Текст книги "Право на месть (Страх - 2)"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Наконец, устав смеяться, он достал носовой платок, вытер слезы и смущенно, даже, как мне показалось, испуганно проговорил:

– Извините! Это, очевидно, что-то нервное.

– В ваши годы немудрено, – посочувствовал я.

– Так о чем это мы? – спросил Варданян, потеряв нить разговора.

– Как мне помнится, вы приготовили для меня какой-то деликатес, напомнил я.

– Ах, да. У меня к вам есть предложение... Вы, как мне помнится, хотели мне помочь в поиске человека, сделавшего запись беседы Сосновского и Лебедева.

– Это когда ещё было. С тех пор обстоятельства резко изменились не в вашу пользу.

– Не будем вдаваться в подробности в чью пользу они изменились, съехидничал дядя Алик. – Я попросил бы вас этим заняться и помочь нам его найти. Вы человек здесь новый, наблюдательный, быстро сходитесь с людьми, да к тому же опытный оперативник. Думаю, что вам удастся это сделать. Обещаю хорошо заплатить и, если будете настаивать, ходайствовать о вашем освобождении.

"Я его уже нашел", – подмывало меня сказать, но вместо этого сказал:

– Ну, насчет освобождения вы малость загнули. Это не в вашей компетенции. Не для того меня траспортировали через всю Россию и проводили надо мной эксперементы, как над бедным кроликом, чтобы отпускать. А вот деньги... Деньги моей семье, лишенной по вашей милости кормильца, сейчас очень бы пригодились. И потом, у меня нет иной альтернативы, как согласиться. Как говорят в народе, – не мытьем, так катаньем, но вы своего добьетесь. Знаю по личному опыту.

– Вот и хорошо. Будем считать, что мы договорились. – Варданян выдвинул ящик стола, достал из него связку ключей, протянул мне. – А это небольшой аванс – ключи от вашей квартиры. Кстати, она находится в том же доме, что и квартира Одинокова.

Я поразился их возможностям. Неужели они каждому боевику отваливают по квартире? Нет, наверное, лишь особо одаренным, с кем они связывают определенные надежды. При желании я бы смог сделать у них неплохую карьеру. Но дохлый номер, господа мокрушники! Не на того нарвались. Дима Беркутов всю свою сознательную жизнь давил вас, отморозков, и будет давить. Это я вам обещаю и где-то по большому счету гарантирую. Определенно.

Глава третья. Калюжный. Новые неприятности.

Шли четвертые сутки моего пребывания в "колонии истинно свободных граждан", как именовал нас Профессор, когда вернулись из своего свадебного путешествия молодожены. Молодой супруг, хилый невазрачный парень с длинными, что у горилы руками, подошел ко мне, протянул руку,

– Гена Хрящ.

– Иван. А почему Хрящ? – пожал я его руку.

– Шут его знает. Кликуху мне на зоне дали. Наверное потому, что у меня вместо костей хрящи.

– Как это? – не понял я.

– А так это. – Геннадий вдруг буквально переломился в поясе, просунул голову между ног, весело мне подмигнул.

– Видал?

– Да, впечатляет, – согласился я.

Его супруга, крепкая разбитная девица неопределенного возраста (как потом выяснилось, ей было всего девятнадцать лет) с красивым, слегка припухлым порочным лицом, обошла вокруг меня, проговорила:

– А ты ещё ничего, Ваня. Крепенький. – Неожиданно ухватила за промежность. – Ого! Подходяще.

От подобной наглости я настолько растерялся, что не нашелся, что ей ответить. Почувствовал, что краснею. Чем вызвал взрыв смеха колонистов.

Люба, так звали девицу, напропалую изменяла мужу со всеми колонистами. Один лишь Профессор не пользовался её услугами. Геннадий к её изменам относился совершенно равнодушно. Впервые я обнаружил это вскоре после знакомства. Все мы сидели за столом и играли в шестьдесят шесть, когда я с удивлением увидел, как в углу Люба с Несуном занимаются любовью. Геннадий время от времени кидал в их сторону насмешливые взгляды и покачивал головой.

– Ты что же, не ревнуешь ее? – спросил я удивленно.

