Текст книги "Перестройка: от Горбачева до Чубайса"

Автор книги: Владимир Бояринцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Многочисленные поездки за рубеж «семьи» в период, когда выехать из страны было чрезвычайно сложно, поездки, в которых они не испытывали стеснения в средствах к существованию, все это говорит о прочных связях Бриков с ОГПУ. Конечно, источником средств к безбедному существованию была поэтическая деятельность кормильца и поильца семьи

В.В.Маяковского. Только в некоторых случаях это были поездки Бриков по служебным (чекистским (?)) делам.

В 1927 году Маяковский написал целый ряд стихотворений, воспевающих чекистов, что странным образом совпадает с их нашествием в салон Лили Брик. Одно из стихотворений – «Солдаты Дзержинского» было посвящено «Вал. М.» – Валерию Михайловичу Горожанину. Горожанин в свое время подарил Маяковскому револьвер с удостоверением на право его ношения. Считается, что именно он ввел Агранова в Лилин кружок.

А.Ваксберг пишет: <<Дружба всей семьи с Аграновым была на виду, и многие современники, в том числе и те, кто был близок к дому, не сомневались в характере его отношений с Лилей. В некоторых свидетельствах прямо употребляется слово «любовники».

Одним из завсегдатаев салона был и Михаил Сергеевич Горб (Моисей Савельевич Розман) – заместитель начальника иностранного отдела ОГПУ. «Михаил Горб был поразительно бесцветной личностью («тщедушный физически и морально»…) и ни в каком отношении не мог представлять интереса для обитателей квартиры в Гендриковом и для их гостей. Присутствие его там объяснялось явно другими причинами…» (Ваксберг).

О том, что все эти люди были друзьями Лили; говорит тот факт, что они не исчезли после смерти В.В.Маяковского из дома Бриков, про который Борис Пастернак сказал, что «квартира Бриков была, в сущности, отделением московской милиции».

В аннотации к книге «Лиля Брик» А.Ваксберг пишет, что знавшие ее люди называли Лилю современной «мадам Рекамье». Это с одной стороны, в корне неправильно, так как Юлия (Жюли) Рекамье (1777–1849) была известна своим политическим и литературным салоном, где собирались люди, оппозиционно настроенные по отношению к власти (Наполеону I), в то время как в салоне Брик собирались люди, поддерживающие троцкистско-большевистско-еврейский режим. С другой стороны, имеется и сходство в судьбах этих двух «мадам»:

Юлию содержал муж-банкир, а Лиля (вместе со своим «законным» мужем) находилась на содержании у хорошо зарабатывающего поэта.

Казалось бы, что между этими женщинами не было ничего общего: у каждой из них был свой круг общения, свои интересы, разные жизненные цели и возможности. Их объединяет только то, что у каждой из них в этот период был «свой» большой русский поэт. Но, если Айседора приехала в разоренную и нищую страну, полная иллюзий по поводу возможностей развития искусства, то Лиля совершенно четко отслеживала ситуацию в стране и умело ею пользовалась.

Как пишет А.Ваксберг, «ни симпатий Лили к коммунистической верхушке, ни восторга перед чекистской гвардией поколебать ничто не могло. Ее преданность власти осталась все той же… до мозга костей, она инстинктивно тяготела к победителям. Не просто к властвующим, а к тем, кто настойчиво боролся за власть и сумел ее захватить».

В письме, найденном после смерти Маяковского, были слова: «Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо».

Борьбу за «сносную жизнь» Лиля начала сразу же, сначала убедив Полонскую не отравлять своим присутствием на похоронах последние минуты прощания с Маяковским его родным, к числу которых, естественно, причисляла себя и Осю. А чтобы Полонская ненароком не попала на похороны, в это время она была вызвана к следователю. Естественно, здесь не обошлось без лучшего друга «семьи» Агранова.

Уже на следующий день после похорон поэта состоялась встреча Лили с Норой Полонской (надо было спешить с дележом наследства!), и в результате удалось уговорить ее не претендовать на творческое наследие поэта. Вместо права наследования Норе была предложена путевка в санаторий.

В июле 1930 года появилось республиканское постановление о признании наследниками Маяковского четырех человек: Лили Црик, матери поэта и двух его сестер (каждой из этих женщин полагалась четвертая часть пенсии). Авторские права были разделены иначе: Лиля получала половину денег от издания трудов Маяковского, трое родственниц – другую половину. Это позволяло Лиле Юрьевне вести прежний богемный образ жизни, предпринимая только определенные усилия к переизданию произведений Маяковского и делая все для того, чтобы память о нем не притуплялась.

