Текст книги "Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

– Ну, Василий, выздоравливай, – пожелал пострадавшему парашютисту его командир, – а нам уже пора отправляться в путь на выполнение задания. Как только попадешь в госпиталь, передай нашему командованию, что все остальные благополучно приземлились и пошли на задание. Ну, мы пошли! До свидания! Спасибо вам, товарищи!

Парашютисты растворились в ночном лесу. Собрав оставленные ими парашюты и погрузив их в сани, на которые бережно положили пострадавшего Василия, мы тронулись в обратный путь и к утру уже были в Боярах. Через два дня за Василием прилетел самолет, который сел прямо на поле около нашей деревни. Мы положили его в самолет и вместе с ним отправили на Большую землю собранные деньги в фонд помощи Красной Армии.

* * *

Выходить с заданием на железную дорогу нашим подрывникам становилось все труднее и труднее. Железнодорожный участок Толочин – разъезд Видерщина, на который обычно выходили наши подрывники на задание, теперь, в ноябре и декабре, немцы стали охранять еще сильнее. Многие попытки подойти в этом районе к железной дороге заканчивались неудачно. Правда, потерь пока со стороны партизан не было. Поэтому Василий Заикин решил поделиться опытом выхода на железную дорогу с подрывниками других отрядов. Он встретился с группой диверсантов третьего отряда нашей бригады, находящегося в деревне Толпино, в составе которой были Шафранский Виктор, его двоюродный брат Темный Александр и другие. Семнадцатилетний, худощавый, высокого роста паренек Шафранский был хорошим минером, а Темный в их группе был пулеметчиком. Тепло поприветствовав друг друга, они быстро нашли общий язык.

– Слушай, Шафранский, ты со своими подрывниками как-то в сентябре ходил на железную дорогу под Славное, и я слышал, что там вам удалось подорвать эшелон. Как это вам удалось? Там ведь от железной дороги до шоссе около двух километров, если не больше, да и деревень там полно? Как вам удалось уйти от немцев?

– Да, было дело, – ответил Шафранский. – Там тоже железная дорога сильно охраняется, но все же не так, как под Толочином и Озерцами. Мы тогда получили задание пустить под откос эшелон в районе Троцилово – Славное. Там действительно много деревень, но автомагистраль Москва – Минск патрулировалась только автомашинами противника, и мы ее довольно свободно перешли. С большой осторожностью мы пробирались между деревнями Хацевичи и Холопковичи и подошли к железной дороге. Там растет небольшой лес и кустарник, но перед самой дорогой с полкилометра чистое поле. В кустах для нашего прикрытия мы оставили двоих пулеметчиков, а сами вдвоем с напарником, где ползком, а где полусогнувшись, подошли к дороге и залегли в канаве, метрах в пяти от ее полотна. Ночь была темная. Ждали долго, пока не пройдут патрули. Их надо было пропустить, прежде чем начать минирование. Но вот и они. Остановились против нас. Один из них снял автомат и стал, всматриваясь в темноту, целиться, но стрелять не стал. Переговорив что-то между собой, они удалились. – Шафранский замолчал, а потом снова продолжил: – А вы знаете, зачем они это делают? Это их психологический прием на испуг, а также чтобы рассеять свое подозрение насчет темных и непонятных им пятен в ночной темноте. Так вот, они ушли в сторону разъезда Троцилово, и нам удалось быстро поставить мину. После этого мы стали отходить от опасного места к своим пулеметчикам. Но не успели мы еще отойти к тому лесу, где лежали наши пулеметчики, как со стороны Троцилова подошел поезд и наскочил на нашу мину. Произошел взрыв. Все кругом осветилось полыхающим пожаром на поезде и ракетами, которыми начали стрелять немцы. Они открыли огонь из пулеметов в нашу сторону, но стреляли вслепую. Свистевшие пули не давали нам оторваться от земли, и все же нам удалось добежать до автомагистрали. Осталось только ее перескочить, а там наше спасение. Но наш отход был уже отрезан машинами со сверкающими фарами. Нас заметили немцы и начали обстрел из автоматов и пулеметов. Мы побежали вдоль магистрали, укрываясь за деревьями и в складках местности. Мы бежали ближе к немецкому гарнизону, где в это время было темно. Пробежали мимо постов, где нас немцы совсем не ждали. Наконец-то нам удалось перебежать магистраль. А потом всю дорогу почти бегом мы шли на Усвиж-Бук. Ушли уже далеко, в безопасный, как нам казалось, район. Скоро должно было быть утро. Зашли в один домик на краю какого-то поселка, возможно, это было недалеко от Рыдомля, решив там попить молока и немного подкрепить свои силы. Но не успели еще сесть за стол, как за окном послышался топот ног и лай собак. Это были немцы, шедшие по нашим следам. Распахнулась дверь избы, и на нас уже в упор смотрели дула фашистских автоматов.

