Текст книги "Чапаята"
Автор книги: Владимир Разумневич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
ДАЛИ ОФИЦЕРАМ ПРИКУРИТЬ
Уральские степи остались позади. Возвращаясь из похода, чапаевцы приближались к городу Николаевску. И тут узнали: белочешские легионы внезапно ворвались в город и пытаются установить там свою власть.
Бойцам полагался отдых после дальнего похода. Но никто не захотел отдыхать. Какой уж тут отдых, если белые командуют в родном городе, бросают в тюрьмы жен и матерей красногвардейцев, измываются над бедняками и их детишками! Чапаевцы рвались в бой.
Силы, надо сказать, были неравными. Белые в семь раз по числу солдат превосходили чапаевцев. И вооружены были лучше. Как с ними справиться?
Чапаев достал карту и стал объяснять, как лучше Николаевск освободить:
– Стукнем врага сразу в лоб и по затылку, с двух сторон на него пойдем. Где у противника самое больное место? А вот где. Взгляните: из села Таволжанка идет прямая дорога на Николаевск. Потеряй он эту дорогу – потеряет и Николаевск, не будет ему хода ни взад, ни вперед. Крышка! Оттого и засели здесь белые всей своей армией. Больное место прикрывают. Тут мы их и щелкнем. Приказываю: полку Ивана Плясункова – занять переправу через Большой Иргиз и двинуться в сторону Таволжанки, полку Ивана Кудякова – скрытно нагрянуть через село Гусиха в тыл противника, поддержать атаку плясунковцев с севера. Сожмем их покрепче, тут они и узнают нашу арифметику: один против семерых – получится плюс, а семеро против одного – минус. Коли враг такому счету не обучен, так мы обучим!
Повел лихой Иван Плясунков свой полк в атаку. Противник начал палить по наступающим цепям из всех пушек и винтовок. Синевато-оранжевые огоньки вылетали из окопов, из окон и чердаков домов, где засели пулеметчики. Они почти в упор расстреливали бесстрашных чапаевцев. Пули, словно пчелы, жужжали над головами. Воздух раскалывался от страшных черных взрывов, раскаты которых гулким эхом прокатывались от сельской околицы по степи. Казалось, земля и небо дерутся между собой – все вокруг содрогалось, ухало, обволакивалось густой, непроглядной гарью.
Плясунковский полк упрямо шел сквозь огонь и дым к вражеским позициям. Белые оборонялись всеми силами и не заметили, как в тыл им прорвались конники Чапаева и пехотный полк Ивана Кутякова. Да разве из чапаевских клещей вырвешься!
Василий Иванович скакал впереди кавалеристов и саблей косил убегающих.
– Бей их и в лоб, и по затылку! – воодушевлял он бойцов.
Победой красных полков закончилось это сражение.
– Дорога на Николаевск свободна! – сказал Чапаев, пряча саблю в ножны. – Двинемся к родному городу – кто к детишкам своим, кто к теще на блины. Нас там ждут не дождутся!
От Таволжанки до Николаевска полки добирались ночью. Все небо было закрыто черными тучами. Темь стояла – ни зги не видно. Лишь при вспышке молнии можно было узнать, кто рядом шагает.
Перед самым городом чапаевцы устроили привал в степи, в стороне от дороги.
Только они сели отдохнуть, как из темноты донесся скрип колес. Кто бы это мог быть?
Командир роты Иван Бубенец с разведчиком Папоновым пошли выяснить. Глядят – на дороге длинный обоз с солдатами. В хвосте обоза – пушки, а на передней повозке сидят офицеры с белыми повязками на рукавах. Один из них – тучный, седоусый господин – щелкнул портсигаром, стал угощать папиросами своих товарищей.
Бубенец, не долго думая, поправил на голове трофейную офицерскую фуражку, одернул гимнастерку и вышел из темноты к повозке. Ловко, по-гвардейски (когда-то, еще до своего участия в штурме Зимнего дворца, подпоручик Иван Бубенец служил в царской гвардии) козырнул тучному господину и, назвавшись капитаном белогвардейской «Народной армии», достал зажигалку из кармана и дал прикурить офицерам.
Он был так любезен с ними, что они сразу приняли его за своего человека.
– С кем имею честь познакомиться? – спросил Бубенец.
– Я есть полковник чешский армия, – ответил седоусый на ломаном русском языке. – Мой полк имейт приказ спасать Николаевск от Чапай.
