Текст книги "Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

– Что там такое произошло? – тревожно спросил Агапоненко.

И вдруг мы услышали крик одного из партизан:

– Идите скорее сюда! Подорвался на мине ординарец комиссара бригады Зелютков!

Комиссар бригады Игнатович, сестра Зелюткова Валя, а за ними и другие партизаны побежали к той злополучной землянке, где, истекая кровью, лежал с раздробленными ногами Зелютков Иван и тяжело стонал. Когда к нему подбежал Игнатович и увидел своего ординарца в таком тяжелом состоянии, то у него блеснула мысль: «Эх, Ваня, ты уже не жилец на этом свете». Очнувшись, Зелютков открыл глаза и, увидев своего комиссара, тихо попросил его:

– Комиссар… Мне оторвало обе ноги… Я во всем сам виноват… Я все равно умру… Мне очень плохо и мучительно больно… Я больше уже не могу терпеть такой боли… Федор Петрович, пристрелите меня, чтобы я больше не мучился…

Мы не знаем, какое чувство овладело в этот момент Игнатовичем, но только все увидели, как он подозвал к себе врача Пересыпкина и приказал ему убить Зелюткова Ивана. Прогремел выстрел, и его не стало. Пистолетный выстрел тяжелым эхом отозвался в сердцах всех партизан бригады. А сестра Зелюткова Ивана, Валя, покачнувшись, упала в обморок на руки Голикова Александра. Когда привели в чувство Валю, то она, посмотрев на Игнатовича, с большой болью в своем голосе спросила его:

– За что вы убили моего брата?

Ничего не ответил на ее вопрос Игнатович и, опустив голову, ушел от партизан в лес. Похоронив Ивана Зелюткова, мы с тяжелыми думами в голове снова двинулись в путь. Весь остаток дня и всю ночь мы медленно шли на юг в сторону Борисова.

Рано утром, когда уже стало светать, наша колонна вышла на опушку леса. Лесной массив кончился. Впереди было поле, на котором, по всей видимости, прошлый год росла картошка. На южном краю этого поля росли отдельные деревья и кусты, за которыми не было видно, что делается впереди. Партизаны бригады расположились вдоль опушки леса. Бригадная разведка пошла вперед, чтобы выяснить, где находятся немцы, так, чтобы лучше пройти по безлесным местам, не вступая с ними в бой.

Кое-где уже загорелись костры, и партизаны начали готовить себе завтрак. Взошло солнце и стало нас пригревать на этой опушке леса. И вдруг, совсем неожиданно, примерно в километре от нас, куда ушли наши разведчики, началась сильная пулеметная стрельба и раздались взрывы гранат. Пули со свистом летели в нашу сторону. Среди нас началась паника. Партизаны поспешно стали ловить и запрягать в повозки своих коней, которые паслись рядом на лужайке около опушки леса. Костры были потушены. Все залегли у опушки, чтобы встретить немцев огнем пулеметов и автоматов.

Там, вдали, бой принимал все более затяжной характер, но мы пока никого не видели. Наконец из-за кустов появился один из наших разведчиков, который бежал в нашу сторону и кричал:

– Там идут цепью немцы! Скорее отходите в лес!

– А где остальные разведчики? – спросили мы его.

– Все погибли, а я вот ранен.

И правда, из окровавленной левой руки у него сильно била кровь. Оказалось, что когда наши разведчики шли в сторону ближайшей деревни, то не заметили, что в одиночных окопчиках, тщательно замаскированных в кустарниках, сидели немцы. Они подпустили наших разведчиков почти вплотную к себе и открыли по ним огонь. А потом по команде поднялись из окопов и пошли сплошной цепью, чтобы прочесать этот лес, где находилась наша бригада.

Оказывается, мы опоздали, еще вчера здесь не было немцев, и мы могли бы свободно пройти и выйти из этого кольца, а теперь здесь уже была хорошо организована немцами блокада партизан.