– Хенде хох! – прозвучала команда офицера.

Но мы уже успели к этому подготовиться и упали на пол избы. Завязалась стрельба. Лампу мы сразу бросили со стола в сторону двери, загорелся керосин у этой двери. Немцы были освещены горящим пламенем и шокированы таким неожиданным исходом. Под нашим огнем автоматов и пожара они выбежали в сени, а затем на улицу. Один из них остался лежать убитым на полу в дверях дома. Нам удалось выбежать через двор дома и уйти по огородам из этого поселка. На эту стрельбу подбежали остальные фашисты и открыли огонь из ракетниц и автоматов. Нам все же удалось достичь опушки леса, и это спасло нас. Было еще темно. Ночью в лес немцы за нами не пошли, но беспрерывно стреляли в нашу сторону, бессмысленно и долго, как бы восполняя этим свою неудачу.

– Да, здорово вам досталось на этот раз. И что же, вы все остались живы и здоровы?

– Да нет. Меня ранило в руку, но теперь все уже зажило.

– Мне хочется узнать, – спросил Заикин, – еще кто-нибудь из наших партизан ходил под Славное на железку?

– По-моему, после нас больше никто туда не ходил. Все боятся туда идти. Там, можно сказать, ловушка для партизан. Кругом полно немцев. Два больших гарнизона противника в Толочине и Славенях, да и шоссе далеко от железной дороги: пока до него добежишь, немцы уже успеют заблокировать ее и не пустят.

После этого большого разговора подрывники наших отрядов стали большими друзьями. Уходя с этой встречи, Заикин принял твердое решение попробовать пойти на железную дорогу именно туда, куда ходили подрывники 3-го отряда. Он считал, что немцы теперь там успокоились, решив, что, получив такой большой отпор от них, партизаны больше туда не сунутся. Да и зима уже наступила, и по белому снежному открытому полю партизаны не пойдут к железной дороге. Нужно попытать счастья, решил отчаянно храбрый Заикин.

И снова Василий Заикин со своими товарищами отправляется на задание к железной дороге. На этот раз у них в вещевых мешках лежали настоящие мины, которые были привезены на самолете летчиком, прилетевшим за пострадавшим парашютистом. В связи с выпавшим снегом и наступившими холодами минировать железную дорогу теперь стало еще труднее и опаснее. Но Заикин про себя думал, что стало холодно, кругом снег, значит, немцы не ожидают их в такую холодную, снежную погоду. И бдительность их будет ниже, чем в те осенние темные ночи. Расчет Заикина подтвердился. Одевшись в белые маскировочные халаты, подрывникам удалось довольно легко выполнить задание. Удивительным было то, что ни одного немца они не увидели на железнодорожной линии в эту ночь.

– Что они, подохли, что ли, все? – удивившись, спросил Карсаев.

– Наверно уже замерзать стали немцы, вот и сидят в своих сторожках. Так нам это на руку.

Правда, нужно сказать, что Заикин со своими товарищами выбрал место минирования железной дороги там, где рядом было много населенных пунктов и где совсем почти не было леса. Его поход с товарищами на это задание был просто дерзким и, видимо, совершенно неожиданным для немцев.