«Постановление правительства о введении Лили в права наследства отмечали в том же подмосковном Пушкине… Арагоны уехали, все остались в своей компании и могли предаться ничем не стесненному веселью» (Ваксберг).

«На память о радостной гулянке осталась фотография, где изображены, в том числе, Яков Агранов, Лев Эльберт, Василий Катанян. Осипа на фотографии нет – он остался в Москве с подругой. «Зато есть оба чекиста – на боевом посту. Один даже в форме с ромбиками в петлицах (они заменяли тогда генеральские звезды на погонах). И все глядятся как одна семья, в дом которой пришла нечаянная радость. Чем счастливее лица, запечатленные фотокамерой, тем тягостнее разглядывать сегодня этот кошмарный снимок» (Ваксберг).

Вскоре была получена кооперативная квартира, которую оплатил еще Маяковский, и в ней поселились Лиля, Осип и его подруга. Лиля закончила роман с Юсупом Абдрахмановым, вернувшимся в родную Киргизию и летом этого же года в жизнь Лили вошел другой человек – герой гражданской войны Виталий Маркович Примаков, который был на шесть лет моложе Лили. После пребывания с Примаковым в разных городах Союза, Лиля (будучи законной женой Оси) в качестве «спутницы» провела с Примаковым полгода в Берлине, во время учебы его в академии германского генерального штаба.

В 1934 году Примакова арестовали, но после вмешательства Ворошилова вскоре освободили, короткое время он с Лилей пожил в Москве, затем его перевели в Ленинград.

В 1935 Лиля написала письмо И.В.Сталину с просьбой о реализации огромного революционного наследия Маяковского.

Основная часть резолюции И.В.Сталина вошла во все последующие школьные учебники советского периода по литературе: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи…»

После ареста и расстрела Примакова (в 1937 году) «спасение от охватившего ее безумия Лиля нашла в алкоголе – средство давнее и испытанное, в котором раньше у нее не было ни малейшей нужды» (Ваксберг). Меньше чем через месяц после казни Примакова Лилиным мужем стал Катанян, который вывел ее из запоя.

В 1937 году были арестованы и расстреляны постоянные посетители «салона» Лили Брик – Яня Агранов, Захар Волович, Моисей Горб, покончил с собой один из ее лучших друзей Иосиф Адамович, расстрелян Александр Краснощеков, «продолжавший оставаться Лилиным другом, но к тому времени уже снова женатый на давней своей знакомой Донне Груз… Из далекого Фрунзе – столицы Киргизии – пришло известие об аресте Юсупа Абдрахманова. Его, естественно, тоже казнят» (Ваксберг).

Это было время «исторического возмездия» (по словам В.Кожинова), когда палачи русского народа евреи-большевики получили по заслугам за уничтожение русской интеллигенции, казачества, духовенства и крестьянства в двадцатых и начале тридцатых годов XX века.

И здесь возникает вопрос: если, как утверждают современные защитники прав еврейского народа, при аресте врагов народа арестовывались и их жены, то как случилось, что фактически жена и любовница, но крагтей мере, четырех арестованных и казненных врагов народа (Агранов, Краснощеков, Абдрахманов, Примаков) не только совершенно не пострадала, но продолжала получать пенсию как член «семьи» Маяковского, издавала его труды и получала за них немалые гонорары?

Видимо, несмотря на попытку И.В.Сталина очистить органы власти и НКВД от представителей «пятой колонны», оставались еще на своих местах и постах крупные деятели НКВД, неизменно оказывающие Лиле Брик поддержку.

В 1945 году умер Осип Брик. «Лиля долго не могла прийти в себя. Позже она говорила: «Когда умер Володя, когда умер Примаков, – это умерли они, а когда умер Ося, – умерла я» (Ваксберг).

В 1953 году Лиля Юрьевна «снова, как в 1937-м, решила искать спасение в алкоголе. Теперь уже из запоя ее не могли вывести ни Катанян, ни Эльза, ни Арагон». Ее могла излечить только перемена ситуации, отмечает Ваксберг. Она пришла в себя в марте – апреле.

