Текст книги "Инспектор Золотой тайги"
Автор книги: Владимир Митыпов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
– Подборка материалов из прессы за последние два–три месяца. Как вы давеча велели.
– Вот и славно! – обрадовался Дербер возможности отложить неприятный разговор.– Послушайте, господа, это всем нам полезно.
Непомнящих развернул внушительного вида папку, кашлянул, кончиками пальцев тронул верхний листок.
– Я просмотрел «Сибирскую речь», «Вестник Маньчжурии», французские «Ом либр», «Тан», английскую «Таймс», японские «Джапан Майнити» и «Хоти»… Четырнадцатого марта сего года, то есть спустя пять дней после высадки английского десанта в Мурманске, министр иностранных дел Великобритании Бальфур заявил, что для коренной помощи России в настоящий момент необходимо объединить действия Антанты. Он подчеркнул, что японцы придут в качестве друзей, а не врагов России… Немного раньше японский премьер–министр генерал Тераути и министр иностранных дел Мотоно заявили американскому журналисту Колеману: «Занятие Владивостока и Сибирской железной дороги до Иркутска охранит Сибирь от германской угрозы… Но даже если мы будем вынуждены силой обстоятельств отправить войска в Сибирь, никогда императорское правительство не будет рассматривать Россию как врага…»
– Как видите, господа, налицо полнейшая согласованность действий,– с удовлетворением сказал Дербер.
– В своих парламентских речах двадцать шестого марта сего года Тераути и Мотоно отметили серьезность положения в Сибири в связи с усилением германского влияния… Последний факт в просмотренных мною газетах усиленно связывается с заключением Брестского мира…
– Ну и ловкачи! – благодушно хохотнул Ожогин.– Как говорят, вали кулем – потом разберем.
– В японских газетах настойчиво проводится мысль, что единство действий Америки и Японии на Дальнем Востоке необходимо для противодействия Германии. Но, судя по всему, президент Вильсон до последнего времени не желал японского вооруженного вмешательства в русские события… Однако французские газеты дают понять, что полковник Хаус, личный представитель президента Вильсона, допускает возможность помощи чехословацким военнопленным в Сибири с тем, чтобы они консолидировали свои силы и вступили в успешное сотрудничество с родственными им славянами…
– Так–так,– заинтересованно встрепенулся Краковецкий.– Любопытно!
– Япония предложила сотрудничество Китаю в деле восстановления порядка в Сибири. Правительство Аньфу дало положительный ответ. Со слов американского посла в Китае Рейнша.
– Ну, это–то мы и без посла знали,– пробурчал Никита Тимофеевич.– Еще с тех самых пор, как в январе китайцы закрыли маньчжурскую границу, любой приказчик из бакалейной лавки знает, почем теперь фунт байхового чаю.
– Эмбарго на экспорт в Россию наложено по просьбе союзников,– солидно заметил Дербер.
Ожогин лишь раздраженно дернул ноздрями жилковатого мясистого носа.
– Япония в своих действиях в Сибири будет базироваться в трех восточных провинциях Китая, которые управляются генерал–губернатором Чжан Цзолином… По сведениям, исходящим из хорошо информированных кругов, начальник японской военной миссии генерал Накасима намерен требовать от адмирала Колчака и генерала Хорвата исключительных горных прав в Восточной Сибири, лесных концессий, свободной навигации по Амуру, рыболовных прав и разрушения Владивостокских укреплений…
Непомнящих сделал паузу, ожидая, что сейчас последуют вполне естественные негодующие восклицания, но ответом было лишь подавленное молчание – слишком хорошо все присутствующие знали цену союзнической «помощи» и в глубине души давно успели примириться с необходимостью уплатить эту грабительскую цену.
«Патриоты!» – со злорадной горечью подумал Непомнящих. Примерно та же мысль и с той же эмоциональной окраской промелькнула в голове каждого.
