Текст книги "Из зарубежной пушкинианы"

Автор книги: Владимир Фридкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

На конверте: «Его сиятельству графу Александру Толстому, Париж, Рю де ля Пэ, 9, Отель Вестминстер».

Я держал в руке письмо Гоголя, небольшой плотный лист бумаги, и смотрел в распахнутое окно. Сеялся мелкий дождь. С библиотечного двора доносился острый тревожный запах весенней зелени. Я подумал о Рю де ля Пэ, ведь это в двух шагах отсюда, у площади Оперы. Как все близко и неожиданно. Сто сорок лет назад здесь стояла такая же весна и цвели каштаны. Больной Гоголь надеялся на «весеннее путешествие и дорогу». Вспомнились строки из «Мертвых душ», написанные тоже вдали от России, в Риме. «Боже! Как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..»

Дорога была спасением. Но Гоголь все откладывал и откладывал свой отъезд. Он не уехал и через неделю. И только в начале июля, когда к нему присоединился А. П. Толстой, он покинул Франкфурт и по совету врачей уехал в Карлсбад. Время и там не стерло его следы. Но об этом будет рассказано в следующем эпизоде, который я назвал «Вояж „Пиковой дамы“».

Вояж «Пиковой дамы»

Рассматривая в гостях у доктора Нейдла гравюру с изображением старого Карлсбада, я живо представил себе эту сцену. Карлсбад в 1762 году. В ущелье со склонами, поросшими буком и елью, бурлит Тепла. Плотный туман от горячих гейзеров стелется над речкой и скалистыми берегами. Вдоль вытянувшегося змеей ущелья стоят нарядные деревянные дома, стены которых окрашены крест-накрест в красную, белую и коричневую полосы. Их островерхие черепичные крыши будто прорезают навес скал. Раннее утро. Светает. В окнах одного из домов на набережной еще горит свет. За большим столом при свете оплывших догорающих свечей играют в карты. Русский офицер уверенно ставит на карту целое состояние и выигрывает. Банкомет лопаткой сгребает к нему груду золотых монет. Вторая карта – снова выигрыш. Но вот он загнул третью, пиковую даму, и она оказалась битой.

Что это, сцена из «Пиковой дамы»? Но как Германн попал в Карлсбад? И хотя Пушкин писал о своем герое, что «он хотел в открытых игрецких домах Парижа вынудить клад у очарованной фортуны», действие «Пиковой дамы» происходит на берегах Невы, а отнюдь не у маленькой горной речки Теплы. Все станет ясно, если рассказать о небольшом историко-литературном исследовании, начало которому было положено в Карловых Варах в старом доме на Садовой улице.

Каждый, кто пил целебную карловарскую воду, знает эту улицу. Она круто поднимается вверх от берега Теплы, от знаменитой Железной галереи, напротив которой в 1845 году жил Гоголь. Вдоль Садовой уютные старые дома конца прошлого века, и что ни дом – то памятная доска. Вот доска в честь Петра I, посетившего Карлсбад в 1711–1712 годах, а вот доска в память живших здесь писателя Гашека и композитора Яначека. Между ними знакомый подъезд с тяжелой скрипучей дверью. Я поднимаюсь на самый верх, зная, что на площадке последнего этажа меня уже поджидает очень старый человек, улыбающийся мягко и немного грустно. Доктор Нейдл пропускает меня вперед, и я оказываюсь в небольшой двухкомнатной квартире, заваленной книгами и рукописями. Непонятно, где спит и ест хозяин. В комнатах – устоявшийся запах книг, кофе и угля.

