Текст книги "Право на месть (Страх - 2)"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Он звонил. Сказал, что будет только утром. – хмуро пробурчал Шилов. Поведение друга ему явно не нравилось.

– В таком случае, не скучай.

Минут через сорок я уже был на улице летчика Бабушкина. Вот и дом номер 24. Поднялся на третий этаж. От волнения у меня непроизвольно подгибались ноги. Долго нажимал на кнопку звонка. Безуспешно. Хозяина дома не было. Что ж, подождем.

Вышел из подъезда, сел на скамейку, достал из кармана купленную по дороге газету "Известия", стал читать. Журналисты все ещё муссировали взрыв в метро, строили всевозможные версии. Умники! Создается впечатление, что они готовы раскрыть любое преступление. Как, порой, они нам мешают.

Господи, о чем это я, когда такое?! Сдались мне эти журналисты. Неужели я скоро увижу Диму? В принципе, совсем неважно – почему он стал на них работать, верно? Главное – он жив. А со всем остальным как-нибудь разберемся.

Ожидание затягивалось. Посмотрел на часы. Прошло уже сорок минут. Из подъезда вышла маленькая сухонькая старушка, села рядом со мной, спросила:

– Молодой человек, не скажите сколько сейчас времени?

– Двадцать минут восьмого. – ответил хмуро, давая тем самым понять, что не расположен к общению. Но не тут-то было. Она даже не обратила внимания на мой тон.

– Спасибо! А вы кого-то ждете?

– Жду.

– То-то я смотрю, что никогда прежде вас не видела. Случайно, не Клавдию из четырнадцатой? Так она раньше десяти не приходит.

– Нет, не Клавдию.

– Не Клавдию! – очень удивилась любопытная старушка. – Тогда к кому же вы? Вроде, больше не к кому. Может, к Суздальцевым?

– Послушайте, вы мне мешаете! – возмутился я и демонтративно уткнулся в газету.

– Ну, извиняйте, коли так, – обиделась старушка. – Я ведь думала как лучше, помочь хотела.

И в это время я увидел своего друга. Он шел медленно, слегка припадая на левую ногу. А его лицо... Вот волкодавы, что они с ним сделали! И так мне стало жалко Диму, так жалко, что едва не расплакался, честное слово. Но вот и он меня увидел. От неожиданности он даже замедлил шаги, едва совсем не остановился, глаза округлились. Затем его качнуло к поребрику. Я видел, как он сознательно споткнулся о лежащий там кирпич, громко и возмущенно проговорил:

– Вот, блин, деятели! Понасажали тут всяких. Можно не только лоб расшибить, но кое-что и посерьезнее.

И я понял, что за ним установлена наружка. Так и есть. Метрах в пятнадцати от него маячила фигура шпика. Я вновь уткнулся в газету. Дима, проходя мимо, тихо проговорил:

– Сегодня в двенадцать у Купского вокзала.

– Чего? – откликнулась моя соседка. И так как Дима уже прошел, обратилась ко мне: – Чего он сказал? У какого ещё вокзала?

– Слушай, бабка, – угрожающе зашипел я на неё из-под газеты, – если ты сейчас же не заткнешься, то я за себя не ручаюсь! Поняла?

– Поняла, сынок, поняла, – испуганно прошептала она. – Извиняй, ежели что не так.

А я сидел, и мне было хорошо. Так хорошо мне никогда ещё не было. Правда. Дима жив и я с ним скоро увижусь!

Роме Шилову я ничего не сказал, чтобы не сглазить и избавиться от ненужных вопросов, на которые и сам пока не был в состоянии ответить. Но когда в одиннадцать я стал собираться, Роман забеспокоился.

– Вы куда, Сергей Петрович?

– Договорился с одним товарищем, – ответил.

– С каким товарищем? Ведь уже одиннадцать?

– К сожалению, он раньше не мог, был занят. Да ты не волнуйся, я ненадолго. Ложись спать.

– Какой тут... Тот неизвестно где и вы вот... А я сижу здесь, баклуши бью, даже совестно.

– Ничего, скоро у тебя, Рома, будет много работы, да к тому же самой ответственной. Пока.

У Курского вокзала мне пришлось ждать минут пять, не больше, когда я был сзади сграбастан своим другом.

