Текст книги "Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Глава IV
Большая блокада

Партизаны нашего отряда в довольно спокойной обстановке отпраздновали 1 Мая 1944 года. Весь отряд был в сборе, за исключением начальника штаба отряда Евсеенко и нашего разведчика Савика Левы, которые ушли в разведку в район Толочина и ближайших соседних немецких гарнизонов. Нас с Николаем Агапоненко очень беспокоило их длительное отсутствие, так как прошли уже все сроки их возвращения, а их все нет и нет. Вместе с первым отрядом, которым командовал Цымбал Андрей, мы в то время находились в деревне Колодница, которая стояла почти на самом берегу озера Селява.

3 мая рано утром, проснувшись, я вышел из душной хаты во двор нашего дома, чтобы подышать свежим воздухом и умыться. Вдруг я услышал всенарастающий гул летящих со стороны Борисова самолетов. Вбежав в хату, я крикнул:

– Командир! Шура! Скорее выходите на улицу, летят немецкие самолеты!

А сам, схватив автомат, устремился на улицу. Тут же следом за мной выбежали и командир отряда с Шурой. Мы побежали на задворки дома, где у нас была выкопана щель. Самолеты противника прошли над деревней, а потом, развернувшись, снова пошли на нее. Мы увидели, как от самолетов отделились бомбы и посыпались с противным свистом. Недалеко от нашего дома взорвалась одна из этих бомб, которая вырвала из стены несколько бревен, но ни мы, ни наши хозяева не пострадали. В нескольких местах возникли пожары. Отбомбившись, самолеты улетели, а мы начали тушить пожары и спасать имущество местных жителей. Зная повадки немцев, мы ждали, что за этим налетом последуют еще. Поэтому приказали партизанам отряда выехать из деревни в лес, который находился примерно в полукилометре на юго-восток от нее. Глубоко в лес мы не поехали, а, остановившись на опушке и замаскировав свои повозки с конями под деревьями, стали вести наблюдение.

Примерно часа через два снова со стороны Борисова в небе появились самолеты, начали бомбить деревню, и возникли пожары.

Немецкие летчики, удовлетворенные своей «черной работой», больше в этот день не появлялись над нашей деревней. Но зато в соседних деревнях, где стояли другие наши отряды и штаб бригады, немцы бомбили несколько раз. Там возникли сильные пожары, которые мы хорошо видели из леса. Эти деревни превратились в груды развалин и сгоревшие пепелища.

Подождав в лесу еще часа два, я спросил Николая:

– Ну, командир, что будем делать? Наша хата разрушена, в деревне много разрушенных домов, часть из которых сгорела. Немцы могут завтра снова прилететь, поэтому в деревню соваться опасно. У меня есть предложение: на озере Селява я знаю небольшой полуостров, заросший лесом. Может быть, нам отойти туда и расположиться там?

– Я тоже знаю этот полуостров, – ответил Агапоненко. – А что, пожалуй, можно туда перебазироваться. Главное, на восточной стороне полуострова есть неглубокий брод, а на западной – узкий перешеек. Для обороны и отхода на запад или восток очень удобное место.

И мы решили перебазироваться туда, а там будет видно. Проверив через командиров взводов личный состав отряда и не обнаружив потерь среди партизан, мы приказали всем двигаться в сторону полуострова. У нас был небольшой обоз из нескольких повозок с продовольствием и боеприпасами. На одной из повозок восседал Франц, который по-русски погонял свою лошадь:

– Но, но! Пошель! Пошель!

Рядом с ним сидел французский солдат Жак. Увидев сидящего на повозке Франца, я спросил его:

– Ну, как у тебя там француз?

– Пока гут, товарищ комиссар! – ответил он.

Следующая повозка шла с нашим штабным хозяйством: пишущими машинками, велосипедом, чемоданами с документами и бумагой для машинки и другим имуществом. Рядом с этой повозкой шел командир отряда со своей женой Шурой.

