Текст книги "Ищите связь..."
Автор книги: Владимир Архипенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
И опять бежали томительные, тревожные минуты…
Когда капитан первого ранга Небольсин спросил у монархов, с чего они начнут осмотр корабля, то получил ответ, что в принципе им это безразлично, пусть решает сам командир. Небольсин все же предложил на выбор два варианта. Можно было сначала пройти по помещениям корабля, а потом побеседовать в кают-компании. Но можно было сделать наоборот – начать с кают-компании.
Ники взглянул на Вилли, предоставляя право выбора гостю. Кайзеру, в сущности, было все равно, куда идти сначала. Но тут напомнил о себе организм – много было выпито с утра. Да и вообще, грузный Вильгельм II устал от сплошного застолья, жары и лазанья по трапам. Он вспотел, да и одышка давала о себе знать. И потому он все же решил начать с кают-компании.
Небольсин склонил в знак согласия голову, сделал приглашающий жест. Монархи, вполголоса беседуя, пошли по указанному пути, за ними двинулась и свита.
Казалось бы, выбор кайзера ничего не мог изменить в планах матросов. Пойдут ли они по кораблю сейчас или же полчаса спустя – какое это имело значение?
Оба монарха оказались за овальным столом кают-компании, а хмель, засевший в них во время завтрака, еще не прошел. Радушные хозяева с ходу предложили во время разговора освежиться шампанским. А потом был кофе с ликерами и коньяком… Кроме пороховых погребов, на «Павле» был и неплохой винный погреб. Августейшие гости по достоинству оценили его запасы. После полуторачасовой беседы с офицерами, когда наконец было предложено начать осмотр корабельных помещений, кайзер поморщился и спросил – а надо ли? Засомневался и русский царь. Оба сошлись на том, что, пожалуй, настало время несколько передохнуть перед парадным обедом на «Штандарте».
Обоих утративших уверенность походки монархов проводили к трапу, помогли спуститься в катер. И опять загремел артиллерийский салют.
Звуки его тугой волной растекались по палубе. Они были слышны и в броневой палубе, и даже далеко внизу, в машинном отделении.
И никто на корабле не видел, как, забившийся за носовую башню, содрогался в нервной дрожи комендор Королев. Она трепала его долго, и он в кровь искусал черные, запекшиеся губы, пока дрожь не прекратилась. И тогда пришло полное опустошение, и на обмякшие плечи навалилась такая усталость, будто он весь день держал на них непосильный груз.
СРОК ВОССТАНИЯ: 2 ЧАСА 30 МИНУТ
«Хотя мне и говорили опасаться политики и я придерживался этого сколько мог, но в настоящее время нет возможности, потому что 12-й год настал. Время само открывает глаза людям, а тем более на военной службе, смотря и подвергавшись такому тиранству и издевательству… Прошу, матери не объясняй, а если у нас что-нибудь произойдет, какое-нибудь роковое событие, то вы во всяком случае услышите».
(Из письма матроса линейного корабля «Император Павел I» Ефимова брату)
Добравшись до Петербурга, Недведкин и не подумал соваться домой – ревельские жандармы уже, конечно, сообщили о его бегстве, и дома его как пить дать сцапают. А потому отправился он за Нарвскую заставу,: разыскал домик стариков Крауховых, а когда ему открыли дверь – не поверил своим глазам: на пороге стоял его старый друг Терентий Краухов, старший брат Сергея. Какая-то сила толкнула его навстречу товарищу, и он, крепко сцепив руки, уткнулся носом в небритую щеку.
Только когда остыл пыл неожиданной встречи, спросил у Терентия, каким образом тот в Петербурге оказался – не бежал ли из ссылки?
Терентий покачал головой, пригласил товарища в комнату. Стариков не было дома – ушли в церковь, а потому была возможность свободно обо всем поговорить. Уже сидя за старым непокрытым столом и прихлебывая чай из большой фаянсовой кружки, Недведкин как следует рассмотрел друга и поразился происшедшей в нем перемене. Человек вроде бы тот же самый, а неузнаваемо изменился… И не в том дело даже, что ввалились щеки, на которых горел нездоровый румянец.
