Текст книги "Ищите связь..."

Автор книги: Владимир Архипенко

ВИЛЛИ И НИКИ

«Балтийский порт. Балтийский порт – небольшой заштатный городок Эстляндской губернии, приобретает всемирную известность. Его название будут так же часто цитировать, как Бьёрке, Ракониджи, Ревель и другие места встречи государей. Балтийский порт находится в конце ветви Балтийской железной дороги на берегу Рогервикского залива. В нем 8200 человек населения. Гавань превосходная, глубокая, безопасная; на нее обратил внимание Петр Великий, который начал строить здесь военный порт и крепость, но затем проекты не были исполнены, оставалась лишь крепость, долго служившая местом ссылки. Залив в теплые зимы совсем не замерзает, а в холодные – лишь на короткое время. Это послужило причиной проведения сюда железной дороги. Она, однако, не особенно помогла Балтийскому порту. В Балтийском порту хорошо торгуют кильками, которые ловятся здесь в большом количестве».

(«Вестник Либавы», 24.6.1912 г.)

Линейный корабль «Император Павел I» перед плаванием грузил провиант. Буксир подтянул утром на рейд широкоскулую, по самые борта груженную баржу, которую пришвартовали к левому борту. На тросах поднимались вверх плотные серые мешки, набитые крупой, мукой, картофелем, солью, сахаром. Плыли по воздуху бочки с селедкой и солониной, ящики с макаронами, консервами, табаком, плыли телячьи и бараньи туши.

Баталер, ведавший всем продовольственным обеспечением, бегал от лебедки к лебедке, хрипло ругался, вытирал потный лоб, покрикивал не только на матросов, но и на унтеров. Он внимательно следил за тем, чтобы разгрузка шла аккуратно, чтобы ни один ящик не пострадал. Он не мог быть спокойным до тех пор, пока вся эта масса продовольствия не окажется под замком. Баталер учитывал плутовство и изощренный опыт поставщиков, подсовывающих недоброкачественный товар, ловкость рук кладовщиков, умудрившихся на всем пути продовольственных грузов уменьшать их количество, бесстыдно подкладывая в ящики и мешки железки и булыжники для веса. Он учитывал и неизбежные потери при погрузке и разгрузке. И, подсчитывая все это, начинал сатанеть, ибо все эти потери касались прежде всего его кошелька, так как сужали возможности для дальнейшего воровства. А без воровства баталер и представить себе не мог своей службы.

У борта произошла какая-то возня, и баталер со всех ног кинулся туда. То, что он увидел, заставило его сердце сжаться от ужаса. Петля троса, закрепленная на телячьей туше, медленно сползала. Он понял, что еще немного, и туша, не дойдя какого-то метра до борта, выскользнет из петли и плюхнется в море.

– Не дергай! – закричал он матросам, стоявшим у талей. – Баграми, баграми поддерживай!

Пока бегали за баграми, прошло еще две-три минуты, показавшиеся баталеру бесконечными. Но, к счастью, петля перестала сползать, и тушу благополучно опустили на палубу. Вытирая платком взмокший лоб, баталер перегнулся с борта и крикнул матросам, стоявшим на барже:

– Кто там из вас трос крепил?

– Я крепил! – коротко отозвался белобрысый матрос, одетый в светлую робу.

– Ну вот что, олух царя небесного, когда погрузка закончится, поднимешься на борт, доложи своему ротному, что я просил тебя на час под ружье поставить. Понял, что я тебе сказал?

– Так точно, понял!

– И понял, что ты олух?

Матрос помолчал мгновение, но потом выдавил из себя:

– Так точно, господин баталер.

– Ну то-то же! Распустились, сволочи, вконец…

Что-то пробурчав под нос, баталер отошел от борта. А белобрысый матрос на барже – это был Краухов, опустил голову, прикусив губу от обиды. Он понимал, что каждый из матросов, кто слышал этот разговор, глубоко сочувствует ему, но почему-то чудилась в их глазах затаенная усмешка, а проступавшее на их лицах сочувствие воспринималось уже как откровенная и обидная жалость, и оттого на душе становилось еще муторнее. На товарищей он старался не смотреть.

