Текст книги "Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Прошла еще одна тревожная ночь на острове. Штаб бригады пока еще не прислал нужного здесь врача. С утра начал моросить дождь. Пришлось раненых переносить в ту землянку, где когда-то была партизанская пекарня. Братья Короткевичи, Егор и Алексей, решили в душную землянку не идти и остались под одним из деревьев, прикрываясь от дождя своей плащ-палаткой. Не пошел в нее и Красинский.

Вдруг неожиданно для всех, кто был на этом островке, они услышали громкий окрик по-немецки:

– Хальт!

– Немцы… – шепнул Егору его брат Алексей.

И, недолго думая, братья Короткевичи, а за ними следом и Красинский юркнули незаметно для немецких солдат, окружавших этот остров, в топкое болото, где рос высокий камыш. Когда немцы стали подходить к тому месту берега, где скрывались наши партизаны, то они, окунаясь головой в болотную воду и затаившись там, дыша ртом через сломанные сухие камышинки, выжидали, пока немцы не уйдут от этого берега. Так им троим удалось спастись от неминуемой гибели, которую принесли на остров гитлеровские каратели.

А в это время на острове происходила страшная трагедия. Чтобы не выдавать свое присутствие, гитлеровцы вытаскивали всех раненых партизан из землянки и, не стреляя в них, топили их в окружающем остров болоте. Зверски расправившись с ранеными, которые находились в землянке, немцы обнаружили еще одного раненого партизана, лежащего в стороне от землянки. Это был Мозниченко Савелий, которого не успели девушки-санитарки перенести в землянку. Он лежал бледный, с закрытыми глазами. Немец, подошедший к нему, увидев бледное лицо и бездыханное тело партизана, пробурчал:

– Дизер бист тот, – и отошел от него, думая, что этот партизан уже мертвый.

Забрав с собой всех девушек-санитарок и Франца Питча, немцы ушли с острова. Братья Короткевичи вместе с Красинским выбрались из болота на берег и, обождав, когда немцы далеко уйдут от острова, поспешили сообщить штабу бригады о случившейся трагедии.

Спасшиеся партизаны, боясь натолкнуться на немцев, пошли с этого острова не по кладкам, по которым ушли с острова немцы, а в противоположную сторону, прямо через топкое болото. Подвергая себя большому риску утонуть в этом болоте, они медленно шли по нему, все время проверяя длинным шестом дно его. Наконец-то им удалось выбраться на берег. Братья Короткевичи быстрым шагом пошли в расположение бригады, а Красинский, раненный в ногу, не мог дальше идти и остался в лесу около болота.

В то время, когда все это происходило, я пытался узнать в соседних отрядах, нет ли кого из врачей нашей бригады. Но и там ни одного врача не было. Удрученный неудачной попыткой разыскать кого-нибудь из врачей и зная, что на острове в госпитале мучаются раненые без настоящей медицинской помощи, я уже собрался ехать на кобылице нашего командира в соседнюю бригаду за врачебной помощью. И вдруг увидел приближающихся братьев Короткевичей. Вид у них был самый ужасающий. Мокрые, перемазанные болотной грязью и перепуганные, они наперебой стали рассказывать нам, что с ними произошло часа два тому назад на острове, где был госпиталь.

Не медля ни минуты, я тут же все рассказал командиру отряда Цымбалу и доложил об этой трагедии комиссару бригады Игнатовичу. Цымбал срочно выслал часть своего отряда в погоню за немцами, но все было напрасно. Было уже поздно, немцы ушли с нашими девушками-санитарками и Францем за линию блокады. Догнать их нам не удалось. За эту страшную беспечность и оплошность, которую мы допустили, не обеспечив надежную охрану госпиталя, и за то, что я послал нашего единственного немецкого антифашиста Франца Питча в этот госпиталь, я проклинал и себя, и штаб нашей бригады.