Заминировав и отойдя от железной дороги в сторону шоссе примерно с полкилометра, а потом замаскировавшись в росших здесь кустах, наши диверсанты стали наблюдать за железной дорогой. Через некоторое время пошел небольшой снег, а затем все усиливающийся снегопад перешел в пургу. Наблюдать за дорогой стало совсем невозможно. Но для наших подрывников это было хорошо, снег засыпал их следы и то место, где были под рельсы заложены мины.

– Ну, братцы, что-то холодно стало. Хоть бы попрыгать немного и обогреться.

– Ты лежи давай и жди. А если замерз, то лежа ногами подрыгай и нагреешься, – шутил Заикин своим товарищам.

Происходило все это где-то в районе между Славенями и Мотиевым, километрах в десяти западнее Толочина. Прошло уже много времени, наши диверсанты покрылись снежным покрывалом и совсем замерзли от пронизывающего все их тела холода.

– Что это нет сегодня поездов? Может быть, до утра ни одного не будет? – с дрожью от холода в голосе, с сомнением спросил Карсаев.

– Будут. Куда они денутся, надо только ждать, – твердым голосом ответил Заикин. – Ты смотри не засни, а то совсем замерзнешь.

Как раз во время этого разговора где-то со стороны Толочина послышался гудок паровоза.

– Вот, видишь, и идет наш паровозик.

– Так он идет не по нашей линии.

– А, черт возьми, я и забыл совсем, что мы поставили мины на той стороне железной дороги. Значит, опять придется ждать.

Метель несколько ослабла. Облачность уменьшилась, и сквозь разрывы в облаках появилась бледная луна. Ветер дул с востока, и был ясно слышен шум подходящего поезда со стороны Толочина. Лежащие в снегу подрывники, сосредоточив все свое внимание на подходящем поезде, не заметили, что и со стороны разъезда Троцилово тоже медленно двигался поезд в сторону фронта. Первым его заметил Мозниченко, который до этого молчаливо лежал справа от Заикина и терпеливо переносил холод.

– Братцы! А с другой стороны тоже идет поезд.

– Где ты увидел?

– Там, около леса, мелькнул огонек и послышался шум паровоза.

– И правда! Там тоже идет поезд, – подтвердил Заикин. – Вот этот-то и будет наш.

Партизаны, забыв о холоде, все свое внимание сосредоточили на сближающихся поездах. Тот, что шел к фронту, то есть по линии, где лежали мины, несколько опередил встречный поезд. И вдруг загрохотали взрывы мин. Паровоз, подскочив от взрыва, навалился всей своей массой на рельсы встречного поезда. Вагоны его начали налезать друг на друга, падая под откос, а часть вагонов опрокинулась на рельсы. Машинист встречного поезда, ослепленный и оглушенный взрывом и не ожидавший этой катастрофы, не успел затормозить, и его поезд со всего хода налетел на лежащий на путях паровоз. Началось невообразимое. Вагоны со скрежетом наваливались друг на друга. Возник пожар. Были слышны крики людей, попавших в эту катастрофу. Потом начались взрывы снарядов или мин, которые находились в вагонах. Пожар усилился. Ошалевшие, но уцелевшие немцы открыли бесприцельную стрельбу во все стороны от горящих составов.

– Хлопцы! Сматываемся! – вполголоса крикнул Заикин.

Теперь нашим диверсантам нужно было как можно скорее уйти от места катастрофы, так как немцы могли отрезать им путь для отступления, выслав автомашины на шоссе. Партизаны по мягкому снегу, проваливаясь в сугробах и падая, бежали в сторону шоссе. Теперь они забыли про холод и, обливаясь потом, успели все же перейти шоссе в тот момент, когда со стороны Толочина мимо Мотиево уже двигались на мотоциклах и автомашинах гитлеровцы. Не заметив перебежавших через шоссе партизан, они остановились напротив горящих составов и открыли огонь из пулеметов вправо и влево от дороги. Пули свистели над головами убегавших Заикина и его товарищей. Пробежав еще с полкилометра, они углубились в лес и с облегчением вздохнули.