– Серега! Корефан! Вот так встреча! – во всю ивановскую закричал Дима, тиская меня.

– Дима! Живой! Как я рад! – вторил я, тиская его. От переизбытка чувств у меня навернулись слезы.

– Почти живой, Сережа, – ответил Дима. Он отстранил меня, долго рассматривал, очень удивился: – Надо же, ничуть не изменился! Все такой же большой и наивный, как Чебурашка!

– А правда странно, ведь не прошло и десяти дней, а такое чувство, что мы не виделись по меньшей мере лет пять.

– Это потому, Сережа, что у нас с тобой очень плотный график жизни. Определенно.

– Наверное, – согласился я. – Слушай, как же тебе удалось уцелеть?

– Самому до сих пор не верится. Но уже начинаю привыкать к мысли, что жив. А пару дней назад я уже мысленно попрощался со всеми вами. И как бы не расхваливал Андрюша Говоров тот мир, куда нам всем со временем предстоит отчалить, мне так не хотелось покидать этот, оставлять здесь вас родных и любимых без присмотра. Ведь без меня вы обязательно наделаете кучу глупостей.

– Это точно, – согласился я, смеясь. Я был счастлив, что вновь слышу треп своего забубенного друга. Как же мне его недоставало.

– Кстати, как там моя любимая жена? – спросил он.

– А то не знаешь? Переживает, конечно. Она у тебя замечательная и так тебя любит.

– Так ведь есть кого, – самодовольно проговорил Беркутов. – Или ты не согласен?

– Согласен, согласен. Ты ей не звонил?

– Не успел. Из квартиры нельзя, она прослушивается, как пациент реанимационной палаты. А тут ещё сопровождающего Бог послал.

– Как тебе удалось от него избавиться?

– Очень просто – я вылез в окно. Благо, что второй этаж. С моим ростом мне и прыгать почти не пришлось.

– А как же вернешься?

– Через двери естественно. Надеюсь у этого баклана хватит ума не указывать факт моего отсутствия в отчете. Иначе он может вызвать неудовольствие родного начальства и лишиться положенной премии. Верно?

– Возможно.

– Я тебе не кажется, Сережа, что это дело надо обмыть?

– Ты и так успел где-то отметиться. Запашок, хоть закусывай.

– У тебя нюх как у овчарки Мухтар на запахи, в особенности спиртосодержащие. Предлагаю выпить пива. Ты как?

– Я – за.

Мы купили в киоске четыре бутылки пива "Московское" и пару полиэтиленовых стакана, зашли в сквер, сели на скамеку, выпили по бутылке за встречу, закурили.

– А теперь рассказывай, – сказал я.

И Беркутов начал свой удивительный рассказ. Когда он дошел до места, когда Одиноков фактически спас Диме жизнь, я не выдержал, спросил:

– Кто он, этот Одиноков?

– Я о нем мало что знаю. Подозреваю, что и фамилия эта вымышленная. Знаю, что он воевал в Афганистане, где ему пришлось испытать что-то настолько страшное, что после войны он стал киллером и принялся отстреливать тех, кого считал

виновными в развязывании той войны. К сожалению, то были лишь пешки. Основные фигуры сидели в Кремле. Когда он это понял, то поступил на службу к Сосновскому. Кстати, это он записал тот злополучный разговор двух козлов-олигархов.

– Откуда ты это знаешь?

– Он мне сам сегодня в этом признался. Сказал, что записал новую сходку Сосновского и компании, где замышлялись новые гнусности.

– Он тебе отдал кассеты?

– Нет. Сказал, что передаст лично в руки Иванова.

– В таком случае, нам здесь тоже делать нечего. Пора возвращаться.

– А вот это пусть решает ваше начальство.

– Это конечно. Продолжай, я слушаю.

Затем Дима рассказал о своей встрече с Варданяном.

– Слушай, но ведь он фактически решил с нами сотрудничать?! – спросил я, удивленный услышанным.

– Определенно.

– Но что заставило его это сделать?

– Неуверенность в заврашнем дне. Полагаю, что кассету президенту он стибрил. Зная, что намечается, как он выразился, – "война титанов", он понял, что в этой войне оба противника могут получить пробоины ниже ватерлинии и благополучно пойдут ко дну, а на политическую арену выйдут силы, к коим мы с тобой имеем честь принадлежать. Вот и решил старый мерин подстраховаться.

