Текст книги "Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Ильин, Владимир Петрович
Партизаны не сдаются!
Жизнь и смерть за линией фронта

К читателям

Дорогие читатели!

Перед вами книга живой памяти.

С автором ее, Владимиром Ильиным, мне довелось встретиться и участвовать в борьбе с озверелым врагом на территории оккупированной Белоруссии, куда в начале марта 1944 г. я, будучи радисткой, была заброшена с диверсионно-разведывательной группой. Первыми, кого мы встретили, приземлившись и быстро собравшись, были партизаны бригады Гудкова. Они отвезли нас в Черею, где базировался отряд Николая Агапоненко, комиссаром которого и был Владимир Ильин.

Ребята нашей группы ходили на боевые задания, а я оставалась на базе и передавала «Хозяину» поступавшие подробные сведения о размещении фашистских войск, о появлении новых частей, о боевых действиях партизан, о переходе нескольких подразделений РОА на нашу сторону и т. д.

Вместе с гудковцами нам пришлось многое пережить, особенно последнюю блокаду, которую предприняли немцы, чтобы укрепить свой тыл, очистить путь к отступлению. Они бросили против партизан все эсэсовские и полицейские части, снимали с фронта регулярные войска и направляли их на борьбу с партизанами. Несколько партизанских бригад были оттеснены на болота вокруг озера Палик и зажаты в кольцо.

С чисто немецкой педантичностью они начали операцию по уничтожению партизан. Территория простреливалась не только артиллерией, но и стрелковым оружием. Десятки самолетов бомбили и обстреливали партизан. Более двенадцати суток шли ожесточенные бои. У партизан кончились боеприпасы и продовольствие. Они ели сырую конину и водоросли.

Командование фронта пыталось помочь попавшим в беду партизанам: самолетами сбрасывались боеприпасы и продовольствие, но лишь немногое попадало по назначению. Тогда партизаны собрали силы на узком участке и ночью попытались вырваться из окружения. К сожалению, немногим это удалось. Многие погибли или попали в плен. По рассказам очевидцев, погибли командир и комиссар отряда Агапоненко и другие.

Так я думала 55 лет. Как вдруг, после телепередачи «Жди меня», в которой я участвовала, пытаясь разыскать своего боевого товарища, пропавшего без вести, Бориса Буланова, появились отклики, и я встретилась с бывшим партизаном бригады Гудкова Кравченко Георгием Яковлевичем. Он дал мне книгу «Память», из которой я узнала, что бывший комиссар отряда, Ильин В. П., жив и проживает в г. Егорьевске Московской области. Я сразу же отправилась к нему. Оказалось, что он не только жив, но и написал рукопись книги «Партизаны Бука», которую еще в 1988 г. пытался издать, но ничего не получилось. Теперь он тяжело болен и потерял всякую надежду на ее издание.

Я предложила ему сдать рукопись в Центральный Музей Вооруженных Сил России, чтобы не пропал его труд. А главное – это же наша история, и нельзя допустить, чтобы столь подробное, искреннее, правдивое описание жизни и борьбы партизан бригады Гудкова, одного из зачинателей партизанского движения на оккупированной фашистами территории Белоруссии, и соседних с ней бригад не осталось в летописи нашего народа, а значит, и не дошло до будущих поколений.

Работая над рукописью, чтобы ее можно было сдать в Музей, я все больше склонялась к мысли, что ее надо издать, и стала искать сторонников этой идеи. Они нашлись. И книга перед вами. Читайте ее, и вы узнаете,

КАК ЭТО БЫЛО…

И если вам захочется оставить ее своим внукам и правнукам, то я буду считать свою задачу выполненной и чувствовать себя самой счастливой.

Добрыш С. В.

Глава I
Война

Летом дочь привезла к нам погостить нашего внука Алешу. Днем мы оставались с ним вдвоем и гуляли по нашему городу. Алеша был еще маленький и ходить далеко не мог, поэтому я его возил в детской коляске.

Однажды, проезжая по Профсоюзной улице, Алеша увидел обелиск, воздвигнутый в память советским воинам, павшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны.

