Текст книги "Город"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Идея правителю понравилась и он решил немедля приступить к её осуществлению. Но даже это не успокоило его. Нет. Глодали изнутри сомнения, спасу нет. А тут ещё кот этот. Кот сразу Пантокрину не понравился. Слишком умные да хитрющие глаза были у этого кота, чтобы понравиться. Приволок его с улицы вчера Березин. Якобы Танечка его попросила об этом, заскучала девочка. Да шут с котом, он, Пантокрин, не против. Но кот коту рознь, верно? Этот больше на дворцового интригана похож, чем на кота. А может быть это ему все кажется? Слишком мнительным стал в последнее время? Возможно, возможно. Но беспокойство, вот оно, куда ж его деть. И вялость эта, и слабость. Но несмотря на то, что постоянно хотелось спать, не шел сон к нему. Нет. Наоборот, бежал от него, как черт от ладана. Устал он, измучился совсем. Угораздило же его на старости лет влюбиться, старого осла. Вот теперь и терпи муки, не хнычь. Устал. Смертельно устал он. Может быть от жизни устал? Нет-нет, это пройдет, все будет нормально. Он ещё себя покажет. Он ещё заживет со своею Танечкой, будь здоров как заживет. Только нужно маленько оклематься. Старое тело его ныло, скрипело от усталости, молило об отдыхе. Надо было срочно отдохнуть. Хотя бы вот здесь, на диване в кабинте. А может быть в комнате отдыха? Нет, там Танечка. Мало ли что может подумать. Лучше здесь, в кабинете.

Пантокрин попросил референта принести ему снотворное. Как же её зовут? Роза? Нет, не Роза. Но тоже что-то с цветами связано. Василиса? Нет. Может быть Анюта? Может и Анюта. Ну её к шутами! Какая, в принципе, разница как её зовут.

Выпив две таблетки снотворного, Пантокрин лег на диван и вскоре уснул. Снились ему его сомнения в виде нескончаемой вереницы немощных старцев, бредущих, держась друг за друга, по бескрайней знойной пустыне. А над их головами с диким жутким хохотом и завываниями черной пантерой летала тревога. От этих завываний он и проснулся.

Была ночь. Кто-то предупредительно включил зеленую настольную лампу. Вероятно референт. Она никогда не позволяла уйти домой без его ведома. А по кабинету с диким улюлюканием и хохотом летала на метле... Татьяна. Опять явился не запылился демон. Не может его нечистая сила без этих штучек. Никак не может. Как его только Хозяин терпит да ещё на таком ответственном посту. Хохмач, выискался. Несерьезный он, этот статс-секретарь. Пантокрин бы ему должность лакея не доверил. Нет, не доверил бы.

Пантокрин поспал, отдохнул и теперь чувствовал себя вполне сносно. Он захлопал в ладоши. прокричал:

– Браво, господин статс-секретарь! Браво! Роль ведьмы вам удалась на славу!

– Ой, как замечательно! – воскликнул демон Таниным голосом и звонко рассмеялся её смехом.

– Ну, хватит, господин демон! – уже раздраженно проговорил Пантокрин. – Заканчивайте свой балаган! Это становится уже неинтересно, честное слово.

Но демон не обращал на него никакого внимания. Продолжая смеятся, кругами носился по кабинету, то почти касаясь ногами пола, то взмывая к самому потолку.

– Евгений Константинович, а можно мне на улицу? – сказал демон Таниным голосом.

И тут из темного угла кабинета раздался настоящий голос демона:

– Не сейчас, Танюша, не сейчас. Видите, как ваш хозяин нервничает, букой смотрит.

И правитель увидел развалившегося в кресле Бархана в натуральную величину. Тот покатывался со смеху, потешаясь над ним. Пантокрин покраснел от досады. Опять он оканфузился. Ну ладно этот юморист демон, но как согласилась его божественная Танечка летать на этой... на этом помеле?! Он ничего не понимал. Абсолютно!

Метла тем временем плавно спикировала и остановилась прямо напротив дивана, где лежал правитель. Татьяна одернула юбку, обольстительно улыбнулась статс-секретарю.

– Это было чудесно! А почему, Евгений Константинович, правитель называет вас демоном и статс-секретарем? – спросила она, наивно глядя на демона.