Бригада, не имея боеприпасов, была вынуждена, не вступая в бой с гитлеровцами, поспешно снять свою оборону с опушки леса. Начался быстрый отход отрядов в глубину леса. Но теперь уже и справа также были слышны автоматные очереди фашистских солдат. Пули свистели и сзади нас, и справа. Среди партизан появились первые раненые. Была ранена в руку Валя Зелюткова. Саша Голиков, поддерживая ее под руку, шел рядом с ней. Боясь полного окружения бригады, идущие впереди нашей колонны партизаны свернули влево, углубившись в сильно заболоченный лес, который был затоплен весенней паводковой водой. Немцы нас все больше прижимали к этому болоту. Пришлось распрячь коней и бросить свои повозки. Партизаны, местами по грудь в холодной болотной и паводковой воде, шли цепочкой, растянувшись километра на два в этом болоте. Местами, где весенняя вода бурно текла по канавам, приходилось строить переправы из подручных материалов и проходить эти глубокие места по ним. Немцы в болото за нами не пошли и перестали стрелять.

Так мы шли часа четыре, все время петляя по этим затопленным паводковой водой местам, изыскивая такие, где еще можно было пройти по болоту. Если утром было солнце, то сейчас появилась на небе сплошная низкая облачность, и, того и гляди, мог пойти дождь. Но такая погода для нас была спасением, так как был нелетный день и вражеская авиация бездействовала. Если бы был солнечный день, то нам пришлось бы туго. Гитлеровским летчикам с самолетов было бы легко нас обнаружить среди этой водной глади, и тогда мы были бы хорошей мишенью для самолетов противника.

Двигаясь в этой цепочке партизан, я плохо соображал, куда же мы идем. Но все шли, и я шел вместе с Николаем Агапоненко и Шурой. За нами следом шли и остальные бойцы отряда. Все трое мы были невысокого роста, поэтому нередко почти захлебывались в этой глубокой воде. Рядом с Николаем шла его верховая лошадь. Джульбарс не пошел в болото, а остался в лесу. Теперь он, наверное, нашел себе новых хозяев – немецких солдат. В руках, подняв их вверх, я нес свой автомат и полевую сумку с документами отряда и с трофейной картой.

Совершенно окоченевшие от холодной воды, страшно уставшие и голодные, мы наконец выбрались из болота на опушку сухого хвойного леса. Заплечный вещевой мешок, в котором был наш НЗ, промок. Сухари превратились в какое-то месиво, а подмокшая колбаса не могла больше храниться. Пришлось разрешить партизанам использовать его. К вечеру выглянуло солнце и потеплело, мы все были рады этому теплу. Костров больше не разжигали, так как боялись неожиданного налета фашистской авиации.

На другой день штаб бригады выслал разведчиков, чтобы разыскать другие бригады и связаться с ними. Просохшие за ночь, мы лежали на моей плащ-палатке и делились впечатлениями прошедшего дня.

– Вот мы и окончательно попали в эту западню. Чего я очень боялся, то теперь уже случилось, – сокрушенно заметил Агапоненко.

– Подожди, Николай, не отчаивайся. Мы пока еще живы, поэтому что-нибудь придумаем, – пытался я утешить своего командира. – Надо провести тщательную разведку во все стороны блокады. Может быть, за рекой нет немцев.

– А ты знаешь, Володя, сейчас Березина разлилась на десятки километров, и форсировать ее будет просто невозможно, даже если и нет на той стороне реки немцев.

– Да, ты, пожалуй, прав, через реку будет перебраться очень трудно. Я вспоминаю, как мы в детстве строили из бревен плоты и катались на них по разливу полой воды реки Клязьмы, отталкиваясь длинными шестами. Она разливается по заливным лугам на многие километры.

– Ну, там у вас заливные луга, а здесь болото, – возразил Николай.

– Но я все же не верю тому, что везде немцы окружили нас. Здесь столько болот и лесов, что где-то, возможно, и нет их.

К вечеру вернулись разведчики. Они сообщили, что все бригады нашей зоны, в том числе заслоновцы и леоновцы, расположились километрах в десяти восточное нас. Немцы пока их не тревожат, остановились на большаке Лепель – Борисов и дальше не идут. Через наших разведчиков Леонов вызвал к себе комиссара бригады Игнатовича и начальника штаба Руколя. Мы с большим нетерпением ждали их.