Мы всегда жили вместе втроем в штабных хатах. Я знал, что Николай очень Сильно любит свою жену Шуру, но, наблюдая за поведением Шуры, я стал замечать, что в последнее время она стала очень капризной и раздражительной. Но самое главное, что меня очень удивляло, она стала очень часто прикладываться к рюмке с самогонкой. Это Николая тоже беспокоило, он сильно переживал, но повлиять на нее не мог. Мало того, она стала себя вести, как капризная барыня. В тех домах, где мы останавливались и где у нас был штаб отряда, она никогда не помогала хозяйке дома в приготовлении нам пищи, в уборке комнаты и других работах по хозяйству, а только лежала и читала книги. Мне со своей стороны было неудобно говорить об этом Николаю, так как я видел, что он и сам это хорошо знает.

В нашем отряде было несколько девушек и женщин. Одни из них несли сторожевую службу, стояли на постах, как обычные рядовые партизаны, другие ухаживали за ранеными или помогали готовить пищу для всего отряда. На их плечах также лежала разная хозяйственная работа. Но когда была боевая тревога, то все девушки брались за оружие и вместе с нами воевали, как рядовые партизаны. А Шура была на особом положении, тем самым оттолкнув от себя всех девушек отряда. Возможно, эта своеобразная изоляция и оказывала на нее влияние, она это чувствовала, но уже перебороть себя не могла. Девушки между собой называли ее «командирша». А она не могла попросить своего командира, чтобы тот ее послал на пост или на кухню.

Перед бродом на полуостров наши партизаны остановились и никак не решались идти вброд, это и было понятно, вода в озере была еще холодная, так как было только начало мая.

– Ну чего, ребята, остановились? – крикнул им командир отряда. – Боитесь ножки замочить? А ну-ка за мной, марш!

И командир смело пошел в воду. Партизаны, услышав команду, устремились вслед за ним. Брод был довольно глубоким, в некоторых местах даже выше колен. В сапогах и ботинках было полно воды, и партизаны на другом берегу стали выливать ее.

Я в это время следил за нашим обозом. Повозка, на которой сидел Франц и Жан, попала колесами в глубокую яму, и лошадь никак не могла вытянуть ее с двумя седоками и нагруженной на нее кладью. Увидев это, командир отряда крикнул Францу:

– Франц, чего ты смотришь? Спихни этого долговязого француза! Ишь, какой барин, боится ноги замочить. Да и сам слезь с повозки!

– Пошель! – закричал на француза Франц, спихивая того с повозки.

Благополучно форсировав брод, мы углубились в лес на этом полуострове. Он был небольшой, около километра в диаметре. В центре него была высотка, заросшая сосновым лесом, а берега покрыты густым кустарником. На высотке под густыми соснами мы разбили свой лагерь. На западной стороне полуострова был небольшой перешеек, шириной 20–30 метров, и поляна, заросшая густой травой. Там мы стали пасти своих коней и коров, которые были в хозвзводе. У брода с восточной стороны и на перешейке с западной мы выставили посты охраны. Для того чтобы штаб бригады знал, где мы находимся, мы туда послали своего связного.

Пока Шура разбирала повозку с нашим имуществом, мы с командиром решили обойти полуостров и оценить окружающую нас местность. Подойдя к перешейку, мы увидели искусственно насыпанный холм, на котором росли старые яблони и были остатки какого-то фундамента. По всей видимости, здесь когда-то стоял дом, а может быть, была усадьба какого-нибудь барина. Вид с холма был очень красивым. Я, восхищаясь этой красотой, сказал:

– Эх, если останусь живым после войны, то приеду еще раз сюда. Хорошо бы здесь построить дачу и отдыхать летом на лоне этой изумительной природы. Такая красотища! Как ты считаешь, командир?

– Действительно, красиво, только доживем ли мы до конца войны? – как-то грустно ответил мне Николай Агапоненко.