– Ах, какая девочка, какая девочка! – стал восторгаться Бархан, вскакивая с кресла и бегая по кабинету. – У тебя, Пантокрин, губа не дура. Но что ты собираешься с нею делать с твоим-то ревматизмом, гипертонией, падагрой, язвой двенадцатиперстной кишки, гемороем и прочими болячками?

Он во всю потешался над правителем. Ох, как тот ненавидел демона в эту минуту. Так ненавидел, так... Трудо даже сказать, как он ненавидел.

– У меня нет никакой язвы! – вскричал он возмущенно.

– Как так – нет?! – очень "удивился" демон. – Позвольте, у меня все записано.

Он достал из внутреннего кармана добротного клетчатого пиджака большую записную книжку, стал её перелистывавать.

– Па.. Па... Вот. Пантокрин. Ну что же ты темнишь, старый! Вот же записано: "язва двенадцатиперстной кишки, внематочная беременность"... Гм. Кажется это действительно не ты. Ну, да! Это Пантомима. Это дъяволица на Сатурне. Согласен, нет у тебя язвы, Пантокрин, но все остальное-то есть. А это тоже немало. Ох, немало, чтобы совладать с такой славной, такой чудной, такой темпераментной девочкой.

– Евгений Константинович, но вы не ответили мне на вопрос – почему он называет вас демоном и статс-секретарем? – напомнила демону Татьяна.

– Ах, вон вы о чем. Что вы, девочка, слушаете этого старого маразматика, этого склеротика. Лопочет что попало, а вы слушаете. Ах, какая девочка, какая девочка! Вы просто прелесть! Вы чудо! Разве может этот старый дуралей оценить вас по достоинству?! Ну почему я не поэт! Я бы сочинил для вас прекрасные стихи.

А больное сердце Пантокрина буквально раскалила такая лютая ненависть к статс-секретарю, какой он ещё не ведовал. И он страдал от того, что не может дать ей выхода. С трудом разлепив онемевшие от напряжения губы, он мрачно произнес:

– Танечка, оставьте нас с этим господином.

Фраза эта далась правителю нелегко. Он даже взмок, произнося её.

– Хорошо, – покорно ответила девушка и ушла в комнату отдыха, плотно затворив за собою дверь.

Долго и очень красноречиво смотрел Пантокрин ненавидящим взглядом на демона. Он ненавидел и боялся его.

– Зачем, зачем ты унижаешь меня перед ней?! – слезно проговорил он. Ты ведь знаешь, как я к ней отношусь.

Статс-секретарь поудобнее уселся в кресле, закинул ногу на ногу на американский манер, достал из кармана трубку, раскурил её и, щурясь словно кот, проговорил:

– Я думаю, что это не было для неё открытием.

– Но зачем ты. Я ведь правитель и все такое.

– Дурак ты, а не правитель.

– Ты, Бархан, этого не смеешь! Я буду жаловаться Самому. Он, понимаете ли, найдет на тебя управу.

Статс-секретарь сделал вид, что очень испугался этой угрозы. Сразу стал маленьким, жалким, захныхал жалобно, негодяй, запричитал:

– А чё я такого, дяденька, сказал-то? Я ничего такого. Честное слово! Сказал, что ты дурак? Так это каженный куклявый знает. Я, дяденька, дажеть не сообчил ей, что ты жену свою Фаину ухойдакал. А уж о прежних твоих мерзостях, дяденька, я и не говорю. От них вообще спятить можно. А ты сразу жалиться Хозяину. Нехорошо это, не по-товарищески.

– Прекрати эту комедию! – раздраженно проговорил Пантокрин. – С тобой совершенно нельзя говорить серьезно.

Бархан сразу же переменился, стал строгим, серьезным, официальным. Выпустил к потолку мощную струю дыма, сказал:

– Ах, ты хочешь серьезно, стервятник?! Что ж, изволь... Видишь ли, прохвост, я с самого начала говорил Хозяину, что на тебя ставить опасно. У любого, даже самого отъявленного мерзавца, должно быть в душе хоть что-то, хоть какие-то моральные устои. Иначе он опасен. У тебя же нет ничего. Мало что ты горький пьяница, сукин сын, каких свет не видывал, кретин из кретинов, но ты ещё никогда не держишь своего слова. Можно ли тебе доверять? К сожалению, он тогда меня не послушал.

