Текст книги "Инспектор Золотой тайги"
Автор книги: Владимир Митыпов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Франц Давидович выжидательно посмотрел на окружного инженера.
– Продолжайте, продолжайте, господин Ризер,– вежливо сказал Зверев.
– Человек не вор только в одном случае: если ему не воровать – выгодно. Хоть это–то ныне власть предержащие учитывают?.. Вот вам, кстати, маленький пример. Был у меня на Ороне лет уж десять назад случай такой. Примечаю, золото начало явно утекать на сторону. Что ж, дело понятное: спиртоносы появились, а коль так – никакая стража, никакие тебе кордоны не помогут. Старатель и спиртонос, как мартовские кошки, всегда лазейку друг к другу отыщут. Однако старателя винить не приходится: живет он без никакой утехи, работает до седьмого пота,– как не захотеть ему иной раз душу потешить с устатка? Думаю, надо дать ему поблажку – ведь и собаку добрый хозяин прогуливает, а тут все же человек… На другой год заказываю большую партию спирта и после работы каждому – шкалик, понятно, по цене самой мизерной. Старатель мой выпивает, ужинает и – спать, а на другой день работает с большой охотой, поскольку знает, что вечером опять получит свой законный шкалик. Покрутились спиртоносы вокруг Орона, видят – наживы великой тут не будет, и переметнулись выдаивать другие прииски. Вот так мне удалось отвадить их тогда… Я что хочу сказать: многого я добился бы, надумай грозить людям или, того смешней, взывать к их совести и рассудку? А вот сделал так, что воровать стало невыгодно, и – старатель перестал воровать. Разве сие не поучительно?
– Куда как поучительно,– прищурилась Дарья Перфильевна.– Ваш старатель перестал, зато наш принялся красть вдвойне – спиртоносы–то от вас к нам пожаловали.
– Это все – дела давно минувших дней,– поспешил вмешаться Аркадий Борисович, испугавшись, что Дарья Перфильевна возьмется вдруг вспоминать старые обиды, а это было бы сейчас совсем некстати.– Вы, Франц Давидович, говорили что–то о натуре человека…
– О склонности его к мерзостям,– подхватил Николай Николаевич Зоргаген.
– Вот именно,– Ризер охотно вернулся к началу разговора.– Допустим, можно ли избавить человека от раболепия? Чинопочитания? Не знаю, не уверен… Теперь подумайте, что произойдет, когда на место прежнего начальства повсеместно будут посажены, так сказать, люди из народа,– а именно это и предполагают сделать большевики, не так ли? – отнесся Ризер к Звереву и, не дождавшись ответа, продолжил:– А произойдет то, что человек, вознесенный из грязи в князи, обернется жесточайшим сатрапом, ибо развращающее свойство власти усугубится еще и невежеством ее носителя. Вообразите себе – тысячи полуграмотных и невежественных сатрапчиков! Россия, с трудом обращенная Петром Великим лицом к Европе, отпрянет назад, в степную дикость Золотой Орды. Произойдет всеобщее и неудержимое обнажение пороков–с, их буйный разгул. Нет, не знаю, как вас, а меня такое повергает в трепет!..
Выложив все это непререкаемым тоном библейского пророка, Франц Давидович с аппетитом захрустел сдобными сухариками, обмакивая их в горячее молоко.
Алексей первоначально не испытывал особого интереса к излагаемой Ризером материи, и до последнего момента у него не возникало желания ввязываться в какой–либо спор. Однако слова о «невежественных сатрапчиках» задели его. Он вспомнил болезненно–утомленное лицо Серова, по–детски самозабвенный смех Турлая и, с трудом подавив раздражение, сказал:
– Смею заметить, мрачноватая у вас мудрость, господин Ризер.
– Отнюдь,– живо возразил золотопромышленник.– То, что я набросал перед вами, это всего лишь призрак возможного, но маловероятного. В действительности же, скорее, будет совсем, совсем иначе.
– Слава богу, вы нас возвращаете к жизни, Франц Давидович,– добродушно засмеялся Жухлицкий.– Мы было совсем приготовились безропотно умереть.