Доктор Карел Нейдл – старожил и историограф Карловых Вар. В Чехословакии он известен как автор книги о знаменитом карловарском враче и просветителе Жане де Карро (1770–1857), жившем и работавшем здесь с 1826 года. Жан де Карро – очень интересная личность; он был знаком со многими выдающимися людьми, жившими и лечившимися в Карловых Варах в первой половине XIX века. Среди них были и русские писатели: Гоголь, Тютчев, Вяземский, А. К. Толстой. Советский исследователь Л. С. Кишкин нашел, что Вяземский познакомился с де Карро во время своего первого посещения Карловых Вар в 1852 году. Сам Вяземский писал в своем карлсбадском дневнике 17 мая 1853 года: «Он все и всех обращает к своему Карлсбаду и в нем сосредоточивает весь мир. Такие люди и нужны, чтобы ничего не пропадало на свете». С 1831-го по 1856 год Жан де Карро ежегодно издает свой «Карлсбадский альманах», в котором наряду с его профессиональными интересами отразилась литературно-музыкальная и общественная жизнь Карловых Вар. В нем же проявился большой интерес издателя к культуре России и общеславянской культуре. В томе альманаха за 1853 год опубликована большая статья «Русские в Карлсбаде», в томе за следующий год – статья «Петр Вяземский, русский писатель, в Карлсбаде», статья о Петре I.

Ныне «Карлсбадский альманах» – библиографическая редкость. Доктор Нейдл является счастливым обладателем всех двадцати шести томов. Другая достопримечательность его библиотеки – оригинальное издание списков путешественников, приезжавших на лечение в Карловы Вары в XIX веке (Karlsbader Badeliste^[18]). Просматривая как-то эти списки за 1845 год, я нашел под номером 2371 сообщение о прибытии 20 июля Гоголя. Согласно этой регистрации, «г-н Николай фон Гоголь из Москвы, штатский, прибыл без сопровождающих лиц и остановился в доме Russia на Егерштрассе». Через несколько страниц я нашел сообщение об отъезде Гоголя 15 августа 1845 года в Есенские Лазни. Между прочим, точная дата приезда Гоголя в Карлсбад ранее не была известна. В своем письме Н. М. Языкову из Карлсбада, датированном 25 июля, Гоголь пишет: «Сегодня седьмой день, как начал пить воды». Видимо, считая дни, Гоголь ошибся. И хотя лечил Гоголя доктор Флеклес (это имя Гоголь сообщает Жуковскому 24 июля в своем письме из Карлсбада), несомненно, Жан де Карро был знаком с Гоголем и впоследствии делился своими воспоминаниями с Вяземским.

А вот еще интересная подробность, почерпнутая из тех же списков. В 1874 году в Карлсбаде побывал полковник А. А. Пушкин, старший сын поэта, с женой Софьей Александровной.

Среди всех этих интересных «мелочей» одна находка показалась мне неожиданной и даже загадочной.

Как-то, сидя в гостях у Карела Нейдла и просматривая том «Карлсбадского альманаха» за 1853 год, я нашел под номером XXI заметку Жана де Карро с интригующим названием «La Dame de Pique» (Пиковая дама). Вот отрывки из этой небольшой заметки в переводе с французского: «Хотя Гораций благословляет поэтов и художников дерзать во всем, можно только удивляться тому, что такой известный французский академик, как Эжен Скриб, задумал поставить в Париже комическую оперу „Пиковая дама“, третий акт которой происходит в 1762 году в Карлсбаде, в некоем игорном доме. Премьера этой оперы состоялась в Париже 28 декабря 1850 года в театре „Opera Comique“. Музыка Ф. Галеви, члена Академии.

Действие „Пиковой дамы“ происходит в конце правления Петра III. Первый акт во дворце в Полоцке, русском городке на границе с Польшей; второй – в окрестностях Полоцка и третий – среди карлсбадской богемы, в игорном доме.

Выбор нашего курорта для сцен азартных игр более чем оригинален, так как ни наша история, ни наши традиции не допускают и мысли о существовании подобных игорных домов… Наше правительство, слава Богу, их строго запрещает… Правда, императорских декретов против азартных игр не существовало до 1784 года, они возобновились в 1804 году… Я освободил себя оттого, чтобы изложить план и сюжет „Пиковой дамы“ из опасения не быть понятым в Карлсбаде…»

Оставим в стороне недовольство врача Жана де Карро выбором места действия третьего акта оперы. Однако жаль, что возмущенный автор заметки, написанной 130 лет тому назад, «освободил себя» от того, чтобы подробнее рассказать о содержании оперы. Ведь известно, что опера Франсуа Галеви была написана по мотивам пушкинской повести. Но если верить «Карлсбадскому альманаху», автором либретто карлсбадской «Пиковой дамы» был знаменитый французский драматург Эжен Скриб (1791–1861). Скриб был популярным либреттистом. Его драматургия легла в основу опер Мейербера («Роберт Дьявол», 1831; «Гугеноты», 1836; «Африканка», 1865), Обера («Фра-Дьяволо», 1830), Верди («Сицилийская вечерня», 1855) и десятков других менее известных опер.

