Текст книги "Ищите связь..."
Автор книги: Владимир Архипенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
По всему видно было: близится восстание. Но разразилось оно не в столице, а в Москве. У себя в дружине Королев доказывал, что надо бросать работу и ехать на помощь московским рабочим, но его не поддержали. И тогда он сам кинул все к черту и с револьвером в кармане поехал в Москву.
Он застал лишь пожарища на Пресне, трупы расстрелянных на улицах, патрули солдат и офицеров Семеновского полка, конные казачьи разъезды, наглухо закрытые парадные. К нему прицепился шпик, и он едва ноги унес в незнакомом для него городе. Пришлось несолоно хлебавши возвращаться в Петербург, искать новую работу, потому что у Эриксона его назад не взяли. С трудом устроился на завод Леснера. Здесь он обучился разметному делу, обнаружил неплохую природную сметку и точный глазомер. От партийных дел отошел, разочаровавшись в эсерах.
Но когда его призвали на военную службу и он после учебного отряда попал на достраивающийся корабль «Император Павел I», социалисты-революционеры сами нащупали его. С месяц назад начались усиленные разговоры о том, что в Гельсингфорсе матросы готовят восстание, которое перекинется и в Кронштадт, что за оружие возьмутся все социалисты – и социал-демократы, и эсеры, и анархисты, и кто вообще ни к каким партиям не примыкает. Но потом пришли сведения об арестах, и разговоры о восстании заглохли.
И тут вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучала весть о том, что царь должен побывать на их корабле и даже самолично облазить эту огромную стальную коробку. Королев понял, что крылатая удача сама идет в руки. Мысль о покушении на царя возникла сразу, как только вестовой Колядин передал содержание подслушанного разговора. Двое матросов, о которых он знал, что они принадлежат к эсерам, вначале отнеслись к королевской идее настороженно (шутка ли сказать, своими силами организовать цареубийство!), по потом зажглись.
Посовещавшись, решили нащупать контакты с социал-демократами, своих сил могло не хватить. Правда, было сомнение, поддержат ли социал-демократы их план. Но Королев убеждал, что ненависть к царю у любого матроса так велика, что никто не откажется помогать, невзирая ни на какие партийные принадлежности. Знакомые рабочие с Пароходного завода подсказали ему, что для начала надо пощупать Недведкина – через него, видимо, идет цепочка к социал-демократической организации. И Королев случайно узнал, что в Кровавое воскресенье казаки зарубили отца Недведкина. С таким можно рискнуть поговорить и начистоту.
И вот рискнул… В его сознании никак не укладывалось, как мог Недведкин отказаться от предложения. Это просто непостижимо! Неужели струсил? Или так сильно в нем чувство партийной дисциплины? Когда грозил вслед уходящим Королев, делал это он с обиды, ни на мгновенье не сомневаясь в том, что Недведкин и его друг не предадут… Но как нужна сейчас помощь!
И уж если ее неоткуда ждать, то придется обходиться своими силами.
Вернувшись на корабль, Королев рассказал своим о том, что в контакты вступать социал-демократы отказались, но о подробностях разговора умолчал. Решили действовать самостоятельно. И первым делом наметили план, как раздобыть на берегу и перенести на борт необходимое для покушения оружие. Скоро бригада линейных кораблей уйдет в Ревель, а там есть кое-какие возможности.
Когда Шабельский, вызванный в министерство для инструктажа, нос к носу столкнулся в коридоре с Мардарьевым, он кивнул ему и попытался быстрее пройти. Ротмистр подозревал, что тот неприятный донельзя разговор, который ему пришлось вести с дядюшкой, выслушивая самые нелестные отзывы о своих умственных способностях и терпеливо снося брань, этот разговор явно был следствием мардарьевских наветов. И надо сказать, что Шабельский был недалек от истины, не подозревая, однако, что Мардарьев побывал у дядюшки вовсе не в роли ябедника, а как бы в виде просителя за него, Стася.
