Текст книги "Ищите связь..."
Автор книги: Владимир Архипенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
ДОЛЯ МАТРОССКАЯ
«Я не остановлюсь перед крайними крутыми мерами, если потребуется, введу вместо розги плеть, вместо одиночного строгого заключения – голодный недельный арест, но, должен сознаться, опускаются руки… Вчера я посетил крейсер «Диану», на приветствия команда ответила по-казенному, с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески; или это бред уставших нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере, такое впечатление оставил у меня этот кошмарный смотр».
(Из письма адмирала Вирена графу Гейдену)
Темные клочковатые облака нескончаемой чередой проплывали над Финским заливом, просыпая местами косой холодный дождь на тусклую морщинистую поверхность моря, на редкие подтаявшие льдины. С палубы ледокола, державшего курс на Кронштадт, линия горизонта совсем не просматривалась – расплывалась в серой дымке. В пустынном море – ни корабля, ни рыбацкой лодки. Лишь ноздреватые, потерявшие белизну льдины время от времени попадали под острый форштевень ледокола. Не сбавляя хода, корабль легко врезался в рыхлый лед. Раскрошенные куски проплывали вдоль борта, быстро терялись из вида в белесой воде.
Порывистый ветер гудел в снастях корабля, сдувал с двух его труб столбы черного дыма, подрезая их у самого основания, свивал в жгут, рвал в клочья, заставляя стелиться дым над самой водой. Порою ветер швырял холодные крупные капли дождя в лицо Сергея Краухова. Бескозырка и шинель быстро набухали от влаги, становилось знобко. Но идти вниз, к четверым попутчикам-матросам в душный кубрик, покинутый полчаса назад, Сергею не хотелось. Однако новая дождевая туча все же заставила его перейти на другой борт, укрыться от дождя и ветра за палубной надстройкой.
Здесь, на корабле, Краухову не с кем было поделиться своими мыслями. Товарищи, с которыми он проходил службу на «Цесаревиче», остались в теперь уже далеком Гельсингфорсе, а с теми матросами, вместе с которыми его переводили в Кронштадт, он пока еще не успел познакомиться – все они были с разных кораблей. Только старшего группы – унтер-офицера Малыхина знал по службе на «Цесаревиче».
Малыхин внешне нетороплив, но чрезвычайно собран, малоразговорчив, всегда спокоен. На корабле вошла в поговорку его недюжинная физическая сила. Сергей сам был свидетелем, когда однажды на берегу Малыхин на спор легко, без видимых усилий разломил лошадиную подкову.
С Крауховым они сошлись и быстро подружились на почве общей любви к технике. Оба прекрасно знали свое дело, но Сергей признавал, что у Малыхина знаний все же побольше. До службы он работал в Москве на маленькой электростанции фирмы «Вестингауз», посещал бесплатные курсы, организованные для рабочих энтузиастом-инженером, читал специальную литературу по электротехнике. Кроме этих книг, никаких других в руки не брал. Однажды Сергей притащил с берега переданную ему Думановым нелегальную брошюру, но Малыхин только перелистал ее и тут же возвратил, сказав, в политику лезть не хочет. Однако Сергей чувствовал, что доверять ему можно всецело, и как-то рассказал ему о митинге на берегу. Малыхин внимательно выслушал его, но потом махнул рукой и сказал, что все это ерунда на постном масле, плетью обуха не перешибешь. Сергей злился, но Малыхин осадил его, не дал разгореться запальчивости.
Так и случилось, что вроде бы и были по-товарищески близки они друг другу, а вот о восстании знал из них только один.
Здесь, на мокрой палубе, на холодном ветру ледокола, Сергей особенно остро почувствовал себя одиноким. Ох, как нужно было ему сейчас, чтобы рядом находился кто-нибудь из своих, посвященных, как и он, в тайну грядущего события, которому суждено вскоре потрясти всю Россию. Но событие должно было произойти где-то там, в десятках миль на запад, где-то на переходе из Гельсингфорса в Ревель, и произойдет оно без него, матроса второй статьи Краухова, которого приказ по службе вырвал из среды друзей, из привычных уже условий и погнал на новое место – в Кронштадт.