– Кроме вас с Одиноковым, кто-нибудь ещё едет?

– А как же. Мой старый "друг" Петров со своими архаровцами, которые едва не отправили меня к праотцам. Знаешь, Сережа, о чем я мечтаю?

– О чем же?

– Вставить Петрову в задницу толовую шашку и запустить на орбиту искусственным спутником. Пусть козел посмотрит, что они с родной планетой сделали, до чего её довели.

– Ну ты, Дима, даешь! Красиво сказано! – восхитился я.

– Я ещё не так могу. Во всей этой ситуации меня угнетает лишь то, что придется вновь сюда возвращаться.

– А это обязательно?

– Конечно. Кто же добровольно откажется иметь такого агента, как Варданян? Это надо быть круглыми идиотами. А если мы не вернемся, то его песенка будет спета.

– Верно, – согласился я.

– Давай, Сережа, ещё по одной. Пора разбегаться. А то, как бы меня не хватились новые хозяива.

Мы допили пиво и стали прощаться.

– Завтра, а вернее уже сегодня в то же время, на этом же месте. Думаю, что будет новая информация, – сказал Дима.

Глава одиннадцатая: Калюжный. Нищий.

Я лежал, скрючившись, касаясь коленями подбородка, кутался в трепье, но никак не мог согреться. Сколько прошло времени? Я не знал. Мне казалось, что прошла целая вечность. Кружилась голова. Тошнило. Скорее всего, у меня сотрясение мозга. Все тело было – сплошная боль. Страшно хотелось пить, но не было сил подняться.

А потом мне стало жарко. Жар начался со ступней, будто я ступил на раскаленные угли, стал подниматься все выше, выше. Вот он достиг головы. Мозг пронзила острая, нестерпимая боль. Я громко закричал и бросился бежать. На улице была ночь. Черная. Вязкая. Душная. Сильный ветер раскачивал единственный на все обозримом пространстве фонарь. В его свете метались чьи-то тени. Много теней. Они то стремительно разбегались, словно тараканы от света, то сбегались, кружили какие-то хороводы, похожие на ритуальные танцы.

"Странно, никого нет, а тени есть, – подумал я. – Откуда же они берутся?"

Похоже, что я попал в мир теней. Очень даже похоже. И в это время впереди я увидел стоящего ко мне спиной человека. Фигура, осанка показались мне удивительно знакомыми. Неужели?! Я бросился к нему, тронул за плечо. Человек обернулся. Да, да! Это было мой сын, мой Анатолий! Господи! Благодарю тебя, за то, что дал возможность нам снова встретиться!

– Здравствуй, сынок! – проговорил я и заплакал от радости.

– Тс-с! – Анатолий приложил палец к губам. – Молчи, папа, а то он может рассердиться.

– Кто – он? – спросил я, несколько шокированный поведением сына.

– Он. – Анатолий указал вперед.

Я посмотрел в направлении, куда указывал сын, и увидел на высоком кресле, похожим на трон, какого-то толстого и нелепого человека. У него было непропорционально длинное туловище и короткие ножки.

– Кто это?

– Бог, – ответил сын.

Я более внимательно пригляделся к человеку, сидящему на троне, и узнал в нем Сосновского, своего смертельного врага,

– Какой же он бог? Скорее, он – дьявол, – сказал я.

– Тс-с! – Анатолий вновь испуганно приложил палец к губам. А потом убеждено сказал: – Он бог и царь на Земле. Он дарует нам жизнь, дает свет, тепло и пищу. И мы все ему за это благодарны.

– Что ты такое говоришь, Толя! Ведь он же маму, тебя...

– Тс-с! – перебил меня Анатолий. – Не мешай, папа. Это самый торжественный момент.

Слуги в расшитых золотом ливреях поднесли Сосновскому огромное блюдо с кусками жаренного мяса. Он схватил самый большой кусок и стал с жадностью поедать, урча будто кот от удовольствия.

– Что он ест?

– Очередную жертву, – ответил Анатолий, любуясь этой жуткой сценой. Правда впечатляет?