Его необычайно изумила каменная фигура советского солдата, поднявшего к небу руку и как бы призывающего людей поклониться всем погибшим в годы этой жестокой войны.

Мой внук попросил меня ссадить его с коляски и своей маленькой ручкой потянул меня к этому обелиску. Пока он рассматривал «дядю солдата», мой взор снова скользнул по выбитым на мраморной плите фамилиям наших воинов, погибших в этой войне. И снова я встретил фамилию моего дорогого друга Гречушкина Якова Калиновича, погибшего на фронте в последние дни войны. Мгновенно перед моим взором и в мыслях пронеслись те тяжелые и жестокие годы войны, годы горя и неслыханных мук наших людей, годы нашей юности и молодости.

* * *

Весна 1941 года была холодной. Часто моросил дождь, а иногда и порхали в воздухе снежинки. И только в середине июня погода изменилась, потеплело. Город Егорьевск, в котором я жил и работал до войны, – это небольшой районный городок Московской области, ничем особенно не отличавшийся от других небольших городов Подмосковья. В нем был станкостроительный техникум, в котором я сначала учился, а потом, по окончании его, стал работать преподавателем. Но я чувствовал тогда, что те знания, которые я получил в техникуме, недостаточны, чтобы стать хорошим специалистом. Как-то весной, побывав у сестры Зои в гостях – она жила в Москве и была инженером авиационной промышленности, – у нас с ней состоялся откровенный разговор:

– Володя, что ты думаешь о дальнейшем своем образовании? – спросила меня сестра. – Ты не думаешь дальше учиться в институте? Вот мы с Петей оба окончили МАИ, и нам эта специальность очень нравится.

– Знаешь, Зоя, я давно мечтаю о своем дальнейшем образовании. Я ведь теперь уже не мальчик, и надо думать о хлебе насущном. Нашим родителям не потянуть такой нагрузки: учить брата Бориса и меня.

– Ничего, Володя, поступай в наш институт, мы с мужем тебе поможем.

Подтвердил это и Петя, муж моей сестры. Этот разговор глубоко запал в мою голову, и я твердо решил попробовать поступить в Московский авиационный институт. Вернувшись домой, я усиленно начал готовиться к поступлению в МАИ.

А в это время в техникуме к концу учебного года шла напряженная работа. У меня тоже было очень много дел, надо было проверить большое количество домашних заданий по проектированию режущих инструментов учащихся третьего курса, поэтому времени для подготовки к вступительным экзаменам в институт у меня было очень мало. В субботу, после занятий в техникуме, я решил прочитать книгу Л. Н. Толстого «Война и мир», которую еще не читал, а знание которой мне необходимо для вступительных экзаменов. Я так увлекся чтением этой книги, что и не заметил, как прошло время. Было уже поздно, около двух часов ночи, нужно было ложиться спать, но что-то меня тревожило, и я долго не мог уснуть.

Утром меня разбудила соседка по квартире Антонина Михайловна:

– Владимир Петрович! Вы что так долго спите? Я уж думала, вас нет дома. А девочки доложили мне, что вы спите.

Дочки Антонины Михайловны, жены директора нашего техникума, две близняшки лет шести, очень любили меня и ревностно следили за всеми моими действиями. Они всегда докладывали своей маме:

– Мама! Мама! А дядя Володя у себя в комнате полы моет.

Или кричали мне вслед:

– Мама! Мама! А дядя Володя уходит в город!

– А почему вы думаете, что дядя Володя уходит в город?

– А потому, что он взял с собой свой портфель.

Убравшись в комнате и позавтракав, я немного еще почитал книгу, а затем решил пойти в город, У меня была любимая девушка Ира, которую мне очень хотелось увидеть и кое-что обсудить с ней относительно моей будущей учебы и жизни. Она жила недалеко от центра города, на улице 8 Марта.

Время было около 12 часов, когда я вышел из дома. До Иры идти около 25 минут. Был солнечный теплый воскресный день. Наша улица, обсаженная липами, сверкала зеленью и благоухала всеми запахами, которые исходили из соседнего Технического сада. Навстречу мне попадались только одинокие прохожие.