– Народный бунт – это стихия, слепая и неуправляемая,– тут Ризер зябко передернул плечами, ибо на миг перед его мысленным взором промелькнуло жуткое варево Витимских порогов.– Стихия, не способная к созиданию. Она может только разрушать!.. Помяните мое слово: когда в России не останется камня на камне,– а так оно и будет,– новые власти призовут нас, деловых людей, и вновь провозгласят право частного предпринимательства… Ага, вижу, вам угодно возразить, что происходящее ныне – это–де не бунт, а революция, не так ли?
Ризер почти ласково глядел на Зверева и ждал ответа.
– Ну, отчего же…– Алексей пожал плечами.– В словах ли дело – бунт, переворот, революция… Вы говорите – стихия. Что ж, если б в городах бушевали некие новые луддиты, а по российским просторам гуляли мужицкие вожди вроде Разина или Пугачева, тогда, может быть, это и была бы стихия. Однако суть вся в том, что во главе новой России стоят ныне умнейшие и образованнейшие люди, и первый среди них – Ленин, автор блистательных философских и экономических трактатов, которые сделали бы честь любому мыслителю…
– Этот Ленин ваш – германский шпион,– брякнул вдруг свояк Жухлицкого, уставясь на Зверева с откровенной ненавистью.
Алексею на миг стало почти весело.
– Помилуйте! – воскликнул он.– Мы же с вами все–таки люди культурные, не к лицу нам уподобляться каким–нибудь гостинодворцам, черносотенцам. Вы что, не знаете, кто такой Ленин? Что его брат, Александр Ульянов, был в свое время казнен в Шлиссельбургской крепости?
– Дорого же обошелся дому Романовых сей молодой человек,– хихикнул Ризер.
– Вы полагаете, что все деяния Ленина – в какой–то мере месть за казненного брата? – повернулся к нему Зверев.– Напрасно! Руководствуясь одними лишь мстительными чувствами, всероссийскую революцию не совершишь. Нет, не кровная месть движет в таких случаях людьми, а духовное родство, преемственность мысли. Почему мы вот уже почти две тысячи лет помним братьев Гракхов?..[6]6
Гракхи – братья Тиберий и Гай, политические деятели Древнего Рима, народные трибуны. Боролись против крупных аристократических землевладельцев за проведение аграрных реформ в интересах италийского крестьянства и погибли в этой борьбе.
[Закрыть]
– Оно и видно, что вы кончали классическую гимназию,– покривил губы Николай Николаевич.– Цицерон, Вольтер, а там и до Маркса рукой подать…
– Но ведь и вы обучались не в церковноприходской школе,– улыбнулся Алексей.– Мы с вами, кажется, одинаково принадлежали к привилегированной части российского населения?
– Именно потому нам и удивительна горячность, с коей вы защищаете большевиков,– заметил Ризер.
– Да–да, Алексей Платонович,– подхватил Аркадий Борисович.– Отчего же вы не марксист при таком–то настрое ума? Как–то оно не вяжется…
– Как вам объяснить…– Зверев усмехнулся откровенно иронически.– Я не большой любитель показывать кукиш в кармане, потому скажу прямо: большевики сейчас победители, а велика ли доблесть примкнуть к победителям?
– Ну, насчет победителей вы чуть–чуть погодили бы,– мрачно возразил свояк Жухлицкого.– Весьма немалая часть России еще не сложила оружия. Да и заграница не сказала пока последнего слова.
– Кстати, о загранице,– тем же тоном продолжал Зверев.– Почему мое стремление по справедливости оценить деяния большевиков представляется вам достойным удивления, а вот вмешательство иностранцев во внутренние дела – чем–то само собой разумеющимся?
– Союзники испытывают благородное чувство сострадания к русскому народу, ввергнутому в братоубийственную резню,– пробурчал свояк.
– А помимо сострадания к русскому народу, других специальных интересов союзники совсем, что ли, не имеют?..
Получить ответ Звереву не пришлось – во дворе поднялся собачий гам, послышались возбужденные голоса, затем суматоха переместилась в дом и стала приближаться. Можно было подумать, что надвигается подгулявшая компания – невнятно бубнил мужчина, его перебивало взволнованное старушечье кудахтанье, а в ответ кто–то добродушно похохатывал и отпускал неразборчивые, но явно успокоительные словечки.
Аркадий Борисович изумленно поднял бровь. Тут обе створки двери распахнулись, и в гостиную, почти волоча на себе вцепившуюся Пафнутьевну, вступил Захар Турлай. За его плечом маячило багровое, растерянное лицо казака.