Погода стояла теплая, дождей не было, и мы не стали делать шалашей, а просто устроились на своих плащ-палатках и разных одеялах на ночлег прямо под сосной. Мы уже давно не спали под открытым небом, так как в последние месяцы все время жили в деревнях нашей зоны. Но я спал очень плохо и тревожно. Меня волновало, может быть, то, что так долго не возвращаются из разведки наши товарищи, а может быть, что-то другое.

На другой день утром пришел наш связной из штаба бригады и передал приказ от начальника штаба Руколя, чтобы командир отряда срочно прибыл туда на совещание. Со слов связного мы поняли, что штаб бригады переехал в одну из деревень на западную сторону озера Селява, так как деревня, где они находились, была полностью уничтожена накануне немецкой авиацией.

Оседлав свою рыжую кобылицу, командир, уезжая, приказал:

– Ну, комиссар, оставайся здесь за меня и, если что случится, принимай самостоятельное решение, а я поехал.

Прошло некоторое время после его отъезда, и я заметил, что Шура Пляц скучает, сидя на повозке, где еще лежало наше имущество. Я понял, в чем дело, и, подойдя к ней, сказал:

– Слушай, Шура, ты бы сходила к девочкам и помогла им варить обед, а то ведь надо будет кормить всех партизан отряда. Теперь мы уже не в деревне. Здесь хозяек нет и готовить обед для нас некому.

– Да я и сама, товарищ комиссар, уже думала об этом. Но мне как-то неудобно, мои подруги отвернулись от меня, и я осталась одна.

– Ты не беспокойся, все наладится. Иди к ним, и все будет хорошо.

Шура, посмотрев в мою сторону грустными глазами, встала и решительным шагом пошла в сторону наших девушек, где уже горел костер и что-то варилось в большом бидоне из-под молока. Проводив ее взглядом, я подумал, что трудно ей будет преодолеть свою гордость, но сделать это нужно.

Я уже хотел пройти по нашему лагерю и проверить, все ли в порядке, как в это время быстрым шагом подошел ко мне Франц и возбужденно стал докладывать:

– Товарищ комиссар, француз – фашист. Он хороший спортсмен. Предлагает бежать вместе с ним из нашего лагеря в германскую армию. Он бегает от одного берега к другому и ищет, где бы ему переплыть озеро. Сейчас он пошель в сторону нашего поста. Скорее идите туда. Я тоже пошель.

Я снял с повозки велосипед, вскочил на него и поехал к западной стороне полуострова, где был перешеек. Через несколько минут я увидел мелькающую среди деревьев высокую фигуру француза, медленно идущего в ту сторону, куда ехал и я. Я его нагнал и спросил:

– Вехин зи коммен?

Он отлично меня понял и, несколько смутившись, ответил:

– Их шпациерен. Дизе аллес гут.

– А, значит, гуляешь, и все здесь хорошо. Ну, ну гуляй! – А потом я ему приказал: – Шнелл арбайте нах кухе!

Подоспевшему к нам в это время Францу я приказал зорко следить за ним и не оставлять его. Одновременно я послал одного из партизан предупредить всех в отряде о возможно готовящемся побеге этого француза. Примерно через час ко мне прибыл связной из штаба бригады и передал приказ и мне явиться в штаб. «Что за чертовщина? – подумал я. – Там же находится командир отряда, а я-то зачем потребовался?» Но раздумывать было некогда, и я, оставив за себя в отряде Евсеева Егора, поехал туда на велосипеде.

Штаб был совсем рядом, в соседней деревне, километрах в трех от полуострова. Там я узнал, что командира бригады Гудкова вызвали в Штаб партизанского движения на Большую землю, и он улетел туда на самолете. За командира остался комиссар бригады Игнатович Ф. Л. Кроме того, в штабе бригады мне сказали, что все французы, которые были распределены по отрядам, сбежали, и после их побега тут же начались бомбежки всех деревень, где стояли наши отряды. «Ах вон оно что, – подумал я. – Вот почему и наш француз пытался бежать…» Увидев меня, начальник штаба Руколь Я. Ф. спросил:

– Комиссар, у вас француз еще не сбежал?