– Ну, кажется, мы оторвались от немцев, – проговорил Заикин.

– А что, если по нашим следам пойдут с собаками? – сказал с тревогой Карсаев.

– Да, надо спешить! – подтвердил Заикин.

Но немцы ночью вслед за ушедшими партизанами почему-то не пошли и, постреляв немного, направились к горящим вагонам этих двух подорвавшихся на минах поездов.

Заикин со своими товарищами спешил, поэтому не мог уточнить, каковы были потери немцев в этой катастрофе, но и так было ясно, что гитлеровцам пришлось туго в эту ночь. Несколько десятков вагонов и два паровоза были разбиты и сгорели в этом столкновении двух составов, а с ними и много десятков немцев погибли.

Только на пятый день вернулись они со своего задания в наш гарнизон. К исходу этого дня в штабную хату заявился Заикин, весь обросший бородой, заиндевевший от мороза. Мы с командиром отряда были в штабе, когда он вошел.

– Комиссар! Ты посмотри, кто пришел, – с большой радостью позвал меня Агапоненко. – А мы уже думали, не случилось ли что с вами. Долго же вы были на задании.

– Случилось, товарищ командир! – таинственно проговорил Заикин.

– Что, кто-нибудь погиб? – с тревогой спросил Агапоненко.

– Погибли, товарищ командир…

– Кто?

– Два эшелона с немцами!

– Вот шутник. Да так разве можно шутить? Ну, совсем отлегло от сердца. Как получилось, что два эшелона? У вас всего было только две мины.

– Ну и что? А мы двумя минами сразу два эшелона отправили на тот свет! – И Заикин засмеялся.

– Правда, что ли?

– Да!

– Ну, тогда рассказывай.

И Заикин со свойственным ему юмором стал рассказывать, как все у них получилось. Как они мерзли под снегом и удирали от немцев.

– Молодцы, хлопцы! Вот это удача. А вы не врете? – усомнился в правдивости рассказа Агапоненко.

– Да, а что, товарищ командир? Разве когда Заикин врал?

– Ну ладно, ты прости меня, – извинился Агапоненко.

Оставшись наедине со мной, командир, весь светящийся от этого радостного сообщения, неожиданно предложил:

– Комиссар, если все это правда, то нужно представить Заикина к ордену Ленина.

– Я не возражаю. Он вполне заслуживает этого, – согласился я.

Через две недели мы получили подтверждение о катастрофе двух столкнувшихся вражеских поездов под разъездом Троцилово. Местные жители нам сообщили, что, кроме двух паровозов, оказались разбитыми и сгоревшими 105 вагонов, немцев было убито не менее 100 человек. Много сгорело боеприпасов и различного вооружения. Несколько дней гитлеровцы были вынуждены растаскивать эти сгоревшие и изуродованные вагоны и ремонтировать пути.

* * *

Военная обстановка во второй половине декабря 1943 года в нашем партизанском районе сильно усложнилась. К декабрю 1943 года советские войска подошли к Полоцку, Витебску и Орше. Красной Армией были освобождены восточные районы Витебской области. Командование гитлеровских войск понимало, что ни о какой прочности обороны немцев говорить нельзя, если в тылу их войск, в непосредственной близости к фронту, скопилось большое количество партизан. Поэтому гитлеровцы считали, что борьба против партизан является такой же важной задачей, как и совершенствование их оборонительных укреплений. В декабре 1943 года немцы начали стягивать свои войска к Ушачской партизанской зоне. Бригады этой зоны понимали, что в ближайшее время ожидается большая карательная экспедиция гитлеровцев, поэтому стали готовиться к ней. Бригады, находящиеся в северной части нашей зоны, все свое внимание сосредоточили на оказании помощи партизанам Ушачской зоны и подтянули свои отряды ближе к ней. Нашей бригаде было приказано дополнительно занять оборону в местечке Лукомль, продолжать оборону Череи и других населенных пунктов зоны.