Поднаторевший в интригах статский советник был откровенен насчет способностей Шабельского лишь с директором департамента Белецким. Только ему он без обиняков рассказал, как ротмистр составлял злополучный рапорт о спокойной и безоблачной обстановке, которая якобы царила на военных кораблях Балтийского флота. Но в тот же вечер Мардарьев пришел к Шабельскому-старшему и сокрушенно поведал о том, что за допущенные Стасем промахи Белецкий хочет подать рапорт министру о необходимости отчисления ротмистра из состава отдельного корпуса жандармов, но он, Мардарьев, считал бы такой шаг неправильным, потому как молодой офицер еще может набраться опыта и стать со временем вполне подходящим сотрудником. Но все же, думается, надо его по-отечески отчитать, а потом попросить о его назначении в Ревель – там, в Эстляндском управлении, есть как раз одна вакансия.
В глазах Шабельского-старшего Мардарьев стал ангелом-хранителем двоюродного племянника, а Белецкий жестокосердным гонителем. Генерал пообещал хорошенько отчитать молодого родственника и сдержал свое слово так, что Стася каждый раз передергивает при воспоминании об этом. Но, как бы то ни было, он остался в составе отдельного корпуса жандармов.
Столкнувшись с Мардарьевым в коридоре, ротмистр хотел пройти мимо с высоко поднятой головой, да не тут-то было! Одариваемый восклицаниями о счастливой встрече, он был затащен в уютный мардарьевский кабинет, усажен в глубокое удобное кресло, а в руке его оказалась душистая, изящная папироса с золотым кружочком на мундштуке.
– Это вы непременно попробуйте, – добродушно сказал Мардарьев, ставя фарфоровую пепельницу на подлокотник кресла. – Расследовали мы как-то одно неприятное дельце на табачной фабрике Богданова – там подпольную типографию, представьте себе, в помещении фабричного склада умудрились организовать… А владелец оттого ли, что струхнул, то ли от радости, что мы смутьянов арестовали, но только прислал мне под рождество запасец особых папирос. Самый лучший сорт – это «Сфинкс». Глава товарищества уверяет, что в этих папиросах отборный турецкий табак с примесью нашего крымского. Так ли на самом деле или нет – не знаю, но папиросы действительно хороши, не правда ли?
Стась неопределенно улыбнулся в ответ, но про себя отметил, что таких отличных папирос сроду не пробовал. Однако вслух ничего не сказал, продолжал хранить молчание, ожидая, что скажет Мардарьев дальше. Ведь не затем же он его зазвал, чтобы папиросами угостить.
– Слышал я, – продолжал Мардарьев, – что ваш дядюшка собирается кое-что пораспродать из своих владений в Орловской губернии.
– Право, не знаю, ничего он не говорил об этом.
– Ну, а я-то случайно прослышал, Станислав Казимирович! А потому просьбу к вам имею небольшую – не могли бы вы неофициально, не объявляя зачем, порасспросить дядюшку и узнать, на какую окончательную цену он согласится.
Услышав это предложение, Стась навострил уши. Одно дело Мардарьев как инспектор и проверяющий, а другое – как проситель. Тут уж их роли менялись. И Стась распрямил спину, свободно откинулся и, уже не стесняясь, без спросу потянулся к лакированной коробке с папиросами.
– А, понравилось? – улыбнулся Александр Ипполитович. – Я так и думал, что понравится… Курите на здоровье, Станислав Казимирович. Ну так как насчет того, чтобы с дядюшкой поговорить?
– Отчего же… я с превеликим, так сказать… Коль скоро вы просите…
– Вот ведь не совсем прошу, Станислав Казимирович, не совсем… Я человек сугубо деловой и, можно даже сказать, с коммерческой жилкой. Так вот, я к вам и не с просьбой, а скорее с предложением некую сделку совершить!
Стась опять напрягся – что-то непонятное затевает этот проныра, обведет вокруг пальца, и оглянуться не успеешь… Он приподнял левую бровь, чуть выдвинул вперед подбородок. По его мнению, это показывало собеседнику, что он слушает его со вниманием. Александр Ипполитович пододвинул стул, сел совсем близко и заговорил, понизив голое, словно опасаясь, что их могут услышать. И это тоже не ускользнуло от внимания Шабельского, заставило его еще больше подтянуться.
