Текст книги "Чапаята"
Автор книги: Владимир Разумневич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
ЧАПАЕВЫ СО ВСЕХ СТОРОН
Сыновья затеяли игру в войну.
– Беги вон туда и наступай на меня! – сказал Аркашка брату.
Саша помчался в дальний конец двора. Шашка болталась на боку, царапала землю, папаха закрыла глаза. Саша споткнулся и упал в крапиву.
Отец стоял в сторонке, наблюдал за сыновьями. Когда они начали расстреливать друг дружку из деревянных наганов, он неодобрительно закачал головой:
– Так не годится! Это белым генералам выгодно, чтобы Чапаевы Чапаевых били…
Он выдернул кол из плетня, взмахнул им, как саблей, показал на заросли крапивы:
– Вот они, белогвардейцы!.. Слушай мою команду! Сашка с эскадроном обходит врага с левого фланга. Аркаша с полком наступает с правой стороны. Мой отряд атакует в середине… В атаку марш-марш!
Домашняя армия Чапая понеслась к плетню, где особенно густо разрослась крапива. Сыновья что есть мочи кричали «ура!». Саша топтал «врага» ногами, Аркаша рубил палкой.
И вот жгучая крапива придавлена к земле, порублена, повержена в прах.
Сражение закончилось. Клава, Верочка и Лима стояли на крыльце, смеялись и во все ладоши хлопали победителям.
Василий Иванович оглянулся, вытер взмокший лоб рукавом:
– А лихо мы белую гвардию, а? – спросил он. – Вон сколько врагов поубивали! Целые горы! Придется, видно, территорию от крапивы очищать. Заодно и остальной мусор уберем.
МЕДАЛЬ ЗА УСЕРДИЕ
Пока Саша относил в дом наганы и саблю, Василий Иванович приказал Аркашке и дочуркам построиться в одну шеренгу. Малыши вооружились метелками и встали вдоль завалинки.
– На уборку территории шагом марш, – скомандовал отец. – Чтоб ни одной соринки!
– А про меня-то забыли! – послышалось с крыльца. – Я тоже хочу двор подметать.
Чапаев обернулся и увидел Сашу. Сын важно выпячивал грудь. Рядом с боевой медалью и красным бантом у него на рубахе висели три Георгиевских креста.
– Не успели врага разгромить, а уже награды! Откуда они у тебя? – спросил строго отец.
– Из маминого сундука. Она всегда, когда ты на фронте, ордена нам показывает.
– Ишь ты… Все еще хранит, значит.
Чапаев подошел к Саше и стал отцеплять с рубахи кресты и медаль. Подержал их на ладони и сунул в карман:
– На отцовской доблести далеко не уедешь. Свою заимей! А двор можно убирать и без наград…
Саша подметал бойчее всех. Шаркал размашисто, усердно, так, что прутья у метлы трещали и ломались. Отца (он граблями собирал мусор в кучу) в клубах поднятой пыли вовсе не стало видно. Аркаша прикрывал лицо ладонями и чихал на весь двор. Сестренки ругались на Сашу, который все время теснил их и мешал подметать тропинку. Чтобы окончательно не задохнуться пылью, они убежали на другой конец двора. Но Саша не оставил их в покое, – закончив уборку своей территории, он пришел помогать сестренкам. Земля окуталась новым пыльным облаком. И сестренки стали чихать громче Аркашки.
Отец вывез на тачке остатки мусора в овраг. Прошелся по тропинке, осмотрел двор. Придраться было не к чему. Удовлетворенно сказал:
– Поработали славно! Теперь, Чапаята, марш умываться! Мать всех вас за труд щами отблагодарит. А Сашке за особое усердие награду вручаю. Получай!
И он прицепил возле алого банта на груди сына сверкающую медаль.
КРАСНОАРМЕЙСКИЙ ПАЕК
Дети с отцом вернулись в избу, сели за стол обедать. В тот год с питанием в стране было худо – война разорила народ. Не хватало хлеба и в семье Чапаева. Перед обедом отец положил каждому из детей по ржаному кусочку. Старшему сыну досталась горбушка.
Саша был очень голоден. Он схватил хлеб еще до того, как мать подала щи.
Горбушка оказалась черствой, не поддавалась зубам ни в какую! Тогда он стал долбить ее ножом. Хлебные крошки разлетались в стороны.
Отец глянул на сына с укором, сказал:
– Хлебом не шутят!
– Я не виноват, что горбушка не жуется, а только крошится, – ответил Саша.