– Ты хочешь сказать... – начал я, цепенея от ужаса. Но Анатолия уже не было.

В это время меня заметил Сосновский и, отодвинув блюдо в сторону, поманил пальцем. Я подошел.

– Это ты что ли?... – проговорил он, вытирая полотенцем жирные руки. Меня того этого... Убить, ага? Ты? – Он издевательски рассмеялся. Прятавшиеся в тени придворные этого дьявола тут же его поддержали.

– Ха-ха-ха! – звучало тысячеголосо. Хохот был настолько силен, что от его мощи заболели барабанные перепонки. От него некуда было спрятаться. Он проникал в сознание, вызывая животный страх и панику...

Я очнулся весь мокрый от пота. Если у меня появились бредовые галюцинации, значит я начинаю сходить с ума. Очень даже начинаю. Во рту было сухо, язык распух, губы потрескались. Терзавший тело жар, выдавил из него последние остатки влаги. И я понял, что если не попью, то потеряю сознание и... Нет! Только не это! Зачем же тогда сюда приехал?

Комнату я обследовал ещё раньше и знал, что воды здесь нет. И я пополз к выходу из комнаты. Преодолев первые метры, я понял что осилить пятьдесят метров я при всем моем желании не в состоянии. Но мне повезло. Буквально в пяти метрах от комнаты в одной из труб я обнаружил течь. Я перевернулся на спину и подставил рот, но редкие капли воды не утоляли, а лишь усиливали жажду. Тогда я вернулся в комнату и взял стакан, поставил его под трубу и стал терпеливо ждать. Когда стакан наполнился на четверть, я сделал два глотка. Вода была теплой и отдавала чем-то техническим, но это было спасением. Я вернул стакан на место.

В конце-концов я напился и, оставив стакан под трубой, вернулся в комнату, лег и, забравшись под тряпье, уснул.

Болезнь ещё долго не хотела от меня отступать. Я отчаянно ей сопротивлялся, но чувствовал, что и физические, и моральные силы на исходе. И все же, однажды проснувшись, понял, что здоров. Но с выздоровлением пришла другая беда – голод. Надо было срочно что-то поесть. Иначе от слабости я не смогу передвигать ноги.

Я встал и медленно, держась за стены, побрел к выходу. Когда выбрался наружу, то от свежего воздуха у меня закружилась голова и я был вынужден остановиться, осваиваясь с новой обстановкой. Когда головокружение прошло, я направился к зданию вокзала. У встречных прохожих мой вид вызвал разные эмоции. Одни, по-прежнему лишь скользили по мне равнодушным взглядом, у других я вызывал брезгливость, у третьих – возмущение. Одна пожила дама, глядя на меня, гневно воскликнула: "Безобразие! Куда только смотрит милиция!" Да, видно, я представлял собой печальное зрелище. Ни жалости или сочувствия я ни в чьих глазах не заметил.

Войдя в здание вокзала, я направился к туалету. Когда я попытался пройти мимо дежурной, то был остановлен её грозным окриком:

– Куда?! А ну выйди!

– Мне бы только умыться, – просительно проговорил.

– А ну, кому я говорю! Мне что милицию вызывать?!

– А сколько стоит?

– Четыре рубля.

Я стал лихорадочно шарить в карманах и, к своему счастью. обнаружил какую-то мелочь. Достал. Оказалось три рубля двадцать копеек.

– У меня всего три двадцать. – сказал я.

– Ладно, – махнула она рукой, забирая деньги. – Иди. Шут с тобой!

Когда я подошел к раковине и взглянул на себя в зеркало, то даже испугался. Я не узнал себя. Честно. Это был седой изможденный старик. Заросшее недельной щетиной лицо было в сплошных ссадинах и кровоподтеках, на губах запекшаяся кровь, под правым глазом желтел синяк. Грязные волосы стояли дыбом.

Я разделся по пояс, помылся, вытерся бумажным полотенцем, причесался.

– Спасибо! – поблагодарил я дежурную и вышел из туалета.

Где же раздобыть хоть немного денег? Я клял себя последними словами за глупость. за то, что не догадался оставить часть денег в камере хранения. Сейчас бы не было никаких проблем. Как говорится: "Близок локоть, да не укусишь". Чего уж теперь. "После драки кулаками не машут". Надо жить сегодняшним днем, а не воспоминаниями об упущенной выгоде. Что же делать? На лбу выступила испарина от слабости.