– Мир честной компании! – весело сказал Турлай.
– А, товарищ председатель Таежного Совета! – вполне натурально просиял Жухлицкий.– Прошу за стол!
– Большое спасибо, гражданин Жухлицкий,– ослепительно улыбался Турлай.– Рад бы, но только что поснидал. В другой раз как–нибудь.
– А будет ли этот другой раз? У вас ведь кругом дела, кругом заботы, и все о нас, грешных,– Аркадий Борисович сочувственно покачал головой.– Поберегли бы себя, а то ведь и надорваться недолго.
– Э, о чем речь! – Турлай махнул рукой.– Тут, я вижу, сидят люди, которые куда больше меня работали, а на здоровье, кажись, не жалуются. Скажем, вот Дарья Перфильевна или тот же Франц Давидович… Прощения просим, а вы кто будете? – Турлай с самой сердечной улыбкой посмотрел на Ганскау.– Ей–богу, сразу вижу – хороший человек, однако ж, поскольку я нынче вроде как власть здешняя, приходится спрашивать. Иной раз даже самому неудобно бывает…
Турлай смущенно кашлянул в кулак.
– О, простите великодушно! – смеясь, вскричал Жухлицкий.– Забыл представить – это же родственник мой, далекий, правда, по родственник… Впрочем, вот его бумаги,– и Аркадий Борисович передал Турлаю документы.
– Николай Николаевич Зоргаген,– громко прочитал Турлай, без особого интереса разглядывая бумагу, удостоверяющую, что «податель сего является уполномоченным Всероссийского мехового общества, командированным для изучения на месте возможностей клеточного разведения сибирской выдры и баргузинского соболя», после чего возвратил ее владельцу, уважительно заметив при этом:– Стало быть, заступничек–то ваш Никола–угодник? Славно, славно… А я ведь, Аркадий Борисыч, но делу к тебе….
– Рад помочь, если смогу,– с готовностью отозвался Жухлицкий.
– Подвалишко твой желательно бы посмотреть…
– А что смотреть? – Аркадий Борисович усмехнулся, пожал плечами.– Кроме мышей, там ничего интересного.
– А мыши те не двуногие? – сощурился Турлай.
– Эх, председатель, председатель! – огорченно вздохнул Жухлицкий.– Не хотел я при женщинах… Думал, догадаешься позвать меня за дверь да наедине и расспросишь. Ну, коль уж на то пошло, скажу все, как есть. Верные у тебя сведения – сидят у меня в подвале трое…
– Ага! – Турлай мгновенно преобразился: в голосе звякнул металл, лицо отвердело и взгляд стал колюч.– По какому праву гражданин Жухлицкий лишает людей свободы?
– Как?! Разве нужно иметь какое–то право? Ай–яй–яй, выходит, я попал в скверную историю! Боже мой, что же мне теперь будет? – Аркадий Борисович разыграл изумление и страх и сделал это откровенно нагло.
Вместо того чтобы разозлиться, Турлай неожиданно засмеялся.
– Самоуправство это, Аркадий Борисович, самоуправство. Как говорят у нас на Украине: что попови можно, то дьякови – зась! Придется карать по всей строгости революционных законов.
– Неужели меня арестуют? – продолжал скоморошничать Жухлицкий.– Нет, не верю!
– Поверишь,– добродушно пообещал председатель Таежного Совета. Он подошел к окну и, сдвинув занавес, сделал кому–то знак рукой.
Жухлицкий вдруг сделался серьезен, голова его заносчиво откинулась, и он вновь стал самим собой – полновластным и уверенным в себе хозяином Золотой тайги, обладателем десятимиллионного состояния.
– Итак, финал этой маленькой комедии, кажется, близок,– обратился он к сидящим за столом.– Как хозяин дома я прошу прощения за причиненное беспокойство.
– Пустое, Аркадий Борисович,– отозвался Ризер.– Кому как, а мне не скучно.
Дом между тем наполнился громыханьем множества сапог. Пришедшие помедлили за дверью, коротко посовещались, затем в гостиную друг за другом вошли пятеро вооруженных людей – приисковые рабочие из самых что ни на есть неудачников. В раскрытую дверь было видно, что примерно столько же осталось в коридоре.