– Нет, товарищ начальник штаба, но пытался сегодня сбежать. Хорошо, что мы находимся на полуострове и за ним все время следит Франц, а то бы тоже сбежал.

– Так вот, комиссар, приказываю этого француза расстрелять. Все они – немецкие шпионы, засланные в нашу партизанскую зону. В других отрядах проворонили их, а вы молодцы. Немедленно отправляйтесь в отряд и выполняйте приказ.

Командира отряда мне не удалось увидеть, так как в соседней комнате, где располагался штаб, шло какое-то совещание. И я немедленно отправился в отряд. Приехав на полуостров, я спросил у Егора:

– Француз не сбежал?

– Нет, товарищ комиссар, куда он денется.

– Вот что, Егор, француза нужно расстрелять, такой приказ я получил в штабе бригады. Это немецкий шпион, а остальные французы из отрядов сбежали, поэтому нас бомбили вчера немцы.

– А, гад! Ну, мы этого не простим, – загорелся ненавистью Евсеев Егор. – Разрешите, товарищ комиссар, нам расстрелять этого фашиста.

Я знал, что у командира взвода Евсеева совсем недавно погибли от рук немецких фашистов лучшие его партизаны Красаев и Хващевский Николай. Евсеев никак не может забыть этих ребят, даже подумать не может о том, что нет уже в живых этих товарищей по оружию. Поэтому, нисколько не задумываясь, я дал ему это разрешение.

Получив приказ о расстреле гитлеровского агента, Евсеев ушел от меня. Я занялся текущими делами в отряде. Надо было назначить на посты партизан, проверить, печатаются ли на машинке нашим работником штаба Красинским Виктором листовки с сообщениями от Совинформбюро, и другими делами.

Недалеко от меня была та самая кухня, куда ушла работать Шура Пляц. Неожиданно я увидел, как у костра, где варился партизанский суп, появилась знакомая мне фигура француза, которого должен был расстрелять Евсеев. Вместе с ним шел один из наших партизан с карабином на плече. Они оба несли на длинной палке бачок для воды. Шли они в сторону озера, видимо, за водой. Я удивился, что Евсеев медлит с расстрелом этого француза. Но прошло минут пятнадцать, и вдруг прогремел выстрел. От неожиданности я даже вздрогнул и, вскочив на ноги, схватил свой автомат и бросился в ту сторону. «Уж не случилась ли беда? – подумал я. – Не убил ли этот француз того партизана, с которым они шли к берегу озера?»

Продираясь по кустарнику к тому месту, откуда был слышен выстрел, я неожиданно в кустах натолкнулся на распростертое на земле тело француза и рядом стоящего нашего партизана, который, увидев меня, доложил:

– Товарищ комиссар! Ваше приказание выполнено. Фашистский разведчик убит.

– Фу ты, – вырвалось у меня. – А я уж думал, не случилось ли с тобой несчастье, Сергей, – сказал я ему.

– Ну что вы, товарищ комиссар, тут все было продумано.

– Ладно, а теперь возьмите лопату и закопайте его в могилу.

– Все будет сделано, товарищ комиссар.

Я понял этого партизана. Ему было трудно убить человека, хотя он и был фашист. Если бы это было в бою, тогда другое дело, но смотреть в глаза человека и стрелять в него он не мог. Поэтому он стрелял в спину, чтобы не видеть глаза этого фашиста.

Во второй половине дня из штаба бригады вернулся наш командир Агапоненко. Посмотрев на него и увидев очень мрачное и как-то осунувшееся лицо, я понял, что он приехал из штаба с тяжелыми вестями. Соскочив с седла и подойдя ко мне, Николай сказал:

– Ну, комиссар, тяжелые у нас наступили дни. Началась большая карательная экспедиция гитлеровцев против нас. Со всех сторон нас начали сжимать в большое кольцо немецкие каратели. Идут на нас с танками, с самоходными орудиями, с артиллерией и минометами.