Больше всего изменились глаза. Прежде взгляд у Терентия был добродушный, открытый, веселый, а теперь на Костю глядели колючие, лихорадочно блестевшие глаза. Движения Терентия стали торопливыми, резкими, и чувствовалось, что он с трудом может заставить себя посидеть на месте больше пяти минут. Он часто вскакивал с места, нервно вымеривал шагами небольшое пространство комнаты.
Из сбивчивого, отрывистого рассказа Костя узнал, что товарищ отбыл срок ссылки и ему разрешено вновь проживать в Петербурге. Терентий подошел вплотную к гостю, заглянул в глаза, криво усмехнулся:
– Проживать разрешено, Костя, а вот жизни-то у меня уже и не осталось…
– Это ты о чем? – удивленно спросил Недведкин.
– Чахотка у меня после ссылки… все время кровью харкаю. От легких небось уже клочки одни остались…
Тяжело стало Недведкину от этих слов. Но чтобы как-то успокоить товарища, сказал резко:
– Брось ты! Чего вдруг хоронишь себя раньше времени? От чахотки выздоравливают тоже…
– Э-э, Костя, брось ты меня утешать! Знаю, что немного мне дней осталось… Но, однако, хватит нам об этом. Я-то пока на ногах стою и еще кое-что сделать могу. И до последнего дня буду делать. Буду! Ты на мое нытье внимания не обращай, а давай расскажи, каким образом в Питер попал, – тебе вроде бы на морской службе быть положено, лентами с якорями девок заманивать!
На минутку в тоне Терентия послышались прежние веселые и добродушные нотки, отчего у Кости сжалось сердце. Он чувствовал, что правду говорит товарищ – недолго ему осталось гулять по свету…
Он коротко рассказал о том, что произошло в Ревеле. Терентий заволновался, сказал, что побыстрее надо поговорить с нужными товарищами, благо такая возможность сейчас есть.
Вскоре из церкви вернулись старики, смутились, увидев гостя, и Недведкин сразу понял причину этого смущения – наверняка в доме было плохо с едой и они не могли его накормить… Да и откуда в их доме мог взяться сейчас лишний кусок хлеба – больной сын не работает, денег домой не приносит… С приходом родителей Терентий заторопился куда-то, приказал им строго-настрого никуда до его возвращения не выпускать Костю и торопливо вышел, почти выбежал, хлопнув дверью.
Сгорбленная седая хозяйка принялась чистить над тазиком картошку, а старик Краухов присел, поглядывая из-под косматых бровей на нежданного гостя, но ни о чем не спрашивал – по каким-то приметам понял, что этот человек не из тех, кого следует расспрашивать. Сидели молча. Несколько раз Недведкин готов был сказать, что служил вместе с Сергеем, но что-то удерживало его. Ведь старикам надо было тогда объяснить, отчего приехал он к ним без формы, пришлось бы сознаться, что сбежал с корабля, а это наведет их на мысль, что там позади остались у него какие-то опасности. Будут волноваться лишний раз за младшего сына, а им и без того, наверное, тяжко сейчас с Терентием… Уж лучше помолчать в таком разе!
Так и сидели помалкивая. Вернулся Терентий в сопровождении русоволосого худощавого человека с бородкой, одетого, несмотря на жаркую погоду, в суконный пиджак, из-под которого выглядывала линялая синяя косоворотка.
– Вот тебе Тимофей Птицын, – сказал Терентий Косте, – мужик, который тебе сейчас больше всего нужен. Он тебе все сделает, что надо, и сведет к кому надо.