– Крошка тоже хлеб. Белые воюют против нас не только ружьями и пушками, но и хлебом.
– Буханками пуляются? – засмеялся Аркашка.
– Они не такие глупые, как другие озорники! Белые себе загребают весь хлеб подчистую, прячут зерно в лесах и на задворках, закапывают в землю. На прошлой неделе наши красноармейцы раскопали на огороде у кулака десять мешков с мукой.
– И что они сделали из муки? – спросил Аркашка. – Напекли пирогов?
– Нет! Красноармейцы десять мешков муки и другой хлеб, отобранный у богатеев, – весь до последней крошки – погрузили на поезд и отправили в город. Там сейчас голод. Сегодня на митинге наши красноармейцы приняли решение: хлебный паек, который отпустят им на обед, отдать голодающим детям. И я тоже буду есть щи без хлеба.
Жена Василия Ивановича принесла из кухни миску. Поставила ее на стол.
Аркашка взял в руку ложку, а кусочек хлеба отодвинул от себя подальше.
И Клава отдала свой ломоть отцу.
– Обойдусь без хлеба! – сказала она.
Лима и Верочка тоже отказались от своих кусочков.
– И я обойдусь!
– И я!
А у Саши от горбушки остались лишь мелкие крошки в горсти. Он протянул их отцу:
– Возьми мои крошки… В следующий раз, когда мне дадут новый кусок, я его весь отдам, как ты свой паек.
Отец одобрительно кивнул головой:
– Это вы хорошо придумали. Крошка по крошке – и наберется целый каравай.
Он сгреб куски в кучу, положил сверху свою ржаную порцию:
– Кому прикажете хлеб отдать?
– Голодным детям, – подсказал Саша.
– Тем, у которых папы на фронте, – дополнил Аркашка.
– Ну что ж, правильное решение! Мы, пожалуй, так и поступим.
Отец снова разделил хлеб на пять равных долек и сказал весело:
– На кого какой кусок глядит, тот и берите!
Малыши недоуменно переглянулись.
– Что же вы? Смелее! – сказал отец. – Али вы не голодные? Али папа ваш не фронтовик?.. А раз так, то красноармейский паек принадлежит вам по законному праву.
И он придвинул хлеб ближе к детям.
ПАПИН ЗАСТУПНИК
Захватили белочехи Николаевск и стали по домам шнырять – не прячутся ли где красноармейцы? Первым делом заглянули на чапаевскую квартиру. Там, конечно, пусто. Тогда они вывесили на улицах приказ: всякий, кто попытается укрыть семью красного командира, будет расстрелян без суда.
До самого вечера просидела Пелагея Ефимовна с детишками под железнодорожным мостом. По нему раз за разом проносились, громыхая, поезда. Когда стемнело, Пелагея Ефимовна подалась с детьми в лес. Вышли они на дорогу, а там – вражеский патруль. Юркнули в какой-то двор. Притаились.
Из дому показался человек в куртке – железнодорожник. Посмотрел удивленно на незваных гостей и вдруг сказал:
– А я вас знаю! Вы – Чапаевы. Вас белые по всему городу ищут.
Пелагея Ефимовна испугалась и попятилась с малышами к выходу.
– Да вы не бойтесь. Заходите в избу, – сказал хозяин.
Он плотнее задвинул засов на калитке и повел их в сени.
– Чехи ко мне утром наведывались, – сообщил он. – Теперь вряд ли нагрянут.
– А вдруг? – усомнилась Пелагея Ефимовна. – Из-за нас и вам придется страдать. Уж лучше где-нибудь схоронимся поблизости…
– У вас вон какой хвост, – кивнул хозяин на малышей. – С ним разве упрячешься? Нет уж, пусть у меня останутся, если не возражаете. Кому знать, чьи это дети? Не беспокойтесь за них. Уберегу. Да и вам не следует показываться. Спрячьтесь в подполье.
Хозяин отодвинул от стены в прихожей большой сундук, отодрал несколько досок от пола и помог Пелагее Ефимовне спуститься вниз. Прежде всего закрыл лаз сундуком, подал ей матрас, набитый соломой.
– Василий Иванович, слыхал я, где-то поблизости с войском, – сообщил он шепотом. – Потерпите денек-другой. Даст он чехам прикурить!
– Папка наш некурящий, – сказал Аркашка.
– Знаю, не курит, но белякам прикурить дает. Да так, что дым коромыслом! – усмехнулся хозяин и предупредил малышей: – А вы забудьте, что отец ваш Чапаев. Временно отец ваш – я. Понятно?