Ризер выпучил глаза, лицо его приобрело лиловый оттенок. Сашенька хлопала длиннющими ресницами и глядела на происходящее с безбоязненным любопытством, а Дарья Перфильевна улыбалась со скрытым злорадством. Меховщик Зоргаген, он же капитан Ганскау, сразу поскучнел, и взгляд его стал пустым и отрешенным. Только очень хорошо изучившие его люди знали, что подобное наружное спокойствие обычно соответствовало предельной внутренней собранности железного функционера, готовности в любой миг перейти к дерзким до наглости и отчаянно смелым действиям. Однако выдержка и на сей раз не изменила бравому капитану – он остался сидеть на месте, попивая вино.
То, что почувствовал в первый момент Жухлицкий, не было страхом – годы, прожитые в Золотой тайге, приучили его ко многому. Доводилось отстреливаться, напоровшись на варначью засаду; и с ножами кидались на него; и поджечь грозились не раз. Но не удавалось запугать лихого миллионщика. Не испугался он и сейчас, узрив перед собой пятерых приисковых рабочих с оружием, но пронзившее его ощущение было хуже всякого страха. Аркадию Борисовичу вдруг все стало безразлично. Исчезли вмиг цель, виды на будущее. Незачем стало жить. Наверно, подобное чувство испытывает человек, заставший на месте родного дома и богатств, собранных за долгие годы, мертвое пепелище. И дело не в этих вооруженных голодранцах. Слава богу, у Аркадия Борисовича и золота хватало, и люди, готовые на все, имелись под рукой. Иное подкосило хозяина Чирокана: он понял, что вместе с этими пятью рабочими в его дом самолично, не спросясь, по–хозяйски вошел Октябрьский государственный переворот. Вошли новые времена. «Орочонский бог! – сверкнуло в голове.– Выходит, подлинный–то инспектор вовсе не этот юный инженеришка».
– Значит, с козырей изволите ходить, товарищ председатель?– Жухлицкий сумрачно оглядел Турлая, вооруженных винтовками рабочих, потом перевел взгляд на Зверева.– Поскольку до сей поры у этих людей подобного оружия не было, появление такового я вынужден связывать с вашим приездом, господин… виноват, товарищ окружной инженер. Да, недооценил я вас, недооценил!
Зверев оставил эти слова без ответа.
– Что ж, Аркадий Борисович, веди нас в свой личный острог,– буднично проговорил Турлай.– Будем одним амнистию делать, а другим – наоборот.
Жухлицкий поднялся, налил себе шампанского и, держа в руке бокал, внушительно сказал:
– Мне не хотелось бы говорить это при дамах, но как законопослушный гражданин Российской республики считаю обязанным заявить следующее. У меня в подвале сейчас трое. Эти люди при свидетелях сознались, что на прииске Полуночно–Спорном они зарезали десять человек, находившихся в сонном состоянии, и еще одного где–то в тайге. Итого – одиннадцать убиенных душ. Выпьем за их упокой! – Произнеся этот не совсем обычный тост, Аркадий Борисович торжественно осушил бокал и с сожалением добавил:– Как видите, никакой амнистии не выйдет.
Турлай на миг опешил. Ничего подобного он, разумеется, не ожидал. Получалось, Купецкий Сын надул его самым свинским образом.
Те вооруженные рабочие, что оставались до этого в коридоре, как–то незаметно оказались в гостиной.
– Постой, постой…– медленно заговорил председатель Таежного Совета.– На Полуночно–Спорном? Кого ж это там?
– Полагаю, что убитые – дикая старательская артель. Китайцы.
– Больно уж темное дело, ох темное,– произнес Турлай, покачивая головой.
– А вы можете сегодня же съездить туда и убедиться в справедливости моих слов,– любезно предложил Жухлицкий.– Все десять лежат на месте – на нарах в одной из землянок.
– Да кто ж их видел, убитых–то? – Турлай как будто еще надеялся на что–то.
– Видели мои люди. Прикажете позвать их сюда? – небрежно осведомился Жухлицкий.