В 1958 году Лиле и Катаняну дали большую квартиру в новом доме на Кутузовском проспекте, что позволило разместить «и огромный архив, и старинную мебель, и бесценные предметы искусства…» (Ваксберг). Вспомним опять Маяковского: «Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом…» («Во весь голос»). И, действительно, при жизни поэта в доме «семьи» не было ни старинной мебели, ни бесценных предметов искусств. Видимо, Лиле Юрьевне вполне хватало средств от денежной реализации авторских прав на издание произведений Маяковского, чтобы продолжать ту безбедную жизнь, к которой она давно привыкла.

Но «Хрущев изменил ситуацию. По какому-то поводу ему представили на стол справку о гонорарах, полученных наследниками «классиков» за все истекшие годы, и в Хрущеве взыграла крестьянская жилка. «Не слишком ли жирно?!» – так, по ходившим тогда слухам, отреагировал он, и вопрос был решен. Единственный источник существования для Лили перестал существовать, и она практически осталась без средств» (Ваксберг; выделено мной. – В.Б.)

При этом возникают законные вопросы: а разве не мог муж (Катанян) прокормить свою вечно неработающую жену? Или он тоже существовал только за счет издания трудов Маяковского?

В конце 1958 года Илья Зильберштейн из «Литературного наследства» опубликовал переданную ему Лилей, часть переписки ее с Маяковским, отказавшись от публикации воспоминаний сестер поэта, что вызвало отрицательную реакцию в советской прессе. Федор Панферов по этому поводу, имея в виду Лилю Брик, писал:

«Видимо, правильно народ утверждает, что порой и на крупное здоровое тело лепятся паразиты. В данном случае паразиты налепились на образ Владимира Маяковского…» (Ваксберг).

В этот период в квартире на Кутузовском проспекте стало собираться меньше советских гостей, «но зато было великое изобилие иностранных» (Ваксберг).

Лиля Брик стала борцом за права человека – за право советских евреев выезжать за границу (естественно, «туземное» русское население в расчет не принималось). У самой же Лили и Катаняна препятствий для выезда за рубеж, как всегда, не было. И с 1960 года Лиля и Катанян могли жить сколь угодно долго в квартире, оборудованной для них в особняке Арагонов. Для Лили Юрьевны это был период ожесточенной борьбы с родными Маяковского, для чего она пыталась привлечь и бывших «подруг» поэта.

«Вокруг имени Маяковского, но главным образом вокруг имени Лили Брик в связи с Маяковским, стала разворачиваться уже нешуточная война» (Ваксберг). Со стороны же Лилиных заступников была принята многократно проверенная временем тактика – это все происки антисемитов. Это очень удобная формула, сразу же затыкающая рот любому оппоненту.

В этом плане даже стали привлекать и авторитет Маяковского – Роман Якобсон свидетельствовал: «Маяковский мне говорил несколько раз, по разным поводам, что ничто его не приводит в такое состояние возмущения, как юдофобство» (Ваксберг; выделено мной. – В.Б.)

Но вот что произошло при многочисленных свидетелях: «Однажды после доклада Айхенвальда Маяковский выступил с возражениями и начал так:

– Вот Коган говорит…

Айхенвальд возразил:

– Я не Коган.

– Нет, вы все коганы, – парировал Маяковский.

Об этом рассказал Шкловский, добавив, что Маяковский в то время, если человек был не Коган, хорошо к нему относился» (Ал. Михайлов; курсив мой. – В.Б.)

Вспомним, что в то время действовал декрет 1918 года, по которому человек, назвавший еврея «жидом», мог автоматически становиться к стенке. А еврейский состав руководства ВЧК-ГПУ хорошо известен из литературы (см., например, произведения Г.Климова, В.Кожинова «Россия. Век XX (1901–1939), А.И.Солженицына «Двести лет вместе»). Кстати, говорят, что за эту свою книгу Солженицын, ранее не замеченный в особых симпатиях к русским, в российских демократических кругах получил звание «просвещенный антисемит».

Сестра Лили Брик – Эльза Каган (Триоле, потом жена Луи Арагона) в соответствии с записью беседы, представленной А.Ваксбергом, говорила в 1968 году про противников сестры: «Они выбрали Лилю как удобную мишень, но этим лишь показали ее значительность. Кто ничего собой не представляет, тот не может служить мишенью. Мы с Арагоном решили, что будем публиковать протест. И спрашивать разрешения ни у кого не намерены, потому что борьба с антисемитизмом – это дело каждого порядочного человека, каждого, кто не утратил чести. Так что никакого дозволения для этого не требуется».