И Пантокрин сразу почувствовал неладное, грозящую опасность. Интуиция его не подвела.

– Что ты такое говоришь, Бархан? Как тебя понимать?

– А так и нужно понимать, что возясь с тобой, мы только потеряли время. Двадцать лет псу под хвост. Впрочем, что такое двадцать лет по сравнению с вечностью.

Правитель вдруг понял, что сейчас может произойти непоправивимое, крушение всех его надежд. Запаниковал.

– Постойте, господин демон, постойте! Как же так?! Ведь у нас же договор.

– Подотри им задницу, чернокнижник! Хозяин его аннулировал в одностороннем порядке.

– Но как же так! – захныкал вконец растерявшийся правитель, – За что вы так со мной?! Чем я вам не угодил?! Я так старался. Ни один нечистый не может на меня пожаловаться.

– Одного старания мало. Ты мелкий пакостник, Пантокрин. А для того, чтобы творить великие мерзости нужна личность. А ты лишь карикатура на личность. Жертва неудавшегося аборта – вот кто ты такой. Ты проиграл, Пантокрин, по всем статьям проиграл.

– Нет-нет, вы так не можете! – взмолился несчастный правитель. Он прекрасно понимал, что без поддержки нечистой силы он обречен. А ещё он понял, что демону известно что-то такое, такое... Они всегда все наперед знают. – Вы не можете так меня бросить. Вы должны мне помочь!

– Ничего мы никому не должны, кретин. Мы боремся лишь за разум и души людей. И только. Мы не вправе вмешиваться в их дела. Свою судьбу люди делают сами. Прощай, старый хрен! Я рад, что избавился от общения с тобой. Надоел ты мне хуже горькой редьки.

И демон изчез, оставив несчастного правителя одного со своими бедами и сомнениями.

"Нужно что-то делать! Что-то предпринять!" – в панике подумал он и заметался по кабинету.

Но если бы он знал то, что знал демон, то не стал бы дергаться, понял, что он безнадежно проиграл.

6. Тимка действует.

В это время дверь в комнату отдыха с ужасным скрипом открылась и в кабинете появился этот гнусный здоровенный котище. Важно прошелся до стола, запрыгнул на него, разявил в зевке мерзкую пасть, потянулся и вперил в правителя взгляд круглых, зеленых немигающих глаз. И от этого взгляда сознание правителя разом стало вялым, инертным, его будто заволокло вязким и плотным туманом.

– Ну что уставился? – очень непочтительно спросил кот. – Первый раз видишь что ли? Садись.

И Пантокрин нисколько не удивился разговаривающему коту. Покорно сел за стол. Лишь поинтересовался из любопытства:

– А почему вы разговариваете?

– Что за глупые вопросы! – осерчал кот. – Охота, вот и разговариваю. Ты мне лучше скажи где ты прячешь ключи от входа к понтонам?

– К каким понтонам? – не понял правитель.

– Не будь идиотом! На которых город, как на китах, держится?

– Так у шкапчике, – ответил Пантокрин бесцветным голосом.

– У шкапчике! – смешно передразнил его кот. – Правитель, а выражаешься, как босяк. А, поди, ещё институты кончал? У шкапчике! Ну, надо же! В сейфе, что ли?

– Ну да, в сейфе, – кивнул правитель.

– А от сейфа где?

– Здесь, в столе. – Пантокрин выдвинул ящик стола, достал из него связку ключей, отыскал ключ от сейфа. – Вот этот вот.

– Хорошо. А теперь иди на диван, ложись и спи. Понятно?

– Понятно. – Правитель покорно встал, доплелся до дивана, лег и тут же уснул.

Из комнаты отдыха вышла Татьяна и, увидев спящего Пантокрина, спросила:

– Ну как, Тимка, получилось?!

– Обижаете, мадмуазель! – заважничал кот и указал ей на лежавшие на столе ключи. – Вот этот от сейфа. А в нем те, что вас интересуют.

– Ой, какой ты молодец! – обрадовалась девушка и захлопала в ладоши. Но тут же опомнилась, испугалась. – Ой, а я его не разбужу?

– Нет. Я его запрограммировал до утра.

Татьяна схватила ключи, подбежала к сейфу, открыла его. На верхней полке нашла два отдельно лежавших ключа. К каждому было привязано по небольшой картонке с какими-то цифрами.