Когда разгрузку баржи окончили, Сергей поднялся на палубу последним и побрел к люку, глядя себе под ноги. Он не видел ничего вокруг себя, но уже возле самого люка каким-то шестым чувством ощутил опасность. Вскинув голову, матрос встретился взглядом с мичманом Тирбахом, смотревшим на него в упор, и, еще ни о чем не успев подумать, вскинул руку к бескозырке. И только тогда он сообразил, что едва не нарвался на серьезную неприятность. Если рядовой не приветствовал офицера, за это наказывали строго.

Мичман на приветствие не ответил, продолжал глядеть в упор на остановившегося матроса. Взгляд его скользнул вниз и застыл где-то на уровне подола парусиновой рабочей рубахи. Видя, что мичман ни о чем его не спрашивает, Сергей хотел было двинуться дальше, но Тирбах стоял так, что преграждал путь к люку. Чувствуя неловкость, матрос снова вскинул руку к бескозырке и привычной скороговоркой произнес:

– Разрешите идти, вашблагродь?

Но отвечая на вопрос, мичман ткнул пальцем куда-то в живот Краухова и, почти не разжимая губ, спросил:

– А это что? Что за дрянь на рубахе?

– Так ведь кровь это, вашблагродь!

– Вижу, что кровь. Но откуда?

– Так ведь погрузка была, вашскородь. Туши грузили, все, извольте знать, перемазались.

– А я тебя не обо всех спрашиваю. Ты сам отчего перемазался?

– Так погрузка же шла, вашблагродь!

– Заладил, как попугай: погрузка. Поаккуратней нельзя было?

– Никак нет.

– А если нет, то постираешь одежду после обеда, высушишь и покажешь ротному.

– Так это же невозможно!

– Ты как офицеру отвечаешь, скотина?

– Виноват, вашблагродь. Но сами посудите: вода горячая на стирку только завтра будет, сушить на палубе сегодня тоже нельзя. Вот и получается, что невозможно!

Будь Сергей не взвинчен после замечания баталера, воздержался бы он от последнего восклицания. Но теперь уже было поздно. Глаза Тирбаха сузились, он по-кошачьи быстро оглядел опустевшую палубу, шагнул вперед и, неожиданно вскинув руку, резко полоснул матроса по лицу кончиками пальцев. Потом еще несколько раз слева направо и справа налево, придыхая при этом:

– Я тебе покажу, свинья, как с офицером спорить. Я тебя отучу, свинья, от пререканий!

Сергей стиснул зубы так, что свело челюсти. Застыв по стойке «смирно», он не отрывал рук, вытянутых по швам, но уже закололо в висках и наползала, на глаза багровая пелена бешенства. Но как раз в этот момент, когда уже совсем обрывалась истончившаяся ниточка терпения и должно было свершиться непоправимое, сбоку совсем близко прозвучало резко, как щелчок кнута: «Смирно!»

Перед Тирбахом и Крауховым стоял командир корабля капитан первого ранга Небольсин. Не давая обоим опомниться, он властно произнес:

– Мичман, прошу вас остаться, а ты ступай вниз…

Проследив глазами за тем, как ссутулившийся матрос скрылся в горловине люка, Небольсин повернулся к Тирбаху, молча оглядел его. Губы командира брезгливо скривились. Далекий от матросов не меньше, чем любой офицер корабля, никогда не понимавший и не любивший их, он все же терпеть не мог рукоприкладства и считал его позором для офицерства. С полминуты он молча глядел на мичмана, который не выказывал никакого смущения, его молодое лицо выглядело совершенно безмятежно, будто бы и не был он виновником безобразной сцены. И именно эта безмятежность, ледяное спокойствие в глазах мичмана мешали Небольсину произнести вслух то слово, которое так и вертелось у него на языке. Командиру вдруг стало ясно, что любые его слова отскочат как мячики от этого выхоленного прибалтийского барончика, который, как помнится, был дальним родственником светлейшего князя Ливена, недавно назначенного начальником нового флотского учреждения – Морского генерального штаба.