Помрачневший Турлай собрался что–то ответить, но в этот момент порывисто и шумно вошел еще один человек – чрезвычайно бойкий, небольшого росточка, широкоплечий, в коротком кожане, с револьвером на поясе и винтовкой за плечом. Это был вызванный Жухлицким из Баргузина комиссар горной милиции Епифан Савельич Кудрин. Он появился до удивления вовремя, и в этом факте Аркадий Борисович усмотрел знак того, что прежнее везение снова возвращается к нему.
– Мое почтение! – громко объявил Кудрин и с протянутой для рукопожатия ладонью прямиком направился к Жухлицкому.– Прибыл по поводу вашего заявления, Аркадий Борисович. Страшное, страшное дело! Не будем терять время, начнем! Где убийцы, где убитые?
Кудрин присел к столу и живо выудил из полевой сумки кипу бумаг.
Турлай пригладил усы и шагнул вперед.
– Гражданин комиссар! Как председатель здешнего Таежного Совета настаиваю на участии в расследовании.
– А, и вы здесь, гражданин Турлай! – удивился Кудрин, будто только сейчас увидев его.– Я подчиняюсь баргузинским органам, а там о вашем самозваном Совете не знают и знать не желают. Больше того – возможно, вас еще привлекут к ответу за самочинное создание органа власти!
Комиссар милиции, топорща усики, говорил задиристо и веско. Турлай побагровел.
– У вас в Баргузине верховодят меньшевики. Дай срок, Центросибирь и Верхнеудинск возьмут их за шкирку!..
Аркадия Борисовича никак не устраивало участие Турлая в расследовании, ибо в этом случае почти неизбежно всплыли бы пуды исчезнувшего золота и то, что убитые по тайному договору работали на него.
– Гражданин председатель! – Жухлицкий решил аккуратненько помочь Кудрину.– Это ведь сугубо внутрипартийные ваши дела – деление на меньшевиков, большевиков и так далее. Они не должны касаться процесса отправления правосудия.
Аркадий Борисович сделал верный ход, однако упустил из виду Зверева, за что и поплатился немедленно.
– Насколько я понимаю, вы – комиссар Кудрин? – самым благожелательным тоном заговорил Алексей.– Здравствуйте. Я – Зверев, окружной инженер Западно–Забайкальской горной области.
– Батюшки, вот не знал! – Кудрин, роняя бумаги, вскочил, всплеснул руками, поклонился.– Честь имею! Много о вас наслышан, но видеть не доводилось…
– Если не ошибаюсь, горная милиция в некотором роде подчиняется также и мне?
– Точно так, точно так…
– Тогда я порекомендовал бы не отказываться от предложения председателя Таежного Совета.
– Согласен, принимаю к исполнению ваше пожелание…
Аркадий Борисович смутился, но только на миг.
– Поскольку Полуночно–Спорный прииск принадлежит мне, позвольте в интересах дела предложить посильное содействие.
– Это уж само собой,– с готовностью отозвался Кудрин.
– Что ж тогда мешкать? – поднялся Жухлицкий.– Едем немедля на Полуночно–Спорный. Или сначала допросите убийц?
– Это всегда успеется,– авторитетно сказал Кудрин, собирая бумаги.– Едем на место преступления, посмотрим, изучим следы, и вообще…
Зверев не мог знать подоплеки преступления, а потому свое участие в расследовании не счел обязательным. Сейчас его интересовало одно – состояние отчетности и дел на работающих приисках.
Пока Аркадий Борисович громовым голосом вызывал кого–то и отдавал приказания готовить лошадей и собираться, а вооруженные старатели, явно обескураженные, мало–помалу покидали гостиную, Зверев отозвал в сторонку Дарью Перфильевну.
– Полагаю, Жухлицкий в ближайшие дни будет занят, поэтому я хотел бы посетить ваши прииски.
– Ой, да милости просим! – деланно обрадовалась Мухловникова.– И то сказать, что вам сейчас делать здесь? Кудрин, поди, на цельную неделю допросы да писанину разведет. Его ведь хлебом не корми – дай только людей постращать… Жухлицкий–то вон уж к покойникам своим ехать навострился. Знать, пора и нам в дорогу.
– Ризер тоже с вами? – полюбопытствовал Зверев.
– Нет. Отсюда мы с ним врозь… Однако, едем, что ль?
Когда Алексей, договорившись с Мухловниковой встретиться через полчаса, направлялся к себе на квартиру, его догнал Турлай.