– И последнее, господа,– по–прежнему бесстрастно продолжил Непомнящих.– В ответ на известный вам запрос, адресованный нами «Дальневосточному комитету защиты Родины и Учредительного собрания», его председатель генерал Хорват сообщает: «Слух о том, что атаман Гамов, который в прошлом месяце, спасаясь от банд красных головорезов, был вынужден отступить в Сахалян на китайском берегу Амура, якобы вывез с собой все ценности Благовещенского банка на общую сумму в сорок миллионов рублей золотом, не представляется мне вполне достоверным. Сам атаман Гамов утверждает, что это большевистская клевета, призванная посеять рознь в рядах освободительного движения»…
– При чем тут большевики! – взвизгнул Краковец–кий и вскочил, уронив кресло.– С–сукины дети! Они хотят попросту присвоить всю сумму! Гамов – скотина общеизвестная, но Хорват?! За такое надо без всякого суда прямо к стенке!..
– Господа, господа… позвольте…– растерянно лепетал Дербер с совершенно белыми от ужаса глазами.– Ведь это же и наши деньги, так сказать, достояние отечества!.. И Гамов, и мы – все мы спасители родины… А теперь… кто нам теперь станет верить?..
– Сорок миллионов! Ай–люли! – неестественно весело хмыкнул вдруг Ожогин.– А знаете, украсть сорок миллионов – это, господа, не воровство, это зовется иначе… Только мне думается вот что…– Он умолк, пожевал губами, усмехнулся.– Мальчишкой служил я на побегушках в лавке. И был у нас приказчик, ворюга – клейма негде ставить. Так он, помню, частенько одну пословицу говорил, внушал, значит, мне: тихо надо – деньги будут, деньги любят тишину… Смекаю я, что Хорват, Гамов и кто там еще с ними не зря скрытничают. Делиться с другими им не с руки – при деньгах они, когда придет времечко, в Россию на коне въедут, а иные прочие, безденежные, пешочком приплетутся, разумеете? И другой резон: коль раззвонят они, вот–де вывезли мы из России сорок миллионов золотом, то союзнички наши, японцы да англичане, очень просто могут им сказать: повоюйте–ка, мол, теперь на свои любезные, а наши капиталы мы при себе пока придержим. Так оно у умных людей водится.
Старая истина: шутки денежного человека всегда остроумны, а советы его – мудры. Должно быть памятуя это, Дербер вытер платком взмокший лоб и с несколько заискивающей улыбкой уставился на Ожогина.
– Возможно, так оно и есть… Но как нам–то теперь быть? Ведь получается, мы и есть те самые, кто вернется в Россию пешочком… Тогда как Хорват, Колчак, Гамов и иже с ними…
Краковецкий поморщился и придушенным от злости голосом процедил:
– Эх, будь у меня сейчас сотни три казачков, взял бы я в конном строю тот паршивый Сахалян и – пытать всех от самого Гамова до последнего коновода! Через три дня привез бы в тороках эти сорок миллионов!..
Ожогин, усмехаясь, покачал головой.
– Не дело говоришь. Шашками махать – штука нехитрая, только много ли проку? А я скудным своим умишком так кумекаю. Те нынче при деньгах. Значит, и нам не след отставать, иначе, возвратясь в Россию, будем при наших адмиралах да генералах всю жизнь в бедных родственниках мыкаться. Так ли говорю?
Дербер судорожно глотнул, закивал головой.
– Тэк–с, тэк–с…– Миллионер Ожогин, говоря «мы» и «нам», этим как бы причислял себя к своим собеседникам, однако же, само собой, ни при какой погоде, ни у кого в «бедных родственниках» ходить не собирался, а потому мог позволить себе и эту спокойную рассудительность, и этот снисходительно–добродушный тон.– Тэк–с…
Деньги мы изыщем. Слава богу, не перевелись еще в Сибири состоятельные люди. На святое дело да при моем поручительстве не должны бы они поскупиться, не должны…
В этот момент без стука распахнулась дверь и в кабинет, пошатываясь, вступил окровавленный грязный человек, в котором не сразу узнали лихого капитана Ганскау.