– О! Большое, большое вам спасибо, господин полковник! А то мы думали, что вы задерживаетесь в пути и не прибудете вовремя. Теперь с вашей помощью мы непременно разобьем злодея Чапая! Разрешите, господин полковник, я направлю адъютанта в часть – она тут поблизости расположилась, чтобы он доложил нашему полковнику о прибытии долгожданных союзников! Представляю, как он обрадуется…
И Бубенец шепнул разведчику Папонову, чтобы тот немедленно мчался к Чапаеву и рассказал о белочехах – надо ударить по обозу, пока он не тронулся с места.
Папонов отдал честь и скрылся в ночи. А Иван Бубенец стал хвастаться перед офицерами своими победами, одержанными якобы над Чапаевым в сражениях под Таволжанкой.
Полковник смотрел на Бубенца с восхищением.
– Я понимаю, вам, господа, надо спешить в Николаевск, – сказал, закончив рассказ, Бубенец. – Не буду вас задерживать. Счастливого пути, господин полковник.
Не прошел Бубенец и ста метров от повозки, как там забухали взрывы и затрещали пулеметы. Весь обоз – с солдатами, пушками и снарядами – оказался в руках чапаевцев.
– Здорово мы, Иван Константинович, дали офицерам прикурить! – весело подмигнул Бубенцу Чапаев. – Будут знать наших!
Утром красные полки вступили в Николаевск. И после этой победы уездный центр, в котором родилась прославленная дивизия, стал именоваться в честь любимого героя чапаевцев городом Пугачевом.
АДАМ ФУНТИК
С малолетства его все Ваняткой-батрачонком звали. Ваняткой до самой гражданской был. А уж потом Адамом окрестили. Почему? Ну, это потом. Спервоначалу скажу, почему Фунтиком прозвали.
Был Ванятка с самого рождения хил да мал. Ну ростом-то еще туда-сюда, год от году немного, да тянулся. А в тело никак не мог войти. Как перышко легок был! По этой самой причине и прозвали Фунтиком. Прежде, при царе еще, было б тебе известно, клалась на весы гирька – фунт. По нынешним-то временам в ней и полкило не наберешь. Так и пошло: Фунтик да Фунтик. Это вроде фамилии стало. И когда в Красную гвардию записывался, сам себя так и назвал. «Иван, – говорит, – Фунтик».
Хоть и был Ваня телом жидок, но волю имел крепкую. Без постороннего пособления грамотность постиг и слыл промеж нас, чапаевцев, главнейшим сочинителем писем, а еще – заправским артистом.
Спервоначалу ему, как человеку образованному, роли красных командиров играть доверялось. Да только не вышло из этого ничего. Ну никакой у него видимости командирской. Ни шашка, ни папаха, ни усы подрисованные не спасали. Фунтик фунтиком и оставался. Голос тоже какой-то несолидный. Сместили его, значит, с командирских ролей. Ну какой это командир, ежели над ним все потешаются, животы надрывают?
Дали ему, значит, новое назначение по части актерства – беляков изображать. Старается Фунтик. Офицеров белых изображает. И опять – как появится, так хохот. И опять начальство недовольно. Враг, мол, должен в красноармейских душах ненависть пробуждать, чтобы посмотреть спектакль – да прямо в бой, а тут – сплошная комедия.
Перевели Фунтика на разные клоунские роли, и все сразу на место стало. Смейся, сколько хошь, – не жалко. Особо хорошо у него шут один при короле удался. Тут уж полный простор выдумщику. Делай, что умеешь, никто не осудит: хоть язык публике высовывай, хоть через голову кувыркайся, хоть шиш королю кажи. Все смешно. И вроде все довольны: и народ и Фунтик.
А играли-то как. Сидит артист на позиции, палит по казаре, и вдруг приказ: «Вечером концерт в городе для местного населения. Срочно в штаб дивизии». До штаба, бывало, верст десять-пятнадцать. Хорошо, если попутная машина или лошадь есть. А нет, значит, так топай. Ну, Фунтику в тот раз повезло. Машина интендантская попалась. Продовольствие на передовую привозила. Весь груз в кузове – Фунтик да мешок с жареными тыквенными семечками. Какой дурак его со склада на фронт посылал, и сейчас не пойму. Командир полковой, когда увидел, что привезли, от злости аж взвился.
– Это, – кричит, – вредительство. Кто это захотел нашу бдительность усыплять? Чтобы духу тут этих семечек не было.