* * *

Новое несчастье, свалившееся на нашу бригаду, а также сообщение соседних бригад о том, что немцы повели новое наступление на партизан по единственной дороге, идущей к реке Березине, совсем обескуражило командование нашей бригады. В штабе была полная растерянность и упадническое настроение. Комиссар бригады Игнатович и начальник штаба Руколь срочно собрали всех оставшихся в живых командиров и комиссаров отрядов и объявили:

– Ввиду сложившейся чрезвычайно сложной обстановки и невозможности прорыва линии блокады даже силами всех бригад зоны мы приняли решение распустить отряды бригады с той целью, чтобы мелкими группами попытаться самостоятельно выйти из кольца блокады, иначе мы все здесь погибнем от голода.

Слушая этот приказ, я не был согласен с ним, так как считал, что мы не имеем права распускать отряды и бросать партизан на произвол судьбы. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять. Собрав всех оставшихся в живых партизан нашего отряда, а их было человек 45, я доложил им о решении штаба бригады.

– Товарищ комиссар, а как же вы? С кем вы останетесь? – спросил меня Иван Старшинов.

– А я так думаю: кто хочет идти со мной, пусть примыкает ко мне, а кто думает самостоятельно пройти линию блокады, те пусть идут и ищут слабое место в линии блокады немцев и ночью скрытно переходят ее. Всем тем, кому удастся пройти линию блокады, надо будет собираться у озера Селява на том полуострове, где мы стояли до блокады, или в одной из деревень около озера.

– Нет, товарищ комиссар, мы вас не оставим и будем действовать всем отрядом, – заявил Старшинов.

– Хорошо, товарищи, если вы согласны, будем действовать вместе.

– Куда же нам сейчас отойти? – стал я советоваться с партизанами. – На этой дороге оставаться опасно. Немцы с минуты на минуту могут подойти сюда. Первый отряд и штаб бригады уже ушли в неизвестном направлении. Мы остались здесь одни. Продовольствия у нас нет. Прежде всего нужно где-то искать для нас питание.

– Товарищ комиссар, я слышал, что где-то около озера Палик есть небольшая деревня. Может быть, нам туда пройти по болоту, а там хоть картошкой разживемся, – предложил один из наших товарищей.

– Да, есть такое озеро Палик, оно от нас находится километрах в пятнадцати, но идти придется по болоту, – сообщил я партизанам.

– Ну и что же, пойдем туда, – согласились мои товарищи.

Посмотрев на трофейную карту, я наметил маршрут движения, и мы тронулись в этот трудный путь. Кобылица командира следовала за нами. Мы, конечно, могли бы забить эту лошадь и утолить голод кониной, но никто из партизан даже и мысли не подал на этот счет. Эта кобылица очень нам напоминала всеми любимого нашего командира отряда Агапоненко Николая, погибшего в бою на большаке. Присутствие этой лошади как бы напоминало нам, что с нами вместе идет и он. Это придавало бодрости партизанам, и они, идя рядом с этой лошадью, любовно похлопывали по ее бокам, понукая ее в тех местах, где она проваливалась в болотной жиже, и помогали ей выбраться на твердую почву. Часа через два мы вышли на дорогу, которая была покрыта по болоту бревенчатым настилом и была похожа на длинный деревянный мост. Она шла почти до самой деревни Палик. Впереди показались две фигуры мужчин, сидящих на краю этого настила. Это были незнакомые партизаны какой-то бригады. Худые и обросшие бородами, сидели они, вытянув свои разутые ноги на настиле. Когда мы поравнялись с ними, то вдруг один из них крикнул:

– Владимир Петрович! Как вы попали сюда? Вот это встреча! Вы не узнали меня? Я бывший ваш учащийся в техникуме.

Приглядевшись внимательно, я с большим трудом узнал его:

– Постой! Это ты, Кувшинов?

– Да! Это я, Владимир Петрович.

– А ты как здесь оказался?

– Да так же, как и вы. Я лежал больной в партизанском госпитале. А когда стали подходить немцы, то все мы, больные и раненые, пошли в глубь болот, вот и мы с товарищем тоже.

– Так примыкайте к нам, вместе будем горевать.

– Нет, нам нельзя к вам. Нам нужно искать свою бригаду.

– Как хотите. Тогда прощайте, желаем вам встретиться со своими.

