Текст книги "Чапаята"

Автор книги: Владимир Разумневич

ОРЛЯТА ЧАПАЯ

Меня частенько спрашивают, как это я, такой молодой да щуплый, в чапаевской дивизии очутился? Что верно, то верно, мне и пятнадцати не было, когда Василий Иванович меня на боевое довольствие зачислил. Хитрость помогла. Самого Чапая, можно сказать, вокруг пальца обвел. Цельный день в студеной речушке Большой Иргиз торчал, чтобы простуду нагнать и своему писклявому голосочку солидность придать, постарше, чем есть, представиться… Мелкоту, было б тебе известно, по строгому чапаевскому запрету в дивизию не пропускали. Вот и приходилось изворачиваться.

Пошел, значит, я, хриплый-то, к начальству в штаб. Встал в один ряд со всеми прочими добровольцами. Часа полтора поди на цыпочках стоял, к потолку тянулся. Аж ноги заныли. Но настоящего своего роста не показал. За семнадцатилетнего сошел. Что ж касается голоса, то тут я запросто мог с кем угодно тягаться, хоть с древним стариком. Скрипел и дребезжал, как немазаное колесо телеги. Помогло!

Да разве я один такой? Многие в дивизию проникли недозволенным способом, желая рядом с героем Чапаем биться за народную власть.

Одни, те, что ростом повыше, без особого стеснения надбавляли себе лишних два-три годика. Другие же, сбежав на фронт от родителей, принимались без зазрения совести убеждать начдива, что им, сиротинушкам, податься будто бы некуда, окромя как в чапаевскую дивизию. Знали: Чапаев сирот особо привечал, в беде не оставлял. Третьи, наиболее смекалистые и прыткие, просились в разведку, они понимали – на войне без юных разведчиков не обойтись: они и родную местность до кустика изучили, и неприятель к ним, малолетним, не столь подозрительно относится.

Дадут юнцам задание в неприятельский тыл сходить, а они потом ни в какую из дивизии отлучаться не желают. Прилипнут к Красной Армии – не оторвешь! Вот и получилось так, что в некоторых полках дивизии образовались целые отряды из подростков-разведчиков. Они безбоязненно шастали по лесам и степи, городам и селениям, добывали о белогвардейском воинстве ценнейшие сведения и тем самым помогали Чапаеву наносить по врагу неожиданные, сокрушительные удары. Лихие были ребятишки!

К юным хитрецам-разведчикам Василий Иванович относился по-отцовски и – бывали случаи – самолично награждал смельчаков именным оружием – наганом или шашкой. А одному нашему разведчику – чапаенку Ягунову – он подарил в награду за храбрость свою фотокарточку с дарственной надписью. Только тот Ягунов оказался вовсе не Ягуновым, а Ягуновой. Девчонкой, значит.

Такая вот веселая история приключилась. Четырнадцатилетняя Лидка, сестра секретаря Самарской комсомольской ячейки Саши Ягунова, задумала, значит, стать чапаевкой. А как станешь, если девчонок к дивизии и на версту не подпускали! И Лидка – шустрая была девчурка! – пустилась на прямой обман: наголо остригла волосы и переоделась мальчишкой. От паренька ее, задиристую и курносую, с твердой, решительной походкой, ни в какую не отличить. Мужик, да и только.

Чапаевская дивизия в то время стояла неподалеку от Самары в селе Воскресенка. Лидка пришла в штаб к Чапаеву и сказала, что осталась без отца и матери, хочет служить бойцом в дивизии.

– Стрелять из винтовки, как из рогатки, умею, – похвасталась она. – Если понадобится, и рану перевяжу. И на коне с саблей могу. Возьмите!

Не один месяц провела она в дивизии. Ходила в бой и разведку, перевязывала раненых и ухаживала за конем, была ординарцем командира и выступала во фронтовом театре. И никто даже подумать не смел, что это вовсе не мальчик, а самая натуральная девчонка-комсомолочка.