– Похоже, вывернулся Аркаша, вывернулся…– пробурчал он, подумал и добавил:– А хотя, как оно еще повернется…
ГЛАВА 13
Купецкий Сын, обещая Василисе принести мучки и кое–чего еще, рассчитывал сделать это лишь завтра к обеду или даже к вечеру. Однако обстоятельства сложились так, что уже незадолго до рассвета другого дня он, крадучись, приближался к окраине Чирокана.
Не решаясь сразу расстаться с безопасным пологом тайги и выйти на открытое место, Васька долго мыкался под черной стеной леса, прислушивался, усиленно пялился в темноту, вздрагивал от случайного скрипа дерева, хруста сучка под своей же ногой или долетавшего издали вздорного лая пса, должно быть увидевшего во сне что–то не то.
Ночь была так себе: на небе – вперемежку чернота облаков и прогалы со звездами; неподалеку – бормотанье реки, нескончаемое и однообразное и оттого временами как бы пропадающее напрочь; в вершинной хвое – шепелявый посвист ветра.
Да, ночь выдалась самая обычная, однако Васька отчаянно трусил. Но трусь не трусь, а идти все равно надо, и Купецкий Сын, еле слышно поскуливая от страха, засеменил к смутно угадываемым избам Чирокана. Через каждые двадцать – тридцать саженей он замирал на месте, пугливо вертел головой, после чего делал следующую перебежку. За спиной у Васьки круглилась довольно большая ноша, придававшая его сутулой фигурке страховидную злодейскую горбатость. Однако Купецкий Сын меньше всего догадывался о том, что ненароком мог бы вогнать в дрожь какого–нибудь доброго человека, а напротив – вывернись сейчас кто навстречу, у Васьки, наверно, вмиг бы душа рассталась с телом. Но, слава богу, на его пути любителей шастать по ночам пока не попадалось.
Наконец Купецкий Сын добрался до первых заброшенных развалюх на краю поселка, и тут его навостренные уши уловили приближающийся откуда–то сзади топот множества копыт. Васька обмер, прикипел подошвами к земле, потом бестолково засуетился, словно бы норовя метнуться сразу во все стороны. Уже стали слышны звяканье уздечек, покашливанье и приглушенные голоса людей. Купецкий Сын на отнимающихся ногах кое–как уковылял с дороги и повалился в какие–то пропахшие псиной чертополохи под остатками разломанного забора. «Узнали… выследили…– звенело в голове.– Смерть, смерть пришла…»
Лошади шли быстрым шагом, устало пофыркивая. Едва различимые всадники, покачиваясь, проплывали по звездам, черные, безмолвные, непомерно большие. «Пронеси, пронеси…» – беззвучно молил Васька, но тут двое, чуть поотстав от прочих, придержали коней, начали прикуривать.
– Ох и дух же там был! Досель мерещится, будто бы руки воняют,– огонек спички осветил лицо говорившего, и Купецкий Сын со страхом узнал Митьку Баргузина.
– Десять мертвецов в одной землянке, да еще столько дней пролежать – тут будет дух,– весело пропищал второй, вгоняя бедного Ваську в еще больший трепет,– то был Рабанжи.
– Хорошо, шурф оказался глубокий, а то покопай–ка на десятерых–то могилу.– Митька сплюнул и тронул с места.– Откуль там такая прорва мух набралась?
– А кровищи видел сколько набежало? – Лошади перешли на рысь, и голос Рабанжи стал удаляться.– На запах крови мухота как на сахар прет…
– Хлопотное дело – десятерых–то сразу…
– Не говори…
Если бы Рабанжи с Митькой специально задались целью запугать Ваську до икоты, они не достигли бы большего. Такого ужаса Купецкий Сын не испытывал с тех давних пор, когда увидел в пламени костра поднимающегося покойника. Поминутно озираясь и прижимаясь к заборам, словно тать в нощи, он прокрался к хибарке Кушаковых. Постучал в переплет окна, подождал и, подгоняемый страхом, забарабанил кулаком.
– Василь Галактионыч…– отворяя дверь, очумело бормотал не совсем еще проснувшийся Кузьма.– Ох–ох, в этакую рань… Вот не ждали!..
Василиса, в одной нижней рубахе, проворно вздула свечу и счастливо засмеялась, когда увидела Ваську с тугим мешком за плечами.
