Текст книги "Из зарубежной пушкинианы"

Автор книги: Владимир Фридкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Среди рассеянной Москвы,

При толках виста и бостона,

При бальном лепете молвы

Ты любишь игры Аполлона.

Царица муз и красоты,

Рукою нежной держишь ты

Волшебный скипетр вдохновений,

И над задумчивым челом,

Двойным увенчанным венком,

И вьется и пылает гений.

Певца, плененного тобой,

Не отвергай смиренной дани,

Внемли с улыбкой голос мой,

Как мимоездом Каталани

Цыганке внемлет кочевой.

Восхищаясь голосом и поэтическим талантом Зинаиды Волконской, Пушкин увенчал «царицу муз и красоты» двойным венком. Но Зинаида Волконская была еще и писателем-историком. За ее труд по истории древних славян «Славянская картина» Общество истории и древностей Российских при Московском университете 18 октября 1825 года избрало ее своим почетным членом. В следующем году она была избрана почетным членом Общества любителей российской словесности. Она была первой женщиной – почетным членом этих Обществ. Кроме Пушкина и Мицкевича в салоне Волконской читали свои стихи Баратынский, Веневитинов, Вяземский, спорили о литературе Чаадаев, Погодин, Шевырев, Киреевский. Устраивались концерты и литературные («академические») обеды. 26 декабря 1826 года в доме на Тверской звучала музыка в честь Марии Николаевны Раевской-Волконской, уезжавшей к мужу-декабристу в Сибирь. Здесь в этот вечер с ней навсегда простился Пушкин. В этом доме 25 января 1827 года Вяземский слушал Волконскую в «Танкреде» Россини. Свободный дворец «царицы муз» был безраздельно отдан искусству. Хозяйка запретила в нем только карты – бостон и вист, столь любимые «рассеянным» московским обществом.

Царское правительство не простило Волконской ее открытого сочувствия декабристам и подвергло ее негласному надзору. Это видно хотя бы из донесения фон Фока, директора канцелярии Третьего Отделения, Бенкендорфу 9 августа 1826 года. «Между дамами самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство – княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, которую они извергают на правительство и его слуг». Волконская решает навсегда покинуть Россию. Весной 1829 года вместе с сыном, сестрой М. А. Власовой и воспитателем сына С. П. Шевыревым она направилась в Рим. Здесь возле церкви Сан Джованни ин Латерано она приобрела и перестроила виллу, на которой прожила более 30 лет, до самой смерти. Сюда же она перевезла свою богатейшую библиотеку (продолжавшую пополняться при ее жизни) и свой архив: рукописи, многочисленные альбомы с автографами и рисунками, ноты, галерею портретов. Среди этих сокровищ в одном из альбомов хранился листок с посланием Пушкина…

Итак, имущество Волконской после ее смерти осталось на римской вилле. Перед Первой мировой войной безуспешную попытку вернуть бумаги Волконской на родину предпринял П. Е. Щеголев. За дальнейшей судьбой этого архива следили исследователи М. А. Гаррис, Я. Б. Полонский, И. С. Зильберштейн, Р. Е. Теребенина. После смерти Зинаиды Александровны 5 февраля 1862 года и ее сына Александра Никитовича в 1878 году вилла Волконской перешла по наследству к Надежде Васильевне Ильиной, приемной дочери А. Н. Волконского. Н. В. Ильина вышла замуж за маркиза Владимира Кампанари и жила на вилле вплоть до 1921 года. До этого времени библиотека и архив Волконской оставались на вилле в полной сохранности. В 1921 году Кампанари продали виллу немецкому посольству в Риме и переехали на городскую квартиру, где в 1923 году Н. В. Ильина скончалась. С этого момента начинается распыление и гибель богатейшей коллекции. Книги, картины и архив Волконской, упакованные в ящики, были без всякого разбора, как придется, поделены между пятью наследниками – мужем и четырьмя детьми Ильиной. В 1931 году Владимир Кампанари умер, но перед смертью продал свою долю наследства римскому антиквару русского происхождения Василию Леммерману. Другие наследники, испытывая нужду, распродавали имущество Волконской без разбора разным лицам и по случаю.