Мысль Сергея все время возвращалась к одному – к тому, что должно было произойти через два дня. Он представил идущую к Петербургу эскадру – растянувшиеся в кильватер серые корабли, над которыми реют красные флаги. Один за другим входят они в устье Невы, разворачивая орудийные башни, и от них трусливо разбегаются городовые, скачут прочь от города испуганные казаки. А набережные Невы заполняются густыми толпами ликующего народа…
Он так задумался, что даже не заметил подошедшего. Мичман в мокрой шинели и надвинутой на нос набухшей от влаги фуражке неторопливо прошел мимо Краухова, скользнул по нему равнодушным взглядом, небрежным взмахом руки ответил на приветствие и пошел вдоль борта. Сергей, вытянувшийся по стойке «смирно» при виде офицера, теперь расслабился, прислонился спиной к переборке. Над матросом второй статьи Крауховым, как и над каждым из его товарищей, возвышалась целая пирамида начальства – командир отделения и взводный, старший офицер и командир корабля, командующие бригадой, эскадрой, флотом, а потом еще и морской министр. Каждый офицер, начиная от мичмана-взводного, был для матроса не просто командиром, но человеком из другого, враждебного ему мира, где не знают заботы о куске хлеба, живут в сытости и достатке, всасывают с молоком матери чувство пренебрежения к мужичью.
Офицером флота Российской империи мог быть только дворянин – иные сословия в эту касту не допускались. Так было заведено еще два века назад, так было и сейчас. А вот состав матросов за каких-нибудь два десятилетия изменился коренным образом. Когда корабли ходили под парусами, матросов поставляла флоту российская деревня. В ту пору все на корабле делалось вручную, и более всего в матросе ценилась физическая сила и ловкость. Вчерашние мужики, одетые в матросскую форму, видели в офицере привычного и понятного им с детства барина. Отношения между ними складывались в устоявшихся рамках. Привычными были и барский окрик, и подзатыльник, и розга… И хотя все это вызывало чувство внутреннего протеста, но ощущалось оно как бы глухо, резких форм не принимало и увязало как в тине в воспитываемой веками покорности.
Иная обстановка сложилась, когда на смену деревянным кораблям пришли стальные, начиненные машинами, механизмами, сложной аппаратурой. Тогда-то и выяснилось, что полуграмотный крестьянский парень попросту не в силах постичь никогда не виданных им машин. На флот пошли новобранцы из городов – с заводов и фабрик. Они прекрасно разбирались в паровых котлах и турбинах, в минных аппаратах и динамо-машинах, но зато принесли с собой дух свободомыслия, внутреннего непокорства, противодействия, рабочую солидарность.
В стальных коробках кораблей оказались лицом к лицу представители самых враждебных друг другу классов России. И между ними то и дело возникали столкновения, принимавшие самые резкие формы.
В революции 1905 года царизм спасла оставшаяся верной ему армия. Но флот тогда почти весь поднялся против самодержавия. Вслед за «Потемкиным» были восстания на «Очакове», на крейсере «Память Азова». С оружием в руках поднялись матросы Кронштадта, Свеаборга, Севастополя, Владивостока… Восстания были подавлены верными царю воинскими частями с помощью пушек и пулеметов. Но и после революции, когда огромная страна «умиротворенно» задыхалась в пеньковой удавке столыпинской реакции, когда силы народного сопротивления были подорваны, на флоте по-прежнему не было спокойствия. Машина репрессий работала вовсю, но и ей оказалось не под силу преодолеть матросское сопротивление…
За год службы Краухов насмотрелся многого. Провинившихся матросов оставляли месяцами без увольнения на берег, сажали в карцер, отдавали под суд, направляли в дисциплинарные команды, где официально разрешались наказания розгами, сажали в специально для нижних чинов построенные тюрьмы. Но не проходило месяца, чтобы не проявлялось бы вновь матросское неповиновение. Сам Сергей, уже дважды изведавший карцера, только чудом удерживался от вспышек гнева. А вот его товарищ – всегда угрюмый нижегородец Фома Соленов – сорвался. Доведенный до отчаяния издевательством мичмана барона Груббе, который называл его не иначе, как свиньей и грязным недоноском, матрос однажды вечером подкараулил обидчика в коридоре и ткнул его заточенным напильником в шею. Барон отлежался в офицерском госпитале в Петербурге, восстановил силы в имении у тетки близ Ревеля, а матроса первой статьи Соленова по приговору военно-морского суда повесили на специально оборудованном плацу неподалеку от пристани Лисий Нос.