– Речь-то идет вот о чем, – начал Мардарьев. – С месяц назад мне стало известно, и пока об этом никто из наших не знает, что в Ревель по заданию Петербургского комитета РСДРП выехал человек, который поступил работать на завод акционерного общества «Вольта». Ему поручено установить связь с матросами военных судов Балтийского флота. Ну, вы сами понимаете, что это значит. Осмелюсь напомнить, что во время известных вам событий в Гельсингфорсе нам повезло в том, что заговорщики с военных судов не успели установить связи с Петербургом, не успели сговориться о согласованных действиях.
При напоминании о Гельсингфорсе Стась почувствовал, как непроизвольно дернулось веко. Ему было крайне неприятно вновь вспоминать о своем конфузе. Он тут же резко отвел глаза. Александр Ипполитович так же не спеша продолжал:
– Наши начальники, Станислав Казимирович, да и не только они, а и все правительство наше и сам государь очень ревниво смотрят за тем, чтобы революционная зараза не проникала в армию и во флот государства Российского – опору существующего строя. А потому и все дела, связанные с раскрытием подпольных военных организаций, вознаграждаются особо. Но это вы, впрочем, и сами знаете.
Шабельский действительно знал об этом хорошо, но сейчас, в ходе беседы, его удивило – с какой стати Мардарьев ушел от разговора о продаже дядюшкиного имения и заговорил вдруг об известных вещах. Конечно же, неспроста это! И он по-прежнему внимал каждому слову.
– Хотел бы напомнить вам, Станислав Казимирович… – тут собеседник сделал многозначительную паузу, – ведь это я подсказал вашему дядюшке и Белецкому о том, что именно в Ревеле есть вакансия, и посоветовал направить вас туда. Улавливаете?
– Не совсем, – чистосердечно признался Стась.
– Охотно поясню. Мне хотелось бы, чтобы вся заслуга в раскрытии преступных связей революционных организаций Петербурга и Ревельской базы принадлежала вам!
– Мне? – поразился Шабельский. – Я впервые от вас…
– Ах, какое это имеет значение… Поверьте: даю вам в руки золотую ниточку. Держась за ее кончик, вы размотаете весь клубок, доложите об этом, и все заслуги по праву будут принадлежать вам.
– Ну, а вы, ваше превосходительство? Это ведь вы узнали… вы тоже должны…
– А я и говорю, что тоже! Мое предложение в том и заключается – я помогаю вам делать карьеру, после удачи в Ревеле она вам обеспечена, а вы поможете мне вести с дядюшкой переговоры насчет продажи имения. Кстати, можно и не скрывать даже, что речь идет обо мне. Полезно также напомнить, что я заступился за вас… Ну, как? Договоримся?
Шабельский в смятении молчал. Его растерянное состояние объяснялось прежде всего тем, что с памятных дней арестов в Гельсингфорсе он привык считать Мардарьева своим врагом. А тут вдруг такое щедрое предложение! О таком перспективном деле может только мечтать настоящий жандарм. И в самом деле – бывали же случаи, когда на раскрытии типографии и то делали карьеру, а тут речь идет о связях революционного подполья с флотом. Не только продвинуться, но и прославиться на таком деле можно. Шутка ли! Что там по сравнению с этим какая-то просьба о дядюшкином имении – мелочь одна… Но почему, однако, с такой легкостью Мардарьев готов отдать ему это дело? Поди, и самому ему лишняя заслуга не помешает. А с другой стороны – разве возможно такое дельце одному провернуть? Если же посвятить кого-то в Эстляндском управлении, так они, поднаторевшие, знающие местную обстановку, обскачут, оттеснят, себе же и запишут заслугу. Нет, не так-то просто все получается.