Или, как говорит «Карманная еврейская энциклопедия» (под редакцией М.Членова): «В Российской империи и Советском Союзе антисемитизм был частью государственной политики, что проявлялось в многочисленных дискриминационных мерах по отношению к евреям».

Отметим, что родители Лили и Эльзы – Каган и Берман, отказавшись принять православие, спокойно и безбедно жили во второй столице «антисемитской» Российской империи.

Об антисемитизме же советского периода писали наши современники.

Ярким примером такого «антисемитизма» являются трижды герои Социалистического труда – евреи академики Зельдович и Харитон.

Еврей Илья Эренбург стал выдающимся советским писателем и публицистом, лауреатом разных премий, в том числе, и Сталинской премии мира; он же был одним из первых отрекшихся от этого периода в своей «Оттепели», что дало основание для дружеской эпиграммы:

И в «Оттепель», и в «Бурю»,

Он трубку мира курит.

В этот период вся Москва, а часто и вся страна, знали еврейских артистов – Качалова (Шверубовича), Цецилию Мансурову, Хенкина, Фаину Раневскую, Плятта и многих других.

«Антисемитизм» сталинского периода отразился даже в поэзии для детей, например, в поэтическом рассказе о «бедном» еврейском мальчике, которого (как бы сказали современные «правозащитники») на лето с целью дебилизации увезли в пионерский лагерь «Артек». Кто сейчас помнит, что в этот крымский пионерлагерь направляли только отлично учившихся детей? Про пионера Сему в стихотворении говорилось:

Сема долго не был дома.

Отдыхал в Артеке Сема.

А потом он сел в вагон,

И в Москву приехал он.

Но вернемся к «женщине-мифу» Лиле Брик. Она «расплачивалась все за то же: за то, что была Лилей Брик» (Ваксберг). Понятно?

В 1970 году умерла Эльза, и Лиля с Катаняном вылетели в Париж на похороны, которые взяла на себя Французская коммунистическая партия. После чего они бывали в Париже неоднократно.

Лиля Юрьевна Брик покончила с собой в августе 1978 года. В.В.Катанян нашел завещание Лили, «написанное десятью годами раньше, когда она всерьез помышляла о самоубийстве» (Ваксберг).

Интересно то, что А.Ваксберг о самоубийстве Лили Юрьевны пишет кратко, как об имевшем место факте. Но с демократической ненавистью и совершенно бестактно пишет он про аналогичную ситуацию с «врагом» «женщины-мифа». Это был «один из биографов Маяковского, люто безжалостный, чем-то озлобленный и вскоре трагически заплативший сам за эту озлобленность, сведя счеты с собой».

Вспомним, что когда в тюремной камере, незадолго до выхода на свободу был убит К.Осташвили – политический заключенный демократического режима современной России (с имитацией самоубийства —* он, якобы, повесился), то один из журналистов-человеколюбов, в глумливом демократическом стиле, воспринятом Ваксбергом, написал: «Повесился, не выдержав своего антисемитизма».

Здесь можно задать вполне закономерный вопрос: «А за что трагически заплатила Лиля Юрьевна Брик, «сведя счеты с собой?»»

Когда читаешь биографии таких великих евреек, то видишь много сходственных черт в них, а самое главное – тго, как теперь выражаются, безбрежная любовь к «сексу», как основе благосостояния, и жажда красивой жизни.

Но есть и различия, видимо, связанные с уровнем медицинского обслуживания в Европе и России: если мать, сестра и сама Сара Бернар могли все-таки иметь детей, то ни Лиля Брик, ни ее сестра Эльза Триоле этого не могли.

РУССКАЯ НАУКА И ДЕМОКРАТИЯ

Академия нефтезадвижки

Откроем книгу выдающегося французского математика Анри Пуанкаре (1854–1912) «О науке», изданную в 1990 году под редакцией другого выдающегося (русского) ученого-академика Л.С.Понтрягина: «Отыскание истины должно быть целью нашей деятельности»… или: «Наука, как сказал Аристотель, имеет предметом общее; во всяком частном случае она будет искать общий закон и требовать все более и более широкого обобщения… Наука… является коллективным творчеством и не может быть ничем иным; она как монументальное сооружение, строить которое нужно на века и где каждый должен принести камень, а этот камень часто стоит ему целой жизни. Следовательно, она дает нам чувство необходимой кооперации, солидарности наших трудов с трудами наших современников, наших предшественников и наших последователей».