Только к вечеру другого дня вернулись Игнатович и Руколь. Собрав всех командиров и комиссаров отрядов, Игнатович доложил нам сложившуюся обстановку. Оказалось, что заблокировано немцами очень много бригад не только нашей зоны, но и других партизанских зон. Тяжелые бои идут в Ушачском районе, где у партизан имелась мощная, заранее подготовленная линия обороны. Немцы наседают со всех сторон с танками, самоходными орудиями, а с воздуха ведет бой против партизан немецкая авиация. На западной стороне реки Березины тоже идут бои местных партизан с наступающими с запада немцами. Обстановка для всех нас была чрезвычайно тяжелая, почти катастрофическая. Немцы поставили перед собой цель уничтожить целую армию партизан в наших зонах. Продовольствие у нас кончилось. Голодные, мы можем продержаться неделю, от силы две. Леонов B. C., командир нашей партизанской зоны, послал несколько радиограмм в Штаб партизанского движения о нашем тяжелом положении, а оттуда передают: «Держитесь, пока есть возможность», и больше ничего.

– На совещании командиров бригад было принято решение, – сообщил нам дальше Игнатович, – провести всеми бригадами массированный штурм немецкой блокады в одном из районов большака Лепель – Борисов. Завтра к исходу дня мы должны скрытно подойти к большаку, а ночью штурмом прорвать линию блокады и вырваться из кольца окружения. Поэтому приказываю подготовить всех партизан к походу в сторону большака и к бою.

Уходя с этого совещания, Агапоненко шепнул мне:

– Ну, вот и навоевались. А теперь будем штурмовать, когда все это можно было сделать раньше, пока у немцев не было еще создано оборонительных рубежей. А сейчас что такое штурм? Это потеря огромного числа партизан. И еще вопрос, удастся ли нам прорвать тщательно продуманную линию обороны с дотами и таким вооружением, каким сейчас располагают немцы? В общем, гиблое это дело, идем на верную смерть.

Я понимал правильность рассуждения нашего командира и все же лелеял надежду, что нам удастся прорвать линию этой блокады.

* * *

Утром 8 июня 1944 года наша бригада двинулась в сторону большака Лепель – Борисов. Обоза теперь у нас не было, так как мы оставили все повозки в лесу еще тогда, когда уходили от немцев в это болото. Поэтому все отряды бригады шли, неся на себе только оружие. Боеприпасы у нас были только те, что находились у каждого партизана в сумке. У меня была половина диска патронов к автомату и пять патронов в нагане. Всего этого боеприпаса мне хватило бы на несколько минут ожесточенного боя. До большака было километров 20. Часа через два мы соединились с другими бригадами нашей зоны. Колонна партизан с обозами и местными жителями, которые также из леса двинулись вслед за нами, растянулась километров на 8–10 по единственной дороге, которая проходила по заболоченному лесу. Я посмотрел в конец колонны нашего отряда. Увидел лица хорошо знакомых мне партизан. Многие из них от недоедания и сильной усталости как-то почернели и сильно осунулись. Вот идет командир взвода и отличный пулеметчик Егор Евсеев, которого партизаны дружелюбно прозвали за высокий и могучий рост Егором «Малюткой». А вот идет всегда веселый и жизнерадостный Петр Захаров – бывший беспризорник. Когда-то в детские годы он был воришкой-«карманником», а теперь самый лучший партизан отряда и командир взвода. Родился Петр и жил в Москве, а потому партизаны так и прозвали его Петька «Москвич». А вон там, в хвосте нашего отряда, идут неразлучные друзья Владимир Егоров, наш командир хозвзвода, и его друг Франц Питч, немец-коммунист, стойкий антифашист.

Смотрел я на своих товарищей и горько думал, что, возможно, вижу многих из них сегодня в последний раз. А завтра, может быть, и я лягу вместе с ними своими костями в общую братскую могилу. Ночью нам предстоит тяжелый, жестокий бой против оккупантов.