Вспоминая о погибшем товарище, Сергей каждый раз утешал себя тем, что уже недалек час расплаты.
Промерзнувший на палубе, Краухов уже хотел было спуститься в кубрик, но в этот момент матросы из его группы вместе со старшим поднялись наверх.
Малыхин подошел к Краухову, молча стал рядом, вглядываясь в сумеречную даль Финского залива.
– Гляди, Серега, Толбухин маяк прямо по курсу.
Но напрасно Сергей пытался разглядеть его – на горизонте все пропадало в дымке. Но через несколько минут впереди над самой водой вспыхнула желтая звездочка – открылся Толбухин маяк. Малыхин пояснил, что до Кронштадта остался еще час с небольшим ходу.
Однако прошло еще добрых три часа, прежде чем ледокол миновал внешний рейд и уже в полной темноте пришвартовался в самом конце причала Купеческой гавани.
Тусклый свет фонаря освещал наваленные на деревянном причале ящики, бочки, бухты троса. Стоявший под фонарем высокий офицер приложил руку к козырьку, приветствуя кого-то на борту ледокола, спросил с ленцой:
– Как дотопали, Николинька?
– Как летучие голландцы, – с такой же ленцой в голосе ответили с палубы, – в гордом одиночестве. Но, кстати, льды уже не в счет, можно на Маркизовой луже летнюю навигацию открывать…
Сергей уже знал, что Маркизовой лужей офицеры называют Финский залив из-за его крайнего мелководья. Но продолжения разговора он не услышал, потому что Малыхин приказал всем забирать из кубрика свои вещи и выходить на берег.
Они сошли по трапу на пристань, поставили вместе рундуки. Малыхин подошел к стоящему возле фонаря офицеру, лихо козырнул, доложил, что команда матросов имеет назначение на линейный корабль «Император Павел I». Офицер коротко ответил, что идти надо на Пароходный завод, корабль ошвартован у заводской стенки.
Гулко топая по доскам причала, они направились к выходу в город, миновали часового и вышли на мощенную булыжником улицу. Слева ярко светились окна таможни, справа темнел берег Итальянского пруда. Обогнув пруд, команда, следуя за старшим, перешла мостик и очутилась на широкой Макаровской улице. Сергею показалось странным, отчего Малыхин ведет их не по плитчатому тротуару, а по булыжной мостовой, где ноги, обутые в жесткие матросские ботинки, скользят по мокрой округлой поверхности камня. Но когда он попытался спросить об этом, Малыхин жестко, по-начальничьи прикрикнул:
– Отставить разговоры!
Краухов с обидой глянул на товарища, но, увидев его посуровевшее настороженное лицо, понял, что обижаться не надо. В поведении Малыхина чувствовалась необычная напряженность, словно подстерегала на кронштадтских улицах неведомая опасность.
Матросы шли молча, в затылок друг другу. Сергей шагал вторым вслед за Малыхиным. По обеим сторонам улицы тянулись одноэтажные каменные дома, напоминавшие казармы. Окна безжизненно чернели, круги тусклого света под редкими фонарями ложились на мокрые каменные плиты мостовой, на глянцевитые зерна булыжника, за светлыми пятнами все пропадало в темноте.