Саша понял сразу, а Аркашка заупрямился:
– Я папу никогда не забуду!
– Никто тебя и не просит забывать. Ты его в уме держи, а другим не болтай! – внушал Саша брату.
Аркашка забегал по комнате, твердя одно и то же:
– Я папу в уме держу, никому не говорю!
А на другой день в дом заявились чешские солдаты с винтовками. Один такой толстый, что ремень на его животе едва сходился, а другой – тонкий и длинный, как оглобля. Они посмотрели на испуганных ребятишек. Толстый ткнул пальцем в их сторону. Хозяин тут же объяснил:
– Моя жена к соседке ушла, а я за няньку.
И, согнув руки в локтях, стал показывать, как баюкают ребенка.
Чехи засмеялись. По-русски они, видимо, не понимали ни слова, но это поняли. Потоптались у порога, затем длинный подошел к печке, отодвинул заслонку и заглянул, нет ли чего поесть? В печке было пусто. Толстый затопал коваными сапогами к сундуку. Хозяин отвернулся равнодушно, словно это его не беспокоит.
Дети в углу встревоженно завозились.
Солдат поднял крышку сундука и стал брезгливо рыться в старых тряпках. Переворошил все, ничего стоящего не нашел и захлопнул сундук.
Саша облегченно вздохнул. Аркашка показал солдату язык.
Хозяин, чтобы отвлечь чехов подальше от сундука, пригласил их к столу. Солдаты выпили крынку молока, сладко причмокивая. Настроение у них поднялось. Они пытались завязать с хозяином беседу. Но он из их речи разобрал лишь одно слово: «Чапа… Чапа… Чапа…» Они повторяли это чаще других слов.
«Подождите, будет вам «Чапа»!» – подумал хозяин.
Толстый солдат зажужжал, как шмель:
– Яроплан… Чапа… Ж-ж-ж-жу… Саратуф…
Хозяин охотно согласился:
– Да, да, в Саратов Чапа тю-тю на аэроплане. Вас испугался. Струсил.
Солдаты обрадованно закивали головами.
– Чапа струсил, – повторил тонкий довольно.
– Яроплан… Тю-тю, – продолжал махать растопыренными руками толстый.
Наконец они поднялись из-за стола и направились к выходу. И тут случилось то, чего больше всего опасался хозяин. Несмышленый Аркашка подбежал к долговязому чеху и крикнул:
– А папа не струсил! Он казаков побьет, а потом вас – вместе с вашим еропланом!
К счастью, солдат ничего не понял, но все же что-то заподозрил и покосился на хозяина.
Тот кашлянул, сказал, успокаивая:
– Сынишка говорит, Чапа испугался казаков и тютю в Саратов. На аэроплане…
Аркашка раскрыл было рот, чтобы возразить, но Саша схватил его за рукав и толкнул в угол.
– Цыц! А то я тебя…
Но Аркашка не унимался:
– Папа никогда не трусит! Его белые боятся… Вы врете все! – кричал он, но солдаты уже спускались с крыльца и ничего не слышали.
Прощаясь с хозяином у калитки, толстый опять захохотал:
– Чапа тю-тю… Саратуф… Ха-ха!
После ухода солдат Аркашку без лишних слов заперли в чулане и продержали там до темноты: не болтай чего не следует.
Ночью над городом засверкала молния, ударил гром. Потом молнии угасли. А громыхание не прекратилось. Оно слышалось все ближе и ближе, заглушало шум ливня и мешало детям заснуть.
На рассвете дождь прекратился, смолкли и громовые раскаты. Сразу стало тихо.
Дети выбежали во двор и, расплескивая босыми ногами лужи, бросились на соседнюю улицу. Оттуда доносился цокот копыт.
По дороге, размытой дождем, скакала красная кавалерия, кони волокли пушки. И тогда все поняли, что ночью громыхал вовсе не гром.
Аркашка радостно захлопал в ладони и, посмотрев с превосходством на старшего брата, показал ему язык:
– Ну, что я говорил? Не трус папа! Посадили меня в чулан… Это вас надо было в чулан! Большие, а за папку не заступились! Эх вы…
ИГОЛКА
Красная Армия освободила город Николаевск. Но над домами все еще пролетали снаряды. Шрапнель рвалась в небе с треском, словно осиновые дрова в горящей печи.