– Вот так, – тягуче произнес Небольсин, – вот так… Думаю, что устав должен соблюдаться одинаково строго и нижними чинами, и офицерами.

Тирбах слушал внешне вроде бы внимательно, но с едва заметным пренебрежением. И совсем неожиданно для себя Небольсин сказал со злостью:

– А в общем, знаете, мичман, мне стыдно за вас. Идите…

Вечером Краухов на ужин не пришел к столу. Ярускин, который уже знал о том, что случилось, сказал товарищам, что надо сейчас же идти на поиски – как бы до беды не дошло.

Сергея с трудом отыскали. Он притулился за зарядной частью шестидюймовой пушки, держа в руках папиросу, торопливо и глубоко затягивался дымом. Молча исподлобья взглянул на подошедших товарищей, отвернулся к переборке. Ярускин и Вальцов подошли поближе, постояли рядом, не зная, о чем говорить.

– Ты, это, Серега… бросил бы папиросу, – мягко сказал Ярускин. – Не ровен час кто из начальства увидит… беды не оберешься тогда.

– Ну и пусть что хотят делают со мной, – зло отозвался Краухов, продолжая затягиваться. – Хуже каторги, чем здесь, все равно не будет.

– Бывает и похуже, Серега. Ты еще тюрем не знаешь да настоящей каторги не нюхал. Мы понимаем, как тебе обидно и горько. Но только ты соберись все-таки с силами, успокойся.

– Да не могу я больше! Совсем не могу… Или я этого выродка баронского порешу, или руки на себя наложу! Лопнуло мое терпение.

На Краухова было страшно смотреть – лицо его почернело, губы запеклись, как от нестерпимой жажды, в глазах был нехороший лихорадочный блеск.

– Ну успокойся же, браток. Что ты, разве можно так?

Ярускин мягко, но решительно взял папиросу из рук Сергея, потушил, аккуратно скатал папиросу и положил в карман, чтобы после выбросить за борт. Он слегка тряхнул товарища за плечи, сказал твердо:

– Если себя распускать будем – все пропадем зазря. Ты подумай только – коли каждый обиженный и униженный матрос стреляться или за борт кидаться будет, то флот наш весь как есть обезлюдеет. И на офицеров поодиночке бросаться не следует. Ты его благородное дворянское горло помнешь, а для твоего горла казенную веревку найдут, да и повесят ночью на тюремном плацу. А на флоте ни черта от этого не изменится. Другое благородие другого матроса по зубам хлестать будет.

– Да ведь понимаю я это все, – с тоской отозвался Сергей, – хорошо понимаю. Но веришь ли – нет больше мочи…

– Верю, Серега! Но все же ты должен быть волевым и сильным. Придет и на нашу улицу праздник, но для этого ох какая организация нужна. А еще и выдержка к ней в придачу. А сейчас пойдем-ка с тобой в кубрик. Поспать тебе надо обязательно!

Сергей дал товарищам себя увести, послушно разобрал койку, подвесил ее и улегся, затих, делая вид, что засыпает. Но так и не сомкнул глаз всю ночь напролет, а утром разыскал комендора Королева, отвел его в сторону и тихо сказал:

– Ты предлагал Косте Недведкину действовать вместе. Костя исчез, как ты знаешь. Ну а я готов… Говори, что надо делать… все сделаю!

Королев быстро огляделся по сторонам, торопливым шепотом ответил:

– Ладно, кореш! После обеда приходи один в носовую башню… там поговорим.

И быстро исчез среди матросов.

К девятнадцатому июня после учений почти все крупные корабли морских сил Балтийского моря собрались в Ревеле – «Император Павел I», «Андрей Первозванный», «Слава» и крейсер «Рюрик» пришли из Гангэ, «Цесаревич» – из Гельсингфорса, группа крейсеров – из Лапвика. А ранним утром двадцатого «Павел» и «Андрей» покинули рейд и вышли в Балтийский порт.

Переход занял каких-нибудь два часа. Не успели корабли стать на бочки на Рогервикском рейде в нескольких кабельтовых от берега, как со стороны моря подошли два выкрашенных в черный цвет судна с ослепительно белыми палубными надстройками – царские яхты «Штандарт» и «Полярная звезда». Следом подошли и стали в линию пять эсминцев.