13 декабря 1943 года, согласно приказу комбрига Гудкова, произошла передислокация наших отрядов. В нем было записано: «…командирам 5-го и 6-го отрядов немедленно выбыть из занимаемых населенных пунктов и занять местечко Лукомль, командиру 4-го отряда занять деревню Старожевичи, командиру 3-го отряда со штабом бригады разместиться в деревне Константинове, а командирам 1-го и 2-го отрядов остаться в местечке Черея».

Утром 19 декабря мы уже были в Лукомле. Для штаба мы выбрали добротный дом недалеко от моста через речку Лукомку, в котором жил со своей семьей местный фельдшер Ружинский. Это был бравый, полный мужчина в возрасте 50 лет, а его хозяйка оказалась очень гостеприимной женщиной. С ними вместе жила их дочь с внучкой, которой было около трех лет. Девочка сначала очень дичилась нас, а потом мне с ней удалось подружиться. Хозяин дома нам рассказал, что их зять, по национальности еврей, в первые же дни войны ушел на восток и где-то пропал. Поэтому они очень боятся, как бы кто из соседей не выдал немцам их внучку как дочку еврея. Когда в Лукомле стояли немцы, то они прятали ее где-то чуть ли не в подвале дома, поэтому она так и дичится всех посторонних людей.

Дом Ружинских был большой, разгороженный на несколько небольших комнат. В прихожей на большом сундуке расположился я, а в соседней комнате через зал за дощатой перегородкой поместился командир со своей женой Шурой. Им хозяйка этого дома любезно предоставила свою кровать. Сами же они разместились в своей маленькой комнате около кухни. Мы узнали от хозяина дома, что у них на берегу речки под обрывом стоит баня, настоящая русская баня. Мы так давно по-настоящему не мылись, поэтому хозяин нам истопил баню, и мы с большим наслаждением попарились и отмылись в ней.

Весь наш отряд расквартировался на южной стороне Лукомля, а шестой отряд на северной. Согласно приказу Гудкова командир отряда Агапоненко был назначен комендантом Лукомльского гарнизона.

Кругом Лукомля была открытая местность. Лес виднелся только далеко на горизонте. На юго-западе, примерно в километре от него, находилось большое Лукомльское озеро. За ним был большой лес. На север от Лукомля, по дороге через Почаевичи, километрах в 16, был большой гарнизон противника в Чашниках, а северо-западнее, в 35 километрах, город Лепель, узел шоссейных дорог, где находился очень большой немецкий гарнизон. Таким образом, два отряда находились на переднем крае обороны нашей зоны. Правда, на севере от нас стояло несколько отрядов Чашнинской бригады «Дубова».

На другой день мы с Агапоненко обошли со всех сторон этот большой населенный пункт. Наметили, где нужно поставить посты. Посмотрели на засыпанные снегом кое-где имеющиеся на задворках домов одиночные окопы. Как мы установили, кроме этих окопов других каких-либо оборонительных сооружений здесь не было. Держать оборону, в случае нападения гитлеровских карателей, было бы очень затруднительно, тем более что у нас был довольно малочисленный гарнизон из двух неполных отрядов. Мало того, после боев по обороне Череи запас патронов у нас был минимальный, а пополнения боеприпасами пока не предвиделось.

– Да, комиссар, гарнизон нам достался очень уязвимый и неудобный для обороны, – заявил Агапоненко.

– Надо нам хоть эти, имеющиеся здесь окопы освободить от снега и распределить их между партизанами. Так, чтобы на случай тревоги все знали свои огневые точки, – предложил я.

– А куда нам придется отходить, если не выдержим натиска фашистов? – спросил Агапоненко. – Кругом чистое поле. Если на запад к лесу, то придется отходить по льду озера, которое сейчас покрыто белым снегом, или в лучшем случае по его северному берегу по льду. Но это тоже не лучший выход из положения.

С тяжелыми мыслями мы вернулись в нашу штабную избу. А в это время в штабе нас уже поджидал командир хозвзвода Егоров В., который, увидев нас, доложил, что в отряде кончились запасы продовольствия и нужно ехать на заготовку.