По свидетельству Я. Б. Полонского, в конце двадцатых годов антикварные магазины и аукционы в Риме были переполнены предметами из коллекции Волконской. Многое удалось скупить Леммерману; остальное рассеялось по Европе и, возможно, погибло во время войны. После войны Леммерман продал принадлежавшую ему часть коллекции американцу Килгуру. Из голодной послевоенной Европы собрание рукописей и рисунков, принадлежавших Волконской, отправилось в путешествие за океан. Здесь 14 февраля 1967 года оно поступило в Гарвардский университет в качестве подарка Килгура, воспитанника Гарвардского университета, библиотеке Houghton Library в связи с ее двадцатипятилетием. То, что бесценная рукопись Пушкина оказалась именно в этой части коллекции и не погибла, счастливая случайность.

Большая часть собрания Волконской или распылена, или исчезла, по-видимому, безвозвратно. Вот только два примера. В американской части коллекции сохранились всего два письма Мицкевича к Волконской. Несомненно, что их было много больше, по-видимому, не меньше, чем писем Волконской к Мицкевичу, опубликованных в Париже. Судя по тому, что ни одной из книг, упомянутых Я. Б. Полонским (прижизненные издания Пушкина, Дельвига, Веневитинова, альманахи и т. д.), в Гарварде не оказалось, можно заключить, что сохранилась только небольшая часть библиотеки Волконской. Впрочем, такого рода исчерпывающий анализ вообще невозможен, так как опись имущества Волконской и, в частности, каталог ее библиотеки никогда не публиковались. В Гарварде нет и картинной галереи. Часть картин и рисунков, которые принадлежали Леммерману, сохранялись у него до конца жизни. После его смерти эти картины были распроданы в 1976 году с аукциона в Риме. Печальная судьба этой части коллекции прослежена советскими исследователями (Н. П. Прожогин, И. Бочаров и Ю. Глушакова). К счастью, многие из картин, принадлежавших Волконской, были опубликованы Андре Трофимовым еще при жизни Леммермана.

Что же представляет собой рукописный архив Зинаиды Волконской в Гарварде? Здесь мы можем сделать лишь его беглый обзор. Архив состоит из 15 альбомов, которым в каталоге присвоены индексы от fms Russian 46 до fms Russian 46.14.

Первый альбом (46) содержит 50 писем, в основном к Зинаиде Волконской и ее сыну. Среди авторов писем Вяземский, Жуковский, Баратынский, поэт И. И. Козлов, писатель и художник Ксавье де Местр, композитор Буальдье. Именно в этом альбоме находится письмо М. И. Глинки, отправленное из Неаполя в Рим Зинаиде Волконской в 1832 году. Во втором альбоме (46.1) – 30 стихотворений, в основном стихотворных посвящений Зинаиде Волконской и ее собственных стихов. Среди авторов этого альбома А. Мицкевич, Д. В. Веневитинов, Е. А. Баратынский, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, И. И. Козлов, С. П. Шевырев, И. В. Киреевский. Несколько стихотворений написаны другом Зинаиды Волконской графом Риччи, переводившим Пушкина на итальянский язык. Некоторые из этих стихотворений (например, Мицкевича) вписаны в альбом рукой Зинаиды Волконской или ее сестры М. А. Власовой. Третий и четвертый альбомы (46.2 и 46.3) содержат 70 рисунков; их авторы – Федор Бруни, Федор Матвеев, Зинаида Волконская, В. А. Жуковский. Большинство рисунков не подписано. Альбом 46.4 принадлежал М. А. Власовой и был подарен ею Александру Никитовичу Волконскому. Об этом говорит дарственная надпись по-французски: «В память дружбы моему дорогому племяннику. Москва, 13 августа 1828». Этот альбом содержит 39 стихотворений, вписанных рукой Марии Александровны. Кроме стихов сестры М. А. Власова вписала в этот альбом послание Пушкина («Среди рассеянной Москвы…») и сонет-посвящение Мицкевича, сопроводив их своими замечаниями. Об этом мы еще расскажем.