Всего порта с верхней палубы не было видно – скрывали от глаз амбары, вытянувшиеся вдоль берега серой вереницей. Только колокольня маленькой православной церквушки виднелась из-за крыш. Но с высоты решетчатых металлических мачт «Павла» город можно было видеть как на ладони. Сергею Краухову опять было поручено протягивать гирлянды электрических ламп, и он, возясь на смотровой площадке мачты, видел и сам город с пристанью, и развалины старой, петровских времен крепости, и протянувшееся на добрую версту скопление железнодорожных составов – поезда, которые привезли гостей из Петербурга и эшелоны 85-го пехотного Выборгского полка. Гавань пестрела русскими и немецкими флагами, деревянную триумфальную арку на пристани обвивали гирлянды зелени. С берега ветерок доносил стук молотков и визг пил – там заканчивались последние работы.

Время от времени Сергей взглядывал в сторону «Штандарта», но на палубе царской яхты, стоявшей совсем близко от линейного корабля, было пустынно. Видны были лишь часовой возле кормового флага да вахтенный офицер.

От берега отвалил катер, потом подошел к трапу «Штандарта». Группу штатских встретил вышедший на палубу бородатый офицер, взял под козырек, показал жестом, куда идти, и сам пошел сзади. Наверное, это высокие гости, и прибыли они к царю. Может быть, даже министры. Другой катер шел к борту «Павла». Увидев синие мундиры с серебряными погонами, Сергей вздрогнул. Невольно для себя он связал появление жандармских офицеров с тем делом, в котором он согласился участвовать. В сердце вползла тревога. Неужели что-то пронюхали?

Тревога не оставляла с тех пор, как исчез неизвестно куда Костя Недведкин, никто из матросов даже не знал – куда. Может быть, эти прибыли за кем-то? Хотя вряд ли – на кораблях арестовывают свои морские власти и только на берегу передают в руки жандармов… Но что все-таки случилось с Костей? Куда он мог подеваться? А вдруг тоже арестован на берегу – не случайно же обыскали оставшиеся на корабле вещи Недведкина…

Да, было от чего прийти в смятение. А с тех пор как он дал Королеву согласие участвовать в покушении на царя, время полетело со стремительной быстротой. Сергей уже успел подержать в руке вороненый браунинг, с которым он будет в день приезда царя. Такие же пистолеты были приготовлены для Королева и кочегара Шухова – третьего участника покушения. Сергей ни разу в жизни не стрелял из пистолета, но в упор, конечно, не промахнется. В бортовом каземате позавчера ночью он раз тридцать подряд нажимал на спусковой крючок. Так же будет и в решающий день, только в стволе тогда будет боевой патрон… И он не промахнется!

Когда именно царь прибудет на корабль, заговорщики еще не знали, но вполне возможно, что это произойдет совсем скоро, и, может быть, не случайно «Штандарт» встал рядом с «Императором Павлом I». Не исключено, что и приезд жандармов связан с этим же…

Когда Сергей закончил работу на мачте и спустился вниз, возле ходового мостика его как бы невзначай повстречал Королев, шепнул мимоходом, что жандармы б сопровождении старшего офицера лазают по всему кораблю.

Но вскоре неприятные гости отбыли восвояси, а Сергей пошел в кубрик. Команду, как объявили по ротам командиры, на весь остаток дня освободили от работ по кораблю, всем приказано было приводить в порядок обмундирование, и это тоже говорило о том, что вскоре на борту «Павла» может появиться царь.

События надвигались стремительно, и Сергей в какой-то миг пожалел, что необдуманно влез в смертельно опасное дело. Но отступать уже было поздно. Он ни за что не даст повода для того, чтобы о нем подумали как о трусе!

Утро 21 июня выдалось теплым, безветренным и безоблачным – будто его нарочно приурочили к торжественной встрече двух монархов.

