Текст книги "Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

И все же Гудков решил подойти к двери дома. Когда он за ручку потянул дверь на себя, она приоткрылась. Они тихонько прошли в сени. Вторая дверь из сеней в хату совсем была открыта. Там, видно, было жарко, да к тому же немцы пили самогон, поэтому они и открыли эту дверь. Гудков быстро вошел на порог дома и громко приказал немцам: «Хенде хох!» Немцы сразу схватились за свои пистолеты, а Данченко стоял сзади Гудкова, который даже не успел вскинуть автомат, как Данченко через плечо Гудкова выпустил очередь из автомата по этим офицерам.

Сразу поднялся шум, крики, звон разбитого стекла, лампа упала, разбилась и потухла. Данченко быстро из своего кармана достал фонарик и осветил хату. Под столом валялись два убитых немца, а других двоих в хате не оказалось. Окно прямо с рамой было выбито, значит, эти двое выскочили через окно на улицу. Данченко стал искать оружие убитых офицеров, но Гудков приказал:

– Данченко! Бросай это дело! Нам нельзя здесь оставаться. Раз двое офицеров ускользнули от нас, то они поднимут тревогу, и тогда нам отсюда не уйти. Да, наверно, и часовые у них есть на краю деревни. А если они нас и пропустили, то потому, что от метели часовой прятался за дом и не заметил, когда мы въезжали в деревню.

Они выбежали из дома. Кони их стояли на привязи. В деревне было еще тихо. Видно, убежавшие офицеры никак не могли опомниться с перепугу, а может быть, были оба ранены. Гудков со своим ординарцем вскочили на коней и поскакали из деревни. Правда, по глубокому снегу лошади не могли скакать и шли рысью. Когда они уже проехали мимо крайней хаты и отъехали от деревни метров сто, часовой противника опомнился и открыл по ним огонь из автомата. Но их спасла пурга. Немецкий часовой не мог вести прицельный огонь, а стрелял наугад в эту белую мглу пурги.

Гудков вместе со своим спутником поехал обратно по той же дороге, по которой они приехали в Старожевичи. Они вернулись в ту же деревню, разыскали тот дом, в котором жила их незнакомка. А эта молодая женщина уже спала спокойным сном, и никакая холера ее не взяла, о чем беспокоился Гудков. На другой день они разыскали отряд Маточкина, но намечавшаяся накануне операция сорвалась, так как метель неожиданно кончилась и наступила отличная морозная погода.

А немцы, потеряв убитыми своих двух офицеров, а вторые два оказались ранеными, и боясь нападения партизан, на другой же день утром ушли из деревни Старожевичи. Так неожиданно для себя комбриг Гудков со своим ординарцем разгромил штаб немецкой части.

* * *

Перед самым новым 1944 годом к нам в штаб отряда пришел в сопровождении одного из товарищей из подпольного райкома партии старший лейтенант, прибывший из-за линии фронта.

– Мне нужно встретиться с комиссаром пятого отряда бригады Гудкова Ильиным, – заявил он.

– Это я и есть Ильин.

– Товарищ Ильин, у меня к вам вопрос. Когда и где вы достали текст «Обращения товарища Сталина к белорусскому народу»?

Я подробно рассказал, как к нам в штаб приехал комиссар второго отряда Короткевич М., как он заполучил текст этого «письма» у парашютистов и как мы его размножили на пишущей машинке.

– Да. Все точно так рассказывал мне Короткевич М., – подтвердил старший лейтенант. А потом, немного подумав и сильно нахмурившись, заявил: – А вы знаете, что никакого письма товарища Сталина к белорусскому народу не было? Это одна из очередных провокаций гитлеровской пропаганды. А парашютисты, с которыми встретился Короткевич, были переодетыми агентами гитлеровской разведки.

– Вот это да! – опешивший от этого сообщения, воскликнул я. – И что же теперь будет?