Брошено против нас, по данным разведки, большое количество самолетов и другой военной техники. Одним словом, еще такого никогда не было. И нужно же было отозвать за линию фронта нашего комбрига… А Игнатович Федор – это не комбриг, он ничего не может, решить самостоятельно. Мы, командиры отрядов, предлагали ему сделать тщательную разведку и вырваться из этого кольца блокады, как много раз нам уже удавалось делать раньше, когда командовал нами Гудков Николай Петрович. И надо это было делать сейчас, пока кольцо окружения очень большое и еще можно прорваться через него, а потом уже будет поздно. Но Игнатович и слушать не хочет, твердит только одно: «Есть приказ Леонова Василия Сергеевича, которого назначили командующим нашей партизанской зоны. В нем сказано, чтобы все бригады, входящие в эту зону, в том числе и наша, с боями отходили на запад в сторону Лепельских болот, которые тянутся на многие километры вдоль реки Березины, и там заняли оборону».

Мы ему доказывали, что у нас нет боеприпасов. Того, что у нас имеется в запасе, нам хватит только на час боя. Но разве Игнатовичу докажешь? Комбригу Леонову хорошо, у него полно пулеметов, присланных из-за линии фронта. У него большое количество боеприпасов, а у нас кот наплакал. Ну, хорошо, займем оборону в Лепельских болотах, а чем там питаться, болотной травой, что ли? Надо было и об этом думать.

– Да, – сказал я, – положение очень тяжелое. В крайнем случае, мы можем продержаться с нашими запасами недели две, от силы три, а потом что? Что же будем делать, командир?

– Придется выполнять приказ, – сокрушенно ответил Агапоненко.

– Когда же нужно будет выступать, чтобы не оказаться здесь, как в мешке? – спросил я.

– Завтра утром. А сегодня надо все лишнее из нашего имущества закопать в этом лесу.

Мы построили отряд и приказали партизанам приготовиться утром к длительному походу. А сами вдвоем с Николаем выкопали в песчаной почве глубокую яму и спрятали туда пишущие машинки, велосипед, зимнюю одежду и чемоданы с личными вещами и другим имуществом. Тщательно все замаскировали и положили несколько камней.

* * *

Рано утром высланные на восточную сторону озера Селява разведчики доложили нам, что хотя в Колоднице еще немцев нет, но леоновские разведчики их предупредили, что в Черее уже немцы, которые двигаются большой колонной в сторону озера.

– Пора уходить, – заявил Агапоненко.

Подняв по тревоге отряд, мы двинулись колонной на запад. Впереди нас уже двигались обозы партизан других наших отрядов. Следом за нами стали уходить и местные жители деревень нашей зоны.

В эти дни происходил медленный отход партизан в сторону болот и лесов, которые протянулись на многие километры вдоль реки Березины. Временами на восточной стороне были слышны одиночные выстрелы из винтовок, пулеметные очереди и взрывы снарядов и мин. Это вступали в бой партизанские группы, прикрывающие наш отход. Мы уходили по лесным массивам, которые часто встречались на нашем пути. Нередко над нашими головами пролетала «рама» – немецкий разведывательный самолет и корректировщик, который все время наблюдал за нашим отходом. У немцев, видимо, было не так много сил, чтобы нас расчленить на мелкие группы и уничтожить по частям. В этот период вполне можно было прорвать это сжимающее нас кольцо блокады и вырваться из него. Но мы ничего не предпринимали и, «огрызаясь», отходили на запад, между Холопеничами и Краснолуками. Не зная истинных целей и назначения нашего отхода на запад, в сторону реки Березины, мы с Николаем все же думали, что комбриг Леонов наконец примет какое-нибудь решение, и мы сумеем вырваться из сжимающего нас кольца блокады. Но наше отступление продолжалось. Мы уже пересекли большак Лепель – Борисов и вступили в леса, которые вплотную примыкают к Березинским болотам.