В шестом альбоме – одесские стихи и рисунки Зинаиды Волконской. Зинаида Волконская начала работать над этим альбомом, по-видимому, в 1817 году, когда привезла своего сына в Одессу в Ришельевский лицей. Альбомы 46.6 и 46.7 – ее дневник, который она вела уже на склоне лет. Она писала в нем по-французски и по-итальянски. Альбом 46.8 принадлежал М. А. Власовой. На обложке альбома надпись «Moscou et Rome». Таким образом, альбом начал заполняться еще в Москве. В нем 69 стихотворений, посвящений и рисунков. Две страницы этого альбома особенно интересны. На одной из них Гоголь собственноручно написал шуточное посвящение («Как ни глуп индейский петух…»), на другой – рукою Мицкевича вписан французский перевод стихотворения его друга Одынца. Номер 46.9 присвоен записной книжке М. А. Власовой, которую она вела до переезда в Рим.

В одиннадцатом альбоме (46.10) в красном сафьяновом переплете – 77 страниц. В нем собраны автографы, принадлежавшие Зинаиде Волконской. По соседству разместились рукопись послания Пушкина («Среди рассеянной Москвы…») и французский перевод стихотворения Мицкевича «Греческая комната», сделанный автором. В этом же альбоме – автографы П. А. Вяземского, И. И. Козлова, С. П. Шевырева, И. В. Киреевского, В. Гюго. В альбоме много неподписанных стихов и набросков на французском языке.

Двенадцатый альбом – письма. Их около двухсот, и они адресованы преимущественно Зинаиде Волконской и ее сыну. Это огромное эпистолярное наследие требует, конечно, отдельного изучения. Среди авторов писем – известные политические деятели (император Александр I, министры иностранных дел Нессельроде и Горчаков, князь Меттерних и другие). В альбоме хранятся письма П. А. Вяземского, В. Ф. Одоевского, И. С. Тургенева и два письма Мицкевича. Атрибуция многих писем вызывает сомнение. Вот один только пример. Автором одного из писем, адресованных из Петербурга в Рим М. А. Власовой, объявлена Мария Николаевна Раевская-Волконская. К письму приложен комментарий на итальянском языке, написанный неизвестным исследователем в 1948 году, т. е. в то время, когда архив находился еще в Риме. Автор комментария полагает, что Мария Николаевна приехала из Сибири в Петербург в 1836 году просить у царя за своего мужа, декабриста Сергея Григорьевича Волконского, и тогда же написала письмо своим родным в Рим. Хорошо известно, что связь между Зинаидой Волконской и ее сосланными в Сибирь родственниками-декабристами никогда не прерывалась. Но надо ли доказывать абсурдность этой атрибуции, когда известно, что Мария Николаевна только в 1855 году вернулась из Сибири. Да и содержание самого письма не подтверждает этого предположения.

Тринадцатый альбом – документы Никиты Григорьевича Волконского и его сына. В четырнадцатом альбоме хранятся десять акварелей Федора Бруни. В последнем, пятнадцатом, альбоме собраны различные семейные документы и фотографии.

Изучение архива Зинаиды Волконской в Гарварде началось сравнительно недавно и потребует много времени.

* * *

Итак, в феврале 1967 года этот архив закончил свое долгое странствие по свету. А мое путешествие продолжалось, и как я уже сказал, в обратном направлении. Еще до того как заказанные мною ксерокопии пришли из Гарварда в Москву, мне довелось весною 1983 года побывать в Риме. Премия Национальной лаборатории Фраскати, ежегодно присуждаемая иностранным ученым за работы в области физики, позволила мне приехать в Италию на три недели, выступить с докладами в нескольких итальянских университетах и ознакомиться с лабораторией, где установлен второй по значению европейский синхротрон.

Поэтому, пока ксерокопии из Гарвардского архива еще находятся в пути, перенесемся в Рим и побываем на вилле Зинаиды Волконской.

Почтовый адрес: Рим, площадь Виллы Волконской

На вилле Лаура раздался звонок. Я снял трубку.