Партизаны шли молча, опустив головы, с решительными лицами. По замыслу командования нашей зоны сначала на прорыв должны были пойти хорошо вооруженные штурмовые отряды бригады Леонова, а затем вслед за ними, расширяя прорыв, должны были пойти остальные отряды бригад, прикрывая с флангов отходящие через прорыв обозы, местных жителей, женщин и детей. Нашему отряду было приказано идти вслед за штурмовыми отрядами, чтобы закрепить успех прорыва и пропустить идущие за нами обозы и местных жителей.

Почему был избран район штурма большака Лепель – Борисов именно там, где мы его переходили, когда по этой дороге неделю тому назад отходили в заболоченные леса под озеро Палик, я не знаю. Но я считал, что это уже тогда было большой ошибкой нашего командования. Так оно на самом деле и получилось.

Не доходя километра два до большака, боевые отряды развернулись и подготовились к штурму. Когда совсем стемнело, они пошли на штурм, а мы двинулись вслед за ними. Командир отряда Агапоненко очень волновался. Он подозвал меня к себе и сказал:

– Комиссар, давай веди отряд, а я пойду в середине колонны, чтобы были слышны мои команды всему отряду.

– Хорошо, Николай, я пойду впереди, только не отставайте от меня, – предупредил я его, – а то мне некогда будет смотреть, идете ли вы за мной, так как мне нужно будет все внимание сосредоточить на том, что делается впереди, следить за ходом боя.

Я выдвинулся в голову отряда и повел его за собой. Внимательно приглядываясь к местности и к тому лесу, по которому мы шли, я с радостью узнал этот лес. Это был тот самый сосновый лес, по которому мы шли неделю назад, когда пытались пройти линию блокады одним нашим отрядом. Я очень хорошо представил себе эту местность и принял решение вести отряд с левой стороны тех высоток, на которых, очевидно, немцы поставили свои доты и оттуда встретят нас прямым огнем из пулеметов и автоматов. И решил обойти эти высотки с левого фланга, где есть глубокие балки. Вначале, когда было еще тихо и бой не начался, я следил за идущим за мной отрядом. Но через некоторое время штурмовые отряды, не выдержав зловещей тишины, не доходя метров триста до высотки, с криками «Ура!» бросились вперед.

«Эх, – подумал я, – рано вы начали орать «Ура!». Так оно и получилось. Немцы, услышав громкое «Ура!», открыли беспощадный огонь изо всех пулеметных точек, которые находились на вершинах этих высоток. Одновременно начался обстрел леса из пулеметов и минометов. Мины рвались и в ветвях деревьев, и на земле, осыпая смертоносными осколками всех нас, идущих вслед за штурмующими партизанами. Взрывы мин как молнии сверкали среди стволов деревьев. Загорелся лес. В лесу стали хорошо видны силуэты партизан, идущих на штурм. Постепенно крики «Ура!» стихли. Атака наших партизан захлебнулась, не достигнув цели.

Теперь я все свое внимание сосредоточил на трассирующих очередях немецких пулеметов, которые веером шли то в одну, то в другую сторону. Когда такая пулеметная очередь подходила к нам, я быстро прятался за толстые стволы сосен, и это меня спасало. Моему примеру следовали и остальные партизаны отряда, идущие вслед за мной.

Неожиданно с левого фланга и сзади меня на правый фланг бегом, видимо, на подкрепление его, побежала какая-то большая группа партизан численностью примерно взвод, а может быть, и больше. Через минуту после этого я, оглянувшись назад, не обнаружил идущих за мной партизан нашего отряда. Я остался один. «Что за чертовщина? Где же все мои товарищи? Где же отряд?» – с тревогой подумал я. И тогда у меня блеснула мысль, что теперь наш отряд, потеряв меня во время боя в этом лесу, устремился вслед за этой группой партизан на правый фланг, прямо под кинжальный огонь пулеметов и разрывов мин. В это время я уже был около самого большака Лепель – Борисов.

Мне осталось пробежать несколько десятков метров, и я буду находиться в мертвой зоне действия пулеметных очередей, а там дальше по балкам можно было просочиться за линию блокады.