Современники по-разному оценивали творчество Скриба. Белинский отдавал должное искусству интриги в его пьесах. Пушкин опубликовал в «Современнике» в 1836 году речь, которую Скриб произнес во Французской академии и которую Пушкин назвал «блестящей». В библиотеке Пушкина находились четыре пьесы Скриба во французском издании, в том числе водевиль «Шарлатанство», который Малый театр поставил в 1830 году. Пьесу Скриба «Бертран и Ратон» Пушкин упоминает в своем дневнике в феврале 1835 года. Он обратил внимание на замечание австрийского посла Фикельмона о том, что постановка этой пьесы в Петербурге была запрещена по политическим соображениям.

Что же общего между либретто Скриба и гениальной повестью Пушкина? Какая связь пролегла между болдинской осенью 1833 года, когда была написана «Пиковая дама», и осенью 1850 года в Париже, когда Комическая опера готовила к постановке оперу «Пиковая дама» по либретто Скриба?

Первым шагом, естественно, было прочесть либретто оперы в собрании сочинений Скриба. Еще в Праге (на пути домой) я просмотрел в университетской библиотеке (одной из богатейших в Европе) французское издание полного собрания сочинений Скриба в шестидесяти восьми томах, «Пиковой дамы» в нем не оказалось. Дальнейший поиск я продолжил в Москве.

Поскольку поиск сочинения Скриба зашел в тупик, следовало обратиться к музыкальным источникам. И действительно, уже в первых заметках, найденных в различных музыкальных и оперных энциклопедиях, сообщалось, что либретто к опере Галеви «Пиковая дама» было написано Скрибом и что в нем нашли отражение мотивы повести Пушкина. Дата премьеры оперы в точности совпадала с указанной в заметке Жана де Карро. Однако о либретто нигде подробно не рассказывалось.

Наконец мне повезло. Я нашел рецензию Теофиля Готье о спектакле, она была опубликована в газете «La Presse» 27 декабря 1850 года. В первых строках автор статьи сообщает, что премьера «Пиковой дамы» состоялась в Комической опере 22 декабря (возможно, что автор присутствовал на просмотре, а не на премьере для широкой публики, так как дата 28 декабря указана во всех найденных мною публикациях, в том числе и в «Карлсбадском альманахе»).

Первые два акта происходят в России, в Полоцке. Первая сцена – замок княжны Полоцкой. Стены увешаны гербами Полоцких, среди которых есть и изображение «пиковой дамы». С этим гербом связана легенда. Рассказывают, что благодаря договору с дьяволом члены этой семьи посвящены в тайну трех карт. Эту тайну во что бы то ни стало хочет разгадать полковник Цицианов, страстный игрок, обуреваемый жаждой наживы. Молодая княжна Полоцкая, несмотря на красивые черты лица, горбата и хромонога. Однако она единственная оставшаяся в живых из этой семьи, посвященная в тайну трех карт. Цицианов делает вид, что страстно влюблен в нее. На самом же деле его интересуют только секрет карт и деньги. Княжна догадывается о неискренности корыстного полковника. К тому же она всем сердцем любит молодого унтер-офицера Константина Нелидова, спасшего ей жизнь при романтических обстоятельствах. Цицианов шантажирует молодого человека векселем: отец Нелидова задолжал полковнику 300 тысяч рублей. Между унтер-офицером и полковником вспыхивает ссора из-за княжны. Молодой унтер-офицер оскорбляет полковника, и тот в наказание отправляет его работать в соляные копи под Полоцком.