Такое отступление длилось несколько дней. Пушку, которую мы когда-то сняли с нашего подбитого танка и поставили на деревянные колеса и самодельный лафет, нам пришлось закопать в лесу, так как снарядов к ней у нас уже не было. Скудные запасы продовольствия, которые мы захватили из Колодниц, стали постепенно истощаться. Мы решили забить последнюю корову, которая брела следом за нашей единственной повозкой в обозе. На этой повозке мы везли небольшие запасы боеприпасов и противотанковые ружья. Теперь из всех запасов продовольствия у нас остался неприкосновенный запас копченых колбас, которые мы заготовили еще осенью прошлого года, когда стояли в деревне Толпино, и который был у каждого партизана в его вещевом мешке. Была еще лошадь, которую также можно было использовать на питание. Наконец, была верховая лошадь командира отряда, та самая кобылица, с которой ни на минуту не расставался наш командир отряда Агапоненко. Он очень любил животных, однажды где-то достал огромную немецкую овчарку, которая сейчас тоже была с нами. Я не знаю, чем кормил ее Николай, но так же, как и с кобылицей, он не расставался и со своим Джульбарсом.

Перейдя через большак Лепель – Борисов, мы остановились на ночлег в нескольких километрах от него, на одном из кладбищ, среди его могил. Я не знаю, почему облюбовал это место стоянки командир. Если только потому, что кладбище было на высоком холме и на этой высотке, среди могильных камней, можно было на случай боя занять хорошую позицию для обороны.

Наступила беспокойная ночь. На востоке от нас полыхали пожарища. Это горели те деревни, которые мы только что днем оставили при нашем отступлении. Немцы в своей злобе жгли деревни партизанской зоны. Спать среди могильных камней этого кладбища было для нас как-то необычно, поэтому многие наши товарищи не спали. Мне все же удалось уснуть, но рано утром я проснулся и увидел сидящего командира, который о чем-то шепотом беседовал с Шурой. Увидев, что я уже проснулся, он подозвал меня к себе и сказал:

– Знаешь, Володя, я всю ночь не спал и все думал, что же делать дальше. Если будем продолжать отступать, то немцы нас совсем загонят в эти болота, и там нам будет конец: не от пуль и снарядов, а просто от голода. Ты, Володя, посмотри, немцы нас не торопятся истребить в бою, а ждут, когда мы уйдем в эти болота, и там, заблокировав нас, уморят голодом.

– Ты, пожалуй, прав, Николай. Я тоже думал об этом. Что делать?

– Давай попробуем прорваться через это кольцо блокады одним нашим отрядом, – предложил командир.

– Давай попробуем, – согласился я с ним. – Лучше умереть в бою, чем сдохнуть в болоте от голода.

Получив от меня такое согласие, Агапоненко как-то воспрянул духом, снова стал решительным и боевым товарищем. Встав с могильного камня, на котором он только что сидел, подтянул на своей коричневой кожаной куртке командирскую «сбрую», вынул из кобуры пистолет, тщательно его проверил и, подняв с земли автомат, зашагал по кладбищу, проверяя, все ли партизаны хорошо себя чувствуют после этой тревожной ночи. Наш неутомимый даже в этом походе командир хозвзвода Егоров Владимир со своими бойцами уже успел приготовить для всех нас завтрак. Подойдя ко мне, он доложил:

– Товарищ комиссар, раздаю на завтрак последние запасы, которые у меня еще были. Обедать нам уже не придется. Есть только сырое мясо от коровы, которую мы забили вчера, а хлеба и сухарей уже нет.

– Я знаю, Володя, придется есть сырое мясо. А соль у тебя есть?

– Нет, товарищ комиссар, и соль уже кончилась.

– Вот это совсем плохо, если нет соли. Ну, что же, придется есть без соли. А неприкосновенный запас в своих мешках ни в коем случае не трогать, так и передай всем партизанам. Неизвестно, сколько еще времени нам придется находиться в этой блокаде.

– Есть, товарищ комиссар, беречь неприкосновенный запас.

Часов в десять утра, когда все партизанские отряды и обозы ушли дальше на запад и шли только беженцы из местных деревень вслед за ними, мы подняли свой отряд и объяснили нашу боевую задачу.