– Да ничего с вами не будет. Наоборот, вы провели большую работу по сбору денег и облигаций. Немцы не ожидали этого. Они думали этим письмом создать возмущение у белорусского народа, а получилось все наоборот, народ Белоруссии необыкновенно тепло откликнулся на это «обращение». Но в следующий раз вам нужно будет быть более бдительными, и если вы еще сами не слышали по радио таких сообщений или не читали текста подобного письма в наших специальных изданиях, то никаких документов такого типа ни у кого не переписывайте.

Совершенно ошеломленный и смущенный этим сообщением старшего лейтенанта, я долго не мог опомниться от такого потрясения.

Несколько дней я продолжал переживать о допущенной мной ошибке с этим «письмом тов. Сталина к белорусскому народу».

– Как же все это получилось? – И я снова в своей памяти перебирал, как я внимательно читал содержание этого «письма» и ничего плохого в нем не нашел. Кто же так написал это «письмо»? Почему геббельсовская пропаганда пропустила его? И сам себе ответил на эти вопросы.

Разве нам не приходилось читать их глупых листовок?

Я вспомнил, как однажды, еще летом 1943 года, к нам в лагерь в лесу под Лавреновичами приехал Гудков и в беседе с нами сказал:

– У немцев довольно глупая агитация. Они нам забрасывают листовки и всякие газеты и журналы. В них наши русские журналисты-предатели пишут там всякую чушь. И ты представляешь, комиссар, эта глупая агитация любому дураку понятна. Вот, например: «Партизаны, переходите к нам! Вам обеспечен будет лагерь и питание». – Ты представляешь: «обеспечен лагерь». Так уж не один советский человек испытал на себе, что это такое их лагерь и как там кормят. А потом вот такая дурацкая агитация: они нам заявляют, что «в партизанах находятся одни только евреи». Я тебе расскажу следующее: как-то к нам прилетел немецкий самолет и сбросил на нас листовки. Их было так много, что они лежали как снег на нашей местности. Когда мы подобрали их и стали читать, так там прямо было написано: «Партизаны бригады Гудкова! Что вы смотрите? Вы посмотрите, кто вами командует: Гудков – еврей, комиссар Игнатович – еврей, начальник штаба Руколь – еврей. Бейте евреев и переходите к нам в лагерь!» Ты представляешь, «к нам в лагерь»? Стало быть, они там тебя обеспечат колючей проволокой и палками. Питание дадут из отрубей и картофельных очисток. Но это же каждый понимает, и нет таких глупцов, чтобы пойматься на эту пропаганду.

И вот теперь, вспомнив эти слова Гудкова, я как-то успокоился и решил, что ничего особенного не случилось.

Новый, 1944 год мы встречали скромно, находясь все время в каком-то тревожном состоянии. Со стороны Чашников время от времени были слышны то отдельные выстрелы из винтовок, а то и глухие взрывы мин или снарядов. Гарнизон противника в Чашниках был беспокойный, да и партизаны бригады Дубова не давали ему спокойно жить. Иногда приходилось в ту сторону посылать наших разведчиков и узнавать в соседнем отряде бригады Дубова, что у них там происходит. Чувствовалось, что назревают какие-то события. Мы усилили свои посты и приказали всем партизанам нашего гарнизона быть более бдительными.

10 января Агапоненко решил поехать в штаб бригады к Гудкову с просьбой о выделении для нас из имеющегося резерва или из отрядов нашей бригады некоторого количества патронов к пулеметам и винтовкам. Вечером он из штаба бригады не вернулся. Весь этот день я находился в штабе отряда. Жена командира Шура Пляц, встречаясь со мной, как-то с усмешкой посматривала на меня. Я чувствовал, что ей о чем-то хочется поговорить со мной. Ночью, когда я уже стал засыпать на своем сундуке в прихожей этого дома, вдруг услышал из соседней комнаты через деревянную перегородку ее голос:

– Комиссар, ты спишь?

– Нет, Шура, а что?

– Я вот все думаю, комиссар, ты такой симпатичный хлопец и почему-то ведешь себя, как какой-то монах. На тебя посматривают наши белорусские девушки, а ты ноль внимания на них. Эх, комиссар, я бы на твоем месте всех девушек перепробовала.