Академик В.С.Авдуевский продолжал: «Наука – как цепная реакция: хороший результат всегда порождает новый успех» («Космос. Дает ли он прибыль?», «Огонек», № 24,1989 г.).

О связи же науки с научно-техническим прогрессом говорится в «Политехническом словаре» (1980 год, под редакцией академика А.Ю.Ишлинского): «Научно-технический прогресс – повышение технического уровня производства путем развития и совершенствования средств труда, технологических процессов и организации производства на основе использования достижений науки».

Далее: «Научно-технический прогресс содействует росту квалификации кадров, их образовательного уровня, приводит к качественным изменениям в структуре производства. Эффект научно-технического прогресса выражается также в непрерывном порождении новых потребностей, в увеличении свободного времени, улучшении условий труда, быта, в развитии медицины, культуры, образования».

Из сказанного выше уже ясно, чем наука вредна российской демократии: поисками (а не сокрытием) истины, коллективизмом, связью с прошлым и нацеленностью в будущее, влиянием на развитие (а не на разгром) отечественного производства.

И как следствие – возможностью улучшать жизнь народа, медицину, культуру, образование.

С этих позиций и надо рассматривать более чем десятилетние усилия российской демократии по уничтожению науки в «этой» стране.

Официальные цифры говорят: финансирование научных исследований уменьшилось в 10–15 раз (!) по сравнению с периодом «застоя» (когда страна имела выдающиеся достижения в целом ряде областей науки).

Это, естественно, не способствует увеличению количества и качества научных открытий и созданию прогрессивных технологий. И еще один, официально отмеченный факт: по доле финансирования науки из государственного бюджета мы находимся на уровне Таиланда и Румынии!

За последние годы усилиями российской демократии резко сократилось количество отраслевых научно-исследовательских институтов (прекратило свое существование 800 институтов). И когда говорят, что снижение численности ученых позволит прекратить малоценные исследования, то при этом забывается: при современном состоянии науки качественного прорыва в ней можно добиться только мощными, хорошо организованными коллективами

Действительно, Теоретик Космонавтики (как называли академика М.В.Келдыша в печати) был научным руководителем крупного института, не говоря уже о С.П.Королеве, который возглавлял многотысячный коллектив.

Таких примеров множество. Так что, подрывая научные кадры количественно, демократический режим обрекает науку на качественное вырождение.

Вот данные из статьи И.Болтовского «От великой и неделимой к суверенным погостам» («Правда-5», 15 января 1998):

В 1966 году расходы на науку и научное обслуживание в расчете на душу населения составили: США – 611 долларов, Япония – 579, Швеция – 482, Франция – 439, Великобритания – 325, Россия – 43 доллара!

«Число работников в научной сфере уменьшилось более чем на треть, сейчас их насчитывается около 470 тысяч. В советские времена по числу исследователей на душу населения Россия занимала первое место в мире, сейчас она опустилась до седьмого, нас обогнали не только США и Япония, но и Израиль».

Здесь надо иметь в виду, что примерно 100 тысяч ученых выехали за рубеж, не только ослабив нашу страну, но усилив страны чужие (или как утверждают демократические правители – «врагов у нас нет»).

А с недавних пор у нас появились лучшие друзья по антитеррористической коалиции, которые спят и видят, как бы превратить бывшую сильнейшую ядерную державу в страну, постоянно ведущую изнурительную борьбу за сохранение своей целостности.

Далее И.Болтовский пишет: «В 70-е годы по числу студентов на 10 тысяч человек населения Россия занимала второе место в мире. Сейчас по этому показателю (179 студентов) ее обогнали Канада (299), Австрия (227), Бельгия (224), Финляндия (220), Испания (187) и некоторые государства Латинской Америки».

В упомянутой выше статье академик В.С.Авдуевский, говоря о роли космических исследований в научно-техническом прогрессе, отмечал: «Телевидение и радиовещание, телефонная и телеграфная связь, передача информации, составление карт поверхности Земли, предсказание погоды – вот далеко не полный перечень земных дел космических аппаратов».