По городской мостовой медленно двигались санитарные повозки. Они везли так много раненых, что на всех в больнице коек не хватало. Чапаев приказал отправить семерых к себе домой.
Саша выбежал навстречу, помог раненым подняться по ступенькам крыльца. Аркашка таскал в дом красноармейские сумки и патронташи. Сестренки с матерью стелили постели. В комнате запахло лекарством и табаком. На старенький диван в углу положили бородатого человека. Рубаха на нем была в крови. Он тихо стонал и просил пить. Саша принес воды. Бородач взял кружку, сказал, задыхаясь:
– Крепко, видать, меня заце…
Он недоговорил, потерял сознание. Рука скользнула вниз, кружка упала, вода разлилась по полу.
До поздней ночи просидел Саша возле постели тяжелораненого. Василий Иванович сказал шепотом сыну:
– То, что сделал нынче этот батареец Воробьев, никому не под силу… Что сделал? Не подпустил врага к переправе. А белых вокруг – тьма-тьмущая…
Раненый зашевелился. Открыл глаза. Что-то хотел сказать. И не смог.
– Лежи, Воробьев, лежи смирно. Нельзя тебе двигаться…
Василий Иванович поправил на нем одеяло и снова обернулся к Саше:
– Забирай-ка малышей и ступай на сеновал. Мать вам постелила там.
Утром Саша застал отца на прежнем месте, – они с мамой до самого рассвета дежурили возле раненых.
– Ну вот и сменщики наши проснулись! – приветствовал детей Чапаев. – Заступайте на санитарный пост.
– Ты бы вздремнул чуток, папа. А то на войне заснешь, – посоветовал Саша.
– Не засну! Война хоть кого разбудит. Слышишь? – За окном, в отдалении, прошумело что-то. – Война ни днем, ни ночью не засыпает, как же мне, командиру, дремать?
Чапаев снял со стены бурку, надел папаху, вышел во двор седлать коня.
Саша позвал брата и сестер, объяснил:
– Теперь я главный командир лазарета, а вы должны меня слушаться весь день.
– А ночью? – спросила Клава.
– Ночью дети спят. Только командиры остаются на своих постах.
Клава с Лимой разносили раненым чай. Верочка подсела к красноармейцу с забинтованной рукой:
– Дяденька, если вам очень больно, я подую на руку. Хотите?
Раненый засмеялся:
– Валяй, дуй…
Верочка принялась дуть изо всех сил, и красноармеец сказал, что ему стало легче. Он подмигнул Верочке:
– А еще что ты умеешь?
– Песни петь.
– О-о! Что ж ты сразу не сказала? Песня для нашего брата – первое лекарство. А ну-ка, давай свою песню!
– Я лучше мамину спою…
Верочка тонким голоском затянула про пряху молодую, которая сидит у окна светелки и горько плачет.
Саша недовольно заворчал:
– И чего пищишь? Разве больных такими песнями лечат?
– Веселых не знаю, – призналась Верочка.
– Ну тогда спляши!
Верочка подбоченилась, закружилась на месте. Затем пошла вприсядку. Вдруг запуталась в длинном подоле и упала. Сидя на полу, она хохотала и болтала ногами. Красноармейцы тоже стали смеяться. Даже тяжелораненый батареец Воробьев развеселился.
Вечером Пелагея Ефимовна с трудом выставила малышей из комнаты на сеновал. Оставила одного Сашу. Она сказала ему, что пойдет немного вздремнет на кухне, и велела вскоре разбудить ее.
Но Саша не стал будить. Прошлую ночь мать была на ногах и днем не ложилась, помогала раненым: стирала белье, делала перевязки, обед готовила, бегала в больницу за лекарствами. Пусть теперь отдыхает! А он, Саша, подежурит.
Раненые потребовали, чтобы и Саша шел спать. Но он схитрил, перетащил свою постель с сеновала в комнату и заявил, что будет спать рядом с ними.
Он привернул фитиль лампы и дал себе клятву – не спать! Мало чего может случиться! Его могут потребовать в любой момент.
Саша закрыл глаза, притворился спящим. Лежал и ждал, когда заснут раненые. Вдруг почувствовал, что сам засыпает.
Саша тихонечко поднялся. Подошел на цыпочках к комоду, где стояла швейная машина. Взял самую большую иголку и снова нырнул под одеяло.
Как только глаза начинали слипаться, он больно колол иголкой свой палец. И сон сразу отступал.
В темноте слышалось дыхание спящих. Кто-то похрапывал. А бородатый Воробьев ворочался с боку на бок и тихо стонал.