– А здесь цмфры написаны.

– Вероятно двери закрываются на два замка – обычный сейфовский и наборный, – догадался Тимка.

– Наверное, – согласилась девушка. – Но только нам нельзя рисковать. Как бы это проверить?

– Нет ничего проще. – Кот соскочил со стола, подбежал к дивану. Сказал: – Проснись, придурок.

Правитель тотчас открыл глаза, закрутил головой.

– А? Что?

– Мадмуазель, покажите ему картонки.

Татьяна выполнила указание Тимки.

– Что это за цифры? – спросил тот Пантокрина.

– Это коды замков, – покорно ответил правитель.

– Что и требовалось доказать! – удовлетворенно крякнул Тимка. – А теперь спи.

Пантокрин плюхнулся на подушку и вновь уснул.

– Тань, я так понимаю – вы хотите утопить в болоте этот несимпатичный городишко? – спросил кот.

– А как ты догадался?

– Что же я совсем дурак что ли, – обиделся Тимка. – Я это давно понял. Скажи, ты любишь Гришу?

– Да, Тимка, очень.

– И вы собираетесь пожениться?

– Конечно.

– Возьмите меня к себе, а?

– А ты там тоже будешь разговаривать?

– Нет. Там я утрачу эту способность. Да мне это и не к чему. Так как?

– Мы с Гришей будем только счастливы, Тимка?

– Значит, можно расчитывать?

– Обязательно!

Кот разом повеселел, засуетился.

– Так это дело надо бы обмыть, Таня?!

– Потом, Тимка, потом. Сейчас некогда.

– А потом, когда этот мерзкий городишько пойдет ко дну, совсем будет некогда, – резонно возразил кот. – Вон там, как выражается Пантокрин, у шкапчике много чего. Открой.

Пришлось Татьяне налить Тимке сто грамм коньяку. Иначе от него не отделаться.

7. Операция развивается успешно.

Все так закрутилось, так закрутилось, что у Орлова голова шла кругом! В этом убогом городе-призраке ему уже вряд ли удастся выспаться. Но кажется все идет по плану, Нет, все же прав Березин – он действительно удачливый человек. Тьфу! Тьфу! Нашел время хвастаться, да? Григорий сплюнул через плечо и для большей верности постучал по нарам. Нет, все же странно устроен человек. Если бы ещё месяц назад кто-нибудь сказал, что ему придется пережить все это, Орлов посчитал бы это глупой шуткой. А сейчас воюет с нечистыми и чувствует себя распрекрасно. И главное – именно здесь ему довелось повстречать Таню – свою великую и единственную любовь. Удивительно!

Березин страшно нервничал и кругами бегал по бараку. Григорьев же, наоборот, был невозмутим, лежал на нарах, курил и подшучивал на другом.

Орлов посмотрел на часы. Половина второго ночи. Толя и Коля вот-вот должны привести Кулинашенского. Григорий написал тому записку, что должен сделать ему лично важное государственное сообщение, от которого зависит жизнь всего города. Прибежит как миленький. Ведь в перспективе это орден на грудь, премия в карман и, чем черт не шутит, может быть и кресло премьер-министра. Какой же чиновник не мечтает стать премьером и добровольно от всего этого откажется, верно? В принципе, Орлов написал ему правду, все так и есть на самом деле – главного полицейского города ожидает здесь чистая правда и ничего, кроме правды. Но она обернется для Кулинашенского и всей команды Пантокрина откровениями Иоана Богослова. Наверняка.

– Ой, Тимка! – услышал Григорий удивленный и радостный голос Березина. – Ты откуда?!

– Из леса вестимо, – ответил кот. – Здравствуйте, Роман Маркович! А где Гриша?

– Здравствуй, Тимка! Так вон же он сидит, – Березин показал рукой Орлова.

Тимка подошел к Григорию, заорал благим матом:

– Гришуня! Сколько лет, сколько зим! – Запрыгнул к нему на колени и полез обниматься. От него пахнуло дорогим коньяком.

– Привет, Тимка! Ты, я смотрю, уже успел где-то отметится?! Горбатого могила исправит. Это точно.

– Так ведь чуть-чуть, Гриша, самую малость. Ну и нюх у тебя?! Ну сам посуди, как было не отметить удачу?!

– Значит, все получилось?!