Второй акт происходит в соляных копях, под сводами соляных шахт, среди сталактитов и сталагмитов. Несчастный Нелидов работает киркой и лопатой и возит на себе тачку. Желая освободить возлюбленного, княжна уговаривает Цицианова разрешить ей свидание с молодым офицером в шахте. В награду она обещает открыть наконец полковнику тайну трех карт. Княжне удается уговорить одного из рудокопов, некоего Роскава, помочь Нелидову бежать. Благодарная княжна называет Роскаву три карты (тройка, десятка и пиковая дама) и дарит заколдованное кольцо, без которого секрет карт недействителен. Цицианову удается подслушать разговор и узнать три заветные карты, но тайна кольца остается ему неизвестной.

И наконец, третий акт – Карлсбад. Бежавший за границу Нелидов встречает своего врага в Карлсбаде и хочет вернуть ему отцовский долг. Но полковник коварен. Он заманивает Нелидова в игорный дом и ставит на карту всю сумму долга. Но он не знает тайны кольца, и его третья карта, пиковая дама, бита. Теперь Нелидов не только свободен, но и богат. К счастью, и княжна Полоцкая – молода и прекрасна. И горб у нее ненастоящий. С его помощью она скрывалась от преследовавшего ее императора Петра III (вспомним, что действие оперы происходит в 1762 году). Таким образом, после переворота 28 июня 1762 года ничто не мешает влюбленным соединиться навеки.

В день парижской премьеры Петру Ильичу Чайковскому шел одиннадцатый год. Пройдет ровно сорок лет, и в конце жизни он создаст «Пиковую даму», которую мы знаем и любим, шедевр, достойный пушкинского гения. И все же этот день, 22 декабря 1850 года, был по-своему знаменателен. Это был день премьеры одной из первых западных опер на пушкинский сюжет, хотя от пушкинского замысла мало что осталось.

Какими же путями пушкинская «Пиковая дама» попала к Скрибу? Оказывается, друг Пушкина С. А. Соболевский (1803–1870), известный библиофил и библиограф, имеет к этой истории самое непосредственное отношение.

Вспоминая трагическую гибель поэта, В. А. Соллогуб писал: «Я твердо убежден, что если бы С. А. Соболевский был тогда в Петербурге, он по влиянию на Пушкина один мог бы сдержать его. Прочие были не в силах». Однако роль С. А. Соболевского в жизни и творчестве Пушкина только сейчас по-настоящему осмысливается. Вспомним, например, что история создания «Медного всадника» связана с четвертым томом «Поэзии Адама Мицкевича», изданном в Париже в 1832 году. С. А. Соболевский привез эту книгу в 1833 году из-за границы и подарил Пушкину. Чтение цикла стихов «Петербург», опубликованных в этом томе, сложная внутренняя полемика с Мицкевичем, переосмысление роли Петра, раздумья о судьбах и предназначении России, «Медный всадник» и стихи, посвященные Мицкевичу, – ко всем этим событиям напряженной духовной жизни Пушкина в болдинскую осень 1833 года привели встреча с Соболевским и вовремя подаренная им книга.

Такую же выдающуюся роль сыграл С. А. Соболевский в истории взаимоотношений Пушкина и Проспера Мериме. Собственно, никаких прямых взаимоотношений не было. Их посредником был все тот же С. А. Соболевский. Историю этого посредничества исследовал А. К. Виноградов. Соболевский познакомился с Мериме в 1829 году в Париже. Он во многом способствовал развитию интереса у Мериме к русской и славянской литературе. По его рекомендации Мериме берет уроки русского языка у В. И. Дубенской-Лагренэ, петербургской знакомой Пушкина.

В 1827 году в Париже вышел сборник иллирийской народной поэзии «Гузла». Под этим названием скрывались собственные стихи Мериме, блестяще и тонко имитировавшие народную поэзию Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговины. Как известно, одной из жертв этой мистификации стал Пушкин. В 1832–1833 годах Пушкин, работая над «Песнями западных славян», переводит одиннадцать песен сборника, не подозревая, что это не фольклор. Эту тайну раскрывает ему С. А. Соболевский, вернувшийся в 1833 году в Россию. По просьбе Пушкина в декабре 1833 года С. А. Соболевский пишет письмо Мериме, и тот в ответном письме от 6 января 1835 года рассказывает об истории создания «Гузлы». Пушкин помещает этот ответ Мериме в IV части своих «Стихотворений», вышедших в 1836 году, и в предисловии дает французскому писателю известную характеристику: «Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники времен Карла IX, Двойной ошибки и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней Французской литературы».