– Товарищи партизаны, – сказал Агапоненко, – мы с комиссаром решили одним нашим отрядом прорваться через кольцо блокады. Поэтому мы сейчас пойдем назад, на сближение с немцами. Всем получить у командира хозвзвода запас патронов. Повозку оставим здесь, а лошадей заберем с собой. Противотанковые ружья приказываю бронебойщикам взять с собой. Неприкосновенный запас в вещевых мешках не трогать. Двигаться будем цепочкой. Впереди пойдут наши разведчики Короткевичи Егор и Алексей, а мы с комиссаром пойдем за ними. Не отставать и не скапливаться. В случае неожиданного удара со стороны немцев не бежать, а, отстреливаясь, отходить, укрываясь за деревьями и в складках местности. Слушать мои команды.

И мы тронулись в обратный путь на восток. На большаке Лепель – Борисов немцев еще не было, мы спокойно перешли его и углубились в лес, который находился на восточной стороне большака. Командир шел рядом со мной и вел на поводке своего Джульбарса. Я просто удивлялся, для чего ему нужна была здесь эта собака. В такой ответственный момент она нас могла выдать немцам, если вдруг вздумает лаять в лесу. Пройдя метров триста по этому лесу, заросшему крапивой и высокой травой, мы с командиром подошли к краю леса. Остановив при этом жестом руки всех идущих за нами партизан и замаскировавшись за елками, мы выглянули из леса. В сотнях метров от опушки протекала довольно глубокая и широкая речка. В солнечных лучах было видно, как на противоположном берегу на лужайке лежали раздетые немецкие солдаты и загорали на солнце, а некоторые из них купались в этой речке. Немцев было очень много. Кругом лежали автоматы и пулеметы, а дальше из бинокля были видны окопы, в которых тоже сидели немцы.

Посмотрев на это зрелище и переглянувшись с командиром, мы друг друга поняли. Нашему небольшому отряду здесь не пройти, если даже мы и неожиданно атакуем этих немцев. Пока мы добежим по открытому месту до речки, а потом форсируем ее, то от нас не останется ни одного человека.

– Да, здесь нам не пройти, – шепотом сказал Агапоненко.

– Что же будем делать? – спросил я.

– Надо снова отойти за большак Лепель – Борисов и поискать другой проход, где, может быть, меньше немцев или где есть сильно заболоченная местность, – ответил Агапоненко.

– Тогда нужно отходить, пока немцы еще не перекрыли нам отход по большаку и не обнаружили нас здесь, – предложил я.

– Да, – согласился Агапоненко, – нужно уходить из этого леса, пока не поздно. Надо как следует разведать, а потом идти всем отрядом.

Твердо решив вернуться назад, мы приказали отряду идти по тому же пути, по которому шли сюда.

Когда мы перешли через большак и проверили наличие партизан во взводах, то оказалось, что одного молодого партизана из недавно прибывших не оказалось среди нас. Это нас с командиром очень сильно встревожило. Мы понимали, что если этот партизан ушел от нас к немцам, то дело совсем плохо. Он может сообщить им, что один из небольших отрядов партизан пытается перейти линию блокады.

Это насторожит их, и они встретят нас на линии блокады усиленным пулеметно-автоматным огнем.

Когда мы шли по лесу еще по восточной стороне большака, то я внимательно присматривался к расположению лесного массива. Мне, как человеку, выросшему в деревне, окруженной со всех сторон большими лесами и болотами, хорошо запомнились отдельные складки местности, где рос этот лес. На южной стороне этого лесного массива было несколько высоток, заросших невысокими соснами, а северная сторона имела несколько балок, идущих с запада на восток. Западная сторона по большаку представляла собой сосновый лес. Сосны в несколько десятков метров высоты величественно возвышались над остальным лесным массивом. Здесь рос строевой лес. Я подумал, что толстые стволы этих сосен позволили бы партизанам на случай боя укрываться за ними от автоматных очередей противника. Так я мысленно оценивал с точки зрения возможного боя этот лесной массив. И все, что я видел и запомнил в лесу, мне пригодилось несколько позже, примерно через неделю.