Александр Ипполитович не прерывал молчания, ждал ответа, поглядывал искоса на Стася. Уже стала ощущаться некоторая неловкость оттого, что на вопрос ему не отвечают. И тогда он небрежно спросил:
– Вас что-то смущает, Станислав Казимирович?
– Да нет, собственно… только вот одно непонятно – отчего же заслуги мне?.. Вы это дело раскопали – вам по справедливости и карты в руки.
– Но я от заслуг и не собираюсь отказываться! – засмеялся Александр Ипполитович. – Они мне тоже нужны, это вы совершенно правильно рассуждаете. Но рассудите сами: дойдут сейчас до начальства сведения о связном, так оно и поручит разработку дела Эстляндскому управлению. А я буду сидеть в столице как бы и ни при чем. Вас же и подавно, как новичка, привлекать не станут. А если с вами сговоримся, то все по-иному повернется. Я сделаю так: вам в управление пришлют список нескольких подозреваемых людей, за которыми надо установить агентурное наблюдение. В списке будет и тот, о ком я рассказывал, но о его действительной роли будем знать только мы вдвоем. Первичная обработка сведений агентов наружного наблюдения поручена вам. Тут уж в вашей полной власти попридержать кое-что, и особенно если в поле зрения появятся матросы. Тут уж вы и тяните эту ниточку до конца.
– А вы? – опять спросил Шабельский.
– А я? Я получу в Ревель командировку, приеду, и при встрече, как бы случайно, вы рассказываете мне о своих подозрениях, официально советуетесь со мной.
– Простите, о каких подозрениях? – не понял Стась.
– О ваших, конечно! – улыбнулся Александр Ипполитович. – Коль скоро вы располагали бы точными сведениями, то обязаны были бы немедля доложить о них по инстанции. А подозрения – они и есть подозрения, о них докладывать не обязательно. И вполне резонно, что вы советуетесь со знакомым вам чиновником по особым поручениям, приехавшим из министерства. Чиновник – то бишь я – фиксирует все это дело на бумаге, совместно с сотрудниками Эстляндского управления проверяет гипотезу, и вдруг все видят, что ротмистр Шабельский вышел на верный след. Да еще какой! Цены этому следу нет.
«Вот это ловко! – мысленно поразился Стась. – Ну хитер его превосходительство, ну умен! С таким, право, стоит в компаньонах походить, и, пожалуй, даже лестно… и черт с ней, с прошлой-то обидой, служба еще вся впереди… И думать нечего – соглашаться надо».
Он легко поднялся с кресла, приложил руку к левой стороне мундира и сказал с полупоклоном:
– Сочту за честь, ваше превосходительство, повести разработку под вашим покровительством и с вашей помощью. А что касается разговора с дядюшкой – сделаю все, что вы предлагаете.
– Ну и превосходно, – сказал Мардарьев, тоже вставший со стула. – Мы это дельце с вами отменно провернем. А сейчас я вам предлагаю вот что: ваш поезд отправляется за полночь, и у нас есть полная возможность после вашей встречи с дядюшкой отужинать вместе. Сведу-ка я вас в ресторан Пивато – первоклассное заведение с чудной кухней. Правда, там есть одна заковырка… Вы как – пьете шампанское?
– Даже люблю, – сказал Стась.
– Тогда все вопросы сняты: у Пивато не пить шампанское дурным тоном считается!
ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
«Громадные средства, отпущенные законодательными учреждениями на постройку флота, необычная энергия морского министра, ведущего постройку судов одновременно на Черном и Балтийском морях, реформа технической части морского ведомства и заводов – все это дает уверенность, что воссоздание русского флота поставлено на прочную почву и пойдет большими шагами вперед, но нельзя при этом забывать и о душе флота – его личном составе; но в этом отношении морскому министру предстоит еще более тяжелая работа; необходимо подготовить опытный офицерский состав, умеющий бороться с преступной агитацией подпольных организаций; необходимо подготовить надежный кадровый унтер-офицерский состав, при котором были бы немыслимы внезапные вспышки волнений на судах».
(Журнал «Военный мир», № 8—9, 1912 г.)