– Все хоккей, как говорят французы! – Кот коротко и часто замяукал. Пантокрин спит и видит розовые сны, а интересующие тебя ключи у Тани.

– Как она?! Где она?! Что с ней?!

– Столько вопросов и все сразу. Отвечаю по мере их поступления. Она в полном порядке. Ждет у выхода из этого сколь почтенного, столь и почетного заведения своего жениха, чтобы сочетаться с ним законным браком. С ней ничего сверхестественного не произошло, если не считать, что с некоторых пор помешана на одном очень несерьезном типе Григории Орлове. Но это помешательство только ей на пользу. Еще более цветет и пахнет.

– Ну ты и трепач! – удивился Орлов Тимкиному монологу.

– Есть малость, – согласился тот.

В это время дверь с шумом открылась и в барак буквально влетел Кулинашенский. За спиной у него стояли улыбающиеся Толя и Коля и двое куклявых, Григорию незнакомых, но, вероятно, их друзей. Увидев свет и бодрствующих пациентов начальник полиции закричал по привычке:

– Это что такое?! Это почему свет?!

Но тут же вспомнил, чем закончилось его предыдущее посещение барака, тут же осекся, опасливо огляделся и сказал уже совсем миролюбиво:

– Отдыхайте, отдыхайте, господа психи. – Покрутил головой и, увидев Орлова, подошел, протянул для приветствия руку. – Здравствуйте, Григорий Алпександович!

Он улыбался так, будто только-что выиграл главный приз в своей жизни. "Блажен кто верует! Тепло ему на свете". Воистину так. Но ничего, сейчас ему будет не до улыбок. Это Орлов мог с большой долей вероятности гарантировать Кулинашескому. Честно.

– Здравствуйте, господин министр! – Григорий от души пожал его пухлую руку. Главный полицейский поморщился от боли, но продолжал улыбаться. В мечтах он уже видел на груди главный орден города на красивой красно-черной шелковой ленте.

– Я получил вашу записку.

– Какую ещё записку?! – "удивился" Орлов.

Улыбка моментом приказала долго жить. Лицо главного полицейского стало озадаченным, заметно посерело.

– То-есть как это – какую? Вы мне писали?

– Я?! Вам?! – Глаза Григория выражали столь неподдельное удивление, что у Кулинашенского стал дергаться в нервном тике правый глаз.

– Ну да? Вы – мне?! – прорычал начальник полиции, все более свирепея.

– Видите ли, господин Куливашенский...

– Кулинашенский, – поправил он меня.

– Я и говорю – Куливашенский.

– Какого черта! – рявкнул он.

Лицо побагровело, щеки тряслись от негодования, а глаза так вообще были черт знает что такое, сплошное безобразие, а не глаза. У палача глаза и то, наверное, предпочтительней. На такой ответственной службе, а никакой тебе выдержки.

– А почему вы на меня кричите, господин Кулинашевашенский? – предложил Орлов ему компромисс.

Но и это тому не понравилось. Начальник полиции решил показать свою бескомпромиссность.

– Вы что, издеваетесь?! – прорычал он. Голос уже дрожал и вибрировал, в нем явственно звучали истерические нотки. – Фамилия моя Кулинашенский! Прошу запомнить. Это во-первых. А во-вторых, вы мне писали или не писали?!

Орлов легкомысленно и игриво рассмеялся.

– Ах, Василий Петрович, скажу откровенно – я в весьма затруднительном положении и не знаю, как поступить. Вы такой настойчивый! Мы ведь с вами и виделись-то пару раз. Нет, вы мне конечно симпатичны и все такое прочее. Но я не могу вот так сразу. Нужно привыкнуть к друг другу, верно? – И приблизившись к нему вплотную, Григорий горячо зашептал ему на ухо: – Ах, проказник! Вы дерзкий! Я в восторге от вас! Вы меня умиляете! Может, куда уединимся?

Начальник полиции был готов. Руки-ноги его заходили ходуном, он обессилено опустился на нары и заплакал.

– Я не понимаю, что происходит, – хныкал он. – А ещё говорили, что здесь сидят нормальные люди?! Какие же они нормальные, когда такие ненормальные!

Он стал лихорадочно шарить по карманам, наконец выудил из одного записку, протянул Орлову.

– Это ваша?