– А чего, пусть, – равнодушно ответил он. – Профессор говорит, что ревность самое недостойное чувство, оно оскорбляет и унижает человека, отнимает его свободу, делает заложником частнособственнических инстинктов.

– Но ведь это непорядочно? – возразил я.

– Ты, Ваня, рассуждаешь, как член партии или профсоюза, – ответил за Геннадия Профессор. – Кто вообще может определить, что порядочно, а что нет? Партийные лидеры? Правительство? Презилент? Абсурд! Эти господа придумывают догмы для того, чтобы самим спокойнее жилось. Люба наслаждается жизнью и дарит наслаждение другим. Разве это ни есть высший смысл бытия? Разве можно запретить человеку наслаждаться жизнью? Это не только не гуманно, но и бесчеловечно.

И я сдался. Спорить с Безверхим было бесполезно. Логика его была безупречной.

Я теперь каждый день с самого утра до вечера дежурил у офиса Сосновского, досконально изучил режим его работы, знал в лицо каждого его телохранителя. Обычно его охраняло семь человек. Двое ехали с ним в машине, остальные – в машине сопровождения. Охранники Ссосновского по-прежнему меня не замечали. И это меня вполне устраивало. И вообще, я отметил, что люди стараются не замечать бомжей. Как однажды сказал один из моих подследственных: "Нет человека – нет проблемы". Вот потому, очевидно, для большинства моих соотечественников бомжей вовсе не существовало. Так им было спокойнее жить, комфортнее.

О взрыве в метро я узнал из информационной программы по телевизору, висевшему в зале ожидания вокзала, и сразу понял откуда, как говорится, растут ноги. Этому пауку недостаточно оказалось пролитой крови, потребовалась свежая. Что он ещё придумает. Это ещё более укрепило в правильности принятого мной решения.

То ли я слишком перенервничал, переживая случившееся в метро, то ли подхватил где вирус или простудился, но только к вечеру я почувствовал недомонгание. Все тело ломило и покрылось испариной, голова была тяжелой, подташнивало. Зашел в аптеку, купил антигриппин и тут же выпил с дюжину мелких, будто рисовые зерна, таблеток. Болеть мне было никак нельзя. В буфете вокзала купил два стакана горячего чая и пару бутербродов с колбасой. Поужинал. Вернулся в свое временное жилище. Кроме Любы в комнате никого не было. Она была в одной комбинации, которую она носила только дома и снимала и бережно укладывала, выходя на улицу. Люба мне игриво намекнула, что пора бы нам "познакомиться" поближе. Но я, сославшись на недомогание, лег и вскоре уснул. Когда открыл глаза, то явственно расслышал приглушенный возбужденный голос Прживальского:

– Бля буду, Профессор, я сам видел собственными глазами. Вот такая вот пачка.

– А тебе не показалось с перепоя? – с сомнением спросил Безверхий.

– Да ты чё? Я что совсем уже что ли. Вот такая пачка сторублевок!

– Интересная ситуация вытанцовывается, – проговорил Блок. – Что же он тогда, сучара, бичует с такими-то бабками?

– Может быть подсадной? – высказал предположение Несун.

На что Прфессор негромко рассмеялся и сказал.

– У тебя, Толя, явственно просматривается мания величия. Если так дальше пойдет, то ты плохо кончишь. Кому мы с тобой, дорогой, нужны? Общество и валсть давно махнули на нас рукой и отвернулись. Может быть он писатель? Пишет роман из жизни бомжей?

– Не исключено, – согласился с ним поэт. – Сейчас многие бабки этим зарабатывают. Но только это непатриотично – иметь такие бабки и не поделиться с бедствующими соотечественниками.

– Точняк, – соглапсился Прживальский.

– Ты предлагаешь их экспроприировать? – уточнил Профессор.

– Не только предлагаю, но и настаиваю, – ответил Блок.

– Точняк, – вновь подтвердил правильность слов поэта Прживалский и возбужденно рассмеялся.

С самого начала их разговора я понял, что речь идет обо мне и лихорадочно думал, как мне быть, как выйти из этой очень непростой для меня ситации. Надо попробовать отсюда выбраться. Я заворочался, закашлял, давая понять, что проснулся. Голоса тут же смолкли. Я медленно встал и, по-стариковски притаскивая ноги, поплелся к выходу. Но путь мне преградил Несун. А Профессор, растягивая слова, ласково проговорил:

– Ты куда это, Ваня, на ночь глядя?