– Господин капитан, да вы ли это?– охнул Дербер.– В таком виде… Что с вами?..
– Извините, господа, но я прибыл не с бала,– зло прохрипел капитан и как–то по–волчьи, исподлобья, окинул взглядом комнату.– С вашего позволения, прежде я промочу горло.
Ганскау, прихрамывая, подошел к столу и раз за разом жадно вытянул три фужера шампанского. После этого он рухнул в стоявшее рядом кресло и разразился столь страшным, длинным и замысловатым ругательством, что у подполковника, тоже первостатейного матерщинника, от удовольствия зашевелились уши.
– С нами крестная сила! – вздрогнул Ожогин.– На кого это ты так осерчал, батюшка Николай Николаевич?
– Союзнички наши, кол им в глотку! – свирепо рявкнул Ганскау.– «Кокурюкай»! Черные дракошки! И семеновские быдла тоже хороши, дурбалаи свиномордые!
И он, густо сдабривая речь самыми черными ругательствами, рассказал, что произошло во Владивостоке и в поезде по пути в Харбин.
Выслушав капитана, Дербер презрительно пожал плечами.
– Что ж, когда имеешь дело с азиатами, неизбежно приходится ждать чего–то подобного. Вот, скажем, англичане никогда бы такого не позволили.
– Все хороши! Любая разведка держится на сволочизме и подлости,– угрюмо буркнул Краковецкий.
– Нет, но все–таки европейские секретные службы – это нечто более благородное,– упорствовал Дербер.
Краковецкий нехорошо усмехнулся.
– Вы полагаете? Тогда дай вам бог познакомиться когда–нибудь с английской разведкой… Однако ж дело дрянь. Посотрудничали, нечего сказать! Эти черные дракошки, уж если что возьмут в башку, то от своего не отступятся. А руки у них длинные… Придется тебе, Николай Николаевич, на какое–то время исчезнуть отсюда. Хорошо бы куда–нибудь за кордон, в Сибирь…
– К большевикам, в Чека ихнее,– ядовито вставил Дербер.
– Эва, а ведь куда как славно получилось бы! – встрепенулся Ожогин.– Давеча мы говорили о состоятельных людях – надо–де просить у них денег на святое дело. Вот и пусть Николай Николаевич съездит к ним.
Человек он бесстрашный, кремень человек, к такому доверие чувствуешь. Дам ему с собой писульки кое к кому, Енисейские золотопромышленнички, да ленские, да витимские… Э, что там говорить, немало по Сибири их, людей с капиталом, и должны они помнить Никиту Тимофеича Ожогина… Ну как, с богом, что ли, Николай Николаич, а? Тебе ли, орлу, большевиков–то бояться!..
В ответ железный функционер «Временного правительства автономной Сибири» длинно и сумрачно усмехнулся, передернул плечами.