Он вдруг тяжело закашлялся, судорожно выхватил платок, поднес ко рту. Недведкин и Птицын переглянулись, и в их взглядах одинаково отразилась печаль. А больной, прокашлявшись, буквально вытолкал их за дверь, сказал на прощание ворчливо:
– Идите, идите! Нечего вам тут…
Так Недведкин попал в руки Тимофея Абрамовича Птицына, который и впрямь оказался самым нужным – он и накормил, и ночлег устроил, а наутро отвез. Костю на Выборгскую, где в облезлом, с облупленной штукатуркой доме беглеца сфотографировали и в тот же день вручили новенький паспорт, из которого явствовало, что его владелец зовется Константином Евграфовичем Половиным. Поменяв фамилию и отчество новорожденному нелегалу, имя оставили прежним, чтобы легче было привыкать.
А потом Костю привели на явочную квартиру, и там представитель Петербургского комитета – коренастый человек в пенсне, внимательно выслушал его о положении дел на кораблях, расспросил о настроениях матросов. Услышав о том, что на кораблях вот-вот может вспыхнуть восстание, он заметно встревожился, спросил, как скоро это может быть. Но на этот вопрос Костя не мог ответить. Обстановка на кораблях и особенно на «Павле» так накалена, что любая грубость со стороны какого-нибудь офицера могла привести к тому, что терпение матросов лопнет и неудержимая ярость бросит их в бой.
– Да… – сказал человек в пенсне, – положение!.. Как я понял – настоящей организации у вас нет, и события развиваются, прямо скажем, стихийно, и овладеть матросской массой, направлять ее отдельные партийцы оказались не в состоянии. Так ведь обстоит дело?
Костя признал, что действительно так.
– Но я хотел бы уточнить одно обстоятельство. Допустим, что нам все же удастся быстро наладить связь с матросами в Ревеле и передать, что Петербургский комитет РСДРП предлагает отложить пока выступление, приурочить его к массовым выступлениям рабочих. Примут ли наше предложение матросы?
– Думаю, что примут, – после раздумья сказал Костя, – каждому в общем-то ясно, что если сообща действовать – значит больше шансов на успех.
– Ну, что ж, – сказал, заключая разговор, представитель комитета. – Вопрос этот мы обсудим безотлагательно, а сейчас главная задача – найти возможность для связи с Ревелем…
Сведения, привезенные Недведкиным (теперь уже Половиным), встревожили товарищей из Петербурга. Восстания моряков вспыхивали уже не один раз, и всегда каратели заливали их пламя матросской же кровью. Исключением был только «Потемкин» – матросам броненосца удалось избежать расправы, уйдя в румынский порт Констанцу. Мятежный корабль унес за границу неспущенным алый стяг восстания, и не случайно Ленин назвал этот корабль «непобежденной территорией революции».
Хотя революционное движение в России бурно шло на подъем, время для вооруженного выступления еще не настало. Недавно в Петербург была доставлена из Парижа газета «Социал-Демократ» с ленинской статьей «Революционный подъем». Владимир Ильич напоминал об апрельских арестах матросов в Гельсингфорсе в связи с подготовкой восстания и высказался по этому поводу резко.
«Преждевременные попытки восстания, – говорилось в статье, – были бы архинеразумны. Рабочий авангард должен понимать, что основными условиями своевременного – т. е. победоносного – вооруженного восстания в России являются поддержка рабочего класса демократическим крестьянством и активное участие армии».
Эта четкая формулировка не оставляла никаких сомнений в том, что подготовляемое матросами восстание несвоевременно.
Важно было разъяснить матросам, что прошедшая полгода назад конференция большевиков в Праге взяла курс на демократическую революцию, которой предстояло перерасти в социалистическую. Теперь как никогда нужна была тесная связь балтийских моряков с рабочими Петербурга.
Надо было во что бы то ни стало удержать матросов, и если они согласятся хотя бы на отсрочку, то использовать это время для разъяснительной работы, помочь людям понять, при каких именно условиях возможна победа сооруженного выступления, и готовить их организованно и планомерно к этому выступлению в тесном взаимодействии с рабочими. Но чтобы осуществить все это, нужна была прежде всего связь с партийцами и людьми, сочувствующими делу партии, которые служили во флоте. А связи не было.