– Нехорошо что-то мне, знобит. Вот, хочу таблеток, – пояснил я.

– Ах ты гад! – возмутился Прживаальский, подбегая ко мне. – Мы тебя! А ты врать! Братанам врать! – И он ударил кулаком мне в лицо.

Я упал. Все колонисты, кроме Профессора, набросились на меня и принялись пинать. Безверхий, наблюдая за моим избиением, время от времени предупреждал:

– Смотрите, не убейте. А то потом хлопот не оберешься.

Вскоре я потерял сознание.

Очнулся от озноба. У меня в буквальном смысле зуб на зуб не попадал. Было темно, сыро, прохладно, резко пахло креозотом. Я сел, огляделся и понял, что нахожусь на железнодорожных путях, в каком-то тупике метрах в двухстах от вокзала. Рядом возвышались штабеля новых шпал – отсюда и запах креозота. Бумажника не было. Хорошо еще, что документы паспорт и служебное удостоверение оставили. Но документы мне мало что давали. Что же делать? Как мне теперь быть?

"Свободные люди! Граждане мира!" – горько подумал. – Такие же демагоги как все. Прикрывают свое скотство красивыми, дешевыми фразами. А как увидели деньги, почувствовали, что их можно безнаказанно забрать, все разом забыли,

Я попытался встать, но с первого раза у меня ничего не получилось, Чувствовал я себя, мало сказать, плохо. Тело настолько саднило, будто по мне прошелся дорожный каток, не оставив ни одного живого места, кружилась голова, тошнило. К тому же, набирала силу, родившаяся в моем теле болезнь. Как же мне быть теперь? В таком состоянии я даже пистолет не смогу удержать в руках, не говоря о всем другом.

И я заплакал. Плакал долго, громко с всхлипами и причитаниями: "Га-ад-ы!... Сво-о-олочи-и!... Бу-у-удьте вы про-о-окляты-ы подонки-и-и!... По-о-одав-и-итесь вы этими деньгами-и-и!... Подави-и-итесь своей сво-о-ободой, козлы!"...

Не знаю почему, но так мне было легче заглушить задираемую мое сердце тоску и отчаяние. Проплакавшись, я почувствовал некоторое облегчение. Вновь попытался встать. На этот раз мне это удалось. Ноги хоть и дрожали от слабости, но держали вполне сносно. И я поплелся в свое прежнее жилье, казавшееся в начале таким гостепреимным, а фактически ставшее капканом. Они должны вернуть мне хоть часть денег. Я им объясню зачем мне нужны деньги и они поймут. Не звери же они, верно?

Но комнату я нашел совершенно пустой. Я лег и стал ждать, уже ни на что не надеясь.

Глава четвертая: Дронов. Арест Карпинского.

Оставив конвоиров, прибывших доставить Карпинского в городской изолятор временного содержания у дверей, я зашел к нему в кабинет. Он сидел, уткнувшись в какие-то бумаги, и на мое приветствие лишь пробурчал себе под нос что-то нечленораздельное. Мы с ним откровенно не любили друг друга, и он как не старался, не мог этого скрыть. При встрече со мной его постоянно бегающие глазки наливались прямо-таки волчьим блеском. Вероятно, чтобы это скрыть, при разговоре он никогда на меня не смотрел.

Меня слегка лихорадило. Подмывало сказать все, что я о нем думаю и хоть раз врезать по его упитанной физиономии. Отвести душу. С трудом сдержался. Взял стул, приставил его к столу Карпинского, сел, портфель, в котором был магнитофон, поставил рядом.

– Ты что такой негостеприимный Всеволод Илларионович?

– Ну, почему? С чего ты взял? Нормально, – проговорил он, не отрывая взгляда от бумаг.

Начав разговор, я успокоился. Теперь мне грустно и противно было смотреть на этого типа, продавшего и честь и совесть за зелененькие.

– Чего ж тут нормального, – усмехнулся я. – Я, можно сказать, впервые пришел к тебе в гости, а ты даже кофе не предложил.

– У меня закончился кофе. Извини.