«Но где же отряд? – не покидала меня тревожная мысль. – Что толку от того, если я один перейду линию блокады. Нужно искать отряд», – твердо решил я. Кругом под соснами в разных позах лежали убитые партизаны. Я решил вернуться назад и под прикрытием сосен пойти на правый фланг, чтобы там разыскать наш отряд.

А в это время на правом фланге начался сильный бой. Рвались мины, пулеметный огонь противника был переброшен весь туда. Там творилось что-то страшное. Я уже бежал туда, когда стало немного светать. Бой на правом фланге стал постепенно затихать. Мне навстречу начали попадаться незнакомые раненые партизаны.

– Не видели гудковцев? – спрашивал их я.

– Нет, – неохотно отвечали они, – разве там поймешь, кто был рядом в этом грохоте боя.

– Что там произошло? – снова спросил я.

– Мы попали на заминированное поле, и там очень много погибло партизан.

Вдруг я увидел среди выходящих с поля боя братьев Короткевичей Егора и Алексея. Они оба были ранены: Алексей в руку, а Егор в ногу. Я очень обрадовался встрече с ними и тут же спросил:

– Где же наш отряд?

– Товарищ комиссар, – с большой тревогой в голосе и заикаясь, начал говорить Егор, – мы попали на заминированное поле, да к тому же оно было пристреляно из минометов и пулеметов. Мины рвались и в ногах, и сверху. Отряд, наверное, весь погиб.

– Да как же так все получилось? Вы же шли за мной? Почему вы оказались на правом фланге боя?

– Мы не знаем, товарищ комиссар. Мы все время видели вас идущим впереди отряда, а когда какой-то отряд перерезал нашу колонну и пошел на правый фланг, тогда командир приказал нам следовать за этим отрядом. Мы потеряли вас в лесу и не могли предупредить, что идем на правый фланг.

– Так я и подумал. А где же командир отряда? Где все остальные?

– Мы не знаем. Мы шли с Алексеем вслед за вами. А когда отряд пошел вправо, то мы, догоняя его, оказались в хвосте отряда. Вот поэтому мы не попали на заминированное поле, а оказались только под пулеметным и минометным огнем, и нас только ранило, а весь отряд, наверное, погиб там в этом кромешном аду.

– Вы сильно ранены?

– Да не особенно, у меня пулевое ранение в мышце, а у Алексея осколком мины зацепило и сорвало кожу на руке.

– Вот что, ребята, отойдите к опушке того леса, который виден через эту поляну и ждите меня там. А я пока подожду здесь, может быть, еще будут выходить раненые с поля боя.

После ухода братьев Короткевичей я снова пошел еще ближе к тому месту, где шел этот бой. Стало уже совсем светло. Теперь мне навстречу шло все больше и больше партизан. Часть из них были ранены, их партизаны несли на руках или они сами шли, окровавленные и обвязанные кусками нижних рубашек и разными тряпками.

Среди группы раненых я увидел Франца, который вел под уздцы кобылицу нашего командира отряда, а на ней верхом, весь бледный, почти лежал на спине этой лошади наш командир хозвзвода Володя Егоров. У него были перебиты миной обе ноги, и он тяжело стонал от нестерпимой боли. Увидев меня, Егоров слабым голосом проговорил:

– Все, товарищ комиссар, я остался без ног… И буду ли еще жив? Плохие мои дела…

– Не нужно отчаиваться, Володя, будем стараться тебя вылечить, – пытался я как-то успокоить своего товарища. – Франц, – с нескрываемой тревогой спросил я, – а где командир отряда Агапоненко?

– Командир и Шура убиты, – ответил он с дрожью в голосе, и слезы показались на его глазах.

Это известие о гибели командира отряда Агапоненко Н. А. меня потрясло до глубины души. Я стоял, как убитый, и долго не мог ничего сказать Францу. Только потом, несколько опомнившись от этого тяжелого известия, я показал Францу, куда ему нужно вести коня с раненым Егоровым и где мы собираем всех раненых товарищей.

Когда ушел от меня Франц, то я не мог сдержаться от этого тяжелого для меня известия о гибели моего друга Николая и Шуры и вслух спрашивал себя: «Что же мне теперь делать? Как быть дальше? Командир отряда погиб. Судьба нашего отряда и раненых товарищей находится только в моих руках. А что мне теперь делать?»