Купецкий Сын, бледный, оскаленный, с остекленевшими глазами, огородным пугалом стоял некоторое время посреди избы, расставив руки и мелко дрожа. Потом пришел в себя, живо скинул мешок, освободил его горловину, перетянутую сложенными в петлю веревочными лямками. В полумраке закопченной избенки особенно, аж ослепительно белой показалась превосходная крупчатка довоенного еще, должно быть, помола. Василиса ахнула, привычным движением взялась за щеки.
– Гос–споди, вот благодать–то!– прошептала она.
Купецкий Сын по локоть погрузил свою грязную лапу в муку, пошарил и извлек большую бутыль спирта, затем вторую.
– Истинно благодать,– сказал тут и Кузьма.
Васька, не поднимаясь с колен, поспешно вытянул зубами пробку и глотнул прямо из горлышка. Побагровел, вытаращился, белой от муки рукой начал делать отчаянные знаки. Пока Кузьма недоуменно промаргивался, догадливая Василиса мигом зачерпнула и подала воды. Васька припал к ковшу. Напившись, заперхал и обессиленно сел прямо на пол.
– Н–ну, такие, доложу вам, дела! – пробормотал он, зажмуриваясь и крутя головой.– В тайге–то десятерыхбведь порешили… Рядком в землянке поклали… Кровищи – хоть ведрами выноси…
Однако ожидаемого Васькой эффекта не вышло. – Разве десятерых? – отозвался Кузьма.– Слышно, пятнадцать их…
– И не пятнадцать вовсе, а двадцать пять! – затараторила Василиса.– Весь Чирокан говорит…
– Брешут!– уязвленно сказал Васька.– Мы с Жухлицким сами считали. И в шурфу их при мне закопали.
– Кто ж их ухайдокал–то, Вася? – робко спросила Василиса.
– Ну, об этом, конечно, не всем положено знать,– туманно отвечал Купецкий Сын, нисколько не предполагая, что тем самым, а также заявлением, что вместе с Жухлицким считал покойников, он навлекает на себя немалую беду.
– А может, это и не люди вовсе сотворили? – задумчиво проговорил Кузьма.– Может, это сам Штольник покарал их за какую–нибудь шкоду, а?
– Тю–ю! – Васька хохотнул.– Никакого Штольника нет вовсе.
– Как же нет, Василь Галактионыч? – заморгала Василиса.– Все ж говорят… А которые и видели…
– Враки, бабушкины сказки!– отрезал Васька.– Это я вам говорю. Мое достоинство при мне, а фамилия Разгильдяев!..
После этого Васька вскочил на ноги, вопросительно поглядел на хозяев и, прочитав на их лицах молчаливое согласие, подал команду начать пир.
Пока мужики сидели за столом, понемногу попивая спирт, Василиса, тоже время от времени прикладываясь к чарке, проворно взялась за стряпню.
Шустрая, как все приисковые бабы, она очень скоро выставила первые готовые шаньги, горячие и на удивление пышные. Но и то сказать: прямо–таки грех было бы из такой–то муки испечь какую–нибудь пакость.
– Живем! – восклицал Васька, уплетая шаньги.– Держитесь за меня – не пропадете!.. Я ить за что люблю–то вас? При фарте Васька или нет – вы все одно ко мне со всем душевным уважением. Это по мне, это я люблю! А у иных прочих оно как бывает? Деньги есть – Иван Петрович, денег нет – паршива сволочь! Это – люди?– спрашиваю вас. Нет, не люди. Это шавки… л–ли–доблюзы!..
– Василь Галактионыч, а пошто Жухлицкий с тобой так–то – в гости к себе зазывает, вчера вот, говоришь, тесто с тобой ел, а нынче покойников вместе глядели. Пошто так–то?
Василиса еще подложила ему горячую шаньгу и поглядела преданными глазами.
– Ну–у…– отозвался на это Кузьма и глубокомысленно нахмурился.– Оно, надо думать, каким–то боком они вроде как бы сродственники будут… Не совсем, конечно,– тут же поправился он,– однако ж и не чужие…
После столь замысловатого объяснения, потребовавшего, должно быть, немалой умственной работы, Кузьма счел полезным выпить.