– Жаль. А я так рассчитывал выпить кофейку на халяву.

– А чего пришел-то?

– Чего пришел? А действительно – что мне от тебя было нужно? Шел помнил, а зашел – забыл.

Мой насмешливый тон начинал его явно нервировать, руки заметно дрожали.

– Ах, да! – разыграл я удивление. – Тебе привет от Петрова.

– Какого еще?! – его глазки испуганно глянули на меня, а потом стали быстро-быстро шарить по кабинету, будто искали пути спасения.

– Как какого?! – ещё больше "удивился" я. – Ну, ты меня Всеволод Илларионович, удивляешь. Неужто забыл подполковника Петрова Валерия Марковича?

Карпинский растерялся совершенно. На него было неприятно смотреть. Щеки его тряслись, глаза слезились, на лбу выступил пот. Такое впечатление, что он вот-вот грохнется в обморок от переживаний.

– Ты зачем меня?! – прокричал он. – Зачем путаешь?! Никакого Петрова я не знаю.

– Вот те раз, – обескураживающе развел я руками. – А он просил меня оказать тебе посильную помощь и содействие. Что же мне теперь делать?

– Правда что ли?! – с великой надеждой в голосе проговорил Карпинский, ухватившись за мои слова, будто утопающий – за соломинку, выдав себя тем самым с головой.

– Значит, ты его все же знаешь?

– Кого? – Он смотрел на меня как кролик на удава и в его глазах застыл ужас перед неизбежной кончиной.

– Петрова?

– Какого еще?... Зачем ты меня путаешь?

– Так знаешь ты его или нет?

– Ты что, издеваешься?! – истерично закричал Карпинский. – Никакого я не знаю! Что ты ко мне пристал с этим Петровым?! И вообще, вали отсюда!

– Э, нет, так дело не пойдет. Я сюда пришел не затем, чтобы не добившись результата, уходить. – Я открыл портфель, достал магнитофон, включил.

Как только Карпинский услышал свой голос и голос Петрова, сразу понял, что это конец, конец всему, служебной карьере, семейному благополучию, жизни, наконец. Тихо, плаксиво промямлил:

– Я знал, знал что этим все кончится! – И заплакал. Плакал и что-то тихо и невнятно бормотал себе под нос.

Я прислушался. Многих слов разобрать было невозможно. Единственное, что понял – он просил Бога простить и помочь ему.

Смотреть и слушать все это было и смешно, и грустно, и противно. Ни жалости, ни сочувствия к нему у меня не было. Наоборот. чем дольше он плакал, тем больше я его презирал и ненавидел. Если бы мне сейчас сказали, чтобы я его расстрелял, я бы сделал это не задумываясь. И испытал бы облегчение. Честно!

– Раньше надо было думать о Боге, гнида, – сказал я.

Он ничего не ответил, лишь ещё горше заплакал, но бормотать перестал.

Когда запись закончилась, я выключил магнитофон.

– Так как, майор, знаешь ты полковника Петрова или нет? – спросил я несмешливо и злорадно.

– Он меня заставил, Юрий Валентинович. Честное слово! Он – страшный человек! – униженно проговорил Карпинский, хлюпая носом.

Я заметил торчащий в дверце сейфа ключ. Встал, подошел к сейфу, открыл его. Как я и предполагал, в нем на нижней полке было табельное оружие Карпинского. Взял пистолет и положил его на стол перед майором.

– Это единственное, чем я тебе могу помочь. Хоть умрешь мужчиной. – Я был на все сто уверен, что он не воспользуется моим советом. Просто, таким образом я хотел дожать Карпинского, лишить его последних остатков воли к сопротивлению. Однако, на всякий случай был наготове – вдруг, ему действительно взбредет в голову застрелиться. Но опасения мои были напрасны.

При одном взгляде на пистолет, с майором случилась истерика.

– Нет!! – закричал он, отодвигая пистолет от себя. – Как вы могли такое?... Я не хочу! Я буду жаловаться генералу!

– Ты. Карпинский, оказывается большой дурак. А кто же меня к тебе послал?

– Но он ведь вас не уполномачиывал пистолет и все такое?

– В таком случае, рассказывай.