Мы пошли дальше, а Кувшинов с товарищем остался на дороге. Эта неожиданная встреча с ним напомнила мне наш техникум, Егорьевск и любимую мою девушку Иру. «Где-то она сейчас? Знает ли она, что ее Володя сейчас в белорусских болотах ищет выхода из почти безвыходного положения?»

Подойдя к озеру Палик, мы обнаружили, что от нескольких домов небольшой деревни, которая находилась недалеко от этого озера, кроме печных труб ничего не осталось. Она была полностью уничтожена гитлеровцами. Не найдя ничего съестного в сгоревшей деревне, мы в полном отчаянии сели в изнеможении под деревьями, недалеко от нее.

В небе послышался гул самолета. Это в сторону озера Палик летел немецкий самолет-моноплан, который партизаны прозвали «Косая лапа». Рыжая кобылица паслась рядом с нами. Мы не успели ее увести с поляны, и немецкий летчик, обнаружив коня, начал кружить над нами и обстреливать из пулемета. Лошадь, испугавшись пулеметных очередей, бросилась в лес и где-то исчезла. Так мы ее и не нашли в этом лесу. Покружив еще с полчаса над нами и не обнаружив больше никого, самолет улетел. Но мы знали, что он прилетит еще, и поэтому решили уйти от Палика в те болота, по которым шли сюда.

Когда мы были уже на полпути к дороге, где находились утром всей бригадой, мои товарищи обнаружили в болоте отбившуюся корову, которая паслась на одной из полянок среди болотных кустарников. Это было наше спасение на несколько дней жизни.

Оставшиеся в живых товарищи из хозвзвода все время носили с собой два ведра, в которых мы раньше варили пищу. На этот раз эти ведра нам очень пригодились. Забив корову и наполнив ведро коровьей кровью, партизаны на маленьком костре, чтобы не было видно дыма, быстро сварили ее. Утолив частично голод, мы разделали коровью тушу. Разрезав ее на большие куски, разделили их на всех. Нам с Иваном Старшиновым достался большой кусок говядины, который мы потом носили с ним по очереди.

Снова прилетел самолет и начал кружить над нами. Немецкие солдаты на автомашинах и мотоциклах заняли всю ту дорогу, на которой только что утром мы стояли нашим лагерем. Таким образом, партизанские бригады оказались разрезанными по этой дороге на две части. Нам дальше идти было нельзя. Пришлось остаться в этом болоте. Оказалось, что в нем находился не только наш отряд, но и отдельные группы партизан из соседних отрядов нашей бригады.

С той дороги, где теперь находились немцы, начался интенсивный обстрел болота из минометов. Мины рвались то тут то там в разных местах болота. Укрыться от минометного огня нам было совершенно негде, так как на большом пространстве, кроме небольших разрозненных кустов, никаких деревьев не было. Партизаны старались замаскироваться, притаившись среди этих небольших кустиков, выступающих на водной глади болота. Но островки из кустов были настолько малы, а кусты были к тому же еще и без листьев, поэтому нас всех было очень хорошо видно с воздуха немецким летчикам. Мины все чаще стали ложиться вокруг нас. Среди нас появились раненые и убитые. Чтобы спастись от этого губительного минометного огня, мы устремились по глубокому болоту как можно дальше от этой дороги, занятой немцами. Постепенно партизаны нашего отряда так разбрелись по этому болоту, что мы со Старшиновым потеряли всякую связь с ними.

К вечеру мы с ним нашли среди болота такой куст, который из переплетенных корней и стволов образовал своеобразный небольшой островок размером метра полтора в длину и ширину. Мы решили больше никуда не идти, а устроиться на ночлег на этом «островке». Наломав на соседних кустах веток, мы их постлали на эти коренья, и получилась вполне сносная постель.