Саша несколько раз бегал в сени за водой, поил раненого. У него был жар. Воробьев то и дело вздрагивал и что-то кричал во сне.
Голова Саши сделалась тяжелой, точно свинцом налилась. Саша вновь и вновь брался за иголку.
Перед рассветом бородач застонал так громко, что проснулась Пелагея Ефимовна на кухне. Испуганная, вбежала в комнату, торопливо смочила платок холодной водой и положила ему на лоб. Воробьев, должно быть, подумал, что это Саша, прошептал:
– Спасибо, Сашок, воробышек мой…
Раненый ничего не видел перед собой. Но дышал теперь ровнее и не метался, как прежде. Жар на щеках стал спадать.
Пелагея Ефимовна спросила Сашу:
– Что ж ты не разбудил меня? Я ведь просила…
Саша ответил:
– Я сегодня командир! Война днем и ночью не спит. Значит, и мне нельзя.
Он отдал иголку Пелагее Ефимовне и побрел на сеновал, где сестренки с Аркашкой досматривали последние сны.
МОКРАЯ КУРИЦА
Было далеко уже за полдень, когда Василий Иванович приехал домой. Разбудил на сеновале сонного сына:
– А ну-ка, пошли на реку щук пугать!
Саша, конечно, рад.
Отец снял гимнастерку, остался в нижней белой рубашке и синих галифе. Через плечо – полотенце.
Они пересекли двор, вышли на бугор, за ним – река. У самой воды на другом берегу зеленый кустарник, а дальше – выгоревшая бурая степь. Справа – каменное здание мельницы. Вода возле плотины серебрится от солнца, словно множество рыбешек всплыло на поверхность и хвастаются своей чешуей.
Саша поднял камушек, прицелился в гущу серебра на воде, но камушек не долетел, стукнулся о деревянные мостки возле берега. Там какая-то женщина полоскала белье. Она, видимо, испугалась, посмотрела на Чапаева недовольно, быстро надвинула цветастый платок на глаза и снова зашлепала тряпкой по воде.
Василий Иванович с сыном стали спускаться по крутой тропинке. Комья земли летели из-под ног вниз. Прачка заслышала шуршание, покосилась назад. «Что это с ней? – подумал Чапаев, присматриваясь. – Белье полощет одной рукой, а другой держится за грудь. Калека, что ли?»
Он отстранил сына с дорожки и бросился к реке.
Не успел Саша и глазом моргнуть, как отец уже был возле старушки. Схватил ее за шиворот. На деревянный настил грохнулся обрез винтовки.
Саша вытаращил глаза от изумления: «Вот так прачка!»
Под черной юбкой старушки видны полосатые штаны, заправленные в сапоги, а на голове, когда съехал платок, Саша увидел лысину.
Неожиданно лысый боднул отца головой и бултыхнулся в воду. Саша подбежал к мосткам. На том месте, куда нырнул незнакомец, расходились широкие круги:
– Утонул? – спросил Саша.
– Как же, жди – утонет! – ухмыльнулся отец. – Подождем – вынырнет. Нам спешить некуда!
Над водой показалась лысина. Незнакомец, махая тяжело руками, плыл к другому берегу.
– Назад! Слышь?! – крикнул Чапаев и поднял обрез. – Ну! Считаю до трех…
Пловец повернул обратно.
Выкарабкался на мостки. Встал перед Чапаевым. С рубахи и брюк стекала вода.
– Кто такой? – строго спросил Чапаев.
У лысого дрожали губы. Он бормотал что-то невнятно. Чапаев поморщился:
– Мокрая курица ты!
– Это он! – громко выкрикнул лысый и затрясся всем телом.
– Кто «он»?
– Офицер! «Ступай, говорит, выследи Чапая и убей его. А не убьешь, всю твою семью повешаю, а самого пристрелю!»
– И ты, значит, согласился?
Лысый понуро молчал, потом сказал еле слышно:
– Испугался… Детей жалко стало.
Чапаев спросил:
– А сколько детей?
– Двое – Машка и Санька…
– Надо бы тебя, труса такого, отослать обратно. Пусть офицер расстреливает! Да вот Машка с Санькой… А ну, натягивай юбку да кофту! Пусть подивится народ на чучело!
Путаясь в длинной юбке, лысый засеменил по мосткам. Позади тянулся мокрый след.