– Это, Шура, не в моем стиле. Во-первых, сейчас такое тревожное время, что не до девушек. А во-вторых, и это самое главное, я сильно люблю свою невесту Иру. И если мы останемся живы после этой войны, то обязательно поженимся с ней.

– Эх, комиссар, она тебя будет ждать, что ли? Она уже давно, наверное, и забыла про тебя.

– Не знаю, Шура, я ее очень сильно люблю и изменять ей не могу.

– Зря ты ждешь ее, Володя.

Растревожила мое сердце Шура, и я всю эту ночь не мог уснуть. В него закралось какое-то тревожное сомнение.

Командир отряда и на другой день не вернулся в Лукомль. А в этот день утром, то есть 11 января, на северной стороне, в районе той деревни, где стоял отряд бригады Дубова, мы услышали пулеметную стрельбу, взрывы гранат. Там шел настоящий бой. Я поднял отряды гарнизона по тревоге. Но бой там быстро стих, и я послал в ту сторону разведчиков. Примерно через час вернувшиеся разведчики мне доложили, что там утром вели бой с немцами дубовцы и командир их отряда просил, чтобы кто-нибудь из командиров нашего гарнизона приехал срочно к ним в штаб. Агапоненко еще не вернулся, и я решил поехать туда сам. Оставив во главе гарнизона командира 6-го отряда Алифанова Василия Сергеевича, я направился в отряд бригады Дубова. Накануне была сильная метель. Дорогу к соседнему отряду всю перемело снегом. Я запряг в саночки хорошую лошадь, оделся потеплее в только что сшитый мне нашими портными овчиный полушубок и отправился один в путь. Больше половины пути дорога шла лесом по большаку, поэтому я никак не мог заблудиться. К обеду я уже был у соседей. На въезде в деревню меня остановил часовой. Я доложил ему, кто такой, и часовой мне показал, где найти штаб отряда.

В штабе меня встретил высокий мужчина лет 30, одетый в полушубок, с накинутым поверх полушубка белым маскировочным халатом. Он стоял с открытой головой, на которую была наложена повязка. Через бинты повязки просачивалась кровь. Это был командир отряда. Мы поздоровались, и он мне доложил:

– Мы только что вели бой с противником. Из Чашников шла большая группа разведчиков противника. Они напоролись на наши секреты, находившиеся в лесу. Завязался бой. Мы несколько немцев убили, а одного офицера взяли в плен. Остальные ушли в сторону Чашников. Этот немецкий офицер признался, что они были посланы, чтобы узнать, как пройти незамеченными к Лукомлю. А кроме того, мы обнаружили у него карту с планом захвата Лукомля. Он нам сообщил, что 13-го утром намечается подтянуть к Лукомлю большую карательную экспедицию, и вам, товарищи, придется вести с ними бой. А мы с нашим отрядом должны уйти в другой район. Поэтому я просил вас прибыть, чтобы сообщить вам об этом.

Командир этого отряда передал мне захваченный у пленного офицера план наступления на Лукомль. Согласно ему немцы должны наступать на Лукомль с трех сторон тремя полками. В наступлении будут участвовать два танка и две пушки. Получив это тревожное сообщение, я не стал задерживаться в этом отряде и поспешил вернуться в Лукомль. В штабе отряда меня уже ждал Агапоненко. Увидев меня, он тут же с тревогой спросил:

– Какие привез известия?

– Плохие, командир. По данным, которые я привез с собой, 13-го утром, то есть завтра, мы должны ждать наступления немцев на Лукомль. Будут наступать три полка противника с трех сторон. Их наступление будет поддерживаться двумя танками и двумя пушками. Что будем делать?

– Вот это да! Нужно сейчас же послать нарочных в штаб к Гудкову, а также в бригады к Леонову и Нарчуку. Будем просить у них помощи, так как нам одним с такой экспедицией не справиться.

– Ну, а как твои переговоры относительно патронов?

– А, лучше и не спрашивай. Все жмутся и не хотят помогать. Говорят, «у самих их в обрез».

– Вот это дела! – с горечью произнес я.