Когда стало смеркаться и немецкий самолет прекратил свои полеты над нами, мы неожиданно услышали, что где-то совсем рядом, по болоту, то падая в воду, то снова поднимаясь, идет по пояс в воде кто-то из партизан. Увидев наш «островок», этот человек пошел к нам. Когда в сгущающихся сумерках этот партизан подошел ближе, то мы увидели, что это идет женщина. Мы ее узнали, это была Лена Сушко. Та самая Лена, которая работала в штабе у комбрига Гудкова писарем. Лена была одна из первых партизанок, пришедших в бригаду вместе со Стасем Подберезским и Шурой Пляц из поселка Озерцы весной 1942 года. Она была подругой Шуры Пляц и довольно часто бывала в нашем отряде. Увидев меня и обрадовавшись такой встрече, она со слезами на глазах попросилась к нам:

– Ох, хлопцы, как я устала. Я уже думала, что совсем утону в этом болоте. Товарищ комиссар, разрешите мне присоединиться к вам, а то я совсем одна и даже не знаю, куда идти дальше.

– Давай, Лена, залезай к нам. Как-нибудь поместимся здесь.

Мокрые и грязные от болотной воды, мы втроем расположились на этом «островке». Двигаясь по болоту, мы не чувствовали холодной воды, а теперь мокрая холодная одежда, прилипающая к телу, совсем нас не согревала. Я почувствовал, как меня стало трясти от озноба. Мои товарищи по несчастью тоже себя чувствовали не лучше.

– Вот что, товарищи, – сказал я, – нам нужно согреться, а то, чего доброго, и заболеть можно в этом чертовом болоте. Давайте постелем одну плащ-палатку, а другой накроемся и, может быть, так согреемся.

Положив Лену между нами и накрывшись плащ-палаткой, я почувствовал, как постепенно стал согреваться, но уснуть еще долго не мог. Та лесная дорога, где сейчас были немцы, находилась в нескольких сотнях метров от нашего «островка». Немцы установили на дороге агитационную машину с громкоговорителями и почти всю ночь агитировали партизан, чтобы выходили из болота и сдавались им в плен. Они обещали всех сдавшихся в плен оставить в живых.

Но по всему было видно, что никто из партизан из болот не выходил и не сдавался немцам. Тогда немцы поняли, что их агитация не дает должного результата, и, озлобившись на наше упорство, начали обстреливать болото из пулеметов. Временами пролетающие с противным свистом где-то рядом над нами, то слева, то справа, немецкие пули держали нас в большой тревоге, и я никак не мог уснуть. Мне все время казалось, что если я усну, то одна из шальных пуль прикончит меня. И только под утро, когда немцам надоело стрелять, я наконец заснул тревожным сном. Рано утром нас разбудил немецкий самолет, который снова появился в небе над болотом.

Даже за ночь наша одежда не просохла и была еще мокрой. Так не хотелось снова лезть в это болото, но делать было нечего, и мы снова, но уже теперь втроем, полезли в эту холодную жижу. Партизан нашего отряда поблизости нигде не было видно. Посоветовавшись, мы приняли решение идти на сближение с немцами, а потом, понаблюдав за противником, ночью попробовать нашей небольшой группой пройти скрытно через немецкую линию блокады.

Теперь мы все время шли по болоту параллельно той дороге, где находились немцы. Шли мы молча. К середине дня мы наконец-то выбрались из глубокого болота на какой-то остров, где немцев еще не было. После тяжелого пути мы решили отдохнуть на твердой земле под небольшими елками. Очень хотелось есть, и мы решили поесть сырого коровьего мяса, которое у нас было. Несмотря на сильный голод, сырое мясо и без соли есть было противно, но мы его ели.

То там то здесь были слышны взрывы мин и снарядов, а кое-где раздавались тяжелые взрывы бомб. Это гитлеровцы обстреливали и бомбили отдельные группы партизан. Немцы в болото пока не лезли, видимо, считая, что партизаны и так погибнут в нем от голода.

Лена Сушко, совсем обессилевшая от этой тяжелой дороги по топкому болоту, сидела под елками с бледным лицом и с закрытыми глазами. Я посмотрел на нее и спросил:

– Лена, вам плохо?

– Да, что-то нет больше сил идти дальше, – тихо сказала она.

– Лена, нельзя падать духом, надо как-то через силу, но обязательно идти. Мы не можем бросить вас здесь одну. Вы полежите, отдохните, а мы с Иваном пока побреемся. Вон какие мы стали «бандиты», – показав на Ивана, обросшего бородой, сказал я.