К стыду своему признаюсь: я в одном отряде с Ягуновым, то бишь с Ягуновой, служил, а того не ведал, что с девчонкой дело имею. Дружками были, трижды вместе по деревням в разведку ходили – и никаких подозрений!

Мы с ней на фотокарточку однажды заснялись. Вот полюбуйся: в обнимку стоим и на фотографа глазенки таращим. Разве скажешь, что рядом не парень, а девчонка стоит? То-то! Никакого отличия. В галифе и папахе. Только усов не хватает. А уж о храбрости, о боевой смекалке и говорить не приходится – тут она любому мальчишке нос могла утереть. Проказница, каких поискать, ловка и проворна, словно фокусник. А как лихо барыню отплясывала, озорные частушки пела простуженным, как у меня, голосом – тут любой артист позавидовал бы!

Знай я, что ее Лидкой, а не Ленькой зовут, разве стал бы в обнимку фотографироваться? Ни за что! Я в те годы девчат сторонился, не желал терять своего мужского достоинства. И надо же – так опростоволосился! Не меня, а ее, девчонку, Чапаев всякий раз близ себя сажал, когда из общего котла солдатский бульон хлебали. Каждому хотелось быть поближе к начдиву, да не всякого он таким почетом одаривал.

А вот тебе еще один снимок. Чапаенок Петя Козлов, землячок мой, в праздник Красной Армии подарил. Еще тогда, в гражданскую. Тут он заснят с нашим общим приятелем Ванюшкой Ратановым. Моложе его и не было, пожалуй, никого в нашей разведке. Полюбуйся только: стоят два чапаевца, Петр и Иван. А чапаевцам и четырнадцати нет. Ванюшка-то, видишь, какую строгость на лицо напустил? Изо всех сил пыжится казаться старше своих лет. Да где там! Лицо-то, посмотри, пухленькое, словно у девчонки, и шея по-цыплячьи тонкая. А Наполеоном смотрит! Военную фуражку со слюдяным козырьком набекрень сдвинул, руку за борт шинели засунул. Герой героем! А шинель-то аж до самых пят, в ботинок можно не одну, а две такие, как у него, ноги засунуть. Огромаднейшие ботинки, на толстой подошве. В таких шагать да шагать… Вот он и шагал. До полной победы над Колчаком шагал. А потом белобандиты в смертельной схватке его ранили и, озверев, на части порубали. Вот так-то…

Помню, как Ванюшка впервые у нас в дивизии объявился. Весной дело было. Перед походом на Уральск. Пристроился он в хвост отряда, когда мы через степь шли. На плечах, как сейчас помню, дряхлый пиджачишко, на голове – рыжая, выгоревшая под солнцем отцовская фуражка. Она ему беспрестанно на нос наезжала. Военную-то, с козырьком блестящим, ему посля подарили, за успешную разведку. Полковой портной по заказу нашего комбата Баулина специально для него маленькую сшил, чтоб на голове не болталась. Подходящих фуражек в дивизии не нашлось, как ни искали.

Однажды Чапаев увидел его, коротышку, в красноармейском строю и спросил удивленно:

– Кто такой? От шестка два вершка…

Ванюшка не растерялся. Отрапортовал по-военному:

– Чапаевский боец Иван Ратанов! Пришел сражаться против буржуев за счастье трудового народа! Пока всю, какая есть, контру не доконаем, домой не вернусь! Я себе клятву такую дал.

Чапаеву такой ответ по душе пришелся. Разрешил он мальчонке в дивизии остаться.

– Ну, коли такая клятва, – сказал, – домой отсылать воздержусь. Служи, хитрец, в разведке. Авось повзрослеешь на солдатских харчах.

А вскоре к хутору Михайловскому, где мы разместились, направился большой отряд белых. Вот тут-то Ванюшка и проявил свою боевую смекалку, не дал врагу захватить хутор,

Под его началом отправились местные мальчишки по дворам. Стали крестьянские бороны собирать. Волокли их за хутор и бросали в бурьян, повернув зубьями кверху. Загородили таким образом все подходы к хутору.