– Да-да, это конечно, – обрадовался он. – Я все. Не сомневайтесь, Юрий Валентинович. Все, как на духу!

– Хочу заранее предупредить. Если ты соврешь, то я тебя из этого вот пистолета. А потом скажу, что сам застрелился. Понял?

– Нет-нет. Я правду. Мне нечего скрывать.

Я включил магнитофон.

– В таком случае, я слушаю.

– С чего рассказывать?

– С того, как ты стал работать на Петрова.

– Ага. Я сейчас. – Карпинский достал из кармана носовой платок, вытер мокрое от слез и пота лицо. Налил из графина воды в стакан, выпил. – Это было прошлым летом. В Барабинске наши сняли с "Сибиряка" сотрудника московской охранной фирмы. Фамилии его я, к сожалению, не помню. Название фирмы – тоже.

– А как на него вышли?

– Я точно не знаю. То ли был анонимный звонок, то ли поступили агентурные данные.

– Понятно. Продолжай.

– У него изъяли тратиловую шашку и четыреста грамм героина. На следующий день из Москвы прилетел капитан Севостьянов и сказал, что это их агент, что тот ездил в Новосибирск со спецзаданием и попросил меня замять это дело. Сказал, что операцией руководит подполковник Петров. Я позвонил Петрову. Тот все подтвердил. После этого я затребовал дело из Барабинска и прекратил уголовное преследование в отношении этого сотрудника охранной фирмы.

– Каким же образом?

– Я изъял из материалов его первоначальное объяснение, где он говорил, что шашку и героин купил у неустановленного лица, а вместо него написал, что сумка, где все это было найдено принадлежала пассажиру, который ехал с ним в одном купе, но при появлении сотрудников ФСБ сразу все понял и сошел с поезда в Барабинске.

– И что было потом?

– Севостьянов пригласил меня в ресторан и мы с ним обмыли это дело. Там, в ресторане, он и предложил мне две тысячи долларов за услугу. Я поначалу брать не хотел, но он на это ответил, что каждая работа должна оплачиваться. Ну я и того... взял их. Кто же знал, что они все это снимут на видеокамеру.

– Когда познакомился с Петровым?

– Осенью. Где-то в конце октября. Он позвонил по телефону и сказал, чтобы я пришел к нему в гостиницу "Сибирь". Насколько я помню, он занимал 318-й номер. Мы познакомились и он предложил выпить коньяка за знакомство. Выпили. А потом он мне показал видеокассету о получении мной денег. Я понял, что я всецело в его руках. Поэтому, когда он предложил помочь его парням, я согласился.

– Он вам говорил – в чем конкретно должна заключаться эта помощь?

– Да. Он сказал, что я должен встретиться с журналистом из Владивостока, проживающим в гостинице "Новосибирск", представиться и предложить ему отдать видеокассету, которую ему передали в Москве. Если он отдаст кассету, то я с ней еду к Петрову. Если откажется, я должен буду впустить в номер боевиков.

– И что произошло в гостинице?

– Когда я представился и предложил журналисту вернуть кассету, он очень испугался и стал все отрицать, говорить, что ни о какой кассете понятия не имеет. Тогда я впустил боевиков. Они проверили все его вещи, но кассеты не нашли. После чего заклеили ему рот скотчем и стали истязать, добиваясь выдачи кассеты. Я не мог на это смотреть и курил все это время в ванной. В конце-концов он выдал им кассету. Она была приклеена изолентой к днищу кровати. Но это боевиков не удовлетворило и они продолжили истязание. Теперь их интересовало – показывал ли он кому видеокассету и снимал ли кто с неё копию. Он сказал, что показывал её своему другу Устинову, который работает на Электродном заводе. После этого они его убили и мы все покинули номер.

– А каким образом труп Вахрушева оказаля за городом на даче?

– Этого я не знаю. Вероятно, его отвезли туда боевики.

– Кстати, как их фамилии и кто они такие?

– Их фамилии мне не известны. Знаю только имена. Одного зовут Александром, другого – Игорем.

– Журналист говорил о том, что Устинов снял копию видеокассеты?