Фердинанд Мейснер с трудом дождался конца вахты, передал свой пост у котла кочегару Васюкину, но подниматься наверх не стал, а боком скользнул за соседний резервный котел, легко нашел в полумраке люк, просунул внутрь руку, нащупал и повернул выключатель. Однако свет в котельном трюме не зажегся. Мейснер несколько раз щелкнул выключателем, но результат был все тот же – внизу было темно. Он тихо выругался сквозь зубы, но мог бы это сделать и в полный голос – здесь, внизу, гул работающей машины заполнял помещение, перекрывая все другие звуки.
Он с сомнением заглянул в горловину люка, хотел было опустить на место металлическую крышку, но потом вдруг решился и полез в темноту, нащупывая ногами железные ступени трапа. Крышку он все же опустил над головой, очутившись после этого в таком кромешном мраке, какой, наверное, существовал лишь до сотворения мира. Внизу, ощутив под башмаками ровную поверхность металлического покрытия, он достал из кармана спички, запалил одну и при свете маленького желтого язычка пламени быстро огляделся и уверенно шагнул вперед. Дальше можно было двигаться на ощупь, касаясь рукой переборки. Через несколько метров наткнулся на выступ, обогнул его, снова зажег спичку и, держа ее в левой руке, нагнулся, стал шарить правой в щели и через мгновение извлек на свет божий, а точнее на свет догоравшей спички, бутылку шустовского коньяка. В наступившей темноте он бережно поставил ее на верхнюю плоскость воздухопровода, опять зажег спичку, поднес ее к этикетке, стал разглядывать картинку.
Ни разу Фердинанду Мейснеру за всю его жизнь не приходилось отведывать коньяка, хотя водки и пива за свой еще недолгий век выпил он, наверное, не одну бочку. Состояние его финансов никак не позволяло ему приобщиться к тем, кто пьет этот, похожий цветом на чай, напиток. Бутылку, которая стояла перед ним, он и не думал покупать, а попросту стянул ее.
Было это неделю назад. Сменившись утром после ночной вахты, он решил подняться на верхнюю палубу – хоть немного подышать свежим морским воздухом. И по пути черт занес его в офицерский коридор. Дверь в кают-компанию была открыта настежь, возле, поставленные один на другой, стояли два ящика с бутылками, а матросов, которые их притащили, в поле зрения не было – видимо, вошли в кают-компанию. И действительно, изнутри слышались голоса. Решение созрело мгновенно. Он выхватил из ящика две бутылки, судорожно засунул их в карманы брюк, повернулся, чуть дыша дошел до ближайшего поворота и кинулся к трапу, ведущему вниз. Никем не замеченный, он добрался до котельного отделения и благополучно спрятал коньяк под воздухопроводом.
Он долго не мог решиться навестить свой тайник – боялся, что за всеми матросами будут усиленно следить. И лишь теперь, спустя неделю, он проник сюда, чтобы потихоньку отведать господский напиток. Мейснер отлично понимал, что с бутылки, да еще без закуски, его может развезти, а потому благоразумно запасся резиновой пробкой, чтобы оставить недопитое на другой раз. Одно только смущало, что не было света. Но ведь можно же выпить и в темноте. Пробку из бутылки ударом ладони по донышку он умел вышибать с одного удара и сейчас свободно проделал эту операцию в темноте. А потом, чувствуя, как забилось в предвкушении сердце, осторожно глотнул из горлышка и почему-то зажмурил при этом глаза, хотя вокруг и без того была темень кромешная.
Но он пока ничего не понял толком. Пришлось глотнуть второй раз.
И в этот момент Мейснер услышал, как наверху звякнул открываемый люк.
Первым побуждением его было немедленно бежать, но он усилием воли заставил себя не двигаться, затаил дыхание, прижал бутылку к себе, да так и застыл. А вдруг это за ним пришли?
Наверху послышались голоса.
– Что за чертовщина? – спрашивал кто-то. – Никак не загорается.
– А ты фитиль подкрути! – посоветовали ему.