Проходя по Советской улице, мне встретился начальник инструментального цеха нашего станкостроительного завода, который хорошо знал меня. Увидев меня, он подошел ко мне и спросил:

– Владимир Петрович! Когда поедем воевать-то?

И я увидел вместо всегда веселого и жизнерадостного человека очень удрученное и грустное выражение его лица и ответил ему:

– Да пока, кажется, не с кем воевать-то.

– А ты разве ничего не знаешь? – спросил он.

Я насторожился и с тревогой спросил:

– А что случилось?

И он мне сообщил тревожную весть:

– Я сейчас был в парикмахерской и, когда сидел там и ждал своей очереди, услышал выступление Молотова по радио, который, обращаясь к нашему народу, сообщил, что на нашу страну вероломно напала фашистская Германия. Война, Владимир Петрович, вот какое несчастье, – сокрушенно закончил он.

От этого тяжелого сообщения у меня тревожно забилось сердце, и я понял, что все в нашей жизни резко изменяется. Все наши личные планы разрушены. Стало очень горько и тревожно на душе. Я поспешил к Ире. Шел как слепой, все мои мысли были поглощены этим сообщением. Как-то сложится теперь наша судьба, судьба нашей страны? – задавал я себе один вопрос за другим.

Ира уже ожидала меня. Она быстро спускалась по лестнице мне навстречу. Глаза ее были тревожны и грустны. Встретив Иру, я спросил:

– Ты уже слышала о войне?

– Да. Что же теперь будет с нами? – И, склонив голову на мое плечо, горько заплакала.

Весь остаток дня мы с Ирой не расставались и бесцельно бродили по городу. Хотелось очень многое обсудить, но нужных слов как-то не было, а на душе очень тяжело. Часов в 6 вечера мы с Ирой зашли ко мне на квартиру, чтобы что-нибудь покушать. Нас встретила вся в слезах моя соседка.

– Владимир Петрович! Горе-то какое! Мой-то муж в Германии. Что же теперь с ним будет? Что я буду одна с дочками делать? Как буду жить?

И верно, ее муж месяцев шесть тому назад был командирован Советским правительством в Германию по вопросам внешней торговли.

Я и Ира старались успокоить ее, но у самих было свое горе. Немного успокоившись, соседка ушла в свою комнату, и мы остались одни.

– Ира, – сказал я, – мне уже не успеть проститься с моими родителями, так как на второй день мобилизации надо быть в своей воинской части, к которой я приписан. Прошу тебя, хотя ты и не знакома с моими родителями, все мое имущество передать им. Я напишу письмо маме, и, когда она приедет, ты познакомишься с ней и передашь ей все это. Оставляю тебе ключ от комнаты.

По радио было объявлено о светомаскировке города. Когда мы с Ирой вышли из дома, было уже темно, очень непривычно и тревожно. Я проводил Иру домой. Было объявлено о мобилизации всех резервистов. Весь день 23 июня я потратил на сдачу лабораторий в техникуме и оформление расчета в связи с моей мобилизацией и отправкой на фронт.

На другой день Ира пришла провожать меня в военкомат. Оказалось, что мобилизация происходит не в военкомате, а в городском клубе имени Конина. Около него и в самом клубе была огромная масса народа. Весь город был встревожен. Родные и близкие провожали своих на фронт. Всех сковало огромное горе, разразившееся над нашей страной, над всеми нами. В огромной толпе собравшихся людей со всех сторон раздавались возгласы и плач женщин и детей. Такое горе, которое охватило всех нас, описать просто невозможно.

Я был зачислен в авиационную часть, которая находилась в Латвии в городе Митава. В нее было направлено еще шесть человек. Все мои товарищи оказались работниками завода «Комсомолец», и мы знали друг друга. Выехать должны были в 2 часа ночи. В час ночи мы с Ирой расстались. Я не знал, встречусь ли я еще с моей дорогой и любимой Ирой.