Следует сказать, что с заготовкой продовольствия теперь дело совсем усложнилось, так как с переездом в Лукомль мы еще больше удалились от тех деревень, где обычно заготовляли продовольствие. Поэтому, услышав заявление Егорова, Агапоненко приказал организовать группу из шести партизан и направить ее в сторону Бобра и Крупок. В эту группу во главе с командиром взвода Михаилом Палашом вошли товарищи из хозвзвода, а также они взяли с собой полицая, который в боях под Череей был взят в плен Захаровым и который согласился вступить в ряды партизан.

– Вы там проверьте, как он будет себя вести на деле, – напутствовал Агапоненко при отъезде командира взвода Палаша.

– Все будет сделано, товарищ командир! – обещал Палаш.

Этот полицай был все время у нас под наблюдением. Мы пока еще его ни разу не посылали на задания и присматривались к нему. Палаш, во взводе которого находился этот человек, все время нам докладывал, что он совсем какой-то нелюдимый и неразговорчивый человек, все время что-то думает и на вопросы отвечает невпопад. Нам так и не удалось узнать, кто он такой, где родился и жил до войны, где его родители. А иногда он как-то делает со злостью все то, что мы ему поручаем. Что-то он ему не особенно нравился. Мы не особенно верили рассказам Палаша. Думали, что этот полицай в силу каких-то недостатков не понравился Палашу, и у него возникла неприязнь к нему.

Прошло четыре дня после отъезда нашей продовольственной группы. На пятый день вернулся Палаш со своими товарищами. В санях у них лежали заготовленные продукты, а на одних из них с крепко связанными руками и ногами лежал этот полицай.

– Что случилось? – с тревогой спросил Агапоненко.

– Товарищ командир! – доложил Палаш. – Этот полицай самый настоящий шпион, который был заслан к нам в отряд от немцев.

– Как вы это узнали, Палаш?

– Он чуть было не убил меня в Черее.

– Как это случилось, расскажи мне подробно.

И Палаш вместе со своими товарищами рассказал следующее:

– Вчера мы после удачной заготовки продуктов решили остановиться на ночлег в Черее, у своей старой хозяйки, где мы стояли раньше, когда обороняли Черею. Во время заготовок продовольствия мы также агитировали жителей деревень о сборе денег и облигаций в фонд помощи Красной Армии. Один из очень богатых мужиков денег нам наших советских не дал, но притащил вот этот мешок, набитый доверху старинными царскими бумажными деньгами, и вдобавок дал нам несколько бутылок самогона. Так вот, в Черее мы вчера выпили этой самогонки, и наш полицай опьянел. Он как-то весь сразу изменился, глаза у него засверкали, как у зверя. Вдруг он встал из-за стола, схватил свой карабин и стал целиться в меня. Ребята повскакивали со своих мест, и кто-то из них толкнул карабин. Прогремел выстрел. Пуля, не зацепив меня, попала в стену дома. Полицай, не выпуская из рук карабина, продолжал буйствовать и кричать диким голосом: «Вы все гады! Вместе с вашими командирами и комиссарами вас, бандитов, всех нужно стрелять, вешать всех! Вы думаете, что я у вас служить буду! Я – партизан! Ха! Ха!» Мы его еле-еле связали и привезли сюда.

Остальные партизаны, которые были вместе с Палашом в этой группе, наперебой подтвердили все, что произошло у них там в Черее. Мы были вынуждены пригласить из штаба бригады Захаревича С. А. и передали ему этого полицая для дальнейшего расследования.

Через неделю он под силой улик был вынужден признаться Захаревичу, что был специально послан немцами для внедрения в одну из партизанских бригад с целью разведки численности отрядов бригады, их вооружения и дислокации по деревням партизанской зоны. Захаревич написал свое заключение о шпионской деятельности и измене Родине этого полицая. Приговор о расстреле этого изменника и шпиона был подписан Гудковым Н. П. В один из последних дней декабря 1943 года на Лукомльском кладбище, среди могил, были построены партизаны наших двух отрядов. Под усиленным конвоем на кладбище был приведен этот полицай. Он стоял без головного убора перед нашим строем. Я зачитал следственное заключение и приговор о расстреле. Агапоненко приказал полицаю снять сапоги, так как у нас в отряде еще было довольно плохо с обувью и сапоги изменника могли пригодиться кому-нибудь из наших партизан, обутых в лапти. Расстрелять изменника должны были наши братья Короткевичи. Полицай сел на одну из могилок и начал не спеша снимать сапоги. Он, видно, что-то задумал и не спешил с этим делом. И вдруг, когда он снял второй сапог, подбросил его вверх и громко крикнул:

– Да здравствует товарищ Сталин!