А шоферу что? Взял да и назад – в кузов.
Едут, значит, степью шофер да Фунтик. А жарища – не приведи господь. Рубаха к телу приклеивается. Дышать нечем. И тут вдруг мост через речку. Место райское. Водица меж камней журчит. Кустики тень отбрасывают. Уговорил Фунтик шофера остановиться.
– Давай, – говорит, – обмакнемся по разику.
А тот парень – щеголь да чистюля. Увидел, что с берега лягушки в воду прыгают, наотрез отказался:
– Чтобы я с этими образинами бултыхался? Ни за что! Купайся один.
Фунтик стянул с себя все, что на нем было. Бросил белье под ноги и нырнул в воду. Стал переплывать реку. Когда возвратился, глядь, возле машины три казака на конях. Фунтик спрятал голову в камыши. А что предпринять – не знает. Вылезать? Заметят – башку отсекут. Голым родился – голым и умрешь…
Казаки тем временем спешились. Один, усатый, начал шофера клинком стращать. Фунтику его в полный рост видно. «Эх, – думает, – пальнуть бы! Не промахнусь!» Да винтовку, как на грех, в машине оставил. Положение похлеще шутовского…
Казаки приметили в мешке тыквенные семечки и страшно обрадовались. Целыми пригоршнями стали грабастать. Усатый тоже соблазнился. Отвел саблю от шофера, запустил лапу в мешок.
И тут Фунтик сказал себе: «Самое время… Либо пан, либо пропал!»
Выскочил он быстренько из воды, схватил камень на берегу. И в чем мать родила двинулся на неприятеля. Вскинул руку над головой. Заорал истошным голосом, громче, чем театральный злодей:
– Разбегайсь! Гранатой укокошу! – И кивнул головой назад, в кусты, будто там еще кто-то прячется: – Не спешите, товарищи! Сам управлюсь!
Казаки обомлели: наступает на них само подобие смерти – сухореброе и нагое. Кого хошь страх проймет! А тут еще граната в руке… Струхнули, к лошадям бросились.
Голехонький Фунтик – за ними. Камнем размахивает и кричит, как на собак:
– Атью, атью!
Шофер оправился от страха. Фунтик – прыг в кабину:
– Гони на полную железку! Удерем, пока живы… – и камнем запустил в казаков.
Те шарахнулись, словно полоумные. Потом видят – никакого взрыва. На земле обыкновенный булыжник валяется.
Озверели. Клинками замахали. Поскакали вдогонку.
Фунтик забрался в мешок с семечками. Лишь мокрая голова да дуло винтовки видны. Прижался нагим плечом к прикладу и ну палить без передыху! Одна лошадь – кувырк с высокой насыпи. Усатый казак за ней.
А двое других не отстают, коней стегают.
Фунтик – щелк, щелк, а выстрела нет. Патроны, вишь ты, иссякли. Ну, думает, амба! Казаки совсем рядом. Вот-вот клинком дотянутся. Еще рывок и… И вдруг видит: перед самым носом машины чапаевская кавалерия на дороге.
Группа всадников поскакала в степь нагонять белоказаков. А остальные – и Чапаев с ними – вплотную приблизились к машине, обступили с двух сторон. Фунтик на радостях-то совсем рехнулся, запрыгал, как дергунчик. От верной смерти спасся – как не плясать.
– Адам пляшет, а Ева дома сидит, – говорит один.
А другой добавляет:
– И голо, и наго, и босо – пуговки не сорвешь.
И только тут Фунтик опомнился – ведь он же совсем голый! Впопыхах-то, удирая от погони, свыкся со своим грешным видом. А здесь Чапаев рядом. Совестно сделалось. Забрался снова в мешок, согнулся в три погибели. Головой туда-сюда водит и глазами хлопает.
Стал Чапаев расспрашивать, почему на красноармейце никакой одежки, что случилось. Шофер не пожалел красок, в героическом виде представил Фунтика.
– Голь на выдумки хитра, – сказал серьезно Чапаев и тут же объявил сбор средств в пользу раздетого и разутого героя.
Каждый снабдил его, чем мог: один стянул с себя гимнастерку, другой вытащил из заплечного мешка запасные галифе, третий протянул Фунтику сапоги с портянками…
– С миру по нитке, а голому Адаму – рубашка, – ухмыльнулся Чапаев.