Пока мы приводили себя в порядок, Лена тихо лежала под елками. Я посмотрел на нее и шепотом сказал Старшинову:

– Лена-то совсем, наверно, заболела?

– Да, – согласился Иван, – положение усложнилось. Не бросишь же ее на произвол судьбы!

– Нет, этого делать нельзя.

По трофейной карте я примерно нашел наше месторасположение. До дороги Лепель – Борисов оставалось около 15 километров. За этим островком, на котором мы сейчас находились, снова шло болото, а потом километров 10 сухой сосновый лес. На краю болота, километрах в пяти от нас, должна была быть деревня. Мы с Иваном решили идти в сторону нее и там разведать, где находятся немцы. По моему предположению, они уже ушли с дороги Лепель – Борисов и находятся где-то здесь, на краю этого болота. И пока у них еще нет сплошной оборонительной полосы, надо переходить через линию блокады.

Снова прилетел немецкий самолет и стал кружить над нами. Возможно, летчик заметил не нас, а других партизан, которые были где-то совсем рядом с нами на этом острове, так как с самолета начался интенсивный обстрел. От первых же пулеметных очередей с самолета Лена в сильном испуге вскочила на ноги и побежала в глубь острова. Нагнав ее, мы приказали ей не бегать по острову во время обстрела, а, следя за самолетом, прятаться за толстые стволы деревьев.

Через некоторое время самолет улетел, и мы снова пошли болотом к его восточному берегу, где должна была быть деревня. Здесь болото было не так глубоко и доходило нам примерно до колен. Лена еле-еле шла рядом с нами. Мы очень часто останавливались, поджидая ее и чтобы она немного передохнула. В тех местах, где болото было глубоким, мы ее поддерживали, чтобы она не упала и не захлебнулась.

Часа через два, то есть к концу дня, мы увидели берег болота, заросший высокими елками и мелким кустарником. Среди этих елок было много партизан. Здесь был почти весь штаб первого отряда: командир Цымбал, комиссар Голиков со своей женой Валей, а также помощник комиссара Финогеев и многие другие товарищи. Подойдя к Голикову, я спросил:

– Ну, как дела, Саша?

– Дела, Володя, плохие. Немцы заняли вон ту деревню, которая стоит на высотке, и начали строить вокруг нее свои «бункера». Правда, от деревни уже ничего не осталось, одни только печные трубы торчат, но размещаются они тут основательно. Единственно, где нам остается теперь находиться, это в болоте, куда они еще не хотят идти.

Во время нашего разговора к нам подошел Цымбал Андрей.

– Ну, командир, что будем делать? – спросил я его.

– Что делать? – переспросил он. – Нужно, пока еще не поздно и немцы не успели построить бункера и не выкопали сплошных окопов, попытаться этой ночью пройти через их временную линию обороны, а то завтра будет уже поздно.

Я взял свой бинокль и, выглянув через ветки елей, стал внимательно наблюдать за той стороной, где были немцы. Впереди была небольшая полянка, местами заросшая мелкими кустиками можжевельника. На ней паслось несколько лошадей противника.

Дальше полянка поднималась в гору, и в солнечных лучах заходящего солнца были очень хорошо видны небольшие разрозненные окопчики, но немцев в них не было видно. За окопчиками на высотке находилось местное кладбище, на котором среди могил росло несколько берез. Немного правее и дальше стоял сосновый лес. До него было с полкилометра. Через некоторое время на лужайку пришли немецкие солдаты, которые забрали с собой пасшихся там лошадей. Лужайка опустела. Немцы, видимо, были вполне уверены, что партизаны находятся далеко в болоте и ничего им не угрожает. Ко мне подошел Цымбал.

– Ну что, комиссар, – спросил он меня, – все разглядел у немцев?

– Да, Андрей, ты, пожалуй, прав. Нужно сегодня попробовать пройти их линию обороны. Сейчас в их окопчиках нет ни одного немца. Они вполне уверены, что больше партизаны не пойдут на прорыв блокады.