Этот неожиданный психологический выпад осужденного оказал сильное воздействие на партизан, стоящих в строю, и особенно на братьев Короткевичей, которые должны были привести приговор в исполнение. Они опешили, не зная, что им делать. Агапоненко не растерялся и громко подал команду:

– По изменнику Родины! Огонь!

И сам, не дожидаясь выстрелов Короткевичей, дал очередь из автомата по полицаю. Автоматная очередь пришлась прямо в голову полицая. Кровь фонтаном вырвалась из разбитого черепа, и полицай, покачнувшись, упал на землю. С тяжелым впечатлением возвращались мы с кладбища к себе домой.

* * *

В последних числах декабря 1943 года несколько дней подряд шел снег, а потом поднялась такая пурга, что занесло снегом буквально все кругом. Комбриг Гудков решил собрать два отряда и пойти на боевую операцию. Задумка его была такая: воспользоваться этим бураном и под его прикрытием разгромить один из небольших полицейских гарнизонов, находящихся недалеко от той деревни, где тогда стоял штаб бригады. Под вечер они вместе со своим ординарцем Данченко выехали на конях из деревни Константиново, где тогда вместе с третьим отрядом стоял штаб бригады, в соседнюю деревню Старожевичи к командиру четвертого отряда Маточкину. Ехать нужно было через довольно большой лес. Углубившись в лес по сильно заснеженной дороге, они в наступающей темноте потеряли дорогу. Заблудившись в лесу, они выехали на какую-то просеку, а может быть, дорогу и поехали по ней. Ехали, ехали, и их взяло сомнение, что-то они больно долго едут. А всего-то надо было проехать километров пять, потом должно быть поле, а там и эта деревня Старожевичи.

– Куда это мы с тобой заехали, Данченко? – спросил Гудков.

– А черт его знает. Совсем ничего не видно, кругом снег.

Проблудив еще некоторое время в ночном лесу, они наконец-то выехали на поле и увидели строения какой-то деревни.

– Слушай, Данченко, мне кажется, это совсем не та деревня, где стоит отряд Маточкина.

– Я тоже что-то не узнаю, – ответил ординарец.

Они заехали в середину деревни, постучали в первую попавшуюся им хату. Дверь открыла молодая женщина, а может быть, девушка. В этой хате она, видимо, жила одна. Гудков, войдя в хату, спросил ее:

– Скажите, какая это деревня?

Женщина ответила им, и оказалось, что это совсем не та деревня, куда они ехали. Гудков и Данченко положили на пол карту, развернули ее и, посветив трофейным фонариком, нашли эту деревню на карте, а также и деревню Старожевичи. Оказалось, она находилась совсем недалеко от той, куда они попали.

– Скажите, далеко ли от вас деревня Старожевичи и как нам проехать к ней? – спросил Гудков хозяйку.

– Да тут вот через лес, а там поле с полем. Здесь у нас их поле с нашим полем сходятся.

Усмехнувшись, Гудков заявил этой женщине:

– Знаешь что, дорогая, эту вашу белорусскую «поле с полем» я знаю. А как поедешь или пойдешь, то и не разыщешь. Ты вот что, оденься и выведи нас на эту дорогу. Покажи, как нам проехать, чтобы это «поле с полем» найти.

– Пойдемте…

Они с Данченко вышли на улицу, а она вслед за ними тоже вышла. Как была одета в одной рубашке в своей хате, так, раздетая и разутая, прямо босиком и вышла на улицу. Комбриг Гудков, увидев ее в таком виде, возмутился:

– Ты что, с ума сошла, что ли? А ну-ка иди, оденься, да и покажи нам дорогу!