Через секунду забрезжил слабый свет, зыбкие тени зашевелились, поползли по переборкам трюма. Мейснер понял, что зажгли фонарь. Невидимые ему из-за переборки люди с чем-то возились у горловины люка, тихо переговаривались. До него долетали лишь отдельные слова. Теперь ясно стало, что пришли не за ним. Но вот что они там делают, было непонятно. Не дай бог, задраивать люк будут! Тогда из трюма и не выберешься… Может быть, показаться им, пока не поздно? Но ведь начнутся вопросы, что он тут делает, станут искать, найдут коньяк. Тогда тюрьма или дисциплинарный батальон…
И как раз в этот момент в трюме вспыхнул свет, загорелись лампочки, прикрытые зарешеченными плафонами.
– Видишь – я же говорил, все дело в выключателе! – громко произнес наверху голос.
– Давай заодно и лампочку сменим, – ответили ему, – вон, видишь, у переборки не горит одна.
Мейснер понял, что это работают электрики, и у него совсем отлегло от сердца. Однако и им показываться не следовало. Он услышал, как по трапу прогремели матросские ботинки. Шаги направились к нему, но за ближайшим выступом смолкли. Пока двое электриков меняли лампочку, он стоял не шевелясь, старался сдерживать дыхание.
– Ну вот и все, – произнес бодрый голос, – потопали наверх!
– Послушай, Сережа, – отозвался второй электрик, – пока мы здесь одни, хочу тебе насчет Королева сказать. Опять он ко мне приходил.
– Это насчет покушения?
– Ну да… Нехорошее дело затевается, Сережа. Он и его дружки, видимо, всерьез решили ухлопать царя. У них уже и оружие есть…
Мейснер похолодел.
А человек за перегородкой продолжал:
– Я ему снова пытался втолковать, что моя партия категорически против террора, а я строго подчиняюсь партийной дисциплине, но он все еще агитирует, надеется на согласие… видимо, у эсеров силенок маловато… Что из всего этого будет – одному богу известно. Я не очень-то верю в то, что покушение может удаться, – когда царь прибудет к нам на корабль, его и здесь охранять будут со всех сторон. Но даже за саму попытку на виселицу люди пойдут… и к тому же жандармы так раздуют это дело, что и невинных впутают. И повод у них будет отличный, чтобы репрессии по всей стране усилить. Вот уже который день ломаю голову, как помешать Королеву и его дружкам, но ничего путного придумать не могу…
– Может, припугнуть его?
– Да чем припугнешь-то? Он и сам мастер пугать… И ведь не в охранку же заявлять на него…
– Это верно… и он это понимает.
– Я вот о чем думаю, Сережа, нельзя ли как-нибудь проследить за Королевым, разузнать, где у них оружие спрятано, и перепрятать… Безоружные не полезут.
– Ну да, проследить! Заметят если, то могут за агентов охранки принять. А тогда запросто пристукнут в темном углу.
– Прав ты, Сережа, запросто могут… Но с другой стороны – делать-то что-то надо! Прибудем в Ревель, надо с товарищами на берегу посоветоваться. Сейчас как раз в Ревеле должен быть человек из Питера. Мне передавали, что он на завод акционерного общества «Вольта» устроился. Через него связь с Петербургским комитетом установить должны. Скорее бы только это плавание кончилось! Ты ничего не слышал насчет прихода в Ревель?
– Откуда же? Но вообще-то думаю, что скоро – неделю уже в море болтаемся. Время у нас пока есть, давай вместе теперь думать, как Королеву помешать… А сейчас пойдем – скоро уже к обеду сигнал будет.
Электрики поднялись по трапу наверх, выключив в трюме свет. И Мейснер опять остался в темноте. Он стоял, бессильно прислонившись к переборке, ждал, когда утихомирится сердце. Господи! И зачем только слышал он этот разговор? Не к добру, не к добру это. И никому ни звука. А то не жить на свете.