Общение с С. А. Соболевским и история «Гузлы» пробудили в Мериме интерес к Пушкину. В письме В. И. Дубенской-Лагренэ он пишет 25 сентября 1848 года: «Он [С. А. Соболевский] мне посоветовал заняться чтением прозы Пушкина». И уже 31 августа 1849 года Мериме пишет С. А. Соболевскому, путешествующему по Испании: «Я нашел в сочинениях Пушкина одно из моих писем к Вам и часть Пушкинского перевода „Гузлы“. Я выразил его памяти признательность тем, что перевел „Пиковую даму“». Впервые перевод Мериме был опубликован в «Revue des Deux Mondes» 15 июля 1849 года. Уже современники отмечали высокое качество перевода Мериме, его верную передачу пушкинской фразы.

Итак, казалось бы, все становится на свое место. Скриб воспользовался сделанным Мериме переводом «Пиковой дамы» и уже в следующем году написал свое либретто.

Но, оказывается, дело обстояло не совсем так.

В книге Феликса Шамбона, биографа Мериме, мы находим интересный эпизод. На обеде у председателя Комиссии по охране культурно-исторических памятников Биксио в присутствии поэта Ламартина, художника Делакруа, композитора Мейербера, драматурга Скриба и других Мериме заговорил о Пушкине. Это было 25 февраля 1849 года. Перевод «Пиковой дамы», сделанный Мериме, еще не был опубликован, но, очевидно, Мериме говорил об этом сюжете, и разговор этот повлиял на Скриба, надоумив его создать свою версию легенды о трех картах. Ламартин сказал, что он читал Пушкина, а Мериме торжественно заявил Ламартину, что Пушкин ни разу не был переведен на французский язык.

Заметим, что в споре с Ламартином Мериме был неправ: Пушкина и ранее переводили на французский язык. Так, Жан Шопен еще в 1826 году перевел «Бахчисарайский фонтан». Поль Жюльвекур в 1843 году издал книгу, содержавшую перевод «Пиковой дамы». Однако качество перевода было низким, и, видимо, ни Мериме, ни Скриб не подозревали о его существовании. Между прочим, А. О. Смирнова в своих записках утверждает, что в 1844 году в Париже Мериме подарил ей свой перевод «Пиковой дамы» Пушкина. На неправдоподобность этого сообщения указывал А. К. Виноградов. Возможно, А. О. Смирнова спутала более поздний перевод Мериме с переводом Жюльвекура.

В 1869 году бельгийский композитор Франц фон Зуппе, автор тридцати одной оперетты, на то же либретто Скриба написал одноактную оперетту «Пиковая дама». От ее партитуры сохранилась только увертюра.

Сегодня об опере Галеви – Скриба и об оперетте Зуппе вспоминают разве что историки музыки. Понадобился гений Чайковского, чтобы вернуть героев «Пиковой дамы» из Карлсбада на родину. Но история этого запутанного «путешествия» варианта пушкинского сюжета сама по себе интересна и поучительна. И распутать ее оказалось не так уж просто. А начало было положено на верхнем этаже старого дома в Карловых Варах, где я случайно прочел в ветхом «Карлсбадском альманахе» статью современника Пушкина о «Пиковой даме» в Карлсбаде.