– Спирту бы выпить. Надеюсь, у вас найдется… а то морозит меня что–то…
ГЛАВА 2
Из окна кабинета председателя Верхнеудинского Совета Василия Матвеевича Серова виднелись пустынное левобережье Селенги с кучкой домов Посельского предместья и сама река, светившаяся в этот вечерний час багровым расплавом. Лето нынешнего, восемнадцатого года выдалось сухое, пыльное, во многих местах горели леса и лесные склады компании «Крейман и Родовский», подожженные то ли бродячими ватагами разного темного люда, то ли еще кем. Над городом висела пелена дыма, и оттого, должно быть, зловещее пламя заката охватывало каждый раз чуть ли не полнеба. Яростный накал остывал долго – зарево нехотя уползало за горизонт, и почти до полуночи все тлел и тлел западный край неба. Нехорошие это были закаты, недобрые, но и дни не лучше – томительные, мутные от пыльного марева, дыма. Не золотым светилом вставало над землей солнце, а воспаленным оком разгневанных небес, не грело, а мстительно разглядывало людские метания, кровавую земную суету…
В городе поговаривали о близком конце мира, ссудном дне. Рассказывали, что в людный день на базаре, среди толпы народа, возник вдруг какой–то человек диковинного вида. Он протягивал людям зажатую в кулак руку, приказывал смотреть и разжимал пальцы, и все видели у него на ладони пшеничные зерна. «Так у вас было раньше,– говорил диковинный человек.– А вот так будет теперь»,– и снова показывал ладонь, а она уже не зерном полна, а кровью человеческой. Кто он, сей диковинный человек, и откуда взялся – никто не знает… Возле гостиных рядов частенько замечали какого–то оборванца, не то сумасшедшего, не то всегда пьяного. Он приставал к прохожим, подмигивал, глумливо оскаливался, пальцами изображал крюк и им как бы поддевал себя то за ребро, то за подбородок, при этом хрипел и выкатывал глаза. Многим делалось не по себе… Ночами кто–то видел, как по небу ходят огненные столбы и появляется иногда в вышине над городом светящийся крест… А с утра к Одигитриевскому собору, взметнувшему купола в конце Большой улицы, и к многочисленным церквам, разбросанным по Верхнеудинску,– Спасской, Троицкой, Вознесения и прочим,– тянулись старушки из Заудинского казачьего предместья, Мокрой слободы, с Мордовской и Береговой улиц, со Вшивой горки. Туда же сползались христарадники, убогие, бродяги и разные непонятные люди, о которых, убей, не скажешь, кто они и откуда: одного такого опознали на днях – оказался бывшим жандармским чином… Смутное, тяжелое время…
– Смутное, смутное время,– отвечая на свои мысли, вслух проговорил Серов.
Молодой человек, сидевший через стол от него, удивленно поднял голову. Это был окружной инженер Западно–Забайкальской горной области Алексей Платонович Зверев. Он пришел к Серову сообщить о своей предстоящей поездке с инспекцией частных золотых приисков в северной тайге.
– Виноват, задумался я что–то,– смущенно усмехнулся Серов, отходя от окна.– Да, тяжелое время. Стихийные беспорядки, сознательный саботаж… Мужик в деревне, обыватель в городе, да и кое–кто из рабочих, наконец, пребывают в смятении, в растерянности: что происходит? чего ждать завтра? И знаете, их нельзя не понять: столько событий обрушилось на голову рядового российского жителя…
– Да. За один неполный год два государственных переворота,– заметил молодой человек.
– И это не считая германской войны! – Серов коротко взмахнул перед собой кулаком, словно вколачивая слова в воздух.– Люди, привыкшие к тому, что их от века обманывали, сейчас стали подозрительны вдвойне. Власть Советов не везде еще утвердилась должным образом. Особенно в деревнях, на окраинах. Это вы особенно имейте в виду во время поездки… Однако мы, Алексей Платонович, отвлеклись. Рассказывайте дальше.
Зверев с минуту смотрел на Серова. Председатель производил впечатление смертельно уставшего человека. Усталость сказывалась во всем: и в голосе, хриплом, сорванном на бесконечных митингах, и в глазах, обведенных густой синевой, и в лице, бледном от недоедания и недосыпания.
– Знаете, Василий Матвеевич,– решительно сказал Зверев.– Вы все равно меня не слушаете…
Серов шутливо вскинул руки, рассмеялся.
– Каюсь, каюсь, Алексей Платонович. Поверите ли; в ушах все время какой–то шум, как в кузнечном цехе, голоса какие–то мерещатся… Может, так и приходит к человеку старость, а? – доверительно спросил он.
– Ну что вы… Это просто переутомление…
– Чушь! – сердито сказал Серов.– То ли бывало в тюрьме, уж там–то спуску не давали. Ну, рассказывайте!
– Лучше я вам дам бумаги, там все сказано.
– Вот это дело! Давайте, давайте их сюда.