Пролетали дни, и каждый из них мог принести весть о выступлении матросов, а контакты так и не нащупывались. Удалось только связаться с двумя рабочими из Ревеля, но они сообщили, что корабли из гавани ушли и, видимо, находятся в плавании.
Перебирая один за другим различные варианты, решили просить помощи у сотрудников «Правды». В редакцию каждодневно приходили люди почти со всех петербургских заводов, в том числе и с заводов морского ведомства, и может быть, через них удалось бы узнать о каких-нибудь поставках оборудования на корабли. Заняться этим попросили заведующего редакцией Еремеева.
Надо сказать, что у тезки Недведкина – «дяди Кости», как звали его правдисты, дел было невпроворот: прием посетителей, разбор писем, подготовка материалов в печать – все это отнимало массу времени. Однако свалившееся на него новое поручение – огромной важности дело, и он подолгу беседовал с приходившими рабочими.
Не зря, видно, товарищи считали Еремеева везучим человеком – на третий день после того, как он получил поручение, слесарь Зимин с Балтийского завода, принесший в редакцию деньги, собранные на газету «Правда», рассказал, что скоро выезжает в Ревель со специальной ремонтной группой. На завод поступили сведения о неполадках в механизмах для подъема снарядов главного калибра на «Андрее Первозванном» и «Императоре Павле I». Морское ведомство просило откомандировать на корабли специалистов.
Поистине неслыханное везение! Зимин был человек надежный, проверенный в баррикадных боях. Ему вполне можно было доверить налаживание связей, и можно было ожидать, что к мнению Зимина – участника кронштадтского восстания, матросы прислушаются.
Со слов Недведкина Зимину передали, что на «Павле» надо связаться с унтер-офицером Ярускиным или матросом Крауховым и действовать с их помощью.
Узнав, что Зимин получил все необходимые инструкции, Еремеев успокоился – этот человек наверняка быстро найдет общий язык с матросами и подготовку к будущим восстаниям можно будет ввести в правильное русло.
Газета снова захватила дядю Костю целиком. Каждый день ждали какие-нибудь неприятности – то материалы запаздывали, то рабочих корреспондентов арестовывали, то очередного дежурного редактора тащили в тюрьму, и приходилось искать «специального» для отсидки. Однако глубоко радовало, что газета пускает все более глубокие корни на фабриках и заводах, рабочие засыпали редакцию письмами о забастовках, конфликтах, о своих обидах. Эти письма занимали в «Правде» основное место. Удавалось через кордоны получать материалы от Ленина и печатать их, скрывая подлинное имя автора под псевдонимами.
Не успели буржуазные газеты отшуметь по поводу встречи двух монархов в Балтийском порту, как вновь на полосах появились пространные телеграммы министра двора о предстоящем участии царской семьи в торжественной закладке новой гавани имени Петра I на острове Карлос близ Ревеля. «Правда» этих телеграмм не печатала. Зато из номера в номер шли десятки информации с мест о растущем революционном подъеме.
Утро 29 июня. На ревельском рейде в четыре линии выстроились суда Балтийского флота. Ближе к берегу стояли «Рюрик» и «Громобой», следом за ними серыми утюгами придавили гладь воды линейные корабли, еще дальше за ними вытянулись низкие силуэты крейсеров, а в последнем ряду виднелись старенькие учебные корабли.
Между ревельской пристанью и островом Карлос сновали катера, шлюпки, баркасы – отвозили гостей к месту, где должна была состояться церемония закладки порта Петра Великого. Гости шествовали мимо царского павильона, сколоченного на берегу за несколько суток, окружали плотным кольцом ровную утоптанную площадку.
В 9 часов 30 минут к рейду подошел «Штандарт». И сейчас же резкими, короткими толчками в уши ударил грохот салюта. Суда, стоявшие на рейде, окутались клубами дыма, по мачтам поползли вверх флажные сигналы. Едва царская яхта стала на якорь у острова Карлос, как от нее отделился белоснежный катер. Загремел оркестр, толпа на берегу пришла в движение.