Чтобы торчащие зубья не были заметны, набросали травы поверх, а на дорогах присыпали еще и пылью. Со стороны посмотришь – вроде бы и ничего опасного. Но попробуй шагнуть – ого! Не поздоровится.

Когда ранним утром белоказаки на полном скаку подлетели к Михайловскому, многие кони угодили копытами в железные решетки борон, заржали дико, закружились на одном месте. А наши пулеметчики ударили тем временем из засады.

Врагу не удалось прорваться в хутор. Ванюшины бороны помешали!

А на следующее утро отличился в сражении Ванин дружок Петя Козлов – помешал белоказакам захватить полковой штаб. А произошло это вот каким образом. Когда бойцы легли спать, комбат приказал Пете быть часовым на церковной колокольне – смотреть, нет ли белых в степи. Уже начинало светать. Вдруг – трах, бабах! «Не иначе, лазутчик белоказачий, – подумал Петя. – Стреляет где-то рядом. Нужно бить тревогу!»

И схватил веревку колокола. Ударить, однако, не успел – увидел внизу пастушонка с кнутом. Выходит, это он щелкал, сгоняя коров. Вот так выстрел!

Петя облегченно вздохнул и навел бинокль подальше за село. Было видно, как стадо, подгоняемое пастушонком, тянется к пастбищу. Тут Петя насторожился. Что такое? Стадо не пошло на пастбище, свернуло на степной тракт. На дороге ни травинки, зато пыли по колено. Непонятно, зачем пастушонок погнал коров туда? Рыжее облако пыли висело над степью, окутывая непроницаемой завесой отставшую половину стада. Пыль ползла по степи все ближе и ближе к селу.

Вдруг смутным силуэтом что-то мелькнуло в пыли… Не показалось ли? Нет, точно! Лошадиная морда! Один конь, другой, третий… Целый эскадрон прячется за стадом! Впереди, сгорбившись, жмется к коровьему боку человек во всем черном. Рукой дергает. Ясно: уздечкой жеребца к земле пригибает, чтобы тот над гуртом не возвышался.

Петя резко ударил в колокол. Задрожала, заухала чуткая медь, тревожным звоном разорвала утреннюю тишину. На пустынной сельской улице первым появился начальник штаба Андрей Чернов. Он бежал босиком, протирая глаза на ходу. Но его маузер был уже наготове. Следом за ним к штабу со всех сторон спешили красноармейцы.

Казаки один за другим вскакивали в седло и распугивали коров на дороге. В пыльном облаке метались белые молнии клинков. Цо-цо-цо… Слышно, как, приближаясь, всхрапывали кони, били подковами по мостовой. С гиком и визгом выскакивали на улицу казачьи сотни.

Андрей Чернов стрелял из маузера по наседающим на штаб казакам. Храпящие кони взвивались на дыбы, мерцая высветленными подковами, метались перед домом.

– Так их! В хвост и гриву! – крикнул Петя и сбежал с колокольни, чтобы вместе с Ваней Ратановым и другими чапаевцами помочь Чернову отстоять штаб, над которым развевался алый флаг.

Горячка боя переместилась от штаба к крайнему дому, где расположилась пулеметная команда. Плотно заперев входную дверь, вражеские солдаты не давали нашим пулеметчикам выйти на улицу. Петя Козлов, прячась от белоказаков, обежал двор, подкрался к дому пулеметчиков и снял засов, наложенный на дверь.

Красноармейцы выкатили пулеметы и стали поливать врага свинцовыми очередями. С новой силой разгорелся в селе бой.

С дальнего конца улицы, выставив вперед штыки, двинулась на белых красноармейская цепь. Она теснила их к церкви. Белые повернули назад. Но улизнуть в степь им не удалось. Пастушонок выгнал коров на дорогу. Грозно мыча, они неслись прямо на казаков. Кони испуганно шарахались. Белым податься некуда – со всех сторон они были окружены. Оставался лишь один выход – руки поднимать…

Чапаев с конницей прибыл в село, когда бой уже затих. Комбат и начальник штаба рассказали ему о боевой находчивости юных чапаевцев. Василий Иванович велел немедленно позвать к нему смельчаков – Ваню с Петей. И минуты не прошло, как те явились. Чапаев самолично похвалил подростков за боевую находчивость.