Ноги сами привели меня к буфету. И тут я увидел на одном из столиков недоеденный почти наполовину пирожок. Украдкой огляделся. Буфетчица была занята с покупателями. Для остальных я не существовал. И я медленно направился к столику. Но буквально перед моим носом полпирожка схватил молодой бомж и, оглянувшись на меня, злобно прорычал:

– Пошел вон, козел!

Это была его территория и соперничать с ним я был не в состоянии. И я поплелся прочь. Выйдя на привокзальную площадь и направился к коммерческим киоскам, где можно было разжиться пустыми бутылками. Вскоре мне посчастливилось стать обладателем сразу двух бутылок. Сдав их, можно было купить булочку и хоть немного приглушить терзавший меня голод. Стоило мне лишь об этом подумать, как рот наполнился горькой голодной слюной. Но я вновь был замечен двумя бомжами, для которых сбор бутылок являлся основным видом промысла, средством существования. Я опять влез на чужую территорию. Бомжи направились ко мне. По их лицам читалось, что они не намерены прощать мне дерзости.

Я достал из карманов бутылки и, протягивая им, сказал:

– Вот, возьмите, пожалуйста!

Только безоговорочное признание их права, спасло меня от побоев. Один из них, вероятно, старший, глядя на следы побоев на моем лице, насмешливо сказал:

– Видно, тебе, кореш, давно не доставалось. Канай отсюда и что б духу твоего здесь не было.

И я поплелся прочь. Проходя мимо киоска, гда торговали хот-догами, я взглянул на молодую продавщицу. У неё было миловидное, доброе лицо. Я подошел и пересиливая стыд, попросил:

– Дайте, пожалуйста, кусочек хлеба.

Лицо её вмиг подурнело, исказилось злобой.

– Я те щас так дам, что ноги не унесешь, побирушка сраный! – закричала она.

Я едва не расплакался от обиды и унижения. Что же произошло с людьми? Отчего все они так озверели?!

Проходя по площади, я стал заглядывать в урны. В одной увидел почти целую булочку. Но она была заплевана, завалена окурками. Меня едва не стошнило от отвращения. Но через два часа бесполезных поисков, я вновь вспомнил об этой булочке. Если её помыть, то вполне можно съесть. Я вернулся на площадь, но урны, в которой видел булочку не нашел. В этот день было все против меня.

В одном из подземных переходов я увидел калеку нищего. Я невольно остановился. Перед ним лежала картонная коробка, в которой было довольно много мелочи, была даже бумажная купюра в десять рублей.

Что если и мне попробовать? Стыдно? Но в моем положении не до сантиментов. Я должен, обязан восстановить силы и выполнить то, за чем сюда приехал. Иначе... Нет-нет, иначе просто не может быть.

У одного из магазинов я подобрал картонную коробку, спустился в переход, сел на корточки на противоположной его стороне, поставив коробку перед собой. Склонил голову, закрыл глаза и стал ждать, Вскоре услышал звон первых монет. В коробке лежало сорок копеек. Начало положено!

Через час я пересчитал деньги. Было без мало двадцать рублей! В моем положении целове состояние. Боже, как я был рад. Если бы прежде выиграл немыслимую сумму, тоя бы им не радовался так, как этим двадцати рублям.

Я поспешил в буфет, где купил стакан куриного бульона и рогалик. Больше я себе позволить не мог, так как занал, что это может для меня кончится плачевно. Очень даже плачевно.

В правильности этого я убедился тут же. Даже глоток бульона, попав в желудок, вызвал в нем резкие сокращения и сильную боль. Я подождал пока приступ боли пройдет, покрошил рогалик в бульон и принялся медленно есть. Ничего более вкусного я в жизни нее= ел. Но главное – я чувствовал, как ко мне постепенно начинают возвращаться силы. Я вернулся на прежнее место. Ужинал я уже по полной программе. Наевшись досыта и прихватив с собой пару бутербродов с колбасой, я вернулся к себе в комнату.

Утром я чувствовал себя достаточно бодрым, отдохнувшим. Я совсем повеселел. Если так дальше пойдет, то через пару дней я буду в норме.