– Не–а, не то, совсем даже не то! – закричал Купецкий Сын.– Если знать хотите, в моей персоне ба–альшу–щая тайна сокрыта. Жухлицкий о том знает, потому со мной завсегда обходительно. Не–ет, на–ко, куси! – Васька как–то по–особому похабно выставил перед собой большой палец, соответствующим образом просунув его между двумя другими, и пошевелил им глумливо и отвергающе.– Это пусть другие его по голяшке хлопают, а я – нет! Мое достоинство при мне, а фамилия – Разгильдяев! И не иначе!
– Василь Галактионыч,– жеманно пропела раскрасневшаяся у плиты Василиса.– А ты не слышал, говорят, к Турлаю анжинер какой–то приехал, худущий да длиннющий…
– Знаю, толковал с ним,– небрежно ответствовал Васька, смутно припоминая, что прошлой ночью видел у Турлая каких–то приезжих.– Привез мне это самое.., как его… срочный депеш, во!.. Ну, про это тоже пока помолчим…
– Знамо дело,– согласилась Василиса.– Не всем знать, верно, Кузя?
– М–мое дело телячье – обмарался и в стайку,– отозвался тот.
Готовые шаньги высились уже солидной горкой. Теперь можно было и хозяйке сесть к столу и принять участие в этом не то очень уж позднем ужине, не то слишком раннем завтраке.
Василиса, придя в совсем хорошее настроение от съеденного и выпитого, безбожно льстила Купецкому Сыну и делала это с обезоруживающей искренностью. Кузьма поддакивал ей все менее и менее повинующимся голосом. Васька пребывал наверху блаженства. Недавние страхи были забыты, мир вокруг стал прекрасен, добр и уютен. Купецкий Сын, на манер булавы воздев над собой ополовиненную бутыль, заблеял козлиным голосом:
Чай не пьем без сухарей,
Не живем без сдобного.
Говорят, объедки жрем,—
Ничего подобного!..
Кузьма вскинул отяжелевшую голову, поморгал и прокричал невпопад:
Ух, у нас на Чирокане
Всякий разный пища:
Утром чай, в обед чаек,
Вечером – чаище!..
Словом, пошло–понеслось веселье в старых добрых чироканских традициях, слегка уже подзабытых из–за угасания прежней бравости приисковой жизни.
К восходу солнца Кузьма уже лыка не вязал – только и мог, что мычать да таращиться бессмысленно. На развезях был и Купецкий Сын. Наконец Василиса уволокла их по одному за занавеску. При этом Купецкий Сын порывался обнять ее, хихикал, норовил заплетающимся языком говорить сладкие двусмысленности, но как только очутился на семейной деревянной кровати, тотчас успокоился и заснул, крепко облапив похрапывающего Кузьму.
Василиса на часок прикорнула на сундуке, потом вскочила и, по извечной бабьей привычке, принялась шустрить по дому, хлопотать во дворе. Хотя ни коровы, ни свиней, ни кур у них не было, однако хозяйство есть хозяйство, и дело всегда найдется. Уже ближе к обеду она надумала сбегать к соседке – попросить в долг немного постного масла. Как водится, хозяйки разговорились, посудачили о своих и чужих мужьях, поплакались на жизнь, поговорили всласть о кошмарном убийстве на Полуночно–Спорном, и вот тут–то Василиса и похвасталась, что ее–де ухажер, всем известный Васька Разгильдяев, водит тайную дружбу с самим Аркадием Борисовичем Жухлицким и в любое время получает у него какие хочешь продукты и сколько угодно спирта.
Словом, Василиса выложила все без утайки. Правда, Купецкий Сын ходит за продуктами крадучи, но уж коли он у Жухлицкого числится в приятелях, то небольшой слушок о его фортуне не может ему повредить. Так рассудила Василиса, но не так оно получилось на деле.
Соседка усомнилась сначала, но от Василисы так вкусно попахивало винцом, к тому же она принесла попотчевать пару свежих шанег, так что хочешь не хочешь, а приходилось словам ее верить.
Едва дождавшись ухода Василисы, соседка поспешила к своим товаркам. Новость вспорхнула и почти мигом облетела весь Чирокан, потеснив даже были–небылицы о десяти зарезанных старателях. Часам к трем пополудни она достигла ушей Аркадия Борисовича.