Кавалеристы – народ общительный, быстрый. Сразу же по всей дивизии раззвонили о веселом фунтиковом подвиге. Оттого, возможно, на вечернее представление народу в театре набилось, как сельдей в бочке.
Зал колыхался от хохота, когда на сцене ходил тощий королевский шут и ловко одурачивал толстого короля. Стоило шуту уйти, как публика принималась вопить:
– Адама Фунтика на сцену!
Пуще всех, конечно, орали кавалеристы.
Чапаев сидел в первом ряду, смеялся и хлопал вместе со всеми. А потом, после представления, взбежал на сцену, снял с себя шашку и протянул ее Фунтику.
– Держи! – сказал. – За храбрость! Давеча, при встрече, не мог. Самому пришлось ею поработать…
И обратился к начальству театральному:
– Нехорошо получается. Такого удальца на несерьезную роль поставили. Ему не шута королевского, а полководца Суворова представлять! А то и самого Стеньку Разина. Тоже был мужик веселый…
С той поры Фунтика стали подпускать к командирским ролям.
Вот такая, значит, история приключилась с Иваном, который стал Адамом.
ГРОМКОЕ «УРА!»
Командование поручило чапаевцам уничтожить белых под Орловкой, где вражеских солдат было во много раз больше, чем нас в дивизии. Но не это тревожило Чапаева. В тылу неприятеля, в селе Корнеевка, засела казачья банда. В любую минуту она могла двинуться на помощь белой армии. Как задержать бандитов в Корнеевке, не дать им соединиться с белогвардейцами?
Своими раздумьями Василий Иванович поделился с николаевскими рабочими, когда выступал у них на заводе. Рабочие сказали, что они не оставят родную дивизию в беде и что-нибудь придумают.
И действительно придумали. Вечером к нам в полк приехал вооруженный отряд рабочих из Николаевска. Командир отряда сказал, что рабочие не выпустят бандитов из Корнеевки и дивизия смело может наступать на Орловку.
Мы закричали «ура!» и стали обнимать рабочих.
Но Василий Иванович глянул на нас строго:
– Сейчас не время кричать «ура!». Вот одержим победу, тогда и кричите себе на здоровье, кому сколько захочется.
Он направил рабочих-добровольцев в Корнеевку, а нам дал задание бесшумно двинуться к Орловке.
– Запомните, – предупредил он нас, – начнем атаку лишь после сигнала. А сигналом к наступлению послужит первый артиллерийский залп по врагу.
Ночью мы приблизились к селу. Притаились в кустах. Разведчик, побывавший в Орловке, доложил, что белогвардейцы ведут себя спокойно, не подозревают об опасности.
Чапаева это сообщение обрадовало. Он приказал нам и впредь вести себя осторожно – не курить, разговаривать только шепотом. Иначе белые учуют неладное, и тогда боевая операция может сорваться.
Начало светать. В селе загорланили петухи. Чапаев взглянул на часы – подоспело время атаки. Он вскочил на коня, подъехал к пушкам, жерла которых были нацелены на Орловку, взмахнул рукой. Громовым раскатом прогремел выстрел.
Мы выбежали из-за кустов, рассыпались цепью и устремились на врага. Он встретил нас бешеным пулеметным огнем. Мы припали к земле и стали ждать, когда пулеметы умолкнут. Но они били все время.
Медлить в атаке нельзя, каждая минута дорога, и Чапаев поручил батареям орудийным огнем уничтожить пулеметные гнезда, очистить путь к Орловке. Все двадцать пушек ухнули разом.
Вновь поднялись наши цепи. Вскинув вперед штыки, бросились мы на неприятеля. Тогда и белые начали налить из пушек. Сверкали и выли снаряды. Все вокруг окуталось дымом и пылью. Огневая полоса взрывов подошла вплотную к нашим рядам, преградила подступы к сельской околице. Мы залегли в ложбинках и воронках, не можем головы поднять.
Неожиданно в орудийном реве и грохоте послышался звонкий, властный голос:
– Встать! Равняясь по передним! Вперед!
Круто свернув коня в нашу сторону, Чапаев стремительно перемахнул через воронки, в которых мы залегли, вскинул саблю над головой и понесся прямо в село навстречу темной массе вражеских солдат. Черная бурка взвилась за его спиной, затрепетала на ветру.
Увидели мы нашего командира впереди, ринулись за ним следом.
