тихо ответил Ненашев – Но желательно...

– Что желательно, я и без тебя знаю. Продержись еще хотя бы минут десять.

– Могу и больше.

Ненашев говорил правду. Четвертый этаж, всего один сомнительный вход снаружи через балкон, две обоймы к ПБ плюс две к собственному «макару». Время суток, конечно, позволяет осадившим квартиру не бояться лишнего шума – в одиннадцать утра вряд ли много народа находится дома. К тому же сейчас все напуганы – в основном, прессой и телевидением – и не рискнут даже ко входной двери приблизиться.

Еще один звонок в дверь, очень долгий на сей раз. Хорошо еще, что звуковоспроизводящее устройство модерновое, трель мелодичная получается, а будь на его месте допотопная «трещотка», впору было бы свихнуться.

Олюня, стерва, громко замычала, задергалась, ей стол даже удалось приподнять, к которому она была привязана, ножки стола по полу стукнули. Эх, недоучел, кретин – надо бы ее, сучку, в ванную отвести, там к какой-нибудь трубе привязать.

Да, эти, что за дверью, сразу поняли, что Олюня им открыть не сможет, с первых секунд поняли. Олюня им успела позвонить, когда Ненашев с Аллой на кухне беседовали. Олюня все должна была обтяпать к их приходу и быстренько в квартиру впустить. Без Олюни они все равно не уйдут.

– Да что же мы тут, дрожать, что ли будем, как премудрые пескари? – весело и уже громко сказал Ненашев. – Ты, девушка, с этой штукой обращаться умеешь?

Он, взяв за ствол свой «макар», протянул его Чепцовой.

– Обижаешь, – просто ответила она.

– Тогда стой вон там, – он указал ей на место в прихожей, – и постарайся не прострелить мне башку, если вдруг придется пускать его в дело.

Вслед за этим он решительно шагнул к входной двери, быстро отодвинул защелку, распахнул дверь – но так, чтобы она не задела его в том случае, если с наружной стороны резко ускорят процесс ее открывания.

– Здравствуйте, гости дорогие, – почти приветливо сказал Ненашев, наставляя на молодого человека, стоявшего поближе ко входу, «трофейный» ПБ. – Заждались мы вас. «Пушки» здесь будете вытряхивать или в квартиру занесете?

– Какие пушки, о чем вы? Мы к Николаю Олимпиевичу пришли, – агнец сущий, а не громила.

– Ай-яй-яй, – засокрушался Ненашев. – К Олимпиевичу, значит? А здесь таких нету. Квартиркой вы ошиблись, выходит?

– Но почему же ошиблись? – похоже, пистолет в руке Ненашева на молодого человека не производил особенного впечатления. – Ведь это пятнадцатая квартира, – он кивнул на табличку на двери.