С палубы «Павла» хорошо было видно, как копошится на острове людской муравейник. Свободные от вахты матросы поглядывали на берег, негромко переговаривались. Краухов ушел на бак покурить. Рядом с ним встал недавно прибывший на корабль матрос Дыбенко – кареглазый высокий парень атлетического сложения. Таких ладных, бравых матросов любили рисовать на пасхальных картинках в журнале «Нива». Только на картинках у матросов глаза бессмысленно вытаращенные, а у этого парня бойкие, смышленые, лукавые.
Был у Дыбенко веселый открытый нрав, и матросы сразу отнеслись к нему с доверием, признали за своего, несмотря на то, что не прочь был он и подначить товарища. Но подначка не была злой, а всегда доброй, и потому ему прощали острое словцо. Сергею тоже понравился новичок, и они быстро, что называется, «сошлись характерами», благо койки их подвешивались рядом. Единственно, что смущало Сергея, – так это то, что Дыбенко, почти не таясь, ругал драконовские порядки на корабле и на всем флоте, резко говорил об офицерах. Такая откровенность была необычной и невольно настораживала.
Всего полгода назад Сергей отнесся бы к рассуждениям нового товарища как к должным, поддержал бы его в разговоре, потому что и самого его всегда тянуло к откровенности с людьми, и не любил он таиться. Однако за прошедшие месяцы характер Краухова в чем-то изменился, и это он чувствовал сам. Прошедшие события не прошли для него даром, научили осторожности… А потому и сдерживал он себя в разговорах с Дыбенко, а когда Ярускин предложил привлечь новичка к подготовке восстания, Сергей возразил, сказал, что доверять парню позднее, видимо, и можно будет, а сейчас он больно горяч. Когда дойдет дело до выступления, тогда Павел и сам присоединится к товарищам, а пока его не надо вовлекать.
Сегодня, когда Дыбенко подсел к нему, Краухов в который раз подумал, что природа щедро наделила этого парня – в Новозыбкове, откуда был тот родом, все девки наверняка по нем сохли. Дыбенко молча курил, глядел, сощурив глаза. Со стороны острова Карлос ветерок доносил бравурные звуки маршей. Потом подтолкнул Сергея локтем в бок, неожиданно спросил:
– Как думаешь – сколько от корабля до царского павильона на берегу?
– Да ведь как сказать? – прикидывая расстояние, вслух раздумался Краухов. – Я не сигнальщик, конечно, точно не определю, но думаю, что кабельтова два будет. А что?
– С такого расстояния прямой наводкой на глазок главным калибром ухнуть бы по этой сволочи… С одной башни залп – и только пыль осталась бы!
Сергей оглянулся, нет ли кого поблизости, осуждающе покачал головой.
– Зря ты, Паша, о таких вещах во весь голос… ни к чему такое ухарство.
– Своему же говорю!
– Так-то оно так, да только у тебя получается… до чужих ушей слово долететь может. А оно не воробей – сам знаешь…
– Слишком осторожные вы все. Даже друг перед другом!
– А ты как думал? Вон один уже к нам топает… ты при нем не больно-то…
Краухов кивнул головой в сторону подходившего Ганькина. Этого бледного человека с заискивающим взглядом и предупредительной улыбкой, при которой обнажались гнилые зубы, он знал с первого дня службы на «Павле». Еще при оформлении, когда писарь зачислял его в состав роты, Сергею не понравилось, что Ганькин, рядом оказавшийся, как бы невзначай спросил, дескать, видимо, и на «Цесаревиче», откуда прибыл Краухов, несладко служить матросам. Сергей, от природы доверчивый, в тот раз насторожился, буркнул, что на военной службе всем нелегко – и матросам и офицерам. Ганькин согласился и отстал от него.
Позже они несколько раз сталкивались, и всегда Сергей ощущал неловкость при общении – все казалось, что неискренен этот человек. Сергей еще до того, как Недведкин скрылся с корабля, делился своими сомнениями с другом, но тот сказал, что знает Ганькина больше года, ничего подозрительного за ним не замечал. И все же Сергей, хотя и верил Косте во всем, в этом случае не мог отделаться от чувства недоверия. Вот и сейчас он вновь испытал его.