Серов снял пенсне, тщательно протер клетчатым платком и выжидательно посмотрел на окружного инженера.
– Для начала ознакомьтесь с этим документом,– Зверев положил перед Серовым лист бумаги и пояснил: – Это копия, я получил ее через Горный Совет в Чите. Оригинал, как вы понимаете, находится в Иркутске.
Совет рабочих депутатов Центральному Сибирскому
Золотой тайги. исполнительному комитету
21 апреля 1918 г. (Центросибири)
ДОКЛАД
В настоящее время многие золотопромышленники, напуганные рабочим движением, стараются при помощи искусственно создаваемых голода и безработицы выселить из тайги русских рабочих. В то же время промышленники оставили в тайге незаконно пробравшихся из–за границы китайцев, дав им секретное обещание через месяц–два быть принятыми вновь. При помощи этих мер хозяева приисков надеются, во–первых, разрушить недавно созданную в тайге Советскую организацию и, во–вторых, развернуть в самых широких размерах бесконтрольную, хищническую добычу золота и спекуляцию им, а также хлебом и пушниной.
С обнародованием декрета о сдаче золота в казну, всеми владельцами приисков в золотозаписные книги записывается самое ничтожное количество золота, а остальное безвозвратно уходит из республики и гибнет в отношении взимания промыслового подоходного налога.
Какая вакханалия наживы ведется в тайге, можно видеть из того, что по самому минимальному подсчету в 1917 году золотопромышленниками получено до четырех миллионов пользы.
Таким образом, Золотая тайга, могущая прокормить много тысяч рабочих и давать республике не менее ста пудов золота в год, привлечь к себе безработных из центральных областей и дать им заработок, в действительности выбрасывает в центр своих искусственно безработных и способствует расхищению национального богатства. Положение складывается такое, что контрреволюционеры и спекулянты имеют все возможности скупать в громадном количестве золото, укрываемое от власти.
Все вышеизложенное заставляет нас просить Центросибирь выслать уполномоченное лицо для ознакомления с положением дел на месте, так как нет возможности письменно сообщить о всех беззакониях и беспорядках, творящихся в тайге.
Для поддержания на месте престижа Советов рабочих депутатов и для подавления могущих быть контрреволюционных движений требуется создание Красной гвардии. Поэтому Совет рабочих депутатов Золотой тайги просит Центросибирь о высылке на первое время двадцати винтовок с достаточным количеством патронов.
Председатель Совета – Турлай.
Члены Совета – Алтухов, Кожов.
По мере чтения лицо Серова мрачнело все больше и больше.
– Л–лавочники! – он нервным движением сорвал пенсне.– Дай им хорошую цену – они могилами собственных предков станут торговать! Россия бьется, можно сказать, в родовых муках, лучшие люди гибнут за новую жизнь, а в это время…
– Ничего удивительного,– хмуро усмехнулся Зверев.– Подобные личности всегда были и будут. Говорят, в свое время некий ловкач нажился, распродавая камни разрушенной народом Бастилии.
– В самом деле? – Серов удивленно поднял брови, хмыкнул и проговорил: – Хорошо, очень хорошо, что вы мне показали эти бумаги. У вас все?
Зверев молча подал еще несколько документов – письма Забайкальского областного Горного Совета и отчетные сведения по приискам в Золотой тайге.
– Да,– вздохнул Серов, проглядев бумаги.– Да, невеселая история…
Он помолчал, устало опустив веки, откашлялся.
– Ну–с, подведем итоги. Из документов мы видим, что немногочисленная горная милиция, созданная еще до Октября семнадцатого года, служит интересам золотопромышленников. Во–вторых, почти всех русских рабочих хозяева выдворили из тайги, ссылаясь на продовольственные трудности. Этим они нанесли существенный удар Таежному Совету. В настоящее время ведется незаконная, хищническая добыча золота руками китайцев, которые в массе стоят в стороне от происходящих событий. Кстати, Алексей Платонович, сколько там сейчас народу может быть?