– Pronto. Доброе утро, Паоло. Что нового?

– Ничего. В Британском посольстве опять сказали, что просьбу рассматривают.

– Я уже давно понял этих дипломатов. Они будут рассматривать до тех пор, пока я не уеду домой. Как только уеду, так и рассмотрят.

– Не будем терять надежды, тем более что прошло всего три дня. Когда тебя ждать в лаборатории?

Вилла Лаура, где я живу, находится во Фраскати, в пригороде Рима. С балкона виллы виден весь вечный город, с куполом Сан Пьетро на горизонте. Начало апреля. В саду цветут вишня, иудино дерево; маслиновые деревья выпустили зеленые отростки – будущие плоды. Пахнет нагретой землей, хвоей и лавром…

На любой карте Рима можно найти рядом с церковью Сан Джованни ин Латерано виллу Волконской. На этой вилле «царица муз и красоты» прожила с лета 1830 года до самой смерти в 1862 году. Вилла Волконской – священное место для каждого соотечественника. Хозяйка установила на ней (по-видимому, в 1839 году) первый в истории памятник в честь Пушкина. В тридцатые-сороковые годы XIX века вилла Волконской была центром русской культурной жизни в Европе. Здесь подолгу жил и писал «Мертвые души» Гоголь, гостили и работали Жуковский, Мицкевич, Вяземский, А. И. Тургенев, М. И. Глинка и почти все русские художники, жившие и работавшие в Италии, включая Брюллова, Иванова, Кипренского, Бруни.

После Второй мировой войны виллу Волконской приобрело английское посольство. Я знал, что уже несколько лет вилла Волконской является личной резиденцией английского посла в Риме и попасть на нее будет нелегко.

Однако мой коллега профессор Мартино Грандольфо был полон оптимизма. Чуть ли не в первый же день мы подъехали к ней со стороны небольшой площади, которая так и называлась Piazza de villa Wolkonsky (площадь виллы Волконской). На площадь выходили старые ворота, наглухо закрытые. Вход на виллу был со стороны узкой улочки Via Giovanny Battiste Piatti, вдоль которой шла высокая каменная ограда. На звонок вышел сторож, итальянец. На все просьбы и объяснения он отвечал, что без специального разрешения английского посольства осмотр виллы невозможен. Вот так и случилось, что Национальная лаборатория Фраскати обратилась в посольство со специальным письмом, испрашивая разрешение на это посещение. А в тот первый день мы побродили вокруг виллы, заглянули на площадь перед церковью, на которой раскинулся живописный рынок и с которой хорошо виден Колизей, а на востоке – гряда Альбанских и Тибуртинских гор. Во времена Волконской это была окраина, а сейчас – почти центр города.

Работа и поездки отвлекли меня, но я изредка вспоминал то, что уже не раз читал о вилле Волконской. Никто (и я в том числе) еще не знал тогда, что судьба пушкинского памятника печальнее судьбы литературного и художественного архива З. А. Волконской.

Я делал доклад в университете города Тренто, когда меня неожиданно пригласили к телефону. Это был голос Мартино:

– Я слышал, что у русских есть обычай – танцевать при получении радостного известия.

– Как, неужели разрешение получено?

– Да, всем нам разрешили посетить виллу в будущую пятницу в десять утра, но без фотоаппарата.

– Но как же…

– Итак, до встречи в Риме. Мы постараемся и это уладить.

Пока я вернулся в Рим, у меня было время вспомнить предшественников, тех, кто побывал на вилле Волконской и оставил о ней воспоминания. Впервые о памятниках на вилле упоминает С. П. Шевырев, воспитатель сына З. А. Волконской, в письме А. В. Веневитинову от 10 октября 1831 года. В конце 1832 года А. И. Тургенев писал из Рима П. А. Вяземскому: «…Я обещал ей описать тебе ее дачу и все памятники по родным и милым ближним, коими населила она римские развалины. Я попросил Власову списать для тебя все надписи и собирался сделать из этого статью для журнала Пушкина…» И хотя А. И. Тургенев так и не написал статьи о вилле для пушкинского «Современника», его письмо является одним из первых упоминаний об аллее, которая впоследствии была названа «Аллеей воспоминаний». В 1839 году издатель «Московского вестника» М. П. Погодин оставил в своем «Дорожном дневнике» краткое описание виллы, из которого мы узнаем, что З. А. Волконская поставила на своей вилле памятник Пушкину. В нем он пишет о «садике, посвященном воспоминаниям», и упоминает о трех памятниках – Веневитинову, Карамзину и Пушкину.