Мы тут же послали в качестве связных наших разведчиков Короткевичей в бригаду Леонова. А в Черею, где находился Нарчук, послали Евсеева Андрея. К Гудкову поехал Пекарский Михаил. Каждому из них мы вручили письма о готовящемся наступлении немцев на Лукомль и об оказании нам помощи.

Хотя и тревожное было для нас время, но все же мы с Агапоненко решили тепло встретить таких желанных гостей, какими для нас были эти командиры бригад. Мы с ним вспомнили, что 13-е это по старому стилю Новый 1944 год, а поскольку приедут комбриги, надо их встретить ну хотя бы небольшой елкой. И у нас закипела работа. Послали в лес через озеро двух партизан за елкой. Шура Пляц из красочных царских денег, которые нам привез Палаш, нарезала флажков. Нашлось немного ваты. У хозяина дома были ульи и воск, из которых мы сделали несколько восковых свечей. Одним словом, нарядили небольшую елку и поставили ее в переднем углу зала нашего дома.

Месяц тому назад в наш отряд пришел один из мастеров винно-водочного завода, он предложил нам, а потом и соорудил для отряда небольшой походный завод для получения спирта, который нам был очень нужен для медицинских целей. Этот спирт в небольшом количестве хранился у нашего фельдшера Хацукова. Вот теперь для встречи комбригов пригодился и этот спирт.

Первым, как только стемнело на улице, появился, приехав из Череи, Нарчук Семен Николаевич. Вошел он к нам в штаб с суровым нахмуренным лицом.

– Ну, что тут у вас? – спросил он грозно.

– Да вот «гостей» к себе ждем!

– Каких это гостей?

– Разных, и хороших и плохих, – уклончиво ответил Агапоненко.

– Это кого же плохих?

– Немцы обещали к нам заявиться в Новый год.

– Это вы что же, елку для них поставили? – спросил Нарчук.

– Да нет, товарищ комбриг, мы это к вашему приезду поставили. Решили хоть немного развеять тревожные тучи, нависшие над нами.

Засмотревшись на елку и улыбнувшись, Нарчук подметил:

– Да, елка-то хороша! Давно мне не приходилось сидеть около елки. Новогодней, конечно. Только перед самой войной мы всей семьей встречали Новый 1941 год под елкой. И вот что получилось, – глубоко задумавшись, промолвил Нарчук, а потом, сбросив с себя глубокое раздумье, спросил – А где это вы таких флажков достали?

– Так у нас их целый мешок, – и Агапоненко показал мешок с царскими деньгами.

– О, какие вы богатые! Жаль, что их нельзя послать в фонд помощи Красной Армии, – перебирая в руках и «екатеринки», и другие денежные знаки, заявил Нарчук. – Да, с этим «письмом к белорусскому народу» вы здорово оскандалились, – и посмотрел в мою сторону.

– Да, тут мы проглядели эту гитлеровскую агитацию. Признаем себя полностью виновными, – ответил я.

– Ну ничего, все обошлось хорошо, – подбодрил он.

После этого разговора мы рассказали Нарчуку о готовящейся экспедиции гитлеровцев против Лукомля.

– Этак они могут добраться и до Череи. Да, нужно будет им дать здесь бой, – как бы что-то обдумывая, проговорил Нарчук.

А в это время на улице послышался топот коней, и в избу один за другим, заиндевевшие от мороза, вошли сначала Гудков, а вслед за ним и Леонов.

– Вот это елка! – изумился Леонов.

– Ну, а к елке у тебя, Николай, что-нибудь найдется, а то мы продрогли с дороги, – сказал, улыбаясь, Гудков.

– Найдется, товарищ комбриг, – пообещал Агапоненко. Шура Пляц и хозяйка нашего дома уже хлопотали вокруг праздничного стола, готовя для гостей ужин.

– Товарищи! Пока хозяйки готовят закуску на стол, я считаю, что нам надо обсудить создавшееся угрожающее для Лукомля положение, – предложил Нарчук.

– Да, давайте обсудим, – поддержал Леонов.

– Если они завтра с утра начнут бой, то ни я, ни тем более товарищ Леонов не успеем организовать помощь Лукомлю, так как наши отряды стоят далеко.

Единственное, что будет реально, это если Николай Петрович подтянет сюда свои отряды.