А подошедший уже спрашивал с улыбкой, заглядывая в глаза:
– О чем запечалились? Не обидел ли кто таких молодцов?
– Да вот сидим и жалеем, – отозвался Дыбенко, – жалеем, что не можем в это торжество на острове попасть!
Сергей с укоризной взглянул на слишком откровенного приятеля, но тут же сообразил, что хитрый Дыбенко так достроил ответ, что подлинный смысл слова «попасть» мог быть ясен только в продолжение предыдущего разговора, а Ганькин наверняка понял его по-другому. И действительно, тот, все так же улыбаясь, спросил:
– А надо ли нам, матросам, туда попадать? Начальства там слишком много.
– Это ты прав, что слишком, – поднимаясь со скамьи, сказал Дыбенко. – Пойдем, Серега, в кубрик, я тебе житие апостолов дам почитать. Душеспасительная книжица…
Оба не спеша пошли к люку, оставив Ганькина возле скамьи. Но вниз не стали спускаться, увидев, что от носовой башни махал им рукой Ярускин, подзывал к себе. Ярускин вполголоса предложил им по очереди посмотреть в дальномер, наведенный на остров. Матросов не надо было уговаривать – они мигом протиснулись внутрь. Первым к окуляру прильнул широкоплечий Дыбенко, смотрел долго, поворачивал рукоятку то вправо, то влево. Только после настойчивых подталкиваний уступил наконец место Краухову.
В первое мгновение Сергей даже зажмурился – после полумрака башни поток света, преломленный линзами, показался нестерпимо ярким. А потом он увидел неправдоподобно близких людей в сверкании золота и серебра и среди них – одетого в белую морскую форму царя. Сильная оптика позволяла отчетливо видеть его освещенное солнцем лицо, только глаза прятались в тени, отбрасываемой козырьком фуражки. Несколько секунд Сергей с напряженным вниманием разглядывал того, кого только неделю назад он должен был застрелить. Внезапно цепь обступивших царя людей заколыхалась – и все, кого видел в дальномер Сергей, вдруг как-то неловко и неуклюже бухнулись на колени, а вместе со всеми и российский самодержец. Матрос с недоумением смотрел, как дружно задвигались их губы, а глаза уставились в одну точку, но тут же он сообразил, что там, на острове, запели «Боже, царя храни». Но звуки пения и музыки в башню не проникали, и поэтому смешно было глядеть на беззвучно разеваемые рты.
Внезапно Дыбенко с силой дернул его за рукав. Сергей оторвался от окуляра и увидел просунувшегося лейтенанта Затурского.
– Это еще что за гости? – строго спросил он. – А ну, живо из башни!
Матросы торопливо выскочили на палубу, вытянулись перед офицером. Но тот, не обращая на них внимания, выговаривал Ярускину за то, что окуляр дальномера оказался расчехленным. Когда лейтенант отошел, Дыбенко коротко спросил:
– Здорово попадет тебе?
– Нет. С Затурским жить можно – сделал замечание – и все тут. Наказывает только в крайнем случае.
– Это вы здорово устроились! – с разыгранной завистью сказал Дыбенко.
– А ты как думал? Артиллеристы завсегда везучие!
Когда матросы пошли было восвояси, он придержал Сергея, успел шепнуть:
– После отбоя возле шлюпки.
Краухов кивнул головой и пошел вслед за Дыбенко. Он знал, какую шлюпку имел в виду Ярускин – первую по левому борту. Вчерашним вечером возле нее был разговор, не предназначенный для чужих ушей. Видимо, и на этот раз Ярускину надо было передать что-то Сергею.