– Из молодых, да ранние! – сказал он. – Правду, видно, говорят – старый старится, а молодой растет. Золотопогонникам несдобровать, коли не только бывалые солдаты, но и мальцы безусые их в оборот берут, в хвост и гриву бьют. Молодцы, орлята!

Вот с того самого дня и стали нас, юных бойцов дивизии, называть орлятами Чапая.

Гордились мы, старались в грязь лицом не ударить. В любом деле на Чапаева равнение брали. Куда он, туда и мы. Как орлята за орлом!

ПЕРВАЯ ПЕСНЯ

Шла по степи рота. Пестрели заплаты на серых шинелях. Рубахи выглядывали из дыр сермяжных зипунов, бурых от солнца. Обшарпанные кожухи лупились, сбрасывая с себя, словно картофельную кожуру, жалкие островки кожи.

Густая тень бежала перед строем и наползала на коренастую фигуру молодого ротного командира Алексея Рязанцева, шагавшего во главе колонны. Где-то впереди глухо и тяжело ударяли орудия, вспыхивали короткие зарницы взрывов. Весенняя земля, не успевшая высохнуть, смачно чмокала под солдатскими ботинками.

Брели, опаленные войной и солнцем, пропахшие табаком и порохом, еще совсем молодые солдаты. Отвоевав станцию Семиглавый Мар на самой границе Уральского белоказачьего войска, они ступили на землю, которая еще вчера считалась вражеской. Это была их первая победа в бою. Оттого и сияли улыбки на обветренных, почернелых лицах.

– А наш Чапай-то каков, а?! – надвинув рваный треух по самые брови, восхищенно говорил Луке Булычеву черномазый и длинный как жердь Степка Радаев. – Он саблей вжик-вжик… Словно бритвой!

– Саблей-то и я косил по-чапаевски. – Лука задирал веснушчатый нос и важничал, потому что во вчерашнем сражении неотлучно находился при командире.

– Твоей саблей, Жар-птица, только лозу ломать. Тупа, как колун.

– Ничего, казаки и тупую запомнят! – Лука любовно погладил рукоятку клинка, висевшего на боку, и косо посмотрел на Степку. Обижался он за Жар-птицу. А все из-за рыжих волос – сияют, как намасленные! «Вот схожу еще разок в атаку – перестанут дразниться», – успокоил себя Лука и снова вспомнил вчерашнее: – Чапаевская голова – это да! Соображает почище полководца Македонского. Загнал, как мышей, казаков в ловушку! Они нас с другой стороны ждали, у железной дороги. А мы на них – с тыла. Как снег на голову с горы свалились. Хотели нас одурачить, да сами в дураках остались. Вот что значит командирская голова!

– Голова всему начало, – согласился Степка. – Повезло нам. Таких командиров, как Чапай, наверное, даже в древности не бывало. Не чета каким-нибудь там генералам!

– А я, братцы, про одного генерала песню знаю, – вступил вдруг в разговор шустрый Ванюшка Шапошников, который славился полнозвучным тенором и потому считался незаменимым запевалой в роте. – Дед эту песню с турецкой войны привез.

– Спой! – попросил, сверкнув узкими глазами, круглолицый крепыш Петька Козлов, страшный охотник до пения.

Когда-то он дискантом пел на клиросах в сулакской церкви, но поп назвал его голос козлетоном. Петька разозлился, сказал попу, что тот опиум народа, и подался в переписчики сельсоветских бумаг. «Был певцом, стал писцом», – посмеивались над ним дружки-приятели. Но долго смеяться им не пришлось: из всей мальчишеской компании именно его, четырнадцатилетнего Петьку Козлова, зачислили в чапаевский полк. Повезло же!