– Как, комиссар, пойдем на прорыв? – спросил он.

– Я согласен, а ты пойдешь?

– Обязательно пойду. Не хочу больше лезть в болото. Лучше умереть в бою, чем подыхать здесь голодной смертью.

Эти слова Андрея мне напомнили слова нашего погибшего командира отряда Агапоненко. Я понял всю ту решительность, с которой Андрей хочет идти на прорыв.

– Пойдем предложим остальным товарищам, может быть, еще кто пойдет с нами, – сказал я Андрею.

Мы подошли к Голикову и предложили ему идти вместе с нами.

– Нет, Володя, я не пойду. У меня сильно разболелась раненая рука, да и Валю раненую я не хочу бросать здесь на произвол судьбы. Что будет, то будет с нами здесь в этих болотах. Спасибо за приглашение, – наотрез отказался Голиков.

Предложили мы и остальным товарищам пойти на прорыв вместе с нами. Но все промолчали, и только один из них, неутомимый разведчик первого отряда Василий «Хорек», как прозвали его партизаны за отвагу и необыкновенную смекалистость, попросил Цымбала и меня пойти вместе с нами. До этого времени я не был еще знаком с Василием, разведчиком, и, к своему сожалению, не знал его фамилии, и только впоследствии узнал, что его зовут Василий Григорьевич Михайлин.

К вечеру на полянке стал стлаться по низине туман, который постепенно заволакивал плотным слоем всю эту полянку. Он постепенно поднимался все выше и выше. Вот уже стали скрываться в нем и кустики можжевельника. Смеркалось, и Цымбал предложил:

– Нам пора уходить.

– Ну, товарищи, давайте будем прощаться. Не поминайте нас лихом. Если нам удастся прорваться через блокаду, то мы будем находиться где-то в районе озера Селява, – заявили мы, прощаясь с ними.

– Вот что, Цымбал, и ты, Ильин, – предложил нам бывший комиссар бригады Иван Григорьевич Финогеев, – если вам удастся прорваться через линию блокады, то собирайте на той стороне всех перешедших туда партизан и организуйте из них сводный отряд. Ты, Цымбал, будешь командиром, а Ильин комиссаром этого отряда. Ну, всего вам хорошего, не забывайте нас.

* * *

Сердечно попрощавшись с боевыми товарищами, мы втроем, пригибаясь как можно ниже к земле и перебежками от одного кустика можжевельника к другому, в стлавшемся по земле тумане пошли вперед, к немецким окопчикам.

Пока все было тихо, и нам удавалось незаметно все ближе и ближе подходить к этим окопам. Но чем ближе мы подходили к ним, тем слабее становился туман. И один из сидевших в окопах дозорных обнаружил нас в этом тумане. По всей видимости, ему показалось, что нас не трое, а все можжевеловые кусты среди колеблющегося тумана в его испуганном взоре превратились в партизан, идущих в наступление на их окопы. Перепугавшись нас, он, оставив свой карабин на бруствере окопа, выбрался из него и побежал в сторону кладбища, где сидел другой дозорный. Подбегая к нему, он громко крикнул:

– Ганс! Битте фойер!

Мы поняли, что он просит у Ганса огня, чтобы закурить сигарету и этим самым объяснить его уход из окопа. В наступающей темноте вечера мы увидели два огонька от горящих сигарет у курящих немцев. Воспользовавшись замешательством этого немецкого дозорного, мы поднялись во весь рост и бегом направились к оставленному немцем окопу. Неожиданно Цымбал обнаружил перед окопом натянутую проволоку. Возможно, эта проволока была от мин, установленных против партизан, а может быть, от сигнальных ракет, но, увидев ее, Цымбал вполголоса крикнул нам: «Осторожно, проволока!»

Перепрыгнув через нее, а затем через окопчик, мы быстро достигли края того соснового леса, который я видел из бинокля, когда наблюдал за немцами на берегу болота. В лесу уже было совсем темно, и кругом полно немцев. Недалеко стояла походная кухня, где немцы, получая ужин, громко гремели котелками и, поглощая его, шумно разговаривали между собой. Держа все время на взводе автоматы, мы не спеша, тщательно маскируясь за деревьями и разными кустарниками, шли по краю опушки леса среди немцев, которые сновали кругом в лесу. Неожиданно на фоне еще светлого неба мы обнаружили на краю леса силуэт пушки.