Зверев беспомощно развел руками.
– Не знаю, Василий Матвеевич. Господа золотопромышленники упорно отмалчиваются в ответ на мои запросы. Вот, к примеру, один из крупнейших среди них – Аркадий Борисович Жухлицкий.– Зверев вынул записную книжку и, сверяясь с ней, продолжил: – Пятнадцатого декабря прошлого года ему было предложено представить к первому февраля нынешнего года отчетные сведения по приискам, которые разрабатывались им в семнадцатом году. Требование послано через Баргузинское почтово–телеграфное отделение. Ответа к сроку я не получил и двадцатого мая повторил запрос. Одновременно предложил старшему милиционеру горной милиции проследить за выполнением моего требования.
Серов крякнул и порывистым движением взъерошил волосы.
– Так, так…
– Дня три назад я получаю от Жухлицкого заявление, что с октября семнадцатого года он в Баргузине не бывает и никакой корреспонденции от окружного инженера ни лично, ни через милицию не получал, за исключением–де последнего вашего требования. А я точно знаю,– взмахнув книжкой, сказал с сердцем Зверев,– с Баргузином он связь не может не поддерживать.
Серов невесело усмехнулся.
– И ведь срок какой выбрал, а, Алексей Платонович? – Серов поднял палец.– С октября семнадцатого года! Нашел веху, жулик!
– Одновременно он прислал отчетные сведения по приискам Екатерининскому и Хмурому. По прииску же Полуночно–Спорному и вовсе не представил ничего, ссылаясь на то, что разрабатывал его совсем недолго. Да и сведения – филькина грамота! Не указаны размеры выработанных площадей, толщина золотосодержащих пластов, способы разработки, продолжительность рабочего сезона. А число задолженных поденщин за год он умудрился указать в круглой цифре – три тысячи. Соотношение же между добытым золотом и промытыми песками у него получилось ровнехонько один золотник на сто пудов, без всяких долей, понимаете? Такого в натуре не было и быть не может! – Зверев зло фыркнул: – Типчик!
Серов, пока Зверев рассказывал, быстро делал для себя какие–то пометки. Потом он поднял голову, пенсне его багрово сверкнуло в закатном свете.
– Что ж, нужное дело вы задумали, Алексей Платонович. Власть в России принадлежит Советам, и напрасно господа золотопромышленники думают, что это исторический курьез и явление сугубо временное. Нет, Советы в России – навсегда! Пусть господа толстосумы уяснят себе: либо они подчиняются решениям и декретам Советских организаций, либо мы будем рассматривать их как саботажников и контрреволюционеров со всеми вытекающими отсюда последствиями… Вам, Алексей Платонович, как окружному инженеру даны большие полномочия, так?
– Да. Комитет Советских организаций Забайкальской области и Горный Совет сполна наделили меня и обязанностями, и полномочиями. Вы, наверно, знаете, Василий Матвеевич, что окружной инженер до революции обладал весьма обширными правами. Сейчас, конечно, кое–что изменилось. Приходится пока руководствоваться вредными правилами и временными положениями. Горный Совет вчера прислал мне указания, я их сейчас вам прочитаю, – Зверев быстро перелистал бумаги, отыскивая нужную. – Ага, вот оно «Вам надлежит, главным образом, проинспектировать и обследовать промыслы Жухлицкого, так как на них добывалась половина всей добычи золота в Западном Забайкалье. Совершенно необходимо посетить Чироканские прииски и детально выяснить положение с драгой и затем дать, заключение, не целесообразнее ли национализировать эти прииски и находящееся там имущество и тем предотвратить расхищение и порчу ценного оборудования приисков».
– Вижу, рад вам Жухлицкий не будет,– заметил Серов.
– М–да, видимо…
– Милиция ненадежна,– размышлял Серов.– Совет, надо думать, сильно ослаблен… Нелегко вам придется. Чем, скажем, вы намерены воздействовать на этого вашего Жухлицкого, если он заартачится?