Все было готово к ней – выстроились на рейде боевые корабли и царские яхты, принарядился, как на именины, порт, опробовали сапогами наспех оборудованный плац вымуштрованные роты Выборгского полка, надели парадные мундиры чины свиты, министры и дипломаты, привели себя в готовность приехавшие журналисты, рассыпались кругом городка агенты охранного отделения и дворцовой охраны.

Все вокруг выглядело пышно, пестро, но было в этой праздничности что-то мишурное, театральное, несерьезное. Из-под экзотических гирлянд триумфальных арок выглядывали плохо оструганные, наспех скрепленные доски, высокие флагштоки стояли косо, от плаца летела желтая едкая пыль, а сановники и дипломаты в расшитых мундирах гуськом ходили по нужде в деревянные, загаженные скворечники-клозеты.

Но не только в антураже, а и в самой встрече было нечто двусмысленное, несолидное, лежал на ней этакий налет опереточной игривости. Была она в полном диссонансе со сложившейся в Европе обстановкой, где два военно-политических союза – англо-франко-русский и австро-германо-турецкий – настороженно следили друг за другом, готовясь к вооруженной схватке. Хотя были подготовлены к встрече тексты со словами о дружбе, сердечности и мире, все прекрасно знали, что уже не первый год германский генштаб разрабатывает план операции против России, а русская армия отрабатывает схемы будущих боев против немецкой.

Но даже не это придавало встрече несерьезный оттенок – чем-чем, а лицемерием прожженных политиков удивить было нельзя. Оно было для них вполне привычным и как бы само собою разумеющимся. Шокировал приглашенных характер отношений, сложившихся между двумя монархами. И ладно, если бы дело упиралось в их родственные связи и привязанности, это еще полбеды. Можно было примириться и с тем, что напыщенный, самовлюбленный и напористый Вильгельм II – большой любитель театральных поз и речей, будет назойливо вылезать на первый план во время церемониалов, подавляя своей импозантной фигурой малорослого и неказистого русского царя. И эта беда невелика.

Хуже всего было то, что царственный родственничек Вилли подавлял своего «милого Ники» не только внешне. Перед его настойчивостью и твердой волей русский монарх попросту тушевался и порою совершал глупости и не просто в семейном кругу, а такие, от которых начинало трясти государственный аппарат империи. До сих пор министры с дрожью вспоминали о случае, происшедшем во время свидания Николая II и Вильгельма II в июле 1905 года в финских шхерах близ острова Бьёрке.

В тот раз оба монарха хорошо пообедали и изрядно выпили в кают-компании, а потом кайзер позвал царя в свою каюту и показал ему текст договора между Россией и Германией. Если одна из сторон, говорилось в нем, подвергнется нападению какой-либо европейской державы, то союзница обязана прийти на помощь всеми своими сухопутными и морскими силами. Такой договор начисто ломал сложившуюся в Европе систему отношений между странами, превращал Россию во врага Англии и Франции. Однако все это отнюдь не смутило пребывавшего в благодушном настроении Николая, И к тому же родственник назойливо гудел над ухом, доказывал, что вдвоем они зажмут в кулак всю Европу и незачем им с нею церемониться.

Лишь одно смущало русского царя – такой договор по законам Российской империи мог иметь законную силу, если его наряду с императором подпишет один из членов правительства. На яхте, правда, присутствовал морской министр адмирал Бирилёв, но звать его царь не решался, чувствовал, что в этом деле даже его монаршая воля может не сработать. Вильгельм II высмеял его сомнения и сыграл на самолюбии – какой же он самодержец, если не может заставить министра сделать для него такой пустяк. Налитый до краев чужой решимостью, Николай пригласил Бирилёва, прикрыл текст договора ладонью и приказал подписаться внизу рядом с царской подписью. Адмирал ослушаться не посмел.

Так в Бьёрке родился документ, нелепее которого трудно было себе представить. Он был составлен по всем правилам и вполне мог иметь юридическую силу, но по своему содержанию он вступал в полное противоречие со всей европейской политикой.

В Париже и Лондоне взвыли.