Нас погрузили в товарные вагоны. Последним взглядом мы проводили удаляющийся от нас город. Многие из нас навсегда покинули его. Наш состав двигался очень медленно. Только на второй день он прибыл на станцию Бологое. Дальше на запад состав не пошел. На эту узловую станцию с фронта прибыл эшелон с ранеными и эвакуированными женщинами и детьми. Мы окружили его и пытались расспросить раненых, каково положение на фронте. Но они были так ошеломлены и подавлены всем происходящим, что ничего нам путного рассказать не смогли. Для нас было понятно только одно, что немецко-фашистские войска быстро продвигаются на восток, в глубь нашей страны, и что фронт прорван.

Дальше к фронту нас не повезли. Наоборот, наш состав пошел обратно. В Вышнем Волочке нам было приказано высадиться, и нас строем повели в город. Там нас несколько раз формировали. Около двух недель мы находились в своей одежде, и только уже потом нас обмундировали. Около трех недель мы были в резерве, ожидая отправки на фронт. И вдруг пришел приказ всех авиаспециалистов отправить в Москву.

И вот мы снова в столице нашей Родины. В первые дни пребывания в Москве нас, человек 200, поместили в казармы недалеко от Фрунзенской набережной. Стояли очень жаркие летние дни. Каждую ночь на Москву методически совершали налеты немецкие бомбардировщики.

Спасаясь от бомбежек, моя сестра уехала с сыном из Москвы к нашим родителям в деревню. А ее муж, работая на авиационном заводе, находился в Москве и только поздно ночью возвращался домой. Поэтому первые дни пребывания в московских казармах я никак не мог сообщить своим родственникам, что нахожусь в Москве. Тем более в казармах был строгий военный режим, и никого из них не выпускали. Днем мы были заняты своими армейскими делами: изучали материальную часть стрелкового оружия, занимались строевой подготовкой и так далее. Уставали мы за день очень сильно, а ночью, во время налетов авиации противника, нам приходилось дежурить на крышах казарм.

Обычно в 10 часов вечера звучал сигнал отбоя, и мы ложились спать на голых нарах, подстелив кто газету, кто картон или лист бумаги, подложив под голову свой вещевой мешок. По каким-то причинам в казармах не было постельных принадлежностей. Утомившись за большой день, мы успевали быстро уснуть, но спать нам долго не удавалось, и уже через час звучала сирена – сигнал воздушной тревоги. Вскочив со своей примитивной постели, мы устремлялись по лестницам на крышу. Там у каждого из нас был свой пост. Мы с Гречушкиным всегда дежурили вместе. Мой друг Яков Калинович, бывший мастер станкостроительного завода, был невысокого роста, неприметный на вид и слегка кривоногий, но очень хороший товарищ. Он не обладал храбростью, но был истинным коммунистом, патриотом нашей Родины и мужественным человеком. Старше меня лет на восемь. В Егорьевске у него осталась жена и маленький сын, только что родившийся в этом году. Так вот, сидим мы с ним, прижавшись друг к другу спинами, на коньке крыши и переговариваемся:

– Калиныч, как у тебя там?

– Пока ничего не видно, а у тебя что? – теперь уже спрашивает, в свою очередь, меня Гречушкин, которого я с любовью звал Калинычем.

– И у меня ничего.

Но вот проходит минут 20–30 напряженного ожидания, и кто-нибудь из нас первым сообщает:

– Началось!

– Что началось?

На горизонте появились первые взрывы зенитных снарядов, которые в ночном небе вспыхивали как яркие звездочки. Это значит, что с той стороны на Москву летят фашистские самолеты.

Вокруг Москвы и в самой столице была хорошо организована мощная противовоздушная оборона. Кругом стояли зенитные орудия, на крышах домов были установлены зенитные пулеметы и звукоулавливатели. Кроме того, каждый вечер в небо Москвы поднималось большое количество привязных аэростатов. Поэтому немецкие бомбардировщики встречались еще на подходах к Москве плотным огнем зениток и ночными истребителями. Не многим из гитлеровских самолетов удавалось прорваться к Москве. Все же некоторые из них шли над Москвой, ярко сверкая в лучах зенитных прожекторов, и гул их двигателей напоминал тревожные и грозные слова: «Везу! Везу!» С замиранием сердца мы ждали, что же будет дальше, в каком месте Москвы будет сброшен смертоносный груз.