– Нет. Он только сказал, что Устинов смотрел её. Однако Петров сказал, что мы не должны исключать это. Утром мы отправились на Электродный завод. Я зашел к Устинову в кабинет, показал удостоверение и сказал, что ФСБ располагает сведениями, что у него имеется копия видеокассеты, которую ему показывал Вахрушев. Он, как и журналист, очень испугался и стал все отрицать. Мы дождались, когда Устинов выйдет с завода, боевики пошли за ним и Александр, улучив момент, ударом кастета по голове, убил его. Но кассеты у Устинова не оказалось.

– Кто инсценировал его несчастный случай?

– Боевики. Саша позвонил Петрову, доложил все как есть. Тот предложил инсценировать несчастный случай, как если бы Устинов неудачно спрыгнул с электрички. Боевики погрузили труп в багажник машины и уехали. Я вернулся домой на электричке.

– Откуда у них взялась машина?

– Я им отдал на время свою.

– Вы приходили к жене Устинова?

Карпинский бросил на меня быстрый взгляд, сразу поняв, каким образом мы на него вышли. Кивнул.

– Да. Петров приказал сходить и расспросить её о видеокассете. Но она о ней даже не слышала. После этого Петров и боевики уехали.

– Вы ещё виделись с Петровим?

– Да. Он приезжал недели три назад. Но на этот раз я в его делах участия не принимал. Предоставил им лишь свою машину.

– Кстати, что у вас за машина?

– "Тойота". Госномер – А 573 СОС.

– Это вы правильно позаботились о спасении своей души, – усмехнулся я. – Только вряд ли её таким образом спасешь.

Карпинский растерянно, не понимающе посмотрел на меня.

– Извините, Юрий Валентинович, но я что-то не понимаю... О чем вы?

– СОС – сигнал бедствия морских судов. Расшифровыется, как "спасите наши души".

– Верно, – кисло улыбнулся Карпинский. – А я как-то об этом не думал.

– Какова цель этого приезда Петрова?

– Я точно не знаю, но думаю, что все та же кассета. Я однажды пригласил Петрова домой. За столом, подвыпив, он сказал, что Устинов провел нас вокруг пальца, что он снял копию и кому-то её передал.

– Кому именно?

– Я не стал уточнять.

– О чем ещё он говорил?

– Он сказал мне, чтобы я попытался установить контакт с кем-нибудь из следственной бригады Иванова и о всех их планах немедленно его информировал.

– Вы это сделали?

– Нет, никакого контакта ни с кем я устанавливать не стал. Однако, несколько дней назад совершенно случайно узнал, что в Москву едут три члена этой бригады. Вот об этом я сообщил Петрову.

– Откуда вы это узнали?

– У меня в облпрокуратуре работает прокурором-криминалистом старый приятель Борис Лосев. Он и сказал. – Что-то прочтя на моем лице, Карпинский тут же поспешил заверить: – Нет-нет, он тут совершенно не при чем, уверяю вас. Ничего такого он обо мне не знает и всецело доверяет.

– Доверял, – уточнил я.

– А?... Ну да, доверял, – охотно согласился он. – Вот об этом я сообщил Петрову.

– На кого Петров работает?

– Я точно не могу сказать, но думаю, что на генерал-лейтенанта Крамаренко.

– Отчего ты так решил?

– Однажды я присутствовал при его телефонном разговоре с Москвой. Петров называл своего абонента "товарищ генерал" и "Дмитрием Васильевичем". В нашем ведомстве есть лишь один генерал Дмитрий Васильевич – Крамаренко.

Я записал показания Карпинского. Он их прочел и расписался в протоколе. Оформив статью 122 УПК, я вызвал конвоиров.

Прочтя протокол допроса Карпинского, Иванов сказал:

– С чем я тебя, коллега, и поздравляю. Похоже, что он предельно искренен. А ты как считаешь?

– Абсолютно.

– О его задержании в вашем управлении знают?

– Только генерал. Я старался не делать шума. Конвоировали его оперативники в штатском, наручников мы на него не надевали. А что?

Сергей Иванович встал прошелся по кабинету. Как бы размышляя сам с собой, проговорил:

– Я много над этим думал. У нас сейчас есть все основания задержать этого козла Петрова. Однако сделать это на его территории нам не дадут. А что если нам использовать Карпинского и вызвать Петрова сюда?

– Как вы это себе представляете?