Мы медленно шли со своим отрядом, удрученные неудачной попыткой прорваться через линию блокады. В ельнике мы нашли спрятанную нами повозку, снова запрягли лошадь и, погрузив наши пожитки, двинулись догонять остальные отряды отступающей бригады. Примерно через час мы догнали их. Оказалось, что бригада дальше двигаться не стала, а расположилась вдоль лесной дороги, которая шла в сторону реки Березины. Справа и слева от нее находился сильно заболоченный лес. Командир отряда приказал всем расположиться под деревьями около небольшой лесной полянки, находящейся на левой стороне дороги. Справа от нас через дорогу расположились две повозки каких-то отступающих вместе с нами местных жителей. Там было много женщин и детей, одетых в белые рубашки и белые кофточки, которые были хорошо видны на фоне зеленого леса.

В соседнем отряде партизаны забили коня и поделились с нами кониной. Наш командир хозвзвода Егоров уже разжег костер и с нашими девушками хлопотал у костра. Вдруг неожиданно почти на бреющем полете налетела группа немецких пикирующих бомбардировщиков и, обнаружив среди леса женщин и детей в их белой одежде, начала бомбить нашу полянку.

Бомбы рвались, вздымая массу земли и с корнем вырывая деревья. Я залег между высоких кочек и ждал с большой тревогой, когда же наконец кончится этот налет. Наконец все стихло, самолеты, отбомбившись, улетели. Вскочив на ноги и отряхнувшись от засыпавшей меня земли, я увидел, что в расположении женщин и детей, где только что они находились, ничего не осталось – ни повозок, ни людей. Были видны только глубокие черные воронки от взорвавшихся бомб, которые уже наполнялись болотной водой. На ветках деревьев кое-где виднелись клочки одежды этих несчастных людей.

К счастью, у нас в отряде никто не пострадал, и мы отделались только испугом от этой неожиданной бомбардировки. Варившаяся в котле конина каким-то чудом уцелела, и наш командир хозвзвода, вылив из бачка воду, разделил конину партизанам. Несмотря на то что было уже часов пять дня, от нервного напряжения есть мне не хотелось, и я, получив свою долю конины, положил ее в полевую сумку.

Пришел связной от комиссара бригады Игнатовича, который передал приказ, чтобы командир и комиссар отряда прибыли на совещание к штабу бригады, который расположился недалеко от нас под густыми высокими елками. Когда собрались все командиры отрядов, кроме второго, который, оказывается, остался где-то на Буку, начальник штаба бригады Руколь объявил, какая сложилась сейчас военная обстановка в районе нашей дислокации, а затем сказал:

– Штаб бригады предлагает ввиду сложившейся тяжелой обстановки сделать попытку прорыва блокады отдельно одной нашей бригадой в сторону Борисова, где, по данным нашей разведки, находится меньше немецких воинских частей. Там у немцев нет никаких оборонительных сооружений, и воинские части стоят по деревням. Какое ваше мнение, товарищи командиры и комиссары отрядов?

– Давно надо было это сделать! – решительно сказал Агапоненко.

Подтвердили это мнение нашего командира и все остальные командиры и комиссары на этом совещании.

– Тогда завтра рано утром всем отрядам следовать за штабом бригады. Впереди колонны пойдут наши разведчики, – приказал Руколь.

Утром все отряды бригады двинулись в южном направлении по лесам этого района. Во второй половине дня мы подошли к одному из лагерей местных партизан, в котором никого не было видно. Кругом были опустевшие партизанские землянки. Поступил приказ сделать привал и с полчаса отдохнуть в этом лесу около покинутых землянок.

Николай Агапоненко, Шура и я сели на лежащие бревна около дороги, идущей к лагерю. Отдыхая, мы втроем о чем-то спокойно беседовали. Неожиданно для всех нас раздался сильный взрыв в районе покинутых землянок. Мы все поднялись и с недоумением стали смотреть в ту сторону, где произошел взрыв.