Первое подробное описание виллы и ее памятников оставил Ф. И. Буслаев, посетивший виллу Волконской зимой 1874/75 года. В его статье дается описание восемнадцати памятников, сохранявшихся в это время на вилле, в том числе и памятника Пушкину. В начале XX века, еще при жизни Н. В. Ильиной-Кампанари, виллу посетила М. А. Гаррис. Она нашла и описала рукопись послания Пушкина, портрет З. А. Волконской, выполненный Берже в 1828 году, и другие реликвии этой коллекции, сохранявшейся в доме Волконской.

В тридцатые годы виллу посетил Я. Б. Полонский. И хотя в это время знаменитая коллекция начала распыляться и гибнуть, его описание самой виллы и «Аллеи воспоминаний» является наиболее подробным. Этот документ интересен не только тем, что в нем перечисляются все памятники, остававшиеся на вилле в тридцатые годы, но и тем, что в нем впервые публикуются фотографии некоторых из них. Памятник Пушкину представлял собой, как видно из фотографии, опубликованной Полонским, мраморную стелу с надписью «А. Пушкин, Е. Баратынский, В. Жуковский». Стела стояла у каменной ограды в самом конце аллеи. Можно только предполагать, что имена Баратынского и Жуковского были присоединены позже, так как Погодин в своем дневнике о них не упоминает. На другой фотографии можно видеть колонну в честь Вальтера Скотта. Другие плиты и урны посвящены памяти Байрона, Гёте, Веневитинова, Буальдье (композитор, учитель З. А. Волконской), а также графу Каподистрии, Александру I, императрицам Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне, родителям, «благодетельному деду и нежной бабке… Татищевым», «сестре Лизе Чернышевой», кормилице, гувернантке, слугам.

В 1863 году в той же аллее сын, Александр Волконский, поставил стелу в честь своей покойной матери. Невозможно точно определить, все ли памятники, установленные Волконской, сохранились ко времени посещения виллы Полонским. Например, памятник Карамзину, о котором упоминает Погодин, не сохранился. Впрочем, об этом памятнике не упоминает и Буслаев, и следовательно, он исчез еще в прошлом веке. Если сравнить описание «Аллеи воспоминаний» у Полонского и Буслаева, то оказывается, что в тридцатые годы на вилле еще сохранялись все памятники, которые видел Буслаев в 1874–1875 годах.

В шестидесятые годы, когда вилла Волконской уже принадлежала посольству Великобритании, ее посетили советские исследователи И. Бочаров и Ю. Глушакова. Из их описания следует, что к этому времени памятники Байрону, Веневитинову и Каподистрии исчезли, а от памятника Гёте осталось только основание. Они же впервые опубликовали в советской печати фотографию памятника Пушкину. На фотографии видно, что в это время стела в честь Пушкина еще стояла на прежнем месте, у каменной ограды виллы.

Я вошел в ворота виллы с букетом гвоздик и фотоаппаратом в руках: разрешение фотографировать было получено накануне. Сотрудник английского посольства, мистер Колби, не отходил от меня, и я сразу же успокоил его, сказав, что не намерен фотографировать новый построенный у входа особняк посла. Территорию виллы делит на две половины древняя каменная стена – акведук времен императора Клавдия. Хорошо сохранившийся трехэтажный дом Волконской служит как бы его продолжением. По одну сторону от акведука (ближе к входу) разбит парк: пальмы, клумбы, кусты роз и шиповника, подстриженные газоны, дорожки, усыпанные песком. По другую сторону – запущенный сад: пальмы и кипарисы, обвитые плющом, вечнозеленые заросли, россыпь древних камней, похожих на обглоданные временем кости. Между домом и акведуком проход: лестница ведет вниз, в заросший сад. Со стороны сада в древней стене сохранился тенистый грот, в котором в жаркие часы любил сидеть Гоголь. Отсюда под прямым углом к дому и начинается «Аллея воспоминаний», по обеим сторонам которой разбросаны в зарослях урны и плиты. В конце, у каменной ограды, аллея сворачивает направо и идет вдоль ограды, выходящей на улицу.