– Пушка… – шепнул мне Цымбал.

– Вижу, – ответил я.

Осторожно приближаясь к ней и боясь, что где-то рядом с пушкой должен находиться артиллерийский расчет противника, мы все свое внимание сосредоточили на эту сторону леса. Когда же мы подошли совсем близко к этой пушке, то обнаружили, что это совсем и не пушка, а обычный прицеп от автомашины, на котором лежали бревна, приподнятые вверх как ствол пушки. Чертыхнувшись, мы быстрым шагом пошли дальше мимо этого прицепа. Лес был небольшой, и дальше за ним показалось поле. Мы были очень рады тому, что пока без единого выстрела прошли самый опасный участок пути прямо под носом у немцев.

Быстрым шагом мы уже шли по открытому полю, когда нам наперерез по дороге, идущей посреди поля, выскочил из леса всадник. Мы несколько опешили от этой неожиданности и замедлили шаг. Но немец, сидящий в седле, не обратил на нас никакого внимания и проскакал на коне почти под самым носом у нас.

– Ну и везет нам, – весело сказал Василий, молчавший всю дорогу.

Пройдя это поле, мы снова углубились в лес. В нем высокие сосны перемежались с мелкими кустиками и молодым ельником. Пройдя еще с километр по этому лесу, а может быть, и меньше, мы снова вышли к болоту. «Все! Я дальше не пойду, – категорически заявил Цымбал. – Мне это болото до того осточертело, что больше я в него не полезу». Каждому из нас болото, в котором мы провели уже почти две недели, страшно надоело. Мокрая одежда и обувь, падение в холодную воду, споткнувшись то о корни, то о кочки, сопревшие в сапогах ноги, которые мы не разували уже несколько суток, все это так нам надоело, что решили в болото, встретившееся на нашем пути, больше не идти.

Пройдя немного, мы увидели густой молодой ельник, проползли под этими елками, среди которых нашли небольшую полянку, метра два в диаметре, где и решили устроиться на ночлег. Цымбал достал «крысало», которым мы разожгли небольшой костер, чтобы обсушиться и согреться ночью у него.

– Я, ребята, больше не могу. У меня все ноги сопрели в этом болоте. Я сейчас разуюсь, – решительно сказал он, снимая свои сапоги.

– Зря ты это делаешь, – возразил я. – А вдруг на нас немцы ночью наскочат, ты что, тогда босиком побежишь?

– А, черт с ними, – заявил Андрей, – все равно разуюсь.

Он поставил свои мокрые сапоги около горящего костра. Теплый огонь от него, бессонница последних ночей, проведенных в болоте, а также сильная усталость, которую мы только сейчас почувствовали, лежа у костра, все это вместе заставило нас почти мгновенно забыться крепким сном. Мы безмятежно спали, не подозревая, что рано утром следующего дня мы можем оказаться в смертельно опасном положении. Костер наш давно уже потух, а сапог Цымбала Андрея, покачнувшись, упал прямо на горячие угли.

Рано утром мы проснулись от гортанных криков немцев. Они почти рядом с нами валили строевой лес. Сосны с грохотом падали на землю. Стучали топоры, то и дело были слышны возгласы немцев, предупреждающих о падении подпиленных сосен.

– Немцы! – стал я тормошить своих спящих товарищей.

– Где немцы? – спросил меня мгновенно проснувшийся Андрей.

– Слышишь, лес кругом нас пилят. Давай обувайся, и нужно уходить отсюда, пока они не обнаружили нас.

Андрей поспешно стал надевать свои сапоги, а они, как на грех, не лезли на его распухшие ноги. Особенно он никак не мог надеть того сапога, который упал на горячие угли костра. Схватив финку, Андрей поспешно разрезал голенище. Наконец мы были готовы к уходу из этого ельника. А как уйти, если кругом немцы?