Бомбардировщик летит в нашу сторону. И вот уже почти над нами. Разрывы зенитных снарядов прямо над нашими головами. Осколки от снарядов летят во все стороны, барабаня по крыше. Слышится все возрастающий вой сброшенной бомбы. Огромной силы взрыв разрушает дом недалеко от нас в направлении Арбата. Горячая взрывная волна опаляет наши лица и почти сбрасывает нас с крыши. Снова вой бомбы. На этот раз на наши крыши и крыши соседних домов, где дежурят девушки, посыпались зажигательные бомбы. Некоторые из них пробили крышу и горят на чердаке. Торопимся забросать их песком, а остальные сбрасываем на землю. И все же где-то недалеко от нас вспыхивает пожар. Горят какие-то склады. Слышим голос с соседней крыши: «Это загорелся склад с каучуком!» И снова слышим крики: «Упал с крыши! Скорее окажите помощь!» Оказывается, один из наших товарищей был ранен в голову осколком зенитного снаряда и, потеряв сознание, упал с крыши и разбился насмерть. Вот какая судьба у этого товарища: еще не был на фронте, а уже погиб.

С большим напряжением мы следим за дальнейшим полетом этого бомбардировщика. И снова он делает разворот и летит в нашу сторону. Вдруг мы видим, как один из зенитных снарядов угодил в этого стервятника. Самолет загорелся и устремился вниз, как горящая ракета, оставляя за собой огненный след. Фашист получил по заслугам, и мы вздохнули с облегчением. После отбоя остаток ночи я очень плохо спал и ворочался с боку на бок на своей жесткой постели.

Днем мы первый раз получили почту. Мне прислали письма Ира и родители, которые сообщили, что мой брат Борис тоже мобилизован и находится где-то во Владимирской области. А Ира написала, что к ним в Егорьевск приезжала моя мать, нашла ее, и они познакомились друг с другом. Обе были на моей квартире, поплакали обо мне и о том несчастье, которое навалилось на нашу страну и на всех нас. Мама пригласила Иру к ним в деревню. Я был очень рад такому известию, а также тому, что моей маме Ира понравилась.

А на фронтах Великой Отечественной войны шли тяжелые оборонительные бои. Наша армия с большим трудом и с огромными потерями сдерживала немецко-фашистскую армаду, которая все дальше углублялась на нашу территорию. Мы все очень переживали временные неудачи нашей армии, рвались на фронт, чтобы оказать ей помощь. Мы возмущались, почему нас держат в Москве и заставляют заниматься строевой подготовкой, как будто это так важно в будущих боях.

Прошло около двух недель нашего пребывания в этих казармах. Однажды утром нам было приказано построиться с вещами, и нас повели в Военно-воздушную академию имени Жуковского. Там нас разместили в курсантском общежитии академии и стали обучать новой современной авиационной технике. Мы с Гречушкиным и еще несколько егорьевцев были зачислены на курсы мастеров авиавооружения.

Лекции и практическую подготовку с нами проводили военные специалисты, офицерский и технический состав академии. За очень короткий срок мы получили хорошие знания по нашей будущей специальности. Теперь нас больше не посылали дежурить на крыши зданий, а во время воздушной тревоги мы вместе с жителями укрывались в метро.

В первые недели войны, когда мы были еще в Вышнем Волочке, среди мобилизованных была низкая дисциплина. Были случаи, когда отдельные военные отлучались из части и отсутствовали по неизвестным причинам не только часами, но и днями. И все это им сходило, так как в Вышнем Волочке было огромное скопление мобилизованных, такая неразбериха, что всех нас учесть было очень трудно. В Москве эти разгильдяи почувствовали настоящую военную дисциплину.