Ничто теперь не могло остановить бойцов – ни ураганный шквал огня, ни белогвардейские штыки, которые, ощетинясь, ждали нас у околицы. Раз Чапаев с нами, чего ж бояться! Где Чапаев, там и победа. Еще не было случая, чтобы мы с ним отступали. Одолеем врага и на этот раз.
Только я так подумал, как вдруг где-то справа от нас – ту-ту-ту – зачастил пулемет. Чапаевский конь ошалело заржал и рухнул на дорогу. Начдив едва успел соскочить.
Я метнул гранату в ту сторону, откуда строчил пулемет. А Чапаев повел бойцов дальше. В правой руке у него – наган, в левой – сабля. Ободренные его бесстрашием, и другие почувствовали себя смелее, схлестнулись с врагом врукопашную.
Смяли мы неприятеля, ворвались в Орловку.
Белые офицеры приказали своим солдатам срочно отходить. А за селом уже стоял наш ночной отряд, который получил от Чапаева задание: скрытно обойти село и отрезать неприятелю путь к отступлению. Выхватили сабли красные кавалеристы – и в атаку. Заметались белогвардейцы: с одной стороны – всадники с саблями, с другой – пехотинцы с ружьями. Куда им сунуться – кругом красные. И такая паника поднялась в неприятельских рядах, что побросали они в степи все свои пушки, пулеметы, подводы со снарядами и давай бежать. Иные стягивали с себя на бегу шинели и даже сапоги, чтобы бежать было легче. Надеялись прорваться к Левенке, соседнему селу. Да где там! По пятам преследовали чапаевцы беляков, не давали уйти. А казачья банда, на поддержку которой рассчитывали белые, не пришла к ним на помощь: рабочий отряд, посланный Чапаевым в Корнеевку, окружил и перестрелял бандитов.
В тот же день Чапаев сообщил командованию: «Доношу, что бой под Орловкой и Левенкой закончился полным разгромом врага. Участвовало четыре стрелковых полка и один кавалерийский полк тов. Сурова. Противник потерял убитыми до тысячи человек, захвачено 250 подвод со снарядами, 10 пулеметов и много тысяч винтовок».
От командующего армией пришла телеграмма:
«За такой блестящий бой объявляю тов. Чапаеву искреннюю благодарность. Молодецким Николаевским полкам, принимавшим участие в этом тяжелом и славном бою, прокричим мы от всей 4-й армии громкое «ура!».
Чапаев собрал всех участников сражения, позвал на митинг рабочий отряд из Корнеевки. Показал нам телеграмму и сказал:
– Спасибо за храбрость! Теперь можете обниматься, целоваться и громкое «ура!» кричать. Само командование разрешило!
НА ПОНЯТНОМ ЯЗЫКЕ
Первые полки чапаевской дивизии формировались главным образом из жителей поволжских деревень. Все народности, населяющие берега Волги-матушки, были представлены здесь: и русские, и чуваши, и марийцы, и татары…
Спрашивали Чапаева:
– Как это только вы, Василий Иванович, управляетесь с ними? Ведь у каждого – свой язык. Попробуй разберись!
– Как же мне земляков не понять! – отвечал Чапаев. – Вместе при царе горе мыкали, вместе и счастливую жизнь ныне налаживаем. У нас общий язык. Человек еще и слова не сказал, только рот раскрыл, а я уже догадываюсь, чего он сказать намерен. А как же иначе! Одного рода-племени.
– Вы-то их понимаете. А они вас?
– И они меня. Я же им не какой-нибудь угнетатель царь Николашка, а свой единокровный брат бедняк. В один ряд с ними поставлен самой революцией.
Соберутся вечером чапаевцы у костра на привале – и Василий Иванович с ними. Запоют русскую «На диком бреге Иртыша» – и он подтягивает. Перейдут затем на бойкие мордовские колядки – и он поет вместе со всеми. А уж когда чувашскую песню затянут, то тут Чапаев никак смолчать не может: он вырос в чувашской деревне.
Легко, свободно чувствовал себя Василий Иванович среди людей самых разных национальностей, и они относились к нему по-братски, видели в нем своего надежного заступника.
Как-то заглянул Чапаев в казарму, где собрались иностранные добровольцы, бывшие военнопленные. Были здесь и чехи, и сербы, и венгры, и поляки, и немцы, и румыны, и словаки, и корейцы, решившие служить в революционной Красной Армии.