– Сказать, к примеру, что прокурорский работник желает передать кассету только Петрову, а?

– Это не вариант. Петров хитрый лис, сразу поймет что к чему.

– Верно, – согласился со мной Иванов. Он долго в раздумье вышагивал по кабинету. Затем сел за стол и, хитро прищурившись, сказал: – Давай сделаем вот что. Карпинский позвонит Петрову и скажет, что его человек из прокуратуры сообщил, что кассета действительно у Иванова и что он, то-есть я, собираюсь её опубликовать в местных средствах массовой информации и по московскому каналу телевидения в ближайшее время. Это вызовет переполох в стане нашего противника и Петров, как пить дать будет здесь уже на следующий день. Тут мы его, голубчика, и встретим. Ну как?

– Да, это может сработать, – кивнул я.

– Какой вы, господин полковник, неинтересный человек! – погнал картину Сергей Иванович, вызвав у меня улыбку. – Очень вы осторожный, я бы даже сказал – занудный, во всем сомневающийся. Не может, а обязательно сработает. Или я тогда ни черта не понимаю в человеческой психологии. Сообщение вызовет такой переполох, что Петров явится сюда не один, а с целой сворой отъявленных головорезов.

– Значит, вы предлагаете освободить Карпинского?

– Обязательно. Но сделаешь это завтра. Пусть сегодня покантуется на нарах – ему это полезно. А завтра предложишь ему сотрудничество. При удаче, он вряд ли может рассчитывать на наше прощение, но на снисхождение вполне. Думаю, что он охотно согласится. Как считаешь?

– Уверен.

– Ты, коллега, начинаешь исправляться прямо на глазах. Похвально, похвально. Да, позвони его жене, мастерице готовить отменные манты, что её муж срочно направлен в командировку и будет завтра.

– Хорошо.

– А вообще ты молоток, Юрий Валентинович! Славно поработал, не подвел старика.

– Какого старика? – не понял я.

– Как какого? Он перед тобой.

– Ну вы даете! – рассмеялся я. – Слишком рано записались в старики, Сергей Иванович.

– Ты так считаешь?

– Убежден.

– Принципиальных возражений у меня по этому поводу нет... Слушай, Юрий Валентинович, а не отметить ли нам с тобой успехи? По моему, повод самый что ни на есть подходящий. Ты как считаешь.

– Так что, сбегать?

– Не надо никуда бежать. Лучше закрой замок на защелку, а то мало ли что.

Когда я это сделал, Иванов достал из сейфа бутылку коньяка.

– Молдавский, – пояснил он. – На армянский денег не хватило. Тут на медни так меня допек гребанный олигарх своими заморочками, так захотелось выпить. Сунулся в сейф, а там – тю-тю. Непорядок. Вот, решил запастись. Принеси с журнального столика стаканы.

И мы с ним выпили за то, чтобы всей своре Сосновского пришел конец. Хотя и осознавали, что сделать это будет совсем, совсем непросто. Как там Дима Беркутов? Свидимся ли? Будем уповать на Всевышнего и надеяться. Человек так устроен, что всегда на что-то надеется. Иначе невозможно было бы жить.

Глава пятая: Говоров. Встреча с олигархом.

Мы с Потаевым сидели в зимнем саду его офиса. По-прежнему цвели и благоухали розы. Пышные азали, нежно-розовый богульник и прочие кустарники из рода рододендронов окружали нас со всех сторон яркой живописной изгородью. В небольшом водоеме медленно шевеля плавниками толстые карпы подбирали со дна корм. Было влажно, прохладно, комфортно. Все было как раньше, за тем лишь исключением, что один из нас повзрослел, а второй постарел ровно на два года.

За эти два года Петр Эдуардович заметно сдал – ссутулился, кожа на шее стала дряблой, уголки губ обвисли, волосы ещё больше поредели, взгляд потяжелел. Похоже, что некоторым олигархам сейчас приходится не сладко.

Он выслушал меня молча, не перебивая. Я и раньше поражался его выдержке и самообладанию. И сейчас был удивлен. За весь мой рассказ на его лице не дрогнул не один мускул.