– Я, конечно, постараюсь помочь Агапоненко, – заявил Гудков. – Но помощь эта будет недостаточна. У нас в бригаде плохо обстоит дело с боеприпасами.

– Ну, хорошо, может быть, еще немцы не начнут завтра свою карательную операцию, то тогда я смогу выслать два или три отряда на помощь Лукомлю, – заявил Леонов.

– Товарищи! – вступил в разговор Агапоненко. – А если к нам помощь не подоспеет? А я боюсь, что это будет именно так. Я вполне уверен, что немцы уже сегодня вечером заняли ту деревню, где стоял отряд бригады Дубова. Дубовцы еще вчера ушли в соседний район и оставили эту деревню. Поэтому немцы могут начать атаку уже завтра утром. Что тогда делать нам? У нас всего в обоих отрядах только 120 бойцов, в основном все вооружены винтовками, и патронов на 30 минут боя. Немцы, сломив наше сопротивление, ворвутся в деревню, сожгут ее, а население, если оно не успеет уйти, тоже все погибнет. Чего мы этим достигнем?

Наступило тягостное молчание, нарушил его Гудков:

– Тогда вот что, Николай, если такое произойдет, то оставляй Лукомль и отходи. Ну ладно, товарищи, утро вечера мудренее, завтра все решится. А сейчас давайте встретим Новый год, хотя и с опозданием на 13 дней.

Наше совещание затянулось до полуночи. Выпив по рюмке спирта за Новый 1944 год и поужинав, наши гости заспешили в свои бригады. Мы с Николаем Агапоненко остались одни.

– Ну, как ты думаешь, Николай, пришлют они нам подкрепление?

– Навряд ли. Пока они приедут к себе в штаб да пока издадут приказ об оказании нам помощи, пройдет много времени. Самое лучшее, если к нам прибудут отряды нашей бригады только к обеду. А об отрядах Леонова нечего и думать. Придется, Володя, нам самим решать это дело. Пойдем, пройдемся по Лукомлю и проверим наши посты.

Эту ночь перед боем мы практически не ложились спать. В сильной тревоге мы с командиром отряда ждали наступления утра. На всякий случай мы приказали командиру хозвзвода подготовить все свое хозяйство, а также раненых и больных к эвакуации из Лукомля. И все же мы надеялись на то, что, возможно, немцы сегодня не начнут свою карательную экспедицию и к нам успеют прийти на помощь соседние отряды нашей и других бригад. Но вот уже и рассвело, а никто к нам на помощь не пришел.

Мы с Агапоненко еще накануне предупредили командира 6-го отряда Алифанова о готовящейся карательной экспедиции немцев и договорились с ним об участке обороны Лукомля его отрядом. Он должен был держать оборону северной окраины Лукомля, а наши бойцы по всей длине населенного пункта с восточной стороны.

Наступило морозное утро. Небо было покрыто сплошной облачностью, но снега не было. Мы с командиром отряда вышли на восточную окраину Лукомля и в свои бинокли внимательно осмотрели окружающую местность. Пока на горизонте противника мы не заметили. Бойцы наших отрядов уже заняли оборону и с нескрываемой тревогой смотрели на нас, обходящих их индивидуальные окопы.

– Ну, как настроение? – спросил я одного из них.

– Хреновое. Очень мало нас здесь, да и патронов мало.

– Хлопцы, держитесь! Мы ждем подмогу, – подбадривали мы с командиром наших товарищей.

– Товарищ командир! – крикнул один из них. – Вон там я вижу немцев. Идут гады. Да и много же их!

Развернутой цепью в километре от Лукомля, скрываясь в складках местности, двигались каратели. Глубокий снег им не давал двигаться быстро. Некоторые из них падали, проваливаясь в снегу.

– Передайте по цепи, чтобы зря не стреляли! Подпустить надо немцев поближе! – приказал Агапоненко.

– Комиссар! Иди сюда, – позвал меня командир. – Тебе, Володя, здесь теперь делать нечего. Подмоги нам никакой нет. Действуй, как уговорились. Забирай обоз, и уходите через озеро к лесу, а мы ваш отход прикроем огнем, а потом и сами уйдем из Лукомля.