…Сергей бежал по узенькой тропке, прорезавшей бесконечный луг, легко отталкиваясь от земли босыми ногами, ощущая ее такой мягкой, будто бежал он по перине, и каждый толчок ноги поднимал его в воздух, как пушинку, и он медленно, словно был почти невесомым, опускался на тропинку и снова взлетал над ней, пока наконец не повис в воздухе и не поплыл над лугом лицом вниз с широко раскинутыми руками. Но откуда-то сбоку вдруг выплыло что-то темное, страшное, клубящееся, и он почувствовал, как его швырнуло, увидел, как кинулась навстречу земля, а сбоку сверкнуло и загрохотало, в уши вонзился пронзительный звук…
Еще окончательно не проснувшись, он понял, что горн трубит побудку, откинул одеяло, ухватился руками за края подвесной койки, резко выбросил тело вбок и вперед, коснулся ногами палубы и только тогда открыл глаза. Остатки сна клубились в сознании, но руки сами механически делали все, что им нужно. Немного минут отводилось матросу на то, чтобы одеться, сложить и связать койку, умыться и причесаться.
Вокруг Сергея молча и сноровисто увязывали койки матросы, с грохотом бежали к умывальнику. Он едва успел плеснуть тепловатой водой в лицо, как «архангел» вновь затрубил – на этот раз сигнал на молитву.
На церковной палубе собрались почти все, когда Краухов занял привычное место у левой переборки. Неподалеку впереди отдельной группой стояли офицеры в белых кителях, с обнаженными головами. Сергей тоже снял бескозырку, привычно положил ее на сгиб поднятого локтя, уставил взгляд в раскладной иконостас, где, обрамленные сверкающими золотом окладами, темнели скорбные лики святых.
Корабельный священник (на матросском жаргоне именуемый «водолазом») приступил к делу споро. Как всегда, он читал молитву в таком резвом темпе, что ее торжественность начисто терялась. Появлялось ощущение, что батюшка не служит, а отбывает повинность.
Каждому, кто бы взглянул на сосредоточенное, серьезное лицо Сергея со стороны, могло показаться, что человек этот полностью погружен в молитву. Но, к счастью, никому из начальства не дано было заглянуть в его мысли. А думал он о том, что неладно все получается. После арестов в Гельсингфорсе многие связи оказались порванными. Правда, два дня назад удалось установить связь с подпольной группой на «Андрее Первозванном», но товарищи, встревоженные провалом, считали, что сейчас не время для решительных действий и надо исподволь заново готовить силы. Во время стоянки в Ревеле Недведкин пытался встретиться с товарищем, который приехал из Петербурга и работал на заводе «Вольта», однако возле дома, где тот поселился, Костя обнаружил шпика, и только чудом ему удалось не попасть в поле зрения, пройти мимо так, будто он и в самом деле шел мимо этого дома. А тут еще эсеры со своим отчаянным планом покушения. Королев не скрывал, что они уже сумели притащить на корабль револьверы, но где хранили их – об этом упорно молчал. Так что узелок завязывался такой, что не дай боже…
Мысли Сергея прервал решительный возглас: «аминь». Он машинально вместе со всеми перекрестился и пошел к трапу.
А дальше день пошел раскручиваться по привычному распорядку, не оставляя времени для того, чтобы о чем-то толком подумать. После завтрака его послали в носовую башню. Там что-то не ладилось с подъемником снарядов, по-видимому, барахлил электромотор, но артиллеристы сами, без электрика, не могли разобраться.
В башне он увидел унтер-офицера Ярускина и трех матросов, а среди них и знакомого по памятному разговору в Кронштадте Королева. Тот мельком взглянул на него, как показалось Сергею, но настороженно, и отвернулся. Элеватор, на котором подавались снаряды, находился в верхнем положении, но напрасно Ярускин нажимал кнопку спуска. Внизу что-то щелкало, раздавался легкий гул, но элеватор оставался на месте. Сергей тоже попробовал нажать кнопку, но результат был тот же – внизу что-то щелкало, но не срабатывало. Надо было спускаться, проверять контакты, смотреть мотор.