В нашей курсантской команде был такой случай. Один из нас был жителем Москвы и повадился после воздушных тревог не являться в общежитие, а к утренней поверке появляться в нашем строю. Ему понравилось такое положение, он совсем обнаглел и не являлся на занятия два дня подряд. Командование объявило розыск этого дезертира. Его нашли и арестовали, но не у родственников, а на квартире у женщины. За дезертирство его судил Военный трибунал и приговорил к расстрелу. Но, учитывая некоторые смягчающие обстоятельства, расстрел был заменен посылкой его на фронт в штрафной батальон. Приговор Военного трибунала и приказ по Академии были нам зачитаны перед строем. Это явилось хорошим уроком всем, кто не хотел считаться с военной дисциплиной и фронтовым положением, на котором мы находились. В середине августа 1941 года мы успешно закончили курсы. Нам присвоили звания старших сержантов, аттестовали мастерами по авиавооружению и выдали соответствующий документ. Получили мы также направления в авиачасть.

Перед отправлением на фронт нам с Гречушкиным дали увольнительную на 12 часов. Мы тут же вечером устремились на Казанский вокзал, чтобы поехать в Егорьевск и еще раз повидаться и проститься со своими. На вокзале было людно, как всегда, но теперь стало больше военных и эвакуированных людей. Пассажирских поездов на Егорьевск не было, так как уже поздно, и мы решили доехать до станции Раменская, а там будет видно, что делать дальше. Сойдя в Раменской, мы некоторое время побродили по станции, и нам повезло. В направлении Воскресенска пошел товарный состав, на котором мы и поехали. Спрыгнув с подножки товарного вагона в Воскресенске и узнав у дежурного по станции, что никаких поездов на Егорьевск не будет, мы с Калинычем решили идти пешком по железнодорожной линии. Время было около девяти часов вечера. Уже стало темнеть, а до Егорьевска еще 22 километра. Молодость и любовь, а также возможность встречи с любимыми несли нас по шпалам, как на крыльях. Ночь была теплая, тихая и только изредка нет-нет да подует слабый ветерок, от которого шелестели листья на деревьях леса, через который протянулась дорога. Мы очень спешили, так как времени было мало, а хотелось еще разок, хотя бы на несколько минут, увидеть своих дорогих: я – Иру, а Калиныч – жену и маленького сына. Каждый из нас про себя думал, что эта встреча может стать последней, так как впереди у нас фронтовая жизнь. Кто знает, останемся ли мы живыми и будут ли живы наши дорогие и близкие?

У деревни Кукшево, в двух километрах от Егорьевска, лес наконец кончился, и мы вышли к нашему аэродрому. Идя по высокой железнодорожной насыпи, мы невольно устремили свой взор на запад в сторону Москвы, где снова увидели яркие вспышки разрывов зенитных снарядов. Это был налет на Москву немецких бомбардировщиков.

В нашем городе было темно. Улицы совершенно безлюдны. Никто нас не остановил, как будто и нет войны и все на свете спокойно. Это нас очень удивило. Мы распростились с Калинычем, и каждый пошел в своем направлении. Наконец-то я на знакомой улице. Вот тот старенький двухэтажный дом, в котором живет Ира. Я всегда сигналил ей о своем приходе на свидание стуком по водосточной трубе, которая находилась близко от комнаты, где она жила. Постучав в трубу, я подошел к входной двери и стал с замиранием сердца ждать, боясь, что ее нет дома и все мои надежды на встречу пропадут. Но вдруг я услышал быстрые и такие знакомые шаги по лестнице. Я понял, что это идет Ира и что она меня ждала. Дверь открылась, и дорогая и любимая бросилась в мои объятия. Она крепко обняла меня и покрыла мое лицо жаркими поцелуями.

– Ох, как я соскучилась по тебе, – прошептала она.

– И я тоже.

Обнимая друг друга, мы поднялись по лестнице и зашли к ней в комнату. Таким уютом и теплом встретили меня эта давно знакомая мне комната и Ира, что совсем не хотелось думать о войне и о том, что через три-четыре часа мне надо будет уезжать. Я забыл, что очень устал и голоден. Было не до этого. Рядом со мной была моя любовь, моя нежная Ира. Уже было около двух часов ночи. Дома у Иры никого не было. Ее мама дежурила на швейной фабрике. Не было и ее сестры Тоси. Я умылся, так как был очень потным и грязным с дороги. Ира постелила мне постель.