Приказ Эссена вывести бригаду линейных кораблей на рейд Гунгербурга был встречен офицерами «Павла» с единодушным воодушевлением. Еще бы! Возможность покейфовать в курортном городке после изнуряющих дней плавания, окунуться в желанную прохладу его зеленых улиц казалась райской наградой. Еще более были обрадованы проходившие на корабле летнюю практику гардемарины Морского корпуса. В море им наряду с нижними чинами приходилось мыть палубу и драить медяшку, разбирать механизмы и чистить после стрельб стволы орудий. А теперь им предстояли веселые прогулки на берегу. Их ждали танцы в курзале, изысканное меню ресторанов, ароматный кофе на открытых верандах, а для тех, кому посчастливится перехватить вовремя местных недорого стоящих красавиц, – уютные номера в отеле «Комфорт», в пансионах «Ирэн» и «Мон репо».
Едва бригада прибыла на место и корабли стали на рейде, и рядом – чистенький, умытый Гунгербург, просьбы об увольнении посыпались к Небольсину пачками. В другое время командир «Павла» побрюзжал бы по поводу чрезмерного количества просьб, но теперь после выказанной кораблю и экипажу монаршей милости Небольсин находился в самом прекрасном расположении духа и никому не отказывал. Повезло и многим нижним чинам, получившим увольнение на берег.
С послеобеденного времени между рейдом и дощатым причалом засновали юркие катера, увозившие на берег офицеров, гардемаринов и матросов. Сверкающее великолепие летнего белоснежного обмундирования, золотой блеск погон, кокард и пуговиц, сияние кортиков слепили глаза местных дам, оказавшихся как бы невзначай на берегу и прогуливавшихся у моря под изящными кружевными зонтиками.
На причале пути моряков расходились – офицеры и гардемарины шли по тенистым улицам к центру городка, а нижние чины круто сворачивали и уходили по кромке берега, стремясь обойти городок и попасть к лесу.
В лесу, вдали от начальственного глаза, матросу куда спокойнее. На полянах и опушках каждый находил себе занятия по вкусу. Многие успевали по пути заглянуть в притулившуюся на окраине городка лавку и теперь располагались под кустами с бутылками и нехитрой закуской, составляя маленькие, но довольно шумные компании. Среди прибывших на берег оказались и завзятые картежники, получившие наконец возможность всласть поиграть на деньги (на корабле игра в карты преследовалась самым решительным образом, и застигнутым во время игры матросам грозила отсидка на несколько месяцев в военно-исправительной тюрьме). Но больше всего среди уволенных на берег оказалось любителей послоняться по лесу, отдохнуть на тенистых полянках, побыть наедине с природой.
Возле лесной тропинки под могучим раскидистым дубом примостились на траве двое приятелей. Они скинули с себя форменные рубахи и тельняшки, аккуратно повесили их на ветви, поставили на пенек бутылки с пивом и принялись очищать вяленую воблу. Приятели, по-видимому, были людьми общительными, потому что заговаривали с каждым, кто проходил мимо по тропинке. Всем задавали один и тот же вопрос:
– Далеко ли бредешь, братец, не заблудишься ли?
Кто отшучивался, услышав этот вопрос, кто говорил, что дорогу знает, некоторые отвечали приятелям одними и теми же словами:
– Заблудиться тут трудно, а затеряться немудрено!
Получив этот маловразумительный ответ, дружки не удивлялись вовсе, а говорили негромко:
– За следующим кустом направо, а там через орешник – прямиком до полянки…
Тем, кто отвечал им иначе, они улыбались и желали счастливой прогулки.
Подпольная сходка на поляне подходила к концу. Последним выступал Ярускин. Говорил он, как всегда, спокойно и рассудительно, но Краухов, стоящий неподалеку, видел, как на виске у товарища дергается, пульсирует тонкая жилка. Ясно было: волнуется.
– Значит, подведем итоги, – сказал Ярускин, – выступаем послезавтра в ночь на одиннадцатое июля. Первыми начинаем мы на «Павле», за нами поднимаются остальные три корабля бригады. Начнем в два тридцать, когда господ офицеров самый сладкий предрассветный сон сморит. Сигнал для всех остальных кораблей – три револьверных выстрела с палубы. Ну что еще? Все вроде бы и обговорили?