После того. как я закончил, Потаев достал трубку, неспеша набил её табаком, раскурил и, откинувшись на спинку скамейки, поднял голову, долго смотрел в стеклянный потолок, затем глухо проговорил:

– Душно здесь что-то.

– Душно не здесь, Петр Эдуардович, а там, за этими стенами. Там стоит такой смрад, что скоро мы все в нем задохнемся. Факт.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, усмехнулся.

– Вы, Андрей Петрович, всегда были мастером говорить. Только прежде вы были большим оптимистом.

– Прежде я был более беспечным и многого не знал.

– Вы, вероятно, хотите знать, что я обо всем этом думаю?

– Горю желанием.

– Извольте. О чем-то подобном я уже догадывался. Я ведь стреляный воробей, шестой десяток небо копчу, много чего повидал, жизнь научила не верить красивым словам и обещаниям, а судить о людях по их делам и поступкам, привык думать, сопоставлять, анализировать. Кто привел к власти нашего тишайшего президента? То-то и оно. А кем он был, когда были взорваны жилые дома? Правильно. Директором ФСБ. А как показал прокол в Саратове, ФСБ имела самое непосредственное отношение к взрывам. Взрывы домов и нападение на Дагестан нужны были господам сосновским, лебедевым и всей их гоп-кампании, чтобы ещё больше возбудить в людях ненависть к чеченцам, довести её до кипения с тем, чтобы была возможность начать новую "победоносную" войну, которую бы возглавил новый герой, молодой и решительный. Так все и случилось. В одном эти господа просчитались... Потаев неспеша выбил трубку в стоявшую рядом урну, достал носовой платок, вытер пот на лбу, тихо рассмеялся: – Уф! Взапрел малость. Давно столько не говорил.

– И в чем же они просчитались? – заинтересованно спросил я.

– Они были уверены, что им удастся втянуть Дагестан в войну против России. Но этого, к счастью, не произошло. Мы должны в ноги поклониться мудрому дагестанскому народу за его выдержку и самообладание, что не позволил втянуть себя в их грязную авантюру. Я уже давно не верю в так называемый "чеченский след". Все планируется и осуществляется здесь, в Москве. Кто финансировал Дагестан по остаточному принципу, доведя там нищету и безработицу до угрожающих размеров? Кто взращивал там вахабитов и финансировал строительство укрепрайонов в трех крупных деревнях? Неужели бывший премьер-министр, посетивший эти деревни об этом не знал? Позвольте в это не поверить. Они считали, что возмущенный нищенским положением дагестанский народ воспримет вахобитов, как национальных героев, освободителей. Это уже однажды сработало в Чечне. Но Дагестан не Чечня. Люди здесь оказались мудрее. Они прокляли и отвернулись от них. Более того, если бы в то время вооружить этот героический народ, то они бы смели и своих вахабитов и чужих, и Басаева, и Хотаба и всех остальных. Вот так обстоят дела, дорогой Андрей Петрович. Каждое утро просыпаешься и думаешь: "Какую очередную мерзость они надумали"? Труднее всех жить тем, кто все это понимает и осознает грозящие стране последствия.

– Но вам-то, Петр Эдуардович, с вашими-то капиталами трудно жаловаться.

– Увы, Андрей Петрович, нам приходится не легче.

– Позвольте вам не поверить.

– Это ваше дело, – пожал плечами Потаев. – Но только это так. Эти господа давно нас вычислили. Подсчитали, что около тридцати пяти процентов частного капитала сосредоточено в наших руках и что именно с нас может начаться возрождение России. Такое положение господ сосновских никак не могло устроить. И на нас началась настоящая охота. Причем, делается это по-иезуитски хитро и коварно. Поначалу они подставляются либо сами, либо подставляют кого-то из своих вассалов. Власти заряжают пушки холостыми зарядами и палят по чем зря. Делается это все с большим размахом и помпой. Показывается по всем каналам в течении недели, а то и двух, тиражируется в газетах, на радио. Весь этот спектакль заканчивается, как всегда, прекращением дела за отсутствием состава преступления. Затем власть заряжает пушки картечью и лупит по нам – только успевай поворачиваться. Все это происходит при полнейшем равнодушии средств массовой информации. И создается впечатление, что власть отчего-то ополчилась именно на сосновских, а мы живем, как у Христа за пазухой.