Они уже миновали два перекрестка, а когда подошли к третьему, услышали в переулке слева цокот лошадиных копыт, который быстро нарастал и резко оборвался возле них. Малыхин остановился, и его зычная команда «смирно» приковала к месту остальных. Однако застигнутые врасплох матросы смешались, не зная, что делать – поставить ли рундуки на мостовую или же держать их в руках? Сергей быстро поставил рундук на мостовую, развернулся влево и застыл, как положено матросу по команде. Лишь после этого увидел поблескивающую в свете фонаря пароконную, крытую черным лаком коляску. На заднем сиденье сидел прямой, как палка, с торчащими усами старик. На черной его шинели виднелись широкие адмиральские погоны.
Краухову, кончавшему в Кронштадте школу электриков, не надо было объяснять, кто это. Главного командира Кронштадтского порта вице-адмирала Вирена знал в лицо каждый здешний матрос.
Вирен помолчал, внимательно оглядел матросов.
– Матросики, – спросил негромко, – куда путь держите, кто старший?
– Ваше превосхо-дит-ство! – с силой гаркнул Малыхин. – Команда электриков из Гельсингфорса следует согласно предписанию на линейный корабль «Император Павел I»! Старший по команде – унтер-офицер Малыхин!
Адмирал приподнялся над сиденьем. Под его холодным взглядом Сергею сделалось не по себе.
– Ну, что ж, голубчик, Малыхин… надеюсь, ты понимаешь, что ведешь не баб на базар, а матросов?
– Так точно, ваше превосхо-дит-ство!
– А коль понимаешь, то потрудись… – адмирал замолк, еще раз оглядел матросов и неожиданно закончил по-мирному фразу: – Потрудись привести в порядок свою команду.
Он ткнул тонкой, обтянутой белой перчаткой рукой в широкую спину кучера. Кони резво взяли с места, и через минуту-другую цоканье копыт затихло вдали. Еще не понимая, что произошло, матросы расслабились, с облегчением вздохнули.
– Что за старикашка подъезжал? – спросил высокий электрик с «Рюрика». – Отставной, что ли?
– Если бы отставной! – сплевывая на мостовую, зло отозвался Малыхин. – Это собственной персоной Роберт Николаевич Вирен.
– Да ну! – поразился матрос. – Неужто тот самый?
– Вот те и ну! Конечно ж – тот!
– А ты думал – еще один такой есть? Моли теперь бога, чтоб все обошлось. А то ведь он и из дома позвонить насчет нас может. Будем надеяться, что пронесет… Обычно он на месте меру наказания определяет… И надо же нам было на него нарваться!
Махнув рукой, помрачневший Малыхин зашагал дальше, за ним потянулись и остальные. Шли молча. У Сергея не выходила из головы нежданная встреча. Наверное, не было на Балтике матроса, который не знал бы имени Вирена.
С тех пор как царь утвердил Роберта Николаевича главным командиром Кронштадтской крепости, не было у матросов большего врага, чем этот сухой, жестокий адмирал. У Вирена была своя система взаимоотношений с нижними чинами, основанная на собственной теории. Адмирал считал, что революционные настроения на флоте, которых – увы! – никак нельзя было не заметить, возникают прежде всего в силу распущенности матросов и что, истребив эту самую распущенность, можно было подорвать и сами корни революционных настроений. А потому и нужно было, с точки зрения Вирена, ужесточить дисциплину до такой степени, чтобы у матроса и времени не оставалось для «политической дури». Он требовал от офицеров, чтобы они не скупились на дисциплинарные взыскания, и сам сыпал их направо и налево. Он останавливал матросов на улицах, заставлял по часу маршировать по мостовой, а то узнавал, с какого корабля матросы, и если с миноносца, приказывал проползти по-пластунски расстояние, равное длине миноносца. Если он видел матроса с девушкой, то непременно требовал, чтобы ему были показаны казенные метки на нательной рубахе и кальсонах.