Послушал Чапаев, о чем они говорят, и ничего не понял.
Попробовал было вместе с ними песню спеть и не смог. Незнакомая была песня. Не заладилась.
Огорчился Чапаев и отошел в сторонку. Сказал переводчику:
– Свои, волжские языки, я, кажись, все освоил. А вот иностранные… Тут у меня осечка. О чем толкуют, понятия не имею. А знать хочется. Как-никак, а я их командир, и настроение бойцов, пусть даже и из чужой страны, мне не безразлично.
– Чего ж вы, Василий Иванович, сразу мне не сказали. Я бы перевел. Они очень хорошо говорили – о вас как о командире и о мировой революции, за которую идут в бой.
– О мировой революции, говоришь? – оживился Чапаев. – Это хорошо! Что ж они, иностранцы, о революции сказывали?
Переводчик стал показывать то на одного, то на другого солдата:
– Вон тот, что в синей шинели, чех. Зовут его Зденек. Он говорил, что вырос в деревне, ему близко и понятно все то, за что воюют вместе с рабочими русские крестьяне. И он тоже хочет шагать плечом к плечу с нами. А вот тот солдат – Станислав из Варшавы – почем зря клеймил своего прежнего начальника. Начальник этот пытался помешать ему вступить в ряды Красной Армии. Но Станислав не послушался и очень горд тем, что пришел помогать революционной России в трудный час борьбы за правое дело рабочих и крестьян всех стран. Но пожалуй, горячее всех выступал венгр по имени Иштван, который у них за комиссара. «Я только что узнал, – сказал он, – что и у меня на родине родилась Советская Республика. Я хочу, очень хочу быть сейчас там, в Будапеште, рядом со своими товарищами. Но я отлично понимаю, что до Венгрии мне сейчас не добраться. Дорогу загородили белогвардейцы. Нужно их разгромить. Помогая русской революции, я помогаю революционной Венгрии, воюю против наших общих врагов за мировую революцию!»
– Ах, какой молодец! – Чапаев с радостью расправил усы. – Жаль, что я сам всего этого не слышал. Расцеловал бы!
– Как так не слышали? – удивился переводчик. – Он же при вас говорил.
– При мне – это точно. Да только я ведь без переводчика все одно, что глухонемой… Как завтра в бой их поведу? Отдам один приказ, а вдруг они его поймут по-другому? Что тогда? Конфуз может получиться. Беда, когда близкие люди друг дружку не понимают.
Он махнул рукой и пошел прочь.
А на другой день под станицей, где разместился интернациональный отряд, вспыхнул жаркий бой. Вражеские силы превосходили. Но интернационалисты не растерялись. Бок о бок с чапаевцами шли на врага Зденек из Чехии, Станислав из Польши, Иштван из Венгрии и сотни других бойцов интернационального отряда. Пытаясь остановить атакующие цепи, белогвардейская артиллерия обрушила на них смертельный огонь из пушек.
И тут перед бойцами возник Чапаев на коне. Вскинул саблю, крикнул громко, чтоб все слышали:
– Ни шагу назад! Вперед, товарищи, за наше общее дело, за мировую революцию! Вы понимаете меня? Али переводчик надобен?
Радостно, в едином порыве зашумела разноязыкая солдатская цепь, поднялась дружно, пошла в наступление, следуя за скачущим впереди начдивом. Все отлично поняли боевой чапаевский приказ, не дрогнули в сражении.
Когда станица была освобождена от неприятеля, Василий Иванович особо отметил отвагу и бесстрашие иностранных добровольцев.
– Славно дрались, товарищи иностранцы! – сказал он. – Смотрел на вас и радовался. Ни в чем не дали промашки. Хотя язык ваш иной, чем у нас, но в бою вы такие же орлы, как и мои земляки-волжане. Хвалю! Пора вам свой полк создать – интернациональный, революционный! Заслужили! Теперь я самолично убедился – ваш язык, как и наш, понятен революции и без переводчика.
И вскоре был сформирован из добровольцев-иностранцев новый полк под номером 222. И получил он наименование – Интернациональный полк Чапаевской дивизии.
Торжественно оповестив своих читателей об этом важном историческом факте, газета «Революционная армия» писала, как единогласно, при большом общем подъеме присутствующих принята резолюция: все интернациональные войска готовы выступить на защиту революции и рабоче-крестьянской власти и не оставлять Восточный фронт до тех пор, пока враг не будет разбит.