– Ну спой, чего тебе стоит! – пристал он к Ванюшке, голосу которого давно тайно завидовал. – Спой, а то я про попов и жуликов знаю разные песни, а про генералов – ни одной.

– Ладно. Я не такой жадный, как у судакского попа певчие. Дарю генеральскую!..

Ванюшка одернул потрепанную тужурку, поправил картуз и, вытянув шею, запел.

– Забористая штука, – похвалил Петька со знанием дела. – Под такую и маршировать можно. Жаль, про белого генерала…

– А мы генерала выкинем, а на его место Чапаева поставим. Как?

– Что ж, попробуй!

Ванюшка затянул то же самое, но с именем Чапаева:

 
Генерал-майор Чапаев
Шел все время впереди…
 

Петька принялся подпевать. Запели и другие ребята.

– А что, получается! – возликовал Петька и толкнул в бок Булычева Луку. – Чего молчишь, Жар-птица?

– Спела б рыбка, да голоса нету…

Песню рота освоила с ходу.

Скакавшие мимо кавалеристы придержали коней и стали прислушиваться. Ванюшка глянул на них и осекся. Потом и другие, завидев во главе эскадрона Чапаева, смолкли.

Худощавый загорелый Чапаев крепко сидел на золотисто-рыжем донском жеребце. Края мохнатой черной бурки, свисавшей с плеч, доставали до шпор, укрывая поджарые бока лошади. Норовистый конь играл под седоком, бил копытами. Чапаев натянул поводья, приструнил жеребца, спросил громко:

– Ну, чего замолкли? Аль Чапая заробели? Так он же не черт рогатый. Черт от песни бежит, а Чапай на песню. – И обернулся к конникам: – Правильно я говорю?

– Да-а-а-а, – раздалось согласно.

– Ну так пойте! Мне, признаться, почудилось, будто и меня поминают в песне. – Чапаев примял на голове папаху, повернулся к строю лицом: – Ну так как же вы меня окрестили? Запевай, кто самый горластый!

Петька двинул плечом Ванюшку Шапошникова:

– Давай. Чего уж…

Ванюшка втянул в себя воздуха побольше и, выпятив грудь, рявкнул:

 
Генерал-майор Чапаев…
 

– Э-э! Стой! – оборвал песню Чапаев. – Не желаю с генералом в одной компании. Не пойдет, давай по-другому.

Шапошников не растерялся и тут же сочинил новое начало:

 
Командир – герой Чапаев
Шел все время с нами рядом,
Он командовал отрядом,
Веселил своих ребят.
 

– Не совсем складно, но ничего, сойдет! – сказал Чапаев. – Значит, «веселил своих ребят», говорите? Н-да. Пошутить я, конечно, не прочь. Особливо, когда свободен. В бою не до шутки. Тут, брат, победу живее хватай за хвост и в нашу сторону перетягивай… Верная песня! А дальше в ней что?

Вдохновленная чапаевской похвалой, запела вся рота. Даже охрипший Лука стал подтягивать. Петька Козлов одернул его:

– Поешь – хорошо, а перестанешь – еще лучше. Заткнись.

– Сам заткнись! Твоим козлетоном только молитвы петь… – И Лука, стараясь перегорланить Петьку, стал петь вместе со всеми:

 
Идут солдаты с песней,
Спешат скорее в бой.
Лишь один солдат невесел,
Смотрит круглой сиротой.
Буйну голову повесил
На усталого коня.
«Знал бы, знал бы – и не ездил
Я в родимые края.
Лучше было сгинуть мне
Во далекой стороне,
В чистом поле, со врагом,
Под ракитовым кустом…»
 

Когда рота допела до конца, Чапаев буркнул:

– Мрачновато что-то… Тягомотина. Волком взвоешь от такой песни. Солдату не о смерти положено думать, а о победе! Ясно? Иначе что же получится? Один нос повесит, другой, а третьего, глядишь, на кислятину потянет. А тут – вражья пуля. Кислой миной ее не вспугнешь. Солдата-орла храбрость красит. А значит, и песня ему нужна ядреная, такая, чтоб белым генералам тошно сделалось!