Где памятник Пушкину? Я уже несколько раз прошелся по аллее, осмотрел все памятники и переписал все надписи на них, но стелы в честь Пушкина нигде не было видно. Наконец я нашел ее. Она лежала на земле, у самой стены, в том месте, где аллея сворачивает направо. Каменное основание, на котором она раньше стояла, было отбито. Вместе с Мартино мы подняли стелу и прислонили ее к кипарису. Это была плита древнего мрамора травертине, украшенная сверху барельефом с изображением орла. Надпись на ней потускнела, хотя еще видна. Впервые, на руках, мы и «взвесили» памятник. По нашему мнению, плита весила около пятидесяти килограммов и была высотою немногим более полуметра. Памятник Пушкину… Памятник Пушкину, лежащий на земле, о которой он мечтал, которую воспел:

Адриатические волны,

О Брента! нет, увижу Вас

И, вдохновенья снова полный,

Услышу Ваш волшебный глас!

Стараясь сдержаться, я обратился к сотруднику посольства: «Скажите, мистер Колби, что бы Вы подумали, если бы увидели на территории советского посольства или где-нибудь у нас в стране памятник лорду Байрону, валяющийся на земле, тому самому Байрону, стихи которого наши дети учат в школе?» Мистер Колби пожал плечами и сказал, что он тут ни при чем: на вилле во время приемов бывает много посторонних людей. «А если передать этот памятник нам?» Мистер Колби снова пожал плечами и напомнил, что вилла является собственностью английского посла.

Впрочем, на мистера Колби трудно сердиться. Он был даже любезен. В ответ на мою просьбу он пригласил сторожа, который открыл двери старого дома. Дом не перестраивался. Я узнал (по описанию Полонского) гостиную нижнего этажа, в которой после обеда собирались хозяйка, художники и другие гости, рисовали в альбомах, писали экспромты на память. Здесь много писал Гоголь. Несколько зарисовок виллы оставил Жуковский. Эти рисунки опубликовал Полонский; я их видел в Гарварде. А сейчас в этом доме ничего не напоминало о прежней жизни, за исключением стен. Стены нижнего этажа украшены кусками античной скульптуры и терракоты, найденными Волконской при раскопках на территории виллы. Так было и в доме на Тверской, в знаменитой греческой комнате, воспетой Мицкевичем. Я ходил по полутемным комнатам с закрытыми ставнями, разглядывал античные обломки на стенах, и мне невольно приходили на память строфы Мицкевича:

В темноте, ее взором лучистым ведомый,

По блестящим паркетам, вслед белому платью,

Я вхожу. Что здесь? Лета ли брег незнакомый?

Геркуланум ли мертвый раскинул объятья?

Нет, не то. Здесь все прошлое мира, по слову

Красоты, собралось, хоть не ожило снова.

Мир – мозаика, сделан из мелких обломков.

В каждом – память искусства и весть для потомков!^[24]

Дом на Тверской не сохранился, и сейчас «весть для потомков» подают эти мозаичные стены римской виллы.

По другую сторону акведука, в парке, стоит памятник Александру I – бюст, на постаменте которого написано, что основание памятника сделано из того же куска монолита, что и Александровская колонна перед Зимним дворцом. Неподалеку колонна, поставленная Волконской в 1830 году, в ознаменование приобретения виллы. Слева от дома Волконской находятся старые ворота, ныне заколоченные. Они выходят на Piazza de villa Wolkonsky. Над ними – герб князей Белосельских-Белозерских.