Тот взял записку, стал внимательно её рассматривать, даже посмотрел на просвет.

– Ах, эта? Чего же вы сразу не сказали? А то все намеками, намекаким. Трудный вы человек, Василий Петрович.

– Так это ваша записка?! – взмолился Кулинашенский.

– А что вы так нервничаете, господин министр?! Если так вот по каждому пустяку, то никаких ведь нервов не хватит, верно?

– Умоляю! Скажите! Ваша?! – Взгляд теперь у него был затравленный, обреченный, как у приговоренного к казни.

– Ну, моя. А я что, отказываюсь что ли? У меня и мыслях ничего такого. Зря вы, Василий Петрович, как говорят в вашем департаменте – шьете мне криминал. Зря.

– Слава Богу! – выдохнул вконец обессиливший начальник полиции. – Так что же вы хотели сообщить?

– А вы хорошо сидите, Василий Петрович? Я в том смыле, удобно, прочно?

– Ка... Ка-ка-кажется, – жутко зяикаясь, промямлил начальник полиции. Он не был готов к новому испытанию. Вид у него был жалким, вгляд умоляющим.

– Так кажется, или хорошо?

– Хо-хо-хо, – пытался выговорить Кулинашенский такое знакомое и, в общем-то, простое слово, но все никак не получалось.

– Что хо-хо? Хорошо?

– Да, – кивнул он.

– Что ж, тогда я вынужден вам сообщить, что вы, милостивый государь, арестованы. Да-с. Весьма сожалею, но такова ирония судьбы, Василий Петрович. А она – особа, смею вас заверить, очень даже серьезная.

– Вы шутите? – Главный полицейский стал медленно бледнеть. Его довольно внушительный нос заострился как у покойника.

– Обижаете, господин министр! – сделал Григорий обиженное лицо. Разве ж такими вещами шутят? На этот раз я говорю совершенно серьезно.

Кулинашенский схватился было за кобуру, но его руки были перехвачены стоявшими рядом Толей и Колей. На запястьях щелкнули замки наручников. Он ошалело смотрел на куклявых и не верил своих глазам.

– Ку – кук... Куклявые! Не может этого быть!

– Как видите – может, Василий Петрович. В определенных обстоятельствах даже куклявые становятся людьми. У вас семья есть?

– Да.

– Дети?

– Д-двое. М-мальчик и д-девочка.

– Возраст?

– П-пять и семь, – промямлил совершенно несчастный начальник полиции. Он прекрасно понимал, когда задаются подобные вопросы.

– Да, маленькие ещё совсем, – "печально" вздохнул Григорий. – Жалко!

– Чего? – подобострастно спросил Кулинашенский.

– Детей, говорю, жалко. Они-то тут при чем, верно?

Глаза у начальника стали совсем круглыми, как у кота, и таким разнесчастными, что Орлов невольно ему посочувствовал. Хоть он и порядочный негодяй, но все же человек, живое как-никак существо.

– Н-не п-понимаю! – прошептал в ужасе Кулинашенский. От переживаний главный полицейский, кажется, напрочь потерял голос. – Что это вы т-такое?... И п-потом, п-почему?... Н-на-а что это вы н-намекаете?

– Дети, они же – дети! – рассуждал Орлов, не обращая внимания на Кулинашенского. – Они же невинны. Разве они виноваты, что их отец последний негодяй и мерзавец. Отца же не выбирают, верно? Здесь уж кому как повезет.

– Вы меня убъете?! – жалобно прошептал несчастный начальник полиции.

– Конечно, – бодро ответил Григорий. – Повесим. Впрочем, за все ваши мерзости, вы не заслуживаете быть повешенным. Роман Маркович, – повернулся Орлов к ученому.

– Да, – откликнулся Березин, с добродушной и одобрительной улыбкой следивший за выступлением своего молодого друга.

– Чего там вам обещал этот недостойный и ничтожнеший Пантокрин?

– Выколоть глаза, отрезать язык и отрубить конечности, – с готовностью ответил ученый.

– Замечательно! – "восхитился" Орлов. – Вот какую смерть вы, Василий Петрович, заслуживаете. – Григорий окинул взглядом своих единомышленников, спросил: – Есть желающие привести приговор в исполнение немедленно?

Вверх взметнулся лес рук.