В знакомом переходе я занял прежнее место. Скоро в моей коробке весело зазвенели монеты. Примерно через час расхлябанной, вальяжной походкой ко мне подошел парень лет двадцати – двадцати пяти. Был он огромен и толст. Долго рассматривал нагловатым взглядом, крутя на указательном пальце правой руки цепочку из желтого металла.

– Новенький? – спросил он лениво-равнодушно.

Я понял, что его появление здесь не случайно и ничего хорошего мне не сулит. Решил быть предельно вежливым.

– Да, – кивнул я, заискивающе улыбнувшись. – Только вчера начал.

– А что такой тощий?

– Да вот, такой, – пожал плечами.

– И правильно. Такие больше жалости вызывают. Деньги сейчас будешь платить?

– Какие деньги? За что? – не понял я.

– Ты что, чукча, с луны свалился?! – очень он удивился. – За место, естественно. В этой жизни за все надо платить. Таков закон выживания.

– А сколько?

– Тысячу баксов.

– Долларов?! – Я поперхнулся воздухом и долго. надсадно кашлял. Я никак не мог даже предположить, что и в этом деле существует рэкет.

– Ты что, чахоточныйЮ? – с опасениен спросил он.

– Нет-нет, это так, в горло что-то попало. Тысячу долларов! Вы вероятно пошутили, да?

– Нисколько , я даже занизил таксу для такого бойкого места. Тысячу долларов и ни цента меньше. Понял, ты, ханурик?

– Если бы у меня были такие деньги, то зачем бы я здесь стоял?

В равнодушном взгляде рэкетира засквозило удивление.

– Ты чё, дистрофик, прикалываешься?! Профессионал за неделю такую сумму берет.

– Какой профессионал? – не понял я.

– В каждом деле есть профессионалы. В твоем – тоже. Короче, если ты, клякса, завтра не притартаешь баксы, то я тебе глаз на жопу натяну и голым в Африку пущу. Усек?

– Усек, – обреченно ответил я.

– Вот и ладушки. – Он протянул руку к моему лицу. Я решил, что ударит и втянул голову в плечи. Но он лишь слегка коснулся рукой у моего уха и в ней появилась стодолларовая купюра.

– Что ж ты, чукча, плел, что у тебя нет баксов, а? Ты ж ими весь обвешан, – укоризненно сказал он и громко рассмеялся, очень довольный своей шуткой и собой.

Медленно вальяжной походкой, будто женщина покачивая мощными бедрами. он удалился. А я продолжил свой бизнес. Он оказался сравнительно удачным и я ел по полной программе, налегая на мясо. Мне нужен был ещё один день для восстановления сил. И он у меня будет.

Утром, прежде чем заступить на свой "почетный" пост, я зашел в камеру хранения и взял из сумки пистолет. С ним будет надежнее. И я направился в знакомый переход.

Через час я увидел старого знакомого. С ним был пожилой нищий с лицом Квазимоды.

– Ну, а я тебе о чем говорил? – сказал рэкетир, обращаясь к своему спутнику. – А ты: "Не может быть! Не может быть!".

– Вот козел! – возмутился нищий и грязно выругался.

– Ну что, принес? – спросил меня рэкетир.

– Да. Я сейчас. – Из внутреннего кармана пиджака я достал пистолет и направил его на рэкетира. – Этого будет достаточно?

Его глаза в буквальном смысле полезли на лоб и выразили сначала удивление, тут же сменившееся животным страхом. Он никак не ожидал подобного развития событий.

– Эй, эй! Ты чё, в натуре! – ошалело проговорил он, пятясь.

– Вот, падла! – в сердцах проговорил "Квазимода" и вновь грязно выругался.

Я перевел пистолет на него.

– А тебе особое приглашение требуется?

Тот неожиданно рванул рубаху на груди и истошно завопил:

– Стреляй, сука! Русские умирают, но не сдаются!

– Ну, как знаешь, – сказал я, снимая пистолет с предохранителя и передергивая затвор.

Героизм Квазимоды кончился. Он повернулся и блатной пританцовывающей походкой пошел прочь, сопровождая свой отход громким пением:

– "Там сидела Мурка в кожаной тужурке, а на боку у Мурки был наган".