Искать на этот раз пришлось долго, но когда наконец нашел причину, то даже сплюнул от огорчения – почему не подумал об этом раньше? Оказалось, что кончик провода, подававшего ток к мотору, замаслился, и потому контакт не срабатывал. Устранить причину было минутным делом. Когда он снова поднялся в башню, комендоры гоняли элеватор вверх и вниз. Подъемник действовал безотказно.
Командир башни – молодцеватый и всегда ровный в обращении с матросами лейтенант Затурский, подошел в то время, когда Сергей возился внизу, и угостил электрика папиросой, которую Сергей засунул в нагрудный карман – курить в башне строжайшим образом запрещалось.
– Вот что, братцы, – сказал лейтенант, – вы уже порядок навели, так что предлагаю вам минут с десяток передохнуть, а чтобы не скучно было, можете и потравить.
Хотя Затурского знали как офицера справедливого и к матросам внимательного, но ведь известно: барская ласка до порога… При нем «травить» не решились. И тогда Ярускин предложил, чтобы комендор Силантьев почитал вслух газетку «Кронштадтский вестник».
– А чего читать-то? – поинтересовался Силантьев – высокий худущий матрос с сумрачным лицом.
– Там о пребывании государя императора в Москве пропечатано, – сказал Ярускин, покосившись на лейтенанта, – вот ты и валяй оттуда.
Комендор с готовностью развернул газетный лист, примостил его на коленях и громко, но монотонно стал читать вслух, как происходила церемония открытия памятника, как царь принимал парад войск. Матросы внимательно слушали.
– «Его Величество, – гудел голос Силантьева, – был в форме двенадцатого гренадерского астраханского имени императора Александра III полка, наследник цесаревич – в форме четвертого стрелкового императорской фамилии полка. Государыни императрицы были в белых платьях при андреевских лентах. Великие княгини были в лентах ордена святой Екатерины. Государь император, наследник цесаревич и великие князья были также при андреевских лентах».
Он оторвал взгляд от газеты, оглядел слушателей и снова продолжал:
– «Перед самым памятником был разбит белый шатер для Их Величеств, затянутый белыми материями в стиле… в стиле… «етриче».
– Какое еще «етриче»? – подозрительно спросил Затурский. – Что за слово ты читаешь?
– Так тут, вашскородь, что-то вроде и не совсем по-нашему написано, но как будто бы «етриче»[4]4
В газете было напечатано – «Empire».
[Закрыть].
– А ну-ка, дай сюда газету.
Затурский глянул в указанное Силантьевым место, невольно улыбнулся.
– Тут действительно не по-нашему напечатано. Это слово французское и читается оно: «ампир». Есть такой стиль в архитектуре, такой, понимаешь, строгий, без выкрутасов. Ты, к примеру, здание Адмиралтейства в Петербурге видел?
– Так точно, вашскородь, видал.
– Вот это здание как раз и есть типичный ампир.
В тот момент в проеме распахнутой броневой двери показалось веснушчатое озабоченное лицо вестового Колядина. Увидев Затурского, он вытянулся, скороговоркой сказал:
– Так что, вашскородь, господин капитан первого ранга просят всех офицеров в кают-компанию!
– Иду-иду, – торопливо отозвался Затурский и повернулся к унтер-офицеру: – Ярускин, не дожидайся меня, начинай собирать прицел. Один справишься?
– Так точно!
– Ну и действуй.
Когда Затурский вышел, Силантьев снова взял газету, поглядел в текст и хмыкнул, покрутил головой:
– Чудно как-то получается, братцы, ампир, ампир!.. А мне так и чудится: вампир, вампир…
– Если чудится, так перекрестись, – прервал его Ярускин. – И кончай немедля посторонние разговоры!
– Да ладно тебе! Все здесь свои, не продадут. Я вот читаю газету и ахаю: это надо же – два миллиона ухлопать, чтобы бронзовую фигуру соорудить! А тут еще гости, обеды, наряды, парады! И этот еще – ампир! Ты вот скажи лучше – сколько наш линейный корабль стоит?