Кулинашенский издал страшный, как бы сказал молодой литератор, "леденящий душу" звук и потерял сознание.

Дремавший на коленях Орлова Тимка, равнодушно произнес:

– Хиляк. А ещё начальник полиции?! Теперь понятно почему у нас преступники разгуливают на свободе, а нормальные, порядочные люди сидят в сумасшедшем доме.

– Ты Тимка, как всегда, прав. Ребята, – обратился Григорий к Толе и Коле, – приведите человека в чувство.

Коля принес кружку воды и вылил её на голову своего главного шефа. Тот пришел в себя и, жалостливо глядя на Орлова, спросил:

– Я могу надеяться сохранить жизнь?

Григорий долго молчал, тянул и тянул паузу, как бы обдумывая его вопрос. Сказал "нерешительно":

– Возможно, но при одном условии.

– Я согласен на любые условия! – с воодушевлением проговорил начальник полиции.

"Похоже, теперь он стал совсем Кулинашенским", – усмехнулся про себя Орлов.

– Вы должны нам помочь, Василий Петрович.

– Рад стараться! Так точно! Все чем могу! – радостно замолотил главный полицеский, вскакивая и щелкая каблуками.

Вероятно, службу в полиции он начинал с младших чинов и ещё не утратил эту способность – щелкать каблуками.

– Значит, на вас можно надеяться?

– Так точно! Не сумлевайтесь, не подведу.

– Боже! Ну и лексикон! – проворчал Тимка. – Что правитель, что этот вот. Где их только набрали? И эти чмо вершат судьбами людей?! Нет, я отказываюсь что-либо понимать в этой жизни.

– Замолкни, философ! – прикрикнул на него Григорий. – Ты мне всю обедню испортишь.

– Молчу, Гриша, молчу.

Кулинашенский неприязненно покосился на кота, сказал очень искренне и очень доверительно:

– Мне, Григорий Александрович, самому не нравились здешние порядки. Честное слово! Но, что я мог, маленький человек, поделать. Потому, я сам, по зову, можно сказать, души. Да. От чистого сердца готов вам помочь в благородном деле и все такое прочее. Верьте мне, не подведу. Что я должен делать?

"А может быть он и правда искренне все это говорит? Все может быть. В жизни и не то бывает", – подумал Орлов.

– Во-первых, вы должны вывести нас отсюда.

– Готов. – Начальник сразу стал деловым, подтянутым, сосредоточенным.

– Ребята, заберите у него пистолет и снимите наручники, – сказал Григорий Толе и Коле. – И, на всякий случай, держите его на мушке.

– Хорошо, Гриша, – ответил Толя.

Парни быстро выполнили указание Орлова. Теперь предстояло подумать о составе ударной группы захвата. Григорий внимательно оглядел своих единомышленников, ждущих указаний своего предводителя. Настроение у всех было приподнятым. Кого же включить в группу? Кукляйвых, Григорьева... Кого же еще? Может быть "Лошать Прживальского"? Точно. С его-то дурной силушкой он может очень даже пригодится. Этот тридцатипятилетний великан работал раньше силачем в цирке, потешал почтенную публику тем, что гнул на крутой шее ломы, жонглировал двухпудовыми гирями, поднимал грузовик за передок, таскал на загривке по арене к всеобщему восторгу тяжеленных куклявых красавиц. Словом, пользовался успехом. Но по пьянке сболтнул что-то лишнее о правителе и моментально оказался здесь. Какой-то юморист дал ему кличку "Лошать Пржевальского". В шутку конечно дал. Но кличка эта на удивление прижилась. Все его теперь иначе и не называли. Разумеется за глаза. В глаза кто ж рискнет, верно? А вообще то его зовут Васей Теркиным. Кроме шуток. Он полный тезка популярнейшего литературного героя. Орлов включил его в группу. Березина брать не хотел. Но тот так разнервничался, так раскипятился, что пришлось взять.

В сопровождении Кулинашенского они без всяких хлопот покинули сумасшедший дом. Орлов очень надеялся, что навсегда. Хотя, всякое бывает. Жизнь непредсказуема. В народе говорят: "От тюрьмы да от сумы не зарекайся". Тем более от этого, столь "почтенного" заведения. Верно?

8. Последнее препятствие.