Сказал это, пришпорил коня, поскакал в степь вместе с эскадроном.

И рота зашагала дальше. Ванюшка Шапошников на высочайшей ноте затянул про Чапаева. Хриплый мужицкий хор дружно поддержал его.

После слов о солдате, который «буйну голову повесил», песня стала меркнуть, разлаживаться, а потом и вовсе оборвалась. Рота вновь завела первый куплет.

– Что ж, мы так и будем на одном месте крутиться? – спросил ротный и осудил запевалу. – Куцая у тебя, Шапошников, песня! Сообрази что-нибудь…

– Кто я вам – Пушкин?

– Раз командир приказал, будешь на сегодня Пушкиным! – отрезал ротный. – Без песни ноги тяжелеют.

Шапошников с Петькой долго спорили, подбирая слова для новой песни. Слов-то, хороших и верных, нашли много, да не ложились они ладно в стих, не звучали по-песенному.

– Это тебе не закорючки в бумаге ставить, – напомнил ротный Петьке Козлову о его недавней писарской должности и громко скомандовал: – Рота, привал! Пущай Пушкины подумают…

– Что ж им одним мозги иссушать? – пожалел дружков длинный Степка Радаев. – Давайте делать песню сообща. Ум – хорошо, два – лучше, а целая рота – и подавно!

– Тихо! Слушайте, сочинители! – приказал ротный. – Пока дойдем до Шипова, песня должна быть! Да такая, чтоб Чапаеву по душе.

– Будет! – отозвалась рота.

И точно – с привала бойцы маршировали под собственную песню:

 
Командир – герой Чапаев
С нами всюду впереди.
Как поднимет в бой полки,
Тут уж, братцы, не шути!
 

Рыжий Лука напрягал глотку и безбожно перевирал слова. Его натужный хрип мог загубить песню. Но другие, твердые, голоса сразу же смяли неверный звук и понесли песню ровно и сильно.

До Шипова оставалось версты две, когда бойцы заметили чапаевский эскадрон.

– Песню! Насколько хватит глотки! – распорядился ротный и всплеснул, как дирижер, руками.

Махал ротный хотя и с величайшим воодушевлением, но явно невпопад. Да бойцам и не нужен был дирижер. Они уже жили своей новорожденной песней, дышали ею, и она, бурная и торжественная, свободно выплескивалась в степь, звонкими волнами гуляла по пригоркам и лощинам, по дороге, исхлестанной снарядами, по раздолью, затянутому в мягкий шелк молодой зелени.

Спаянная песней рота пела весело, слаженно:

 
Идут солдаты с песней,
Спешат скорее в бой.
Лишь один солдат невесел,
Смотрит круглой сиротой.
Говорит бойцу Чапаев:
«Отчего унылый вид?
Белых тот лишь побеждает,
Кто орлом глядит!»
 

Чапаев подъехал ближе, прислушался, сказал с улыбкой:

– Мотив-то ваш, да слов моих густо понатыкано. Все Чапаев да Чапаев… А что я один, без орлят моих? Кулак без пальцев! Культяпкой много не навоюешь…

И тогда рота грянула дальше. Запела зычнее прежнего:

 
Слова для бодрой песни
Солдат в боях берет.
Врага та песня бесит,
Нам – силу придает.
Всех псов продажных белых
Уложим в гробный ряд.
Победа любит смелых
Чапаевских орлят!
 

– Ну вот, это другой коленкор! – похвалил Чапаев. – Теперь, считай, песня у нас своя есть. Надо добывать вторую…

Он привстал, отделившись от седла, уперся ногой в стремя, звучно крикнул конникам:

– Эскадрон, к бою! Вперед за новой песней!

Сабля, лязгнув, выметнулась из ножен, серебром сверкнула над чапаевской папахой.