– Вот за этим я и пришел к вам,– сказал Зверев.– Таежный Совет просит у Центросибири оружие…
Серов кивнул, с интересом посмотрел на молодого инженера.
– И что вы хотите?
– Мне кажется…– нерешительно продолжал Зверев.– Центросибирь в Иркутске… до бога, как говорят, далеко, а мы все же ближе. Я мог бы увезти с собой эти винтовки.
И тут Серов вдруг захохотал. Он смеялся долго, с видимым удовольствием и столь заразительно, что Зверев, растерянно вставший было сначала, тоже вдруг невольно повеселел.
– Ох… вы уж на меня не сердитесь, дорогой Алексей Платонович,– сказал наконец Серов, вытирая платком выступившие слезы.– Давно я так не смеялся. Да вы садитесь, садитесь… Как вы мне давеча говорили?.. «Я не большевик, но готов и дальше сотрудничать с вами, поскольку вижу, что ваши цели не противоречат интересам России»? Голубчик, да какой же вы небольшевик, коль готовы оружием подавлять контрреволюцию. – Серов снова засмеялся.
Зверев смущенно покашлял.
– Видите ли, я вырос в семье петербургского профессора. Меня с детства готовили к ученой карьере. Политика не поощрялась моим отцом.
– А как же вы, профессорский сын, попали в Сибирь?– удивился Серов.
– Окончание мной Петербургского Горного института совпало с началом германской войны,– объяснил Зверев.– Я решил, что должен как–то практически быть полезным родине, и уехал на рудники Урала. А оттуда попал в Забайкалье.
– Лет этак двадцать назад из вас вышел бы лихой террорист. Да–да, уверяю вас! – воскликнул председатель Совета.– Вы думаете, бомбы в царей бросали закоренелые злодеи? Ничуть! Самые что ни на есть интеллигентные, благородные сердцем юноши… Да, ведь мы говорили об оружии? Хорошо, постараюсь помочь. Кстати, с кем едете?
– Один, если не найду попутчика.
– Как – один? – поразился Серов.– Голубчик, вы что–то совсем нескладное надумали. Так нельзя! – Серов на минуту задумался.– Знаете, я вам дам одного человека. Бурят, из кударинских казаков. Убил в свое время вахмистра и бежал за кордон. Много лет скитался по Внутренней Монголии, Маньчжурии, служил в монастыре, торговал, был даже одно время в шайке разбойников – хунхузов. Одним словом, перевидал предостаточно.
После революции возвратился в родные места. Сейчас служит здесь в Красной гвардии. Надежный и отчаянно храбрый человек. И стрелок отменный,– счел необходимым особо подчеркнуть Серов.– Для вас будет весьма полезен. Но,– лукаво усмехнувшись, он поднял палец,– услуга за услугу.
– Если в моих силах…
– В силах, в силах,– успокоил Серов.– Вернувшись, вы напишете большой статистико–экономический очерк о Золотой тайге.
– Согласен.
– Но не просто очерк. Я попрошу, чтобы вы нарисовали перед читателем яркую картину будущего Золотой тайги.
– Ну, это уже много сложнее,– Зверев с сомнением покачал головой.– Утопии не по моей части…
– Почему же утопии? Строгий инженерный расчет. Расскажите об электричестве и совершенных горных механизмах на приисках, об огромных заводах и городах в тайге, о железной дороге, пересекшей дикие ныне места. Разве это утопия? Да вот, извольте послушать,– Серов оживился и полез в ящик стола.– После прошлой нашей беседы – помните, Алексей Платонович? – я решил сам почитать о северных наших краях. Найти, к сожалению, удалось немного, но и этого хватило, чтобы пробудить живейший интерес… Вот и они!
Серов извлек несколько книжек в дешевых картонных переплетах и торопливо перелистал одну из них.