И действительно, на меня свалилась судьба всего отряда, судьба раненых товарищей. Кольцо окружения прорвать не удалось, продовольствия нет. Боеприпасы кончились. Бинтов для раненых нет. Врача, который мог бы оказать квалифицированную медицинскую помощь раненым, у нас тоже нет. Немцы, воодушевленные своей победой над нами, того и гляди, начнут прочесывать лес и будут теснить нас в болото, которые мы уже испытали на себе.

Пока я с большой тревогой думал о нашей судьбе, ко мне подошла группа партизан нашего отряда, которые привезли на телеге тяжело раненного Егора Евсеева, командира одного из наших взводов. Егор был ранен очень тяжело. У него в ногах разорвалась мина, которая своими осколками поразила через задний проход все внутренние органы его тела. Егор тяжело стонал, но был в полном сознании. Увидев меня, он, с трудом выговаривая слова, стал просить меня:

– Товарищ комиссар, я очень сильно ранен… Боли в животе очень сильные… Я истекаю кровью… Я больше не жилец на этом свете… Избавьте меня от этих мучений… Прошу вас, пристрелите меня… Очень прошу вас, товарищ комиссар…

Стараясь не выдавать своего сострадания к его неминуемой гибели, я пытался подать надежду Егору на его возможное выздоровление:

– Егор, ты же такой сильный и стойкий. Нужно бороться за свою жизнь. Терпи, дорогой мой товарищ, мы тебя обязательно вылечим. Уж не такое у тебя тяжелое ранение, как ты думаешь. Помнишь, когда был ранен в живот Голиков Саша под Райцами, и он тогда тоже просил пристрелить его. А на самом деле оказалось, что рана у него пустяковая, и он остался жив.

Мои слова как-то несколько успокоили Егора, и он поверил мне, хотя минуты его жизни уже были сочтены. В его глазах появилась какая-то надежда на спасение. У меня не было времени больше стоять около раненого Егора, и я был вынужден отойти, чтобы заняться самыми неотложными сейчас делами. Подошла еще одна большая группа партизан нашего отряда. Среди них также были раненые товарищи, в том числе и работник штаба отряда Красинский Виктор Григорьевич. Я подошел к нему и спросил:

– Виктор Григорьевич, вы сильно ранены?

– Да, вот ранило в ногу, но пока могу идти.

– Вы далеко были от командира отряда, когда он погиб?

– Нет, я был рядом с ним.

– Как же это все произошло?

– Когда мы попали на это заминированное поле и кругом начали рваться мины, то в это время была ранена Шура. Он попытался подсадить ее на свою кобылицу, а в этот момент совсем рядом взорвалась мина, которая сразу убила их обоих, а лошадь осталась цела. Ее словил Франц и вывез на ней раненого Володю Егорова.

– А может быть, они были оба ранены, а не убиты?

– Нет, товарищ комиссар, у командира осколком мины был раздроблен череп, смерть наступила мгновенно. Шура тоже была мертва.

Часам к девяти утра я собрал остаток своего отряда и, опасаясь того, что немцы пойдут в наступление на лес, где мы находились после боя, я уже принял решение отойти по лесной дороге в сторону Березины. Но в этот момент ко мне подошел один из наших партизан и доложил, что Егор Евсеев скончался. Там же, на опушке леса, мы похоронили нашего командира взвода и моего товарища по разведке Егора Евсеева. Должен сказать, что вынести с поля боя всех наших убитых товарищей и похоронить их нам не удалось. При первых же попытках приблизиться к месту сражения немцы открывали пулеметный огонь и не подпускали нас к убитым. Пришлось оставить трупы наших товарищей там, на поле боя.

Измученные ночным боем, голодные и удрученные тяжелым горем, какое навалилось на них, шли оставшиеся в живых партизаны нашего отряда по этой пыльной дороге. В ночном бою погибло более половины отряда, и было десятка два раненых. Тяжело раненных, которые не могли двигаться, мы положили на повозку, в которую запрягли какую-то отбившуюся от партизан лошадь. А кобылица, верховая лошадь командира отряда, шла рядом с нами, как будто понимая, что хотя и нет в живых командира отряда, она должна быть с нами.