Пистолеты де Баранта

А теперь перенесемся из гостеприимных Карловых Вар обратно в Париж. Здесь на улице Алезья жил Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов, праправнук Пушкина. Георгий Михайлович родился в 1912 году и прожил в Париже почти всю жизнь. По профессии инженер-строитель, в годы Второй мировой войны он сражался против немцев в рядах французского Сопротивления, был ранен под Дюнкерком. Праправнук Пушкина был страстным пушкинистом, печатал статьи о Пушкине в советских журналах. После войны он несколько раз приезжал к нам в страну, считал ее своей второй родиной, гордился ею. Потомка Пушкина гостеприимно встречали в пушкинских музеях Москвы и Ленинграда, в Михайловском, куда он ездил поклониться могиле своего великого прапрадеда. Я познакомился с Георгием Михайловичем в Париже в апреле 1982 года. Помню, с каким интересом он выслушал мой рассказ об архиве П. Б. Козловского и Я. Н. Толстого, который я разыскал в отделе рукописей Национальной библиотеки. Незадолго до моего приезда в Париж Георгий Михайлович послал в «Вопросы литературы» свою новую работу – исследование о письме Пушкина генералу Толю, предсмертном письме поэта; меня он просил узнать в редакции, скоро ли ее напечатают.

В маленькой квартирке на улице Алезья одна из комнат была превращена в семейный, а иначе говоря, пушкинский музей. Помню большую картину в углу – сцена дуэли Онегина с Ленским. Георгий Михайлович собрал большую библиотеку – пушкиниану. Особенно он гордился посмертным собранием сочинений Пушкина 1838 года, изданным в пользу семьи поэта, в том числе и его прадеда Александра Александровича Пушкина («Сашки»). За «русским ужином», который приготовила его жена Тамара Васильевна, Георгий Михайлович показал мне семейный альбом. На первой странице – портреты Александра Сергеевича и Натальи Николаевны Пушкиных. За ними следовали старые фотографии прадеда, генерала Александра Александровича Пушкина, прославленного героя войны за освобождение Болгарии, бабушки Натальи Александровны Пушкиной, в замужестве Воронцовой-Вельяминовой. В конце альбома я увидел фотографии дочерей Георгия Михайловича, Нади и Ани. Георгий Михайлович рассказал, что Аня, русский филолог и переводчица, живет во Флоренции. Родители иногда гостят у нее, и Георгий Михайлович пользуется случаем, чтобы поработать в итальянских архивах и библиотеках. Помню, как Георгий Михайлович рассказывал о своих внуках, следующем поколении пушкинских потомков. «Аня замужем за итальянцем, видимся мы редко, но ее дети, Степа и Катя, хорошо говорят по-русски. А Надя с детьми живет в Париже, рядом с нами, но ее дети по-русски почти не говорят». И словно тень пробежала по лицу Георгия Михайловича. Он вздохнул и добавил: «Знаете ли, каждое новое поколение – все дальше от России».

За ужином Георгий Михайлович рассказал мне об одной из своих пушкинских находок. Он разыскал во Франции дуэльные пистолеты, участвовавшие в дуэли Пушкина и Дантеса, одним из которых был убит Пушкин. Георгий Михайлович нашел их в небольшом частном музее почты в Лимрэ, около Амбуаза. Это были те самые пистолеты, которые Эрнест де Барант, сын французского посла в Петербурге, одолжил д’Аршиаку, секунданту Дантеса. Позже эти же пистолеты участвовали в дуэли между Эрнестом де Барантом и М. Ю. Лермонтовым. К счастью, они не погубили второго величайшего поэта России и вскоре вместе с семейством французского посла навсегда покинули Россию. Так они оказались во Франции, где их и нашел праправнук Пушкина. Георгий Михайлович опубликовал в 1969 году короткую заметку о своей находке в нашем «Огоньке». Я записал его рассказ слово в слово, дополнив только некоторыми пояснениями.

Барон Амабль-Гильом-Проспер-Брюжьер де Барант прибыл с посольством в Петербург поздней осенью 1835 года; ему шел пятьдесят первый год. Серьезный историк и уже известный писатель (впоследствии член Французской академии), де Барант был не только знаком, но и дружен с Пушкиным и всем кругом его друзей – Жуковским, Вяземским, А. И. Тургеневым. Известна его переписка с Пушкиным, его планы перевода произведений Пушкина на французский язык. Пожалуй, никто из иностранных дипломатов не понимал так глубоко значение Пушкина для русской и мировой литературы, как де Барант. Французский посол одним из первых пришел на Мойку проститься с Пушкиным. В письме к Сергею Львовичу Пушкину Жуковский писал об этом 15 февраля 1837 года: «Что думал этот почтенный Барант, стоя долго в унынии посреди прихожей?.. Отгадать нетрудно. Гений есть общее добро; в поклонении гению все народы родня!.. Потому-то и посол французский (сам знаменитый писатель) приходил к двери его с печалью собственною, и о нашем Пушкине пожалел как будто о своем». Де Барант имел самое прямое отношение к трагедии, разыгравшейся 27 января 1837 года на Черной речке. Ведь секундантом в этом поединке был не кто иной, как секретарь его посольства д’Аршиак, одолживший дуэльные пистолеты у его сына, Эрнеста де Баранта, а сам Дантес был французом, хоть и состоял на русской службе.