– Это,– объяснил он,– брошюра генерала Хлыновского «Угроза Сибирскому Востоку», написанная под сугубо военным псевдонимом «Часовой». Касаясь проекта постройки железной дороги, проходящей через наш север к Амурской железной дороге, он утверждает, что…– Серов, близоруко сощурившись, прочитал отчетливым голосом:– «…стратегическая, экономическая и политическая роль Северо–Байкальского пути так огромна в целях сохранения наших дальневосточных окраин, нашего военного престижа и военной чести, что скорейшая постройка его будет равносильна спасению отечества в годину бедствия».
Председатель поднял крупную, изрядно уже поседевшую голову, усмехнулся.
– Генерал, конечно, рассуждает по–генеральски. Нам он не указ, но то, что казалось реальным еще при самодержавии, тем паче может быть совершено освободившимся народом в целях чисто мирных… Или вот инженер Половников… Вы его, верно, должны знать?
– Да, я слышал о нем,– сказал Зверев, устраиваясь поудобнее в обширном кожаном кресле, ранее украшавшем, вероятно, кабинет какого–нибудь гильдейского купчины.– Лет десять назад он вел изыскания на предмет прокладки железной дороги от Иркутска до Бодайбо.
– Совершенно справедливо. Вот послушайте, что он писал: «Для нас должен быть особенно поучителен пример американцев, которые не задумываются сооружать все новые и новые железнодорожные линии по самым диким, неведомым районам, совершенно ненаселенными, казалось бы, не обеспечивающим ни одной тонны груза. И как по волшебству, край тотчас расцветает, открывается целый ряд новых предприятий, обнаруживается неистощимый запас нетронутых богатств; дикий и незаселенный край превращается в культурный промышленный район с богатейшими предприятиями, новыми городами и миллионами жителей. У нас же хотят поступать почему–то совершенно наоборот: сначала хотят достигнуть какими–то неведомыми, чудесными средствами развития края до крупного грузооборота и тогда только сооружать пути сообщения. Важно иметь только малейший залог того, что данный район таит в себе какие–либо естественные богатства: горно–промышленные, земледельческие или какие–либо другие, и уже судьба дороги должна быть обеспечена»… Вот так–с. И что вы о сем думаете?
– Нечто подобное, помнится, высказывали друзья моего отца, инженеры, профессора, собиравшиеся у нас на квартире,– Зверев с чуть грустной улыбкой человека, вспоминающего минувшее, взглянул за окно на неистовые краски заката.– Главное препятствие они усматривали в самодержавном образе правления в России.
– Вот видите,– удовлетворенно заметил Серов.– То препятствие устранено. Временное правительство, думается, соблазнялось примером Америки. Но это все равно что, сняв один хомут, тут же надеть другой, и не менее тяжкий… А вот деловитость людей инженерного толка нам весьма необходима. Скажем, железная дорога в северной тайге. Окупится ли она? И за счет чего? Золота? Его у нас копают с середины прошлого века и берут пудов по пятьдесят в год, так?
– Примерно… Но год на год, конечно, не приходится.
– Хорошо, и добыто за истекшее время около двух с половиной тысяч пудов. Согласитесь, немало. Но по отзыву горного инженера Боголюбского,– Серов легонько похлопал по лежавшим перед ним книжкам,– об иссякании золотых запасов не может быть и речи, ибо пески с содержанием пять – пятнадцать долей встречаются всюду, и не только в долинах, руслах, но даже на увалах. Что сие значит, вы, конечно, понимаете лучше меня.
– Да, край тот богат бесспорно,– кивнул Зверев.– Золото, платина, лес, пушнина. Возможны железо, медь, уголь. Я уж не говорю о минеральных источниках, могущих снискать краю славу второго Пятигорска. Но он и суров: годовые колебания температур лежат между пятьюдесятью градусами ниже и выше нуля по шкале Реомюра. Вечная мерзлота… Впрочем, я согласен написать очерк. Вы меня убедили: в России сегодняшнего дня можно и должно думать о будущем.