Когда они отошли на приличное расстояние, рэкетир прокричал:

– Считай, что ты, хиляк, уже покойник!

И только тут я заметил, что в начале прохода скопилась толпа прохожих, с любопытством следившая за развитием событий. Я поспешно спрятал пистолет. И только тут заметил, что меня всего буквально колотит от возбуждения. В целом же я был доволен собой. Порядок! До завтрашнего дня этот трус сюда не сунется. А завтра меня уже здесь не будет. Я буду совсем в другом месте.

Но, как показали дальнейшие события, я оказался слишком самонадеянным. Это меня и подвело.

Когда я закончил работу и, высыпав мелочь в карман, направился к выходу, сзади мне на голову обрушился страшный удар, погасив на время сознание. Когда я очнулся, то увидел, что меня пинают четверо нищих. Среди них был и одноногий калека с противоположной стороны перехода. Он прыгал на одной ноге, тыча меня костылем. Каждый из них норовил ударить побольнее, сопровождая свои действия отборнейшей матерщиной. Поодаль стоял рэкетир и направлял их действиях:

– Врежьте ему, мужики! Как следует врежьте! По почкам его, суку, по почкам!

Вскоре я уже надолго потерял сознание.

Пришел я в себя, лежащим в том же переходе у стены. Попробовал было встать, но не смог. Низ живота пронзила сильная боль. Кажется, они действительно мне что-то отбили. И я заплакал. Но не от боли, нет. От обиды на себя самого, кляня за самонадеянность. В последнее время я столько совершил непростительных ошибок, сколько не совершил за все предыдущие сорок пять лет. А я ведь был в полшаге от задуманного. Как же я теперь посмотрю Толе в глаза?! Господи! Если ты есть, то сделай что-нибудь! Помоги! Затем я почувствовал, что у меня начинают стыть ноги и понял, что умираю. А мимо шли и шли десятки, сотни, тысячи ног и никому не было никакого дела до умирающего в проходе нищего. А потом сознание мое заволокло черным и страшным, как наша жизнь, мраком.

Часть вторая: Возмездие.

Глава первая: Президент негодует.

Директор ФСБ Викторов не находил себе места от снедавшего душу страха. Никакого спаса от него не стало. Так, подлец, прижал, что хоть плач. Впрочем, слезами здесь не поможешь. Нет. Страх этот поселился у него давно, ещё до того, как Петр Анатольевич стал первым в федеральной службе человеком. В последнее время так напитался сомнениями и всем прочем, так заматерел, что совсем жить расхотелось. Попал он, Викторов, как кур во щи. Точно. То, что ему так быстро и сравнительно просто удалось раздобыть копию злополучной видеокассеты лишь на короткое время улучшило настроение. А затем стало ещё хуже, чем прежде. Он уже и билет на самолет заказал. А страх вот он вот, сидит, гложит, все внутренности уже к чертям сожрал. Петр Анатольевич прекрасно понимал во что ввязывается, а ещё понимал, что расклад сил не на стороне президента. Однозначно. Викторов конечно же сочувствовал президенту, а Сосновского, как и все в этой стране, презирал и ненавидел. Это так. Но эмоции, как говорится, эмоциями, а реальность такова, что ни приведи Господи. А вдруг Сосновский дознается, что кассету президенту помог раздобыть он, Викторов? А он рано или поздно дознается. Много сейчас развелось охотников на чужом горбу карьеру сделать, а то и из корысти – продадут за милую душу. О том, чем это ему может грозить, даже думать не хочется. Фактически вся власть в руках этого нелепого и страшного комедианта, этого мерзкого сатира. И премьер, и министры, и Администрация президента, и министр МВД – это все его люди, выполняют исключительно его указания. Да и сам президент... Кем бы он был, если бы не Сосновский? Так бы и сидел в своей "северной столице" в лучшем случае полковником ФСБ. Там он был уже отработанным материалом. Его даже в администрацию нового губернатора не взяли. То-то и оно. Что делать? Хоть он и симпатизировал президенту, но когда дело доходит до веревки, чувствами можно пренебречь.

Долго мучился Петр Анатольевич страхом и сомнениями, пока в его сознании не забрезжила спасительная мысль. Да-да, он непременно должен это сделать! По телефону засекреченной связи он позвонил олигарху.