Но космическая наука, как и наука вообще, является и важной составной частью национальной безопасности:

«Через космос мы получаем сегодня большую часть очень важной для государства информации. Через космос мы защищаемся. Через космос мы решаем многие аспекты обороны нашего государства» («Сгоревшая «в плотных слоях» безопасность», «Советская Россия», 17.10.96)… «если не решать эту проблему, конечно, мы отстанем по всем другим параметрам».

Помните газетное сообщение: «Академик РАН объявил голодовку»?

В нем говорилось: «Директор Объединенного института физики Земли Российской академии наук 64-летний академик Владимир Страхов и старший научный сотрудник института председатель профкома Игорь Науменко-Бондаренко с сегодняшнего дня объявили голодовку. Они требуют увеличения бюджетных ассигнований институту, погашения задолженности по зарплате его сотрудникам» («Правда», 1.10.96).

При этом академик выдвигал четыре основных требования («Бесстрашный Страхов собирает триста спартанцев», «Завтра», № 41,1996):

1) «расходы на науку, в обязательном порядке должны быть перенесены в число защищенных статей бюджета»;

2) «должны быть специальные программы по техническому перевооружению науки…»;

3) «общий уровень расходов на науку должен ежегодно возрастать…»;

4) «вернуть РАН те долги, что образовались за этот год».

«Дело доходит до того, что академический Институт радиотехники и электроники переходит на однодневную (!) рабочую неделю… а в Дальневосточном отделении РАН за неуплату отключены все телефоны, кроме одного…» (Столяров И. Не спасемся поодиночке // «Советская Россия», 10 октября 1996).

По сообщению газеты «Правда Москвы» (10 октября 1996): «8 октября в ФИАНе (Физический институт Российской академии наук) прошла Общероссийская конференция научных коллективов РАН. Темы обсуждавшихся докладов звучали несколько необычно для научной конференции: «Вероятность и условия выживания институтов РАН в 1996 году» и «Требования научных коллективов к руководству России и Академии наук»».

На это, фактически, отвечает министр науки в этот период академик В.Фортов в телеинтервью (записанном 1 октября и представленном на пару дней позже), говоря, что выделены средства на погашение задолженности по зарплате за июль месяц (!).

Как плакали в советское время некоторые очень горластые и носастые ученые: «Нам государство не доплачивает за нашу работу» (в то время кандидат наук старший научный сотрудник получал по ценам 2004 года восемнадцать тысяч рублей, а доктор наук – двадцать четыре тысячи рублей, имея бесплатное здравоохранение, образование и т. д.).

Теперь в период свинской демократии добились справедливости – нищенского состояния науки (вся Академия наук вместе со своими институтами обходилась бюджету в год дешевле, чем восстановление разгромленного демократами Дома Советов).

Теперь у ученых, как и у всех «россиян» отобраны все права – на лечение, учение, отдых, труд, воспитание нормальных детей и даже право на жалобу.

И о какой науке можно говорить, если доктор наук получает зарплату на уровне стипендии студента старшего курса Московского физико-технического института времен «застоя».

Это в Академии наук, где зарплата исчисляется с учетом надбавки за ученую степень. А в таком мощном институте – гордости бывшей передовой советской науки, как ЦАГИ (без которого невозможно развитие отечественной авиационной техники) доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники получает в месяц значительно меньше.

В том же самом ЦАГИ в «застойный» период создан уникальный стенд – термо-барокамеру для отработки конструкции космического аппарата «Буран». Где он теперь? На выставке в бывшем парке культуры?

В демократическое время этот стенд используется неким находчивым предпринимателем для сушки паркета из хороших пород дерева с продажей его за рубеж. Результат – предприниматель богат, сотрудники института, трудами которых этот стенд создан, бедствуют.

С одной стороны, говорится о необходимости развивать отечественную авиамоторную, самолетостроительную, космическую индустрию, а с другой – берется кредит в миллиард долларов для закупки зарубежных авиадвигателей, кредит на покупку подержанных «Боингов» для «Аэрофлота» – компании, присвоенной зятем действующего в то время президента страны.

Вспомним, как это делалось на заре советского двигателестроения: закупались один-два зарубежных образца, и на их основе создавались двигатели, превосходящие аналоги. Но это было время, когда государство заботилось о своей силе, о своем могуществе и о создании рабочих мест для квалифицированной рабочей силы.