Кроме нас, небольшими группами шли партизаны из других бригад и отрядов. Когда мы прошли километров десять по этой дороге, в небе появился немецкий самолет «рама», который вел разведку и корректировку. Пролетев несколько раз над дорогой и убедившись в том, что партизаны отступают по этой дороге, немецкий самолет улетел. «Вот теперь, – подумал я, – немцы пойдут вслед за нами».

Я потерял всякую связь со штабом бригады и с другими отрядами. А также совершенно не знал, где теперь находятся остальные бригады нашей зоны. Может быть, отдельным отрядам все же удалось прорваться через линию блокады, и мы остались одни в этом лесу. Надо было найти остальные отряды, а также штаб бригады. И я отправился на розыски, оставив за командира самого близкого мне, надежного и сообразительного, а также самого старшего по возрасту, бывшего разведчика нашего отряда Егора Короткевича, сказав ему:

– Егор, хотя ты и ранен, но оставляю тебя здесь за старшего. Вы оставайтесь все в этом лесу, тщательно замаскируйтесь, а я пойду разыскивать штаб бригады. С собой возьму одного из молодых партизан в качестве связного. Когда найду штаб, то пошлю к вам и дам приказ, что делать дальше.

– Есть, товарищ комиссар, остаться за старшего. Не беспокойтесь, мы все сделаем, как нужно.

Я взял с собой Ивана Старшинова, того самого Ивана, с которым мы встретились летом 1943 года в лесу под Озерцами, когда я ходил в разведку с братьями Короткевичами на железную дорогу, и который, убежав из плена, несколько дней бродил по лесам, ища партизан. С тех пор Иван был самым исполнительным и смелым партизаном в нашем отряде. Смертельно уставшие и обессилевшие от голода, мы еле брели с Иваном по этой дороге. Пройдя еще километров десять, мы наконец-то встретили один из наших отрядов. Это был отряд командира Цымбала. Тут же был и Голиков Саша, комиссар его со своей женой Валей. Я был очень рад, что все они остались живы. Голиков, увидев меня, осунувшегося и смертельно уставшего, спросил:

– Володя, а ты сегодня и вчера что-нибудь ел?

– Нет, – откровенно ответил я.

– Тогда вот что, мы тут забили чью-то корову, бродившую по болоту, и коровью кровь сварили в ведре. Поешьте с Иваном, подкрепитесь на дорогу.

– А где Игнатович и Руколь, они остались живы? – поспешил я спросить Голикова.

– Они-то живы. Вон там под елками сидят. А вот твоему отряду крепко досталось. Агапоненко-то погиб, говорят.

– Да, товарищи, в нашем отряде полная трагедия, – ответил я.

Наспех поев сваренной крови, я поспешил к комиссару бригады Игнатовичу. Увидев меня, он очень обрадовался и сказал:

– А мы уже думали, что и ты, Володя, погиб в этом бою. А где ваш пятый отряд?

– От отряда осталось меньше половины, товарищ комиссар, а остальные погибли в бою. Погиб командир отряда Агапоненко Николай вместе со своей женой Шурой Пляц. Погибли все командиры взводов. Оставшиеся в живых находятся сейчас в 10 километрах восточнее вашего расположения. В отряде много раненых. Что нам делать с ними? В отряде нет врача, а многим нужна срочная медицинская помощь.

– У нас здесь тоже много раненых, – сказал Руколь, вступая в наш разговор с Игнатовичем.

– Давайте подтягивайте свой отряд сюда к нам, а для раненых нужно искать где-то такое место среди болот, где можно было бы организовать тайный госпиталь, – предложил комиссар бригады Игнатович.

Я послал своего связного к нашему отряду с приказом, чтобы все вместе с ранеными двигались сюда, а сам пошел к Андрею Цымбалу.

– Слушай, Андрей, у тебя в отряде много раненых? – спросил я его.

– Да, есть раненые.