– Слушаю, – услышал резкий и неприятный голос Сосновского.

– Здравствуйте, Виктор Ильич! Это вас Викторов Петр Анатольевич беспокоит.

– Здравствуй, ага... Чего у тебя?

– Имеется конфиденциальный разговор. Очень важный.

– Какой еще?... А, ну да... А по этому... По телефону нельзя?

– Никак нет.

– Даже по этому?... По секретному этому?

– Это можно только при личной беседе, как говорится, с глазу на глаз.

– Хорошо, ага... Приезжай давай.

– Что у тебя там?... Выкладывай давай, – хмуро и неприязненно проговорил олигарх, сверля директора ФСБ буравчиками глаз. Он не любил этого дурака, ага... Не любил... Приметивный как эта... Как ее?... Как инфузория, вот... В Саратове чуть все дело того... На его назначении этот настоял... Президент настоял... Потому он, Сосновский, ему не очень-то... Доверял не очень, ага.

– Виктор Ильич, два дня назад президент мне дал задание добыть видеокассету вашей беседы с Лебедевым. Сказал, что в ней содержиться очень сильный компромат на вас.

Сообщение Виктиорова было столь неожиданным для Сосновского, что он даже подскочил на стуле, не сдерживаясь, закричал:

– А откуда он того этого... Откуда узнал?... Про кассету узнал?

– Он мне этого не сказал. Но подозреваю, что это ему сообщил кто-то из ваших людей.

– Кто?... Какой же ты этот... Директор. Какой?... Когда этого... Дурак ты, вот и все!

– Извините, но ваша служба безопасности мне не подчиняется, – обиделся Викторов. – Насколько я знаю, её возглавляет Варданян.

– А! – пренебрежительно махнул рукой олигарх. – Такой же... Никого, ничего... А зачем кассета этому... президенту этому? Зачем?

– Не знаю, – пожал плечами директор ФСБ. – Могу лишь догадываться, что он хочет иметь против вас козыри в руках.

– Ах, это. – Сосновский выскочил из-за стола, забегал по кабинету, что-то бормоча себе под нос. Затем сложил пальцы в кукиш, подскочил к Викторову и сунул ему кукиш под нос. – А вот этого он не хочет?

От неожиданности Петр Анатольевич отпрянул назад. Боже, как же он ненавидел этот ублюдка, даже какая-то зеленая жуть подернула глаза от этой ненависти и помутилось сознание. Едва сдержался, чтобы не сказать ему что-нибудь этакое.

– Обижаете, Виктор Петрович! – проговорил укоризненно. – Я-то тут при чем.

Но Сосновский не обратил на его слова никакого внимания. Побегав ещё какое-то время по кабинету, сел за стол.

– Это он на меня, дурак?... Со мной, ага?... Мало этой ел... Каши ел... Вот он у меня где! – Олигарх торжествующе потряс кулаком. – Захочу как муху, ага... Раздавлю как муху... Одно это останется... Мокрое место останется... Так ему и того... передай.

– Но тогда он сразу поймет что к чему.

– Ах да... Это ты правильно... А ты молодец, Петр Анатольевич!... Я люблю, когда вот так... Предано вот так... Люблю... А этому... президенту этому скоро будет не того... Не до кассеты будет, ага... – Сосновский мстительно рассмеялся. – Скоро поймет, кто в доме этот... хозяин, ага... Поймет.

И Викторов догадался, что задуманный взрыв подлодки вот-вот состоится, и ему стало не по себе.

В Сочи Викторов прилетел утром следующего дня и сразу же направился в резиденцию президента. Он был доволен собой. Главное – он обезопасил тылы. Теперь Сосновский если и узнает о наличии у президента видеокассеты, то ни за что на него не поджумает.

Президента он застал в легком тренировочном костюме, отдохнувшим, загоревшим. Вот только глаза, глаза были беспокойными. Но, насколько Петр Анатольевич помнил, у президента всегда были такие глаза.

– Здравствуте, господин президент! Вы очень хорошо выглядите.

– Здравствуй, Петр Анатольевич! – президент подошел и крепко пожал Викторову руку. – Как дела? Как с расследованием взрыва в метро? Нашли виновных?