Ползком меж кустов и по старому папоротнику нам все же удалось уйти от немцев незамеченными. Теперь то болото, в которое мы не хотели идти ночью, снова стало нашим спасением. К счастью, оно было совсем неглубокое. Это была просто весенняя полая вода, затопившая часть соснового леса. Пройдя с полкилометра по затопленному водой лесу, мы снова выбрались на берег в совершенно сухой лес.

Было теплое весеннее утро. Нам в лицо ярко светило солнце. Мы шли по этому чистому сосновому лесу и радовались нашему освобождению. Кругом в лесу пели птицы, как будто и не было совсем никакой войны.

– Ну, братцы, мы, кажется, совсем ушли из блокады, – весело сказал наш Василий «Хорек». – Теперь бы еще пожрать чего, тогда и совсем было бы отлично.

– Да, есть очень хочется. Зря ты, комиссар, вчера оставил у своего Ивана говядину, – намекнул мне Цымбал о том куске коровьего мяса, который я оставил Ивану Старшинову и Лене, когда прощался с ними.

– Ничего, ребята, мы-то теперь на свободе, а каково им там, и сколько еще им придется находиться в блокаде, совсем неизвестно, – ответил я. – А поесть где-нибудь скоро найдем, только бы нам добраться до тех деревень, где немцы не тронули местных жителей. А там хоть бульбы, да найдем.

– Теперь у нас еще, может быть, одна преграда, большак Лепель – Борисов.

– А вдруг там немцы? – усомнился Цымбал.

– Да, это, пожалуй, может быть, – подтвердил я.

– Нет там теперь немцев, – уверенно сказал Василий. – Чего им там делать? Они стоят по берегам болот, куда загнали партизан, а на большаке их нет.

– Хорошо бы так, – сказал Цымбал.

Примерно через час мы были уже около этого большака. Снова я увидел знакомый мне лес, где мы с Николаем Агапоненко пытались пройти одним своим отрядом через блокаду, и вспомнил ту трагическую ночь, когда шел бой и погибло так много партизан.

– Подождите, ребята, мы же идем к тому месту, где немцами был заминирован лес и где погиб наш отряд, – сказал я.

– Да, это как раз здесь, – подтвердил Цымбал.

– Тогда нам нужно найти дорогу, по которой ездят немцы на машинах, а то мы сами можем нарваться на мины.

Мы вышли на торную дорогу, которая шла в сторону большака, и на ней были свежие следы недавно прошедших автомашин. Перед самым большаком мы неожиданно встретили двоих мужчин, вооруженных винтовками, которые, завидев нас, пытались спрятаться в лесу, но потом, увидев, что нас всего трое, и поняв, что мы тоже партизаны, подошли к нам.

– Вы кто такие? – спросили мы их.

– Мы леоновцы, а вы?

– А мы гудковцы.

– Разрешите пойти с вами, – попросились они, увидев, что мы хорошо одеты и вооружены автоматами. Очевидно, они поняли, что мы не рядовые партизаны. И действительно, мы с Цымбалом были одеты в кожаные короткие танкистские куртки, которые обычно носили в партизанских отрядах командиры и комиссары отрядов и бригад.

– А вы, ребята, давно здесь около большака? – спросил я.

– Да примерно с полчаса. Боимся переходить его. Все думаем, нет ли на тех высотках немцев. А то опять попадем под пулеметный огонь, как тогда ночью.

Мы поняли, о чем идет речь, и Цымбал спросил:

– Ну, и что же вы заметили? Есть там немцы?

– Кажется, нет никого.

Я окинул взглядом этот лес и увидел, что около большака он был изуродован взрывами от мин и снарядов. Кругом лежали поваленные деревья с еще свежими следами от осколков мин и пуль. Часть леса сгорела, но трупов погибших партизан уже не было видно. Все наши погибшие товарищи где-то были погребены в братской могиле. Мы уже хотели перейти большак, как вдруг из-за его поворота появилась сначала грузовая крытая машина, а вслед за ней колонна немцев численностью с роту, которая быстрым шагом шла в сторону Борисова.