– Ничего, тут совсем недалеко.

Комбриг и Данченко повели лошадей за повод, а она пошла вслед за ними. Они прошли уже метров 150, комбриг, волнуясь, спрашивает:

– Ну, где же эта дорога?

– Да тут вот еще столько.

– Пойди же оденься!

– Да ничего. Я вам покажу, а потом пойду.

Они прошли вместе с ней еще метров 300, и она подвела их к проулочку, а потом говорит:

– Вот по нему езжайте до лесу, а потом через лес. За ним та деревня, которую вы ищете.

И опять она стоит и продолжает рассказывать, как им ехать. Стоит по колени в снегу, почти голая. Комбригу стало ее жалко, и он снова сказал:

– Да иди же ты, ведь совсем замерзнешь.

– Нет, ничего. Ну, теперь вы найдете дорогу?

– Теперь найдем. Ладно, иди скорее.

И никак не могли от нее отвязаться. Наконец, не выдержав, они сели на коней и поехали. Они думали, что она сейчас быстро побежит к своей хате. А она, как шла шагом с ними, так, не торопясь, шагом пошла и домой. Гудков долго еще смотрел ей вслед, пока ее от них не скрыла снежная пурга.

– А что вы думаете, Николай Петрович, понравились вы ей. Вот и не хотела она с вами расставаться, – пошутил Данченко.

– Ну, так уж и понравился. Это они, белорусы, такие закаленные. Не то что мы – южане. Чуть немного простыл и зачихал.

От этой деревни они ехали на конях по глубокому снегу. Его выпало столько, что лошади проваливались по самый живот. Когда подъехали к лесу, там снег стал ровнее и лошади пошли спокойнее. Они проехали лес. Выехали в поле, а вьюга разыгралась еще сильнее. Стало совсем ничего не видно. Проехав метров 300, они увидели через несколько успокоившуюся метель вправо от них какие-то строения и повернули туда. Это и была деревня Старожевичи. Когда они подъехали к крайним домам, их никто из часовых не окрикнул. Гудков подумал, в чем же дело, даже часовых нет? Так они проехали по деревне четыре дома. Смотрят, в одной из хат светится огонек. Было уже поздно, так как пока они блуждали по лесу, доехали по заснеженной дороге, была уже примерно полночь.

Они подъехали к этому дому. Лошадей привязывать не стали, а просто набросили поводья на колья забора и подошли к дому. Посмотрели в окно и опешили. Там, оказалось, сидят четыре немецких офицера и свой «шнапс тринькают», а скорее всего не «шнапс», а самый обыкновенный самогон. Перед ними стоят две наряженные дамы и прислуживают им. Немцы сидели за столом так: двое из них спиной к окнам, а двое напротив, к окнам лицом. А дамы стоят чуть поодаль у печки. Офицеры что-то с ними шутят и ведут какой-то блудливый разговор. Увидев эту картину, Гудков прошептал:

– Данченко, ты знаешь что, я сейчас проверю, может быть, двери не заперты. Тогда мы оба войдем в дом и попробуем их взять в плен. А если заперты, то бросаем гранату в окно и ходу отсюда. Здесь, как видишь, немцы. Но где же отряд? Что случилось с Маточкиным?

Оказалось, что Маточкин, узнав о приближающемся большом соединении немцев, решил в бой с ним не вступать, а просто уйти из этой деревни. Но штаб бригады не был предупрежден об этом, что является грубой ошибкой со стороны Маточкина. Поэтому Гудков и не знал этого. Немцы же зашли в деревню, заняли ее и там расквартировались, а офицеры остановились в этой хате. Судя по тому, что в хате сидело четыре немецких офицера, можно было предположить, что в деревне находилось сейчас около батальона солдат противника. На сделанное предложение Гудкова Данченко возразил:

– Бросать гранату в окно нельзя, мы же побьем и женщин.

– Тогда знаешь что, мы через стекла побьем их из автоматов.