Не успели они отойти и пятидесяти метров от ворот сумасшедшего дома, как из кустов выскочила Танюша и бросилась Орлову на шею. И в голос запричитала, да так громко, что в городе залаяли собаки.

– Гришенька! Любимый! Родной! Живой! Господи, как я рада! Как счастлива! А похудел-то! Глаза вон ввалились. Ты меня любишь, Гришенька?! Она осыпала его лицо поцелуями.

– Да. Танюша!

– Скучал ли обо мне?

– Да, Татюша!

– А как я скучала по тебе трудно даже высказать. Правда. Думала – умру от тоски. Ты меня любишь, Гришенька?

– Да, Танюша!

– А я тебя как люблю, Гришенька! Просто умереть можно! Вот – как люблю!

Григорий обнимал и целовал эту удивительную неземной красоты девушку и чувствовал себя счастливым до неприличия и глупым до самоунижения. А все смотрели на них и улыбались. По-хорошему так улыбались. А если и завидовали, то по-доброму, светлой завистью.

– Господа! А вам не кажется, что они пошли на второй круг? – сказал ехидный Тимка.

– Тсс. Замолчи, негодник! – сказал ему Березин.

Но Тимка был, как всегда, прав, напомнив, что впереди их ждут великие дела. Поэтому личное счастье придется на время отложить. Орлов забрал у Тани ключи и сказал, чтобы дожидалась у памятника несимпатичного правителя Пантокрина. Но она наотрез отказалась, заявив. что теперь она с ним ни за что не расстанеться, даже на минуту. Как Григорий уже успел понять, спорить с ней было бесполезно. Пришлось брать её с собой.

Открыть двери входа, ведущего внутрь понтонов, оказалось делом техники. Куклявые стражники при виде Кулинашенского превратились в восковые фигуры. Но внизу группу захвата ждал неприятный сюрприз.

В небольшой квадратной комнате за грубо сколоченным столом сидели трое леших и играли в карты, как Орлов понял, в "очко". Были они зеленые, замшелые и до того страшные и противные, до того мерзкие и гнусные, что ни только разговаривать, но и смотреть на них было жутко и до тошноты неприятно. Оторвавшись от игры, они недобро глянули на вошедших. Вид Кулинашенского им ничего не говорил. По-всему, они его даже не знали и подчинялись, вероятно, лишь Пантокрину. И это было скверно. Обойти их не было никакой возможности, а иначе не попадешь в понтоны. Эти три "чучела" были страшнее и опаснее станкового пулемета. Захотят они, чтобы Орлов с товарищами, к примеру, плясали. И никуда не денешься – будешь плясать хоть до конца дней своих. Захотят, чтобы на загривках друг друга возили. И будешь возить. Короче, дело было совсем дрянь. Ситуация безрадостная во всех отношениях. О такой говорят – нарочно не придумаешь.

– Вы кто такие? – грозно проговорил самый большой из леших и самый неприятный. Он у них был старшим.

Орлов мысленно перекрестился и выступил вперед.

– Комиссия Госпожнадзора, – проговорил он строго официально. – Хотим посмотреть, в каком состоянии у вас оборудование и средства пожаротушения.

– Каво? – тупо уставился на него старший. Интеллект в его взгляде не просматривался, а лишь угадывался. – А разрешение Правителя у вас есть?

– Нет. Но у нас есть представитель его администрации – начальник полиции города Кулинашенский. – Григорий указал на главного полицейского.

Но это не произвело на леших никакого впечатления.

– А нам без разницы. Должна быть гумага от Самого, с подписью и печатью. А без гумаги мы вас не могем пропустить. Это нарушение инструкции. Вот.

Орлов решил зайти с другого конца.

– А в карты во время дежурства вы, мать вашу, по инструкции играете?! – закричал он, что было мочи.

От его крика лешие немного подрастерялись.

– Дык, чё ж ещё делать-то здеся? – проговорил старший несколько подрастерявшись.

– Охранять важный государственный объект – вот что делать! Совсем, понимаете ли, разленились!

– Дык, мы и охраням.

– А мозет быть ви нам и кусать во влемя дезульства заплетите?! ехидно спросил самый маленький и от того, наверное, самый симпатичный леший. Из тридцати трех букв словаря он, похоже, не выговаривал половину.

– Разговорчики, туды вашу растуды! Оборзели! Не положено по инструкции играть в карты – значит, не положено! Ясно?