Эрнест де Барант, младший сын посла, родился в Париже в 1818 году. Неизвестно, занимал ли он в свои девятнадцать лет какое-либо официальное положение при французском посольстве в Петербурге, где жил в доме отца, но позже он был дипломатом. Есть свидетельства, что он был легкомысленным прожигателем жизни, наказанием для своих родителей, особенно для набожной матери Марии Жозефины д’Удето, основавшей в Париже женский монастырь. Так как Эрнест семьи не имел, то после его смерти в 1859 году его пистолеты, участвовавшие в дуэли Пушкина с Дантесом, перешли сначала к его старшему брату, Просперу, а впоследствии к полковнику де Шательперону, мужу его сестры, урожденной де Барант.

О дальнейшей судьбе этих пистолетов Георгий Михайлович вряд ли бы узнал, если бы не случай. Как-то в гостях он встретил знакомую русскую даму, бывшую замужем за французом. Заговорили о Пушкине. Оказалось, что эта дама воспитывалась в пансионе при том самом женском монастыре, который основала жена посла де Баранта. Как член «Общества Леонардо да Винчи» она присутствовала в 1955 году на торжественном обеде в замке Кло-Люсе, расположенном в живописной долине Луары около Амбуаза. В этом замке великий Леонардо провел последние годы и умер. Кто-то из гостей за обедом рассказал об аукционе в зале Друо в Париже, на котором среди прочего продаются пистолеты де Баранта, одним из которых был убит Пушкин. Дама поспешила в Париж и пришла на аукцион. Она увидела ящик с пистолетами среди других вещей, предназначавшихся к продаже. Купить пистолеты ей почему-то не удалось, и вскоре пистолеты были проданы с молотка. Имя покупателя ей не сообщили, и сокровище исчезло в неизвестном направлении, подобно бриллиантам мадам Петуховой из романа Ильфа и Петрова.

Только десять лет спустя, путешествуя по долине Луары, дама случайно обнаружила эти пистолеты в музее почты в маленьком городке Лимрэ. Но почему пистолеты оказались в музее почты?

В ноябре 1968 года Георгий Михайлович с женой отправились в Лимрэ. Дорога шла вдоль берега широкой Луары. У самого берега – песчаные отмели, за ними – спокойные холмы с разбросанными на них старыми замками. Проехав Тур и миновав еще километров десять, въехали в Лимрэ. Музей размещался в одноэтажном старом доме, обвитом плющом. Дверь в дом и калитка в сад были закрыты. Наконец из-за дома вышел человек, одетый, как фермер, оказавшийся хозяином. Хозяин (его звали Пьер Поль) объявил, что музей постоянно закрыт, так как нет посетителей и музей не приносит дохода. Георгий Михайлович представился, добавил, что он потомок Пушкина, и объяснил цель своего визита. Путешественники вошли в дом. Дом этот был бывшей почтовой станцией. Пока посетители осматривали модели почтовых дилижансов, форейторские ливреи, сапоги и шляпы, сбрую, парики, которые носили станционные смотрители и форейторы, хозяин рассказывал им о своем увлечении и истории музея.

Все началось с пустяков, с нескольких атрибутов старой конной почты. Потом коллекционер увлекся и приобрел несколько ценных экспонатов, среди которых – стремена Людовика-Филиппа, почтовые расписки Бонапарта, гравюры XVI века. И вот наконец – цель поездки. Пьер Поль вынимает из стеклянной витрины ящик размером 50×40 см и открывает его. Кроме двух пистолетов, в специальных отделениях ящика лежат пороховница, шомпол и молоток, а в углу ящика – три пули. Георгий Михайлович ладонью взвесил одну из пуль – тяжелая. Ведь точно такая же пуля засела в животе Пушкина, раздробила крестцовую кость. В ящике остались еще три… Потом взял в обе руки пистолеты. Из какого стрелял Дантес? Неизвестно. Но из одного из них он убил Пушкина.