– А может быть, мне все же остаться?

– Нет! Ни в коем случае. Там твой автомат может пригодиться для прикрытия отхода обоза, у партизан которого почти нет оружия. Все с оружием находятся в обороне Лукомля. Давай, спеши. Как бы нам немцы не отрезали путь отхода с западной стороны деревни.

Опасения Агапоненко были не напрасны. Когда мы с обозом вышли к озеру с северо-западной стороны, то по нам открыли огонь гитлеровские пулеметчики, которые уже успели занять одну из высоток. Хорошо, что наш обоз двигался по берегу озера под его прикрытием. И все же несколько партизан, выбежавшие на открытый лед озера, пытаясь сократить свой путь к лесу, оказались под огнем противника. Я увидел, как упал на лед сраженный пулеметной очередью Терков, а потом еще несколько наших партизан.

А в это время бой под Лукомлем разгорался. В северном конце его рвались снаряды противника. Немцам удалось потеснить партизан отряда Алифанова и ворваться в северную часть Лукомля. Агапоненко, видя бесполезность ведения дальнейшего боя внутри населенного пункта, приказал партизанам отходить из Лукомля вслед за нашим обозом.

Немцы, ворвавшись в Лукомль, не стали нас преследовать.

После отхода нашего отряда из Лукомля мы снова вернулись в деревню Бояры. Можно сказать, что в Боярах, как в «глубоком тылу» партизанской зоны, нам удалось отойти от тех боевых потрясений, которые пришлось испытать в Лукомле. Снова пошла размеренная и довольно спокойная жизнь в нашем гарнизоне.

Наступил февраль 1944 года, и снова Василий Заикин просится пойти на железную дорогу. Посоветовавшись, мы разрешили ему со своими товарищами пойти на это задание, но предупредили, чтобы он не особенно-то рисковал, так как мы знали, что немецкая охранная дивизия, находящаяся в Толочине, еще больше ужесточила охрану железной дороги.

Прошло больше недели со дня выхода группы Заикина, а она все еще не вернулась с боевого задания. Мы очень забеспокоились и решили послать в ту сторону нашего агентурного разведчика Савика Левона, чтобы разузнать, что же случилось с нашими подрывниками. Больше недели Савик разыскивал их. Наконец-то в одной из деревень ему удалось узнать, что именно в эти дни, когда Заикин пошел на задание, на железной дороге произошел взрыв, и немцы говорили, что подорвались какие-то бандиты. Это, видимо, и был последний поход Заикина со своими товарищами на железную дорогу. Мы всем отрядом скорбели о гибели наших товарищей. Ушел из жизни замечательный, жизнерадостный и большой весельчак, мастер своего дела диверсант Заикин Василий. К моему сожалению, я не могу сейчас вспомнить фамилии тех его троих товарищей, которые погибли вместе с ним, отдав свои жизни за нашу любимую Родину.

Но вот снова у нас небольшое пополнение в отряде. К нам пришли двое мужчин. Из деревни Голынка пришел Козловский. Этот молодой человек оказался родственником следователя СД в Толочине – Мацука. Он сам нам доложил об этом родстве. Но были же случаи, когда братья служили один в полиции, а другой в партизанах, как это было, например, с братьями Игнатовичами, то есть с братьями нашего комиссара бригады. Поэтому мы нисколько не удивились этому родству Козловского, но все же решили присматриваться к нему. Он оказался хорошим художником, и мы стали его привлекать к оформлению нашей стенной газеты, которую выпускали два раза в месяц.

Второй прибывший в наш отряд был, по его рассказу, до войны помощником прокурора где-то в Сибири. А потом он добровольцем пошел на фронт. В одном из боев с гитлеровцами он попал в плен, затем бежал из плена и пришел к нам. По своему виду он что-то не очень был похож на «прокурора», как его потом прозвали партизаны. Он был низенького роста, лет 45, очень худой и как-то весь почерневший, не то от курения, не то от какой-то болезни. Мы решили, как слабого здоровьем, направить его в хозвзвод к Егорову.