И главное, все отлично понимали, что такой договор – полнейший нонсенс. Ну куда было деваться России, которая вся в долгу как в шелку перед французскими и английскими банками. Ведь не Германия же заплатит за нее ее чудовищные долги! Данными взаймы миллиардами, без которых невозможно задушить у себя внутри революцию, Россия была связана по рукам и ногам. Деваться из долговой петли некуда! Гадали, собственно, об одном: как все-таки русский царь выпутается из нелепого положения?

Говорили, что выход нашел тогдашний премьер Витте. Будто бы именно он уговорил царя написать Вильгельму II, что существует одно условие, при котором договор может окончательно войти в силу: на него должна дать согласие Франция. Конечно же, кайзер сразу понял, что это только увертка, более или менее приличный повод отказаться от уже подписанного соглашения. Не дураки же в Париже, чтобы дать согласие на такой документ! Он осыпал державного родственника письменными упреками, но тот, находясь вдалеке от настойчивого Вилли, на этот раз проявил необходимую твердость.

И вот теперь, семь лет спустя, августейшие родственники встречались вновь. Министерство двора объявило заранее, что нынешняя встреча монархов будет носить неофициальный характер, а газеты, выражающие интересы финансового и промышленного капитала, поспешили заверить читателей, что эта встреча не приведет к перетасовке сложившихся соглашений и союзов. Определеннее всего выразились по этому поводу «Биржевые ведомости»:

«Субъективный момент сердечной и гостеприимной встречи в Балтийском порте имеет своим дополнением объективный момент, который ставит знаменательное свидание в его законные пределы и границы».

О пределах и границах писалось, разумеется, с подтекстом. Несмотря на все заверения об интимном, чуть ли не семейном характере встречи двух монархов, дипломаты из стран Антанты смотрели на нее не то чтобы косо, но, во всяком случае, настороженно. Было в этом свидании нечто двойственное, не вяжущееся с официальной политикой…

Может быть, встреча и в самом деле семейная, но для чего тогда потащил с собою кайзер своего канцлера Бетман-Гольвега и призвал в Балтийский порт из Петербурга германского посла графа Пурталеса, военного агента[5]5
  Военный атташе.


[Закрыть] Эйглина и морского агента[6]6
  Военно-морской атташе.


[Закрыть] барона Кайзерлинга? И не для семейных же развлечений русский царь приказал прибыть в Балтийский порт председателю совета министров Коковцеву, министру иностранных дел Сазонову и морскому министру Григоровичу?

Словом, поводов для всякого рода догадок и предположений было немало. Однако среди всякого рода версий не было ни одной, которая хотя бы косвенно намекала на возможность смертельного исхода встречи, причем для обоих монархов сразу. Да и кому из немецких или русских сановников, дипломатов или журналистов могло прийти в голову, что трое матросов линейного корабля «Император Павел I» поклялись друг другу, что пойдут на смерть, но убьют царя, а если будет с ним рядом кайзер, то и его тоже… Но они действительно поклялись в этом, и в их карманах лежали браунинги, поставленные на боевой взвод.

Накануне днем, расспросив матросов, которые видели, каким путем прошли по кораблю жандармские офицеры, Королев справедливо решил, что именно по этим точкам корабля поведут высоких гостей. План был выработан с учетом этого маршрута.

Сам Королев должен был находиться возле носовой башни, Краухов станет на броневой палубе, а третий участник (как раз 21 июня была его вахта) будет в машинном отделении, которое тоже должны осматривать монархи. Кому-то из трех матросов должно повезти.

С утра 21 июня команде приказано было надеть парадную форму: матросам белые форменные рубахи и брюки, офицерам – черные сюртуки и белые брюки. После утренней молитвы почти весь личный состав собрался на верхней палубе. Матросы выглядели так, будто они сошли с нарядной пасхальной открытки, – острые складки отутюженных брюк, слепящая белизна форменных рубах и чехлов на фуражках, небесная синь воротников.

По правому борту расположились офицеры. Жесткие от крахмала стоячие воротнички упирались в свежевыбритые подбородки, на черных сюртуках – российские и иностранные ордена, руки в белых лайковых перчатках… Отдельно от всех стояли командир бригады контр-адмирал Маниковский и командир корабля капитан первого ранга Небольсин.