– Ложись, Володя, ты очень устал. А я посижу около тебя, – сказала она.

Я разделся и лег. Рядом на кровать села и Ира. Мы долго говорили с ней обо всем. Потом, утомившись, Ира прилегла ко мне. Мы были во власти любви и страсти, ласкались друг к другу, но не переходили границ этой страсти. Я очень любил Иру и не хотел сделать ее несчастной в такое тяжелое для нас время. Нам было хорошо вместе. Весь остаток ночи мы провели, не засыпая и находясь в счастливой полудремоте. Утром пришла ее мама Александра Васильевна. Она очень приветливо встретила меня и начала хлопотать о завтраке.

Время моего увольнения подходило к концу. Позавтракав и сердечно распростившись с Александрой Васильевной, мы с Ирой пошли на железнодорожную станцию. Она проводила меня до самой станции. Тяжелое у нас было расставание. Я и сейчас помню ее грустные большие глаза, застывшие слезинки на щеках, ее влажные губы. Сердце разрывалось от горечи расставания с ней. Я не мог даже подумать, что и ей скоро придется испытать все ужасы фронтовой жизни…

Приехав в Москву, я еще успел зайти на квартиру к Петру Федосеевичу – мужу моей сестры. Был выходной день, и Петя с Зоей оказались дома, так как она приехала из деревни от наших родителей, чтобы навестить своего мужа. Они очень обрадовались моему приходу. Я им сообщил, что вечером должен уехать с Курского вокзала в свою авиационную часть и что сейчас спешу в Академию имени Жуковского, где проходил курсы мастеров по авиавооружению. Им я обещал перед отъездом обязательно зайти и окончательно попрощаться с ними.

У сестры я узнал, что мои родители очень переживают за нас с братом Борисом и особенно за меня, так как они даже не могли со мной попрощаться перед отъездом на фронт. Зоя также сообщила, что мама сейчас работает бригадиром в колхозе. Мужчин в деревне всех забрали в армию, и многие из них уже на фронте. Работать в деревне некому, а в поле много дел. Нужно убирать урожай, поэтому наш отец, учитель сельской школы, отказался от своего летнего отпуска и тоже работает в колхозе механизатором. Он убирает жнейкой рожь, а перед этим все время был на покосе. Все школьники тоже работают в поле, чтобы хоть чем-то помочь фронту.

Петр Федосеевич уговорил меня на прощание сфотографироваться вместе с ним. В их доме на первом этаже была фотография. Мы зашли в нее и сфотографировались.

В душный августовский вечер мы с Гречушкиным и другими товарищами в пассажирском поезде выехали из Москвы в Курск, где южнее его, на временно организованном полевом аэродроме, находился наш запасной авиационный полк. На следующий день мы были уже в своей части. Пока еще самолетов-истребителей у нас не было. Были только старые машины И-16, которые летчики за малую скорость называли «ишаками». Нам, вновь прибывшим с курсов, отвели несколько палаток, в которых мы и устроились на жилье. В этот же день вечером на Курск был совершен налет немецкой авиации. После него город горел в нескольких местах. В это время фронт приближался к Курску.

Несколько дней подряд шли проливные дожди. Наш аэродром, покрытый черноземом, совсем раскис и был не пригоден для полетов. Мы сидели в своих палатках и тоскливо наблюдали за идущим дождем. Было сыро и холодно, но много свободного времени, и я написал несколько писем. Наконец дожди кончились, и только низкая, тяжелая, сплошная облачность плыла над нашим аэродромом. Южнее его проходила железная дорога, по которой шли и шли с фронта поезда. В вагонах их, на крышах и на подножках ехало огромное количество беженцев и эвакуированных. Наступил сентябрь.