Подходил праздник, День Красной Армии. Мы решили его отметить праздничным обедом. Кроме того, наш художник Козловский на белых простынях нарисовал большие очень хорошие портреты Ленина и Сталина. Эти портреты мы повесили на стене пожарного сарая, который стоял в середине деревни. Партизаны где-то достали несколько кусков красной материи, из которой мы сделали несколько небольших флажков и украсили ими дома деревни. С командиром отряда мы подготовили праздничный приказ, в котором вынесли благодарность лучшим бойцам нашего отряда.

Наступило 23 февраля 1944 года. День праздника оказался пасмурным, с низкой сплошной облачностью. Мы радовались этому, так как немецкая авиация обычно в такую погоду налетов на партизанские деревни не совершала.

Утром, позавтракав, мы с командиром отправились пройтись по деревне, чтобы побывать в каждом взводе и поздравить наших товарищей с праздником. Первым на нашем пути с южной стороны деревни находился взвод Егора Евсеева. Мы зашли к ним в самую большую хату, где уже стояли столы, заставленные праздничными немудрыми закусками, и, конечно, на столах оказались бутылки с самогоном. Увидев нас, Егор гостеприимно пригласил за праздничный стол, где уже сидели все партизаны взвода. Что греха таить, пришлось выпить с партизанами по чарке самогона и поздравить их с праздником. Выходя из этой хаты, я сказал Агапоненко:

– Слушай, Николай, мы пока с тобой дойдем до хозвзвода и в каждом взводе выпьем по чарке самогонки, то совсем опьянеем.

– Ничего, комиссар, держись! Нельзя же отказывать в гостеприимстве нашим товарищам. Это же все они делают с большим уважением к нам, своим командирам.

За нами вслед из хаты вышел и командир этого взвода Егор Евсеев, который, как гостеприимный хозяин, решил нас проводить до дома другого взвода. В то время, когда мы втроем шли по улице, где-то на горизонте с южной стороны деревни послышался гул двигателей приближающегося самолета. Агапоненко громко крикнул:

– Воздух!

Егор тут же побежал в хату и вынес свой знаменитый ручной пулемет. А в это время самолет противника на бреющем полете уже летел над нашей деревней. Он накренился на левое крыло, как бы решив получше рассмотреть портреты Ленина и Сталина. Затем он пролетел в сторону соседней деревни Толпино, развернулся и снова направился в нашу сторону. Еще раз фашистские летчики накренили свой самолет, и, видимо, окончательно убедившись в том, что на стене пожарного сарая висят портреты не их фюрера, а именно Ленина и Сталина, решили нас проучить за такое нахальство на оккупированной ими территории. Снова гитлеровский самолет развернулся где-то в районе деревни Антополье и пошел на нашу деревню бреющим атакующим полетом. Егор Евсеев, недолго думая, положил свой пулемет на изгородь забора и, прицелившись, ударил длинной очередью прямо в кабину летевшего на нас самолета. Один из двигателей этого самолета задымился, и самолет резко пошел на снижение в сторону поля, которое находилось восточное деревни Толпино.

Партизаны, выбежавшие из хат, закричали:

– Сбили! Самолет сбили!

В сторону падавшего самолета бежали наши партизаны и из соседней деревни Толпино. Фашистскому самолету удалось благополучно приземлиться, но из его левого двигателя валил черный дым и огонь. Через некоторое время из кабины самолета появились летчики. Спрыгнув на снег, они пытались по глубокому снегу уйти к лесу. Один из них сильно хромал, видимо, был ранен и поэтому отстал от других летчиков. Всего их было трое. Бежавшие из деревень по полю партизаны кричали убегавшим немцам: «Хальт! Хальт! Хенде хох!» Но немцы продолжали уходить в сторону леса, время от времени отстреливаясь из пистолетов. Боясь, что летчики уйдут в лес и тогда их будет трудно найти, Егор Евсеев, поставив свой пулемет на один из бугорков, выступающий из земли этого поля, прицелился и дал очередь по убегавшим летчикам. Двое из них были тяжело ранены и упали замертво на снег, а тот немец, который убегал, сильно хромая, продолжал бежать к лесу. Но убежать партизаны ему не дали. Нагнав около леса, они забрали его в плен.