Не бывало случая, чтобы он отпустил матроса с миром. Любая встреча с Виреном на улице кончалась наказанием.
На этот раз Сергею и его спутникам попросту повезло – Вирену сейчас было не до них – всего четверть часа назад он получил известие чрезвычайной важности. Сам министр двора барон Фредерикс уведомлял его в собственноручном послании о том, что согласно монаршей воле главный командир Кронштадтского порта приглашается вместе с супругой на открытие памятника почившему в бозе родителю его императорского величества, царю-миротворцу Александру III. Открытие состоится в первопрестольной столице в середине мая. Роберт Николаевич, ошеломленный оказанной ему неслыханной честью, спешил домой, чтобы поделиться радостью с женой. Он остановил пролетку возле матросов лишь по укоренившейся привычке. Пожалуй, впервые за время службы в Кронштадте он не стал наказывать нижних чинов за то, что они встали «во фронт» вразнобой и без всякого равнения. Но мысль об этом скользнула как бы по краю сознания и исчезла. В этот вечер он попросту был не в состоянии думать ни о чем ином, кроме как о неожиданном и столь радостном для него письме Фредерикса.
Значит, помнит о нем и не забывает его государь император!
Прибывших из Гельсингфорса электриков писарь внес в список личного состава, потом их отвели на камбуз, накормили из общего бачка стылой пшенной кашей и компотом. Пока они ели, усевшись за оцинкованным столом, на котором разделывают продукты, кряжистый боцман принес новенькие матросские ленты с вытисненной золотом надписью: «Император Павел I».
– На утренней поверке чтоб в новых. Ясно?
– Так точно, ясно! – за всех ответил Сергей.
Во рту у него был изрядный ком каши, и ответ получился невнятным. Боцман сердито хмыкнул.
– Это тебя на «Цесаревиче» научили отвечать с набитым ртом? Аль ты, как салага какая, службы вообще не нюхал?
– Никак нет, господин боцман, год служу!
– Так что ж тогда позволяешь себе?
– А вы объясните, господин боцман, – осторожно начал Сергей, – как в таком случае поступать? Вот вы спрашиваете, а у меня, к примеру, рот набит. Ежели я стану кашу заглатывать, то заставляю вас ждать ответа. А ежели сразу отвечу, то куда кашу девать?
Матросы насторожились, ждали, как поведет себя боцман. Тот исподлобья взглянул на Сергея, медленно согнул руку в локте, сжал кулак, потряс им.
– За такие вопросы – знаешь?.. На то ты и матрос, чтоб из любого положения выкрутиться… Но чтоб ясность была, отвечу. Вернее будет, чтоб в таком случае подождать – пока матрос не поест…
Все облегченно заулыбались. Этот, видимо, не из тех шкур, которые к нижнему чину по всякому поводу придираются. С этим, наверное, служить можно.
– А вы не скальтесь! – загремел боцман, тряхнув кулаком. – И живо в кубрик!
Кубрик был почти таким же, как на «Цесаревиче», – тесным. Новичков встретили тепло. Матросы окружили их, пожимали руки, дружески похлопывали по плечу. Первым делом интересовались, кто откуда родом. У матроса и у солдата земляк, известное дело, вроде родственника. Есть о чем вместе вспомнить, о чем поговорить, на кого опереться, если что… Для призванного на царскую службу, оторванного от дома, от друзей парня земляк был словно частицей его родных мест, по которым он тосковал. И тот из земляков, кто приходил на службу позже, был источником свежих новостей, соприкасавшихся хоть краешком с чем-то своим личным, близким.
В группе, с которой прибыл Сергей, помимо москвича Малыхина, оказались тверич, архангелогородец, муромчанин и двое ревельских. И у всех, кроме муромчанина, оказались в кубрике земляки. А питерских, как сразу сообщили Сергею, жило в кубрике сразу пятеро, и один из них, как и он, с Путиловского завода. Вот-вот вернется с вахты.