Пришел приказ нашему полку со всем аэродромным оборудованием срочно перебазироваться на новое место. С утра мы начали перевозить на железнодорожную станцию и там грузить в вагоны все аэродромное хозяйство. Наконец, мы сняли свои палатки и с личными вещами выехали на грузовых машинах на станцию. Дорога – сплошное месиво из глины и чернозема. Машины еле-еле идут по нему. Мы то и дело помогаем нашим грузовым машинам выбраться из глубоких выбоин в дороге. Нам встречаются колонны солдат, идущих к фронту. Это подкрепление. Мы смотрим на них, и нам становится как-то совестно: они идут на фронт, а мы вроде бежим с фронта. Вид у этих солдат совсем не боевой. Они обмундированы на скорую руку. Видно, совсем не обучены военному делу и оружие несут как-то не по-военному. Нет у них боевой выправки, брезентовые ремни обвисли от тяжелых подсумков и висят где-то ниже пояса. На ногах ботинки с обмотками, которые сползают с них. По всему видно, что только вчера эти солдаты были обыкновенными колхозниками. Многие из них были пьяны и еле брели под ношей тяжелых станковых пулеметов и противотанковых ружей.

Горько было на сердце у нас. Едва ли эти солдаты сумеют противостоять хорошо обученной, вооруженной до зубов самой лучшей военной техникой того времени и имеющей большой опыт в военных действиях немецко-фашистской армии.

К вечеру мы все погрузили, и наш поезд двинулся на восток. Через несколько часов мы прибыли в Тамбовскую область. Километрах в двадцати от города Моршанска наш поезд остановился, и нам было приказано разгружаться. Недалеко от железной дороги прямо на колхозном поле мы начали оборудовать новый полевой аэродром. Все свои землянки и постройки мы разместили по склонам глубоких балок в красивом березовом лесу. Березовая роща надежно скрывала наш аэродром от посторонних глаз со стороны железной дороги.

Наши летчики приступили к изучению материальной части истребителей МиГ-3 и одновременно совершали учебно-тренировочные полеты на других самолетах, так как истребителей МиГ-3 мы еще не имели. А в это время мы, младшие специалисты и техники, занимались дальнейшим благоустройством аэродрома и помещений, находящихся около него. С фронта стали приходить все более и более тревожные сообщения. Наша армия оставила Орел, Курск, Смоленск и другие города. Гитлеровские войска подошли уже близко к Москве. На ближайшую к нам железнодорожную станцию пришел состав, груженный авиабомбами. Нас мобилизовали на разгрузку и перевозку авиабомб в нашу березовую рощу. Огромное их количество мы разместили рядом с нашим аэродромом по глубоким балкам в лесу. А сами практически жили в центре складов авиабомб.

Теперь всем нам, младшим специалистам и техникам, приходилось по очереди ходить в караул по охране и обороне этих складов. Особенно стало опасно, когда осенью все листья с деревьев опали, и наши бомбы стали резко выделяться на белом фоне березовой рощи. У нас совсем не было никаких средств противовоздушной обороны. Просто приходилось удивляться, как это немецкие самолеты не обнаружили этих складов. Наше командование серьезно стало задумываться над этим очень нежелательным соседством, каким был склад бомб. Нужно было что-то придумать для отражения возможного нападения противника на наш аэродром с воздуха. Было принято решение испробовать для этой цели реактивные снаряды, которые подвешивались на истребителях. Но как сделать зенитную установку для этих снарядов – за это дело взялся наш инженер по авиавооружению. В походных мастерских была построена эта установка довольно примитивной конструкции. В один из осенних дней было решено опробовать ее в действии. На небе была сплошная низкая облачность, видимость ограничена, но нам не терпелось опробовать ее. Установив реактивный снаряд, мы разместились в специально построенном блиндаже, подключили аккумулятор и включили ток. Реактивный снаряд сорвался с направляющей установки и пошел с огромной скоростью вверх. Там, где-то на высоте около двух километров, произошел взрыв. Установка прошла испытания, и теперь у нас есть, хоть и примитивная, но вполне реальная защита аэродрома от воздушного нападения.