Во время допроса этот летчик сообщил следующее: «Мы получили из капитального ремонта этот самолет. Кто-то из нас вспомнил, что сегодня Красная Армия празднует свою годовщину, и тогда мы решили опробовать самолет. Куда лететь? И мы решили попугать партизан». Он также сообщил, что взлетали они с военного аэродрома, находящегося недалеко от Орши в Балбасове, что один из убитых летчиков был комендантом этого аэродрома.

Вот так эти летчики «попугали» партизан. У убитых летчиков и у допрашиваемого особенно интересных документов не нашлось. Их самолет взорвался и сгорел. А раненый летчик через несколько дней тоже умер от заражения крови. Так трагически кончилась их операция над нашей партизанской зоной.

От жителей ближайших соседних деревень нашего гарнизона стали поступать жалобы. Главным образом от женщин. Они нам сообщили, что к ним заявляется небольшого роста, довольно старый по возрасту партизан, который, приходя к ним в хату, требует: «Хозяйка! Жарь яишницу и ставь на стол самогон!» А потом выпьет, закусит и уходит. Приходит один. Оружия у него нет. Говорит, что из бригады Гудкова.

– Товарищ командир! – заявила одна из женщин. – Он нам надоел. Где мы ему в зимнее время найдем яичек да еще сала? И где у нас теперь самогонка? Что у нас, водочный завод, что ли? А бывает и так, что у нас действительно нет самогонки и мы ему отказываем, так он грозится спалить нашу хату. Поэтому хочешь не хочешь, а приходится бежать к соседкам и просить у них взаймы самогона и яичек. Так помогите же нам избавиться от этого человека.

– Спасибо вам, женщины, что вы нам сообщили об этом. Мы разберемся и накажем этого партизана, – пообещали мы им.

У нас появилось подозрение, что этим «делом» занимается тот самый «прокурор», который совсем недавно появился у нас в отряде и который сейчас находится в хозвзводе. Мы попросили Егорова проследить, чем занимается в хозвзводе вновь прибывший к нам человек по прозвищу «прокурор». Через несколько дней характеристика, данная Егоровым на этого человека, была очень плохая: он ничего во взводе не хочет делать, все время только спит, так как бывает каждый день пьяный.

– Слушай, Егоров, а где же он берет самогонку? Он что, отлучается из хозвзвода, уходит куда-нибудь из деревни?

– Я, по правде сказать, не знаю. Мне приходится в течение дня решать очень много различных хозяйственных дел, и мне было не до этого человека.

Мы понимали Егорова. Действительно, на нем держалось все наше большое партизанское хозяйство. Поэтому мы решили сами заняться этим «прокурором». Прежде всего приказали часовым, которые стояли на всех выходах из деревни, докладывать нам, когда и кто из партизан уходит из нашей деревни. А также приказали командирам взводов строго следить за самовольной отлучкой их партизан. И вот однажды, примерно часов в 10 утра, к нам в штаб прибежал часовой и доложил:

– Товарищ командир, из нашей деревни в сторону соседней деревни пошел этот, ну, как его прозвали партизаны, «прокурор». Я его задержал на посту и спросил: «Зачем вы идете из деревни?» А он говорит: «По заданию командира хозвзвода Егорова». Я его пропустил через пост, но все же решил сообщить вам.

– Хорошо, Пекарский. Идите на свой пост.

– Ну, комиссар, одевайся и пойдем, посмотрим, какое «задание» выполняет этот «прокурор».

Мы вышли на улицу, запрягли в саночки лошадь и поехали следом за ним. Далеко от деревни он уйти еще не успел, и в заснеженном поле была хорошо видна идущая по дороге черная фигура этого человека. Он нас не замечал и, сосредоточившись только на одном, как бы ему напиться самогона, покачиваясь, шагал в сторону соседней деревни. Мы с Агапоненко не спешили, и лошадь у нас шла шагом. Задержавшись на краю деревни, мы дали возможность этому человеку выполнить свое «задание».