В десятом часу вахтенный сигнальщик доложил, что в бинокль на горизонте видны дымы, потом их увидели все и невооруженным глазом. Черные дымы росли, заполняли небо, из-за линии горизонта выползали силуэты идущих к порту кораблей.

Стоявший рядом с мичманом Эльснером лейтенант Затурский неторопливо пояснял соседу, прищурив от яркого света глаза:

– Впереди, естественно, яхта «Гогенцоллерн» – личная собственность кайзера. В кильватер идут «Мольтке» и посыльное судно «Слейпер». Надеюсь, о «Мольтке» вы уже слышали?

– Да ведь как сказать… А если откровенно, то маловато. Знаю только, что он из числа новейших линейных крейсеров.

– Вот именно – новейших… На нашем флоте таких кораблей нет. Нашего «Павла» только по недоразумению называют новым. Корабль, в сущности, доцусимский… четыре двенадцатидюймовые пушки главного калибра. Англичане уже выпустили вслед за известным «Дредноутом» целую серию линейных кораблей с восемью пушками главного калибра на каждом, да скорость повыше, да бронирование получше. А этот немецкий красавец и англичан перещеголял – калибр у пушек покрупнее. Хорошо, что «Мольтке» сближается с нами для салюта, а не для артиллерийской дуэли. В бою нашему «Павлу» была бы крышка уже через десяток минут.

– Не преувеличиваете ли вы? – улыбнулся его горячности Эльснер.

– Какое там преувеличение… я ведь артиллерист, обязан знать все о вооружении будущего противника… возможного противника. У него дальнобойность намного больше нашей. Он спокойно расстреляет нас с дистанции, на которой наши снаряды его просто не достанут… Не случайно гости прихватили с собой этот корабль: пусть, мол, русские посмотрят да задумаются – стоит ли им такого противника перед собой иметь…

– Ба-ба-ба! – с шутливой укоризной покачал головой Эльснер. – Помнится мне, совсем недавно в катере я и Тирбах чуть ли не фитиля удостоились от вас, поскольку почти приблизились к политической теме…

– Сдаюсь – намек понял! Но, впрочем, в моих рассуждениях ни грана политики. Реальные рассуждения специалиста по артиллерийскому делу…

Их разговор был прерван дружным пересвистом боцманских дудок, команда о построении пролетела над палубой, и мгновенно послышался дробный перестук тяжелых ботинок – матросы занимали место в строю. Быстро подошли и встали во главе строя офицеры.

Корабли гостей были совсем близко, и теперь их встречали по установленному церемониалу. С русских кораблей загрохотал гром артиллерийского салюта. В ответ загремели выстрелы с немецких кораблей.

Замедлив ход, яхта «Гогенцоллерн» встала в промежуток между «Штандартом» и «Полярной звездой», а огромный «Мольтке» втиснулся между «Императором Павлом I» и «Андреем Первозванным».

Вскоре раздалась команда расходиться, и матросы снова сгрудились у левого борта – отсюда хорошо видно было, что делается на палубе царской яхты. А там почти сразу после прибытия гостей началось оживление. Дамы в белых платьях махали платочками в направлении «Гогенцоллерна». Матросы поняли, что это царица с дочерьми и фрейлины.

Офицеры разглядывали палубу «Штандарта» в бинокли. Государь был одет в германскую военно-морскую форму. Глазастый Тирбах уверял, что видит на груди императора орден Черного орла.

Несколько минут спустя царь в сопровождении свиты перешел по трапу на катер и отправился с визитом на яхту дорогого Вилли. А команде «Павла» приказано было идти к чарке и готовиться к обеду. Офицеры тоже пошли в кают-компанию.

И только здесь, когда водка была разлита по рюмкам, Небольсин впервые обнародовал то, что уже давно знал сам:

– Господа офицеры! Через несколько часов все мы будем иметь счастье лицезреть нашего любимого монарха и его высокого гостя на нашем корабле. И я предлагаю тост за здоровье его императорского величества!

Офицеры дружно встали, высоко подняв рюмки.