– Вопрос еще напоследок будет! – пробасил кочегар с «Цесаревича». Сергей хорошо знал его по прежнему месту службы и понял, что вопрос будет непростой. И действительно, кочегар спросил:
– А правильно ли мы решили офицеров в живых оставлять? Может, пересмотрим это дело?
– Ну и вылез напоследок! – в сердцах сказал Ярускин. – Какого черта опять возвращаться к тому, что уже решено большинством? Постановили же: офицеров обезоруживать и запирать в каютах. Кончать только тех, кто стрелять попытается. С такими, действительно, не церемониться. И давайте так, товарищи, условимся – революционная дисциплина должна быть покрепче, чем служебная царская. Раз мы постановили – значит, баста! Никаких отклонений. Понятно?
– Понятно! – недовольно пробасил кочегар. – Это я так… Уже и спросить нельзя…
– По спросу и ответ! – засмеялся кто-то.
Из леса к пристани возвращались по одному, по двое. Сергей пошел вместе с Ярускиным. По дороге вспомнили о Косте Недведкине. Вот кто нужен был бы сейчас с его опытом, редким умением воздействовать на людей. Но с того памятного дня он словно в воду канул. Прошло уже две недели, а его исчезновение так и осталось загадкой.
От корабельного писаря они уже знали, что Недведкин упомянут в приказе как дезертировавший со службы и что объявлен его розыск…
В то же самое время, когда Краухов и Ярускин вспоминали пропавшего товарища, фамилия Недведкина была произнесена в отдельном кабинете гунгербургского ресторана, где встретились за ужином старший офицер линейного корабля «Павел I» Миштовт и ротмистр Эстляндского жандармского управления Шабельский.
Впрочем, тот, кто не знал Шабельского в лицо, вряд ли мог заподозрить в этом элегантном, одетом в серый костюм господине жандармского офицера. Стась сидел за столом, небрежно облокотись о бархатную спинку дивана, курил дорогую гаванскую сигару.
– И с тех пор никаких вестей? – спросил он у собеседника.
– Представьте себе – ничегошеньки…
– Да, улизнул негодяй. И ведь, между нами говоря, ускользнул от самого опытного нашего филера. Теперь уж дело прошлое, и могу вам доверительно сказать, что Недведкин потому и не вернулся на корабль, что понял, что за ним следят, и не хотел, чтобы через него до других добрались… Надеюсь, вы взяли под наблюдение тех матросов, с которыми он более других общался?
– Разумеется. Хотя, если сказать откровенно, связи его почти не прослеживаются. Очень уж осмотрителен был. Общался со многими, но ни с кем особо не дружил. Пожалуй, из всех матросов был близок с электриком Крауховым. На наш корабль этот матрос прибыл в апреле. А кстати, ротмистр, могу подарить вам одну идею. Право же, может пригодиться…
– Любопытно.
– У Краухова родители живут в Петербурге. Не попытался ли Недведкин искать помощи у них?
– А что? – протянул Шабельский. – Не лишено основания. Благодарствую от души. Эту версию стоит прощупать. Ну а что новенького в настроениях экипажа?
– Боюсь, что на этот вопрос ответить не так-то просто. Мне кажется, события приобретают нежелательный оборот. Не далее как сегодня утром мой агент донес, что два дня назад электрик Панин и комендор Королев беседовали о возможности приобретения оружия.
– Сведения поступили только сегодня? – быстро спросил ротмистр, сделав пометку на листке бумаги.
– Раньше у него не было возможности встретиться со мной с глазу на глаз. К тому же, как он уверяет, ему хотелось разузнать дополнительно кое-какие подробности…
– Любопытно, любопытно… И что еще?
– Еще агент сообщает, что в последние дни матросы стали часто собираться группами, о чем-то шепчутся. Впрочем, это и без агента заметно… А вот сегодня здесь, не берегу, как прослышал агент, должно состояться подпольное собрание.