ПРИГОВОР
Не удалось белым убить Чапая. Озлобились они и задумали уничтожить его семью. Послали в город Николаевск своих лазутчиков, стали кулаков к мятежу склонять.
Линия фронта тогда проходила неподалеку от города. Отбили наши части атаку и расположились на отдых. Часовому поручили охранять штаб. Только он встал с винтовкой у крыльца, глядит – к штабу во весь галоп скачет пегая лошаденка. А на ней мальчик в дырявых штанах и рубахе с заплатами. Спрыгнул он со взмыленного коня, подбежал к часовому, выпалил с ходу:
– Кулаки бунт готовят! Сашку Чапая, его мать и сестер повесить хотят…
– А ты откуда знаешь?
– Мы с Сашкой дружки… Панкратов я, Колька…
Повел часовой мальчика к Чапаеву. Василий Иванович выслушал его, помрачнел лицом:
– Откуда такие сведения?
– У главного ихнего кулака вот это нашли за иконой, – протянул листок Колька.
Чапаев взглянул:
– Приговор к смерти? Ого! Много фамилий! И Сашка мой…
– У богатеев ружья и пулемет «максим», – предупредил Колька.
Чапаев ударил о стол кулаком:
– Этим нас не запугаешь! – и, обернувшись к часовому, приказал поднять эскадрон по тревоге.
Чапаев помог Кольке взобраться на лошадь и вручил ему кинжал с красивой рукояткой. Колька скакал рядом с Чапаевым впереди эскадрона и махал дареным кинжалом.
И тут из оврага – пулеметная очередь. Лошадь под мальчиком захромала, повалилась на бок. Кольку швырнуло в бурьян.
Подбежал к нему Чапаев. Видит – живой. Только нос разбил. Посадил он мальчика на коня впереди себя, и они поскакали с эскадроном выбивать засаду из оврага.
А Кольке обидно: не успел и кинжалом взмахнуть…
– Не тужи, герой, – успокоил Чапаев. – У тебя еще все впереди!
На дороге, скорчившись, недвижно лежал офицер. Колька посмотрел на убитого и воскликнул:
– Вот он! Тот самый, у которого список нашли! Это он мутил воду…
– Отмутился, – усмехнулся Чапаев и дернул уздечку. – Выходит, кулаки догадались, что ты к нам подался. Засаду учинили.
Они свернули к реке, напоили лошадей и направились в Николаевск. Выехали на улицу и – всем отрядом – к чапаевскому дому.
Калитка на запоре, ставни закрыты, не видно – есть ли в избе кто. Чапаев постучал в окно. Никакого ответа.
– Что такое? Живы ли? – постучал громче. – Пелагея, отзовись! Это я, Василий…
В избе послышался радостный вскрик, потом распахнулась калитка. Навстречу – Пелагея Ефимовна с детишками.
– Вася, родной, – заплакала от радости. – Мы-то уж и лошадь запрягли, узлы собрали. Бежать хотели…
Чапаев смеялся, хватал детишек на руки, подбрасывал до самой крыши. Малыши визжали и болтали ногами. Сашу Чапаев опустил на землю возле Кольки Панкратова:
– Скажите спасибо ему… Это он нас сюда привел…
А на улице, где стоял конный отряд, уже шумела толпа. Со всех сторон сходились люди.
Чапаев вышел за калитку, остановился перед народом. Колька Панкратов с дареным кинжалом на поясе пристроился рядышком.
Ладонь Чапаева легла Кольке на плечо. Другую руку с кулацким приговором он поднял над головой, громко спросил:
– Видели? Здесь – смерть вам, детишкам нашим, смерть всей жизни новой. Кулаки писали. Не хотят они, чтобы нашим детям и нам самим счастье улыбалось. Так имеем ли мы право в такое время сложа руки на печи сидеть? Я так понимаю – не имеем такого права…
Толпа возбужденно гудела, поддерживая Чапаева.
Сразу же после митинга объявили набор добровольцев – более трехсот крестьян захотели идти в Чапаевскую дивизию.
Колька Панкратов тоже было сунулся к председателю Совета, который записывал добровольцев. Но тот взглянул на него насмешливо.
– Для твоего роста, – сказал, – в Красной Армии ни формы подходящей, ни оружия пока не найти. Повременить придется.
– У меня же кинжал! – не сдавался Колька. – От самого Чапаева! Да я кинжалом…
– Вижу, кинжал стоящий! – похвалил председатель. – Вот и будешь им местных кулаков отпугивать. Должен же кто-то революционный порядок в селе охранять!