Мы снова вернулись в «Аллею воспоминаний». Все ли памятники сохранились? Памятников Байрону, Гёте, Веневитинову и Каподистрии я не нашел. Позже из публикации И. Бочарова и Ю. Глушаковой я узнал, что этих памятников не оказалось на вилле уже в шестидесятые годы. Я не нашел и полуразрушенной колонны в честь Вальтера Скотта, которая в шестидесятые годы еще стояла в аллее. Двадцать лет не прошли даром и для стелы в честь Пушкина, которая с отбитым основанием валяется на земле. А что будет с этим памятником завтра? Не исчезнет ли он навсегда, подобно памятникам Байрону и Гёте? Слева при входе в аллею у подножия безымянной стелы валялись куски разбитой плиты. Сложив их, я прочел французское посвящение слугам князей Белосельских, упомянутое Полонским.

Памятники гибнут на глазах…

Чуть ли не каждые 30 лет на виллу З. А. Волконской приходили русские, советские исследователи. В XIX веке о памятниках виллы писали, в XX веке их уже фотографировали, сначала на черно-белую, а потом и на цветную пленку. Все эти сообщения, взятые вместе, напоминают стробоскоп: прибор, как бы останавливающий время. И в этот стробоскоп ясно видно, как гибнут на чужой земле памятники русской культуры. (И на родной, впрочем, тоже!)

Я вернулся к памятнику Пушкину. Стела стояла, как мы ее поставили, на земле, прислоненная к столетнему кипарису. Свои цветы я положил перед ней на землю. Прощай, «Аллея воспоминаний», для меня ты скоро сама станешь воспоминанием. Я подумал, что, подобно живым людям, могилы и памятники в чужом краю одиноки и беззащитны. И еще вспомнились строчки Пушкина, посвященные могиле его друга-лицеиста Корсакова:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном,

Чтоб некогда нашел привет унылый

Сын севера, бродя в краю чужом.

В архиве Зинаиды Волконской

И вот, наконец, пришел толстый пакет из США: ксерокопии документов Гарвардского архива З. А. Волконской. И сейчас настало время о них рассказать. Я отобрал в Гарварде и получил лишь небольшую часть материалов архива – то, что мне с первого взгляда показалось наиболее интересным: Пушкин, Гоголь, Жуковский, Мицкевич. Итак, начнем с Пушкина.

Пушкинский материал архива состоит из двух документов: автографа пушкинского послания «Среди рассеянной Москвы…» и копии этого послания с примечанием, сделанным М. А. Власовой. Этот второй документ, как мы увидим, представляет особый интерес. Здесь же отметим, что на странице 21 альбома 46.4 рукой М. А. Власовой написано четверостишие под заголовком «На кончину имп. Е. А.» (императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I. В каталоге Гарвардского архива эти стихи ошибочно приписываются Пушкину; их автором является З. А. Волконская.

Пушкинский автограф размещен на девятой странице альбома 46.10. Оригинал имеет размеры 203×250 мм, бумага белая без водяных знаков. На левой половине имеются пятна неизвестного происхождения. Текст пушкинского послания, переписанного М. А. Власовой, ее примечание и заголовок к посланию размещены на страницах 3 и 4 альбома 46.4 (альбом М. А. Власовой).

Анализ пушкинских материалов в архиве Гарварда возвращает нас к истории знакомства и взаимоотношений Пушкина и Зинаиды Волконской. Полагают, что Пушкина в дом Волконской ввел Соболевский и что они познакомились не ранее 20 сентября 1826 года. Их первую встречу описал Вяземский: «Помнится и слышится еще, как она, в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним, пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:

Погасло дневное светило,

На море синее вечерний пал туман.

Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала в лице его. В нем этот детский и женский признак сильной впечатлительности был, несомненно, выражение внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения». После отъезда Пушкина в конце октября 1826 года из Москвы в Михайловское Волконская пишет ему письмо, находясь под впечатлением от чтения Пушкиным «Бориса Годунова» 12 октября в доме у Веневитиновых, на котором она присутствовала.

«Москва, 29 октября 1826.