– А ваш врач Курмаев Борис Савельевич жив?

– Не знаю. Где-то пропал без вести. Никто даже не видел его. Что с ним произошло, никто не знает.

– Да, плохие дела без врача. Давайте сходим с кем-нибудь из вас и поищем среди болот, нет ли какого островка, где можно было бы организовать тайный госпиталь для наших раненых. А врача нужно будет поискать в других отрядах.

– Хорошо, давайте пойдем со мной, – согласился Цымбал.

И мы пошли вдвоем искать подходящий остров для нашего госпиталя. Километрах в пяти от того места, где остановился штаб бригады, мы нашли остров, окруженный со всех сторон топким болотом. К нему шли еле заметные и увязшие в болотной жиже, сделанные из жердей кладки, по которым можно было идти только человеку. Мы прошли с Цымбалом по этим кладкам на остров и осмотрели его. Он был совсем небольшой, весь заросший высоким кустарником и деревьями. Земля на этом диком островке была вся изрыта кабанами. Мы с Цымбалом остались довольны своей находкой и пошли обратно.

Почти падающий от усталости, но довольный тем, что нашлось место для госпиталя и наших раненых, а также что я нашел нашу бригаду и, возможно, еще все как-то наладится, пришел вместе с Цымбалом в его отряд. Там меня уже ждали прибывшие партизаны нашего отряда. Голиков распорядился поделиться с нами сваренным мясом от забитой ими коровы.

По приказу начальника штаба бригады Руколя на найденном нами островке был организован госпиталь, и туда перенесли всех раненых бригады. Раненый Володя Егоров, наш командир хозвзвода, был в очень тяжелом состоянии. Я решил вместе с ним на этот остров направить и Франца Питча, чтобы он ухаживал за своим другом. Остались на этом островке и братья Короткевичи с Красинским. Прощаясь с ними и с другими ранеными, пожелав им скорого выздоровления, я даже и не предполагал, что вижусь со многими в последний раз.

На островке, куда были перенесены раненые и куда пришли наши медицинские работники, в основном девушки-санитарки, кроме одной землянки, где когда-то была построена партизанская пекарня одной из местных бригад, больше никаких других построек или землянок не было. Поэтому всех раненых мы разместили прямо на земле под деревьями, тщательно замаскировав их от возможного обнаружения госпиталя авиацией противника.

Франц Питч с раненым Володей Егоровым и с Красинским расположились рядом на еловых ветках под одним деревом. Франц очень заботливо ухаживал за всеми ранеными и особенно за Егоровым. Прошла беспокойная ночь. Раненые стонали, просили пить. Многие из них были в очень тяжелом состоянии. Девушки-санитарки, как могли, помогали раненым, но врачей не было, а девушки не могли оказать им квалифицированную помощь. Во время штурма большака все имеющиеся в бригаде врачи где-то пропали без вести. Или они были тоже убиты во время боя, или им удалось перейти линию блокады, никто точно не знал, поэтому на островке были только санитарки.

Прошел почти весь день на этом островке. Неожиданно вечером появился незнакомый мальчик лет десяти, который с собой привел немецкого солдата. На немецкой пилотке его сверкала наша красная звезда. На ломаном русском языке он заявил, что пришел от леоновской партизанской бригады в качестве связного.

Франц Питч, услышав немецкую речь, подошел к этому немцу и стал с ним разговаривать по-немецки. Красинский, находившийся рядом, внимательно прислушивался к этому разговору. Вначале Франц очень тепло вел речь с пришедшим немцем, считая его товарищем по несчастью и, видимо, думая, что это тоже немецкий антифашист. Но через некоторое время в голосе Франца послышались нотки неуверенности и даже некоторого испуга. Это насторожило Красинского, но, к большому сожалению, он никому не сказал о своем подозрении по отношению к этому немецкому солдату, да и Франц почему-то не поделился ни с кем относительно темы разговора с ним. По всей видимости, Франц надеялся, что они находятся в таком месте, где кругом стоят партизаны, и ничего не должно случиться с ними, но он трагически ошибся. Примерно через час немецкий солдат с мальчиком ушел из расположения госпиталя.