На крышке ящика есть фирменная наклейка «Карл Ульбрих, Дрезден, Оружейный двор». Мы привыкли думать о дуэли Ленского с Онегиным как о предчувствии, предвидении поэтом своей роковой дуэли. Но Пушкин вложил в руки своих героев пистолеты Лепажа, кремневые пистолеты.

Вот порох струйкой сероватой

На полку сыплется. Зубчатый,

Надежно ввинченный кремень

Взведен еще…

А в дуэли Пушкина с Дантесом участвовало более современное оружие: пистонные пистолеты, изготовленные саксонским оружейником. Во французской армии пистонные пистолеты вошли в употребление в тридцатые годы прошлого века. Эрнест де Барант, видимо, приобрел их во Франции и привез с собой в 1835 году, когда французское посольство прибыло в Петербург. Пистонные пистолеты реже давали осечку. На Черной речке осечки не было…

О принадлежности пистолетов говорит записка, подписанная их бывшим владельцем. Вот ее перевод: «Эти пистолеты принадлежали барону Эрнесту де Баранту, дипломату, который их одолжил своему другу г-ну д’Аршиаку во время дуэли Пушкина с г-ном Дантесом. Г-н д’Аршиак был одним из секундантов. Они были отданы полковнику де Шательперону в 1884 году бароном де Барантом, братом барона Эрнеста. Париж, 1-го мая 1920 г. Полковник де Шательперон».

Георгий Михайлович попросил месье Поля продать ему эти пистолеты, объяснив, что это – реликвия русской истории и культуры. Хозяин наотрез отказался. Он сказал, что несколькими годами раньше их уже пытались купить Сергей Лифарь (известный собиратель пушкинианы) и Клод Дантес, правнук Жоржа Дантеса. Он дорожит этим экспонатом и предназначает свой музей в дар городу Амбуазу, который приобрел для его музея старинный особняк и хлопочет перед местным департаментом о выделении средств на его обслуживание.

Кончив рассказывать, Георгий Михайлович вынул из какой-то папки фотографию. «Вот они, эти пистолеты де Баранта. Я их сфотографировал во дворе музея на ярком солнце. Дарю Вам фотографию на память. Да, а ведь я забыл рассказать, как пистолеты оказались в этом музее почты. Их приобрел месье Поль на том самом аукционе в зале Друо. И знаете почему? А вот приглядитесь внимательнее к фотографии. Видите между пистолетами музейную табличку? На ней написано „Пистолеты дуэли поэта Пушкина (автора „Станционного смотрителя“) с Дантесом“. Для хозяина почтового музея Пушкин был прежде всего автором „Станционного смотрителя“. Не правда ли, забавно?»

После ужина настала моя очередь рассказывать. Мне захотелось продолжить разговор о де Баранте и поговорить о его архиве. Ведь известно, что еще до Первой мировой войны П. Е. Щеголеву удалось через Пушкинскую комиссию Академии наук получить копии донесений послов, которые в 1837 году были аккредитованы при Петербургском дворе. Оказалось, что большинство иностранных дипломатов так или иначе откликнулись на смерть великого русского поэта. Их депеши обогатили наши знания не только о дуэльной истории, но и о последних годах жизни и творчества Пушкина. И только в архиве французского посла де Баранта не оказалось ничего за исключением нескольких малосодержательных строк. И самому Щеголеву, и другим исследователям это умолчание всегда казалось загадочным. И теперь, работая в отделе рукописей Национальной библиотеки, я попросил сотрудников отдела помочь мне ознакомиться с архивом де Баранта. Мне пообещали затребовать из библиотеки французского МИДа его архив, и вскоре в мой очередной выходной день я нашел на своем рабочем столе аккуратно переплетенные тома этого архива.