На «Гогенцоллерне» у трапа царя встречал сам кайзер, одетый в форму русского адмирала. Рядом с ним стоял его сын – принц Адальберт. Монархи-родственники обнялись и троекратно облобызались.

Монархи, приложив руки к козырькам фуражек, обошли выстроившуюся на борту команду, сопровождаемые тягучими звуками русского гимна «Боже, царя храни», и Вильгельм II сразу же потащил гостя в салон, где на белоснежной скатерти сверкали алмазные грани многочисленных рюмок.

А четверть часа спустя салют звучал уже со «Штандарта» – теперь встречали прибывшего Вильгельма II. За это время кайзер успел переодеться и был теперь в форме гродненского гусарского полка.

И вот уже Вильгельм II снова под салютные залпы направился к себе на яхту. Договорились, что Пики заедет за ним через час, и они нанесут визит на линейный корабль «Император Павел I».

– Это, конечно, не «Мольтке», – сказал царь, – но хороший флотский порядок я тебе покажу. Министр Григорович считает, что это один из лучших кораблей моего флота.

В пятом часу дня катер подошел к парадному трапу «Павла». Первым на трап ступил грузный кайзер, а следом за ним стал подниматься царь.

Снова был обход строя, звучали гимны – немецкий и российский. Вильгельм II рассеянно смотрел в застывшие лица русских матросов, вытянувшихся безукоризненной линией вдоль борта, но, дойдя до конца строя, переключил свое внимание на кормовую башню. Заметивший это Григорович тут же начал рассказывать об артиллерийском вооружении корабля. Кайзер слушал рассеянно, невпопад кивал головой.

На корме возле флага, у которого каменным изваянием застыл матрос-часовой, гости остановились. Царь повернул голову к Небольсину. Командир понял брошенный на него вопросительный взгляд, объяснил, что сейчас предстоит обход корабельных помещений – носовой орудийной башни, броневой палубы, машинного отделения, а затем уже беседа в кают-компании.

Возле носовой башни стоял комендор Королев, в броневой палубе находился электрик Краухов, в машинном отделении – кочегар Шухов. Все трое напряженно ждали. Стрелки часов отсчитывали минуты, приближая ту, в которую нежданно грянут выстрелы…

У Сергея в кармане лежал свернутый вчетверо листок бумаги со стихами, которые дал ему два дня назад Королев. Стихи были запрещенными, они посвящались памяти матросов, расстрелянных карателями после подавления кронштадтского восстания. Они так сильно подействовали на Сергея, что он выпросил их и решил взять с собой, когда пойдет стрелять в царя. Пусть у него, живого или мертвого, найдут этот листок, прочтут, что в нем написано, и тогда всем станет ясно, почему царь пал от матросской руки.

В стихах, взятых с собой Сергеем, были такие слова:

 
Трупы блуждают в морской глубине,
Волны несут их зеленые…
Связаны руки локтями к спине,
Лица покрыты мешками смолеными.
 
 
Черною кровью запачкан бушлат…
Это – матросы кронштадтские.
Сердца их пули пробили жандармские,
В воду их бросить велел офицер…
 
 
Там над водою спокойно красуется
Царский дворец – Петергоф.
 
 
Где же ты, царь? Покажись, выходи
К нам из-под крепкой охраны!
Видишь, какие кровавые раны
В каждой зияют груди?
 
 
Трупы плывут через Финский залив,
Серым туманом повитый.
Царь Николай, выходи на призыв
С мертвой беседовать свитой…
 

Сергей мерил шагами броневую палубу и все больше нервничал – уже прошло с час, как царь и немецкий кайзер прибыли на корабль, но пока они не появлялись. А маячить без дела перед глазами проходивших было опасно. К счастью, все офицеры были сейчас на верхней палубе. Но и без них любой боцман и кондуктор может придраться. Приходилось делать вид, что он мимоходом здесь, в броневой палубе. Когда кто-нибудь спускался с верхней палубы по трапу, Сергей быстро уходил в боковой коридор, идущий вдоль борта, а потом по параллельному коридору с другого борта возвращался обратно.