И еще один интересный момент: в то время когда сотрудники передовых опытных конструкторских бюро бедствуют, некоторые представители руководства, активно включившись в процесс демократизации общества, получают вовсе не маленькие деньги.

В период тотального разгрома отраслевой науки на крупнейшем, современном предприятии НИИГрафит положение было таково: «Потеряли половину работников. У начальников лабораторий средний возраст далеко за 50. Молодые сотрудники занимаются бизнесом, торговлей, уходят на стройки. В общем, научная смена разбегается в поисках заработка» («Наука еще жива и может поднять страну с колен», «Правда-5», № 8, 1996).

Об этом писал директор института – доктор технических наук, профессор, которому дороги интересы института, науки и страны.

Правда, говорят, дело несколько поправилось, когда предприятие было акционировано и доступ к уникальным разработкам института получили зарубежные «инвесторы».

Таким образом, ситуация такова, как она была охарактеризована великим русским поэтом: «Иных уж нет, а те далече…»

Дело обстоит так, будто бы главным лозунгом демократического режима является: «На пожарище все лучше растет».

Говорят: «Нет денег!» Но деньги есть – на финансирование Чечни (при этом неизвестно, на что именно и куда они уходят), на организацию предвыборных концертов, электронного голосования и прочих мероприятий, на устройство в Москве двухдневного грандиозного шоу, на строительство подземного торгового центра в Москве, снос исторических зданий и другие ударные стройки капитализма.

И когда говорят, что все наши беды из-за того, что народ не хочет работать, это заведомая ложь, ибо трудом русских рабочих и интеллигенции было создано индустриальное могущество страны, целенаправленно уничтожаемое ее правителями.

В этом плане ошибался А.Тилле, который писал: «И если правительство не в состоянии обеспечить зарплатой офицеров и солдат, науку и культуру, учителей и музеи из-за недобора налогов, это и есть его импотенция, бессилие» («Советская Россия», 15.10.96).

Кому из «россиян» нужны руководители, узнающие о положении науки в стране только в результате голодовки академика? Не исключено, что они получат представление о жизни людей в «этой» стране после полного вымирания «региональных» пенсионеров и части обласканных властями пенсионеров московских («Спасибо, мы имеем бесплатный проезд», – сказал бывший начальник отдела кадров крупного института, ныне – нищий вахтер).

И недаром Кира Прошутинская в одном из своих разговорных шоу в ноябре 2004 года с удивлением узнала, что заработная плата одной женщины, работающей в милиции, составляет 4500 рублей в месяц. Услышав это, Прошутинская спросила: «А почему вы не смените работу?»

Этот вопрос напомнил одну историю, когда королева Франции, узнав, что ее подданным не хватает хлеба, с удивлением спросила: «А почему они не едят пирожные?» Но, кажется, этой королеве впоследствии отрубили голову.

Ученые уезжают из России на время или навсегда. При этом зачастую работать преподавателем математики где-нибудь в Мексике или Таиланде уезжают люди, которые раньше громче всех кричали о своей приверженности фундаментальной науке, о свободе творчества.

Оказалось – «свобода» нам, деньги им! Но в то же время есть действительно крупные ученые, которые не могут принять участие в международных конференциях из-за отсутствия денег – железнодорожный билет стоит 2–3 месячных зарплаты и трудно поехать на конференцию за счет Академии наук.

Возникает вопрос о цене «свободы» в России: в эту цену входит уничтожение государства, науки, промышленности, сельского хозяйства, населения, систем образования и здравоохранения, культуры и т. д. и т. п.

Особый удар нанесен по негуманитарным наукам, по тем, где решающую роль играет эксперимент: приборное оборудование физически и морально устарело, а заводы-производители, которые строились для развития союзных республик, там и остались.

Было время, когда советские рационализаторы и изобретатели жаловались на трудности с внедрением своих предложений и открытий. Но… «В советское время количество подаваемых заявок на изобретения было в 10–15 раз больше, чем их подавалось в 1995 году. При этом изобретатель получал премию за каждое свое изобретение, не тратя ни копейки за подачу и рассмотрение заявок… Благодаря тому, что в СССР каждому давалась бесплатная возможность заниматься изобретательской деятельностью, нами был превзойден мировой уровень во многих областях науки и техники. Сейчас же правительство, похоже, собирается вернуть страну в пещерный век» (Часовский А. Горе от правительственного ума // «Правда», 15.10.96).