И вскоре в кубрике появился статный матрос. Сергей, как глянул на него, так и обмер от радости. Это был Костя Недведкин – друг старшего брата Терентия, человек, с которым велел связаться Шотман!
Когда утихла радость встречи, Недведкин увлек Сергея из кубрика на верхнюю палубу. Нечего, мол, ребятам своими разговорами мешать. А на баке и покурить и поговорить можно.
Они устроились прямо на палубе. Сейчас здесь, кроме них, не было никого – приближался отбой, и матросы были в кубриках. С палубы перед ними угадывался укрытый темнотой Финский залив. На ближайшем берегу залива мерцали огни Ораниенбаума, а далеко влево – там, куда уходил фарватер, мрак уступал место зыбкому белесому зареву. Там на берегах Невы раскинулся Петербург, родной их город.
Сергей рассказал Недведкину о своей службе на «Цесаревиче», о встречах с Шотманом и его товарищами на берегу.
– Александр Васильевич ничего для меня не передавал?
– Как же, передавал…
Сергей оглянулся и понизил голос:
– Через два дня на кораблях гельсингфорсской базы начинается восстание…
Недведкин вцепился в отворот крауховского бушлата, резким движением подтянул парня к себе, хриплым от волнения шепотом спросил:
– Ты что? Как это – через два дня?
– Да так через два. Там такое у нас получилось. В общем, думали сначала на осень, а потом ребята после Ленского расстрела словно бешеные стали. Перенесли срок на двадцать четвертое апреля. И товарищ Шотман не смог отговорить. Так что теперь начнется. Вот об этом и велено передать. Предупредить кого надо.
– Что же ты сразу не сказал? – с упреком бросил Недведкин. – Сейчас каждая минута дорога. До утра надо всех наших на корабле предупредить. А завтра тот, у кого увольнение, понесет весть на другие корабли и на берег. Однако же может и так случиться, что завтра аврал вдруг начальство объявит. Тогда с корабля никто не уйдет. Вся надежда на эту связь тогда лопнет. Надо все продумать. А обстановочка и у нас до предела. Людей удерживать все труднее. В каждое мгновение из-за любого пустяка огонь вспыхнет. Потому важнее важного – если уж выступать, так всем сразу. Нам, большевикам, надо быть с матросами вместе. Верят в нас, Сергей. Нас тут всего несколько человек. Пойду попробую по цепочке передать о встрече, может, удастся собраться нынешней ночью в условном месте.
Они поспешили обратно в кубрик, но не успели еще дойти до люка, как над палубой поплыл серебристый, чуть печальный звук. Горнист играл отбой.
После отбоя прошел уже час, когда вахтенного офицера вызвали в боевую рубку, к телефонному аппарату. Недоумевая, кому это вдруг понадобилось звонить в самую полночь, он поспешил к телефону. Звонил адъютант главного командира Кронштадтского порта. В трубке отчетливо слышался его размеренный, лишенный выражения голос:
– Его превосходительство приказал мне передать, что сегодня он на Макаровской улице встретил группу, следовавших на линейный корабль «Император Павел I» матросов, прибывших из Гельсингфорса. Означенные матросы встали «во фронт» вразнобой и без должной выправки. Его превосходительство предлагает подвергнуть всех виновных во главе с унтер-офицером дисциплинарному взысканию в установленном порядке.
Вахтенный офицер в задумчивости положил трубку на рычаг. И вышел из рубки. Он не мог знать, что Роберт Николаевич после долгого радостного разговора с женой о полученном лично от министра двора приглашении уже направлялся в спальню, когда ему вдруг стало неловко от того, что он, неукоснительно призывавший всех к строгой дисциплине, позволил себе расслабиться в приятную для себя минуту и отступиться от собственных требований, от заведенного образцового кронштадтского порядка. Как же он может требовать от других, если сам позволяет послабления?
Вирен прошел в кабинет, снял трубку телефонного аппарата и поднял с постели своего адъютанта…