Вот уже несколько дней, как я приготовила для Вас эти две строчки, дорогой господин Пушкин. Но я все забывала Вам их передать; это происходит оттого, что при виде Вас я становлюсь мачехой. „Жанна“ была написана для моего театра, я играла эту роль, и так как мне захотелось сделать из этого оперу, то я была вынуждена кончить шиллеровскую пьесу на середине. Вы получите литографированное изображение моей головы в виде Giovanna d’Arco с композиции Бруни, – поместите ее на первой странице и вспоминайте обо мне. Возвращайтесь к нам. Московский воздух легче. Великий русский поэт должен писать или в степях, или под сенью Кремля, а творец „Бориса Годунова“ принадлежит стольному граду царей.

Кто она, та мать, зачавшая человека, чей гений – вся сила, все изящество, вся непринужденность, кто – то дикарем, то европейцем, то Шекспиром и Байроном, то Ариосто, Анакреоном, но всегда русским – переходит от лирического к драматическому, от песен нежных, любовных, простых, порой суровых, романтических или язвительных, к важному и безыскусственному тону строгой истории?

До свидания – надеюсь скорого.

Княгиня Зинаида Волконская».

Р. Е. Теребенина обратила внимание на одну неясность в этом письме. Действительно, из письма следует, что в конце октября 1826 года Волконская посылает Пушкину изданное в Италии в 1821 году либретто ее оперы «Жанна д’Арк» и литографию фрагмента картины Федора Антоновича Бруни, на которой она изображена в роли Жанны. Итальянское либретто оперы «Жанны д’Арк» известно, его печатный экземпляр вместе с партитурой оперы и партией Жанны находятся в Гарварде. В то же время остается неизвестной упоминаемая в письме картина Бруни (Волконская в роли Жанны). Р. Е. Теребенина делает предположение, что Волконская имеет в виду фрагмент другой известной картины Бруни, где она изображена в роли Танкреда в опере Россини (по пьесе Вольтера). Как известно, этот портрет находится ныне в Русском музее. Андре Трофимов в своей книге (написанной по материалам коллекции, когда она находилась еще в Риме) также упоминает о портрете Волконской в роли Жанны работы Бруни и о том, что Волконская рассылала своим друзьям литографии этого портрета так, как в наше время рассылаются фотографии. Р. Е. Теребенина, кроме того, считала вероятным, что в американском архиве находится письмо Пушкина, являющееся ответом на письмо Волконской и ее подарок.

В один из следующих приездов в Гарвард в 1989 году мне удалось разыскать в одном из альбомов Волконской литографию этой загадочной картины. Картина подписана Федором Бруни, выполнена пастелью и соответствует описанию, данному в книге Трофимова. По-видимому, именно этот портрет Зинаиды Волконской держал в руках Пушкин. Ответного письма Пушкина в Гарвардском архиве нет. Это, конечно, не означает, что его вовсе не существовало. О том, как рассеян архив Волконской, я уже писал.

Весною 1827 года в десятом номере «Московского вестника», издававшегося М. П. Погодиным, было опубликовано стихотворение Пушкина «Среди рассеянной Москвы…» под заглавием «Княгине З. А. Волконской, посылая ей поэму „Цыганы“» и за подписью «А. Пушкин». Поэт включил это послание во вторую часть своих «Стихотворений» (1829). Начиная с первого посмертного издания Пушкина (1838) и кончая шестнадцатитомным академическим изданием (1937–1949), это стихотворение печаталось по изданию 1829 года. Отсутствие автографа делало невозможным точную датировку стихотворения. Считалось, что оно написано в апреле – мае 1827 года (время выхода «Цыган» и десятого номера «Московского вестника»). М. А. Гаррис нашла этот автограф у Н. В. Ильиной-Кампанари на вилле Волконской в Риме и установила, что послание было написано 6 мая 1827 года. Сообщение об этом М. А. Гаррис опубликовала в малодоступной книге, вышедшей во время Первой мировой войны в 1916 году. Я. Б. Полонский, не будучи знаком с этой книгой, как бы заново нашел автограф послания в начале тридцатых годов в Риме, когда автограф уже принадлежал Леммерману.