Текст книги "Пленник стойбища Оемпак"

Автор книги: Владимир Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Там мне письма-то нет? – впервые спросил как-то Верхососов.

– Нету, Устиныч. Да и кто тебе напишет? Разве из дому?

– Из дому не будет. Это ломоть отрезанный. Вот что, Свистофорыч, на тебе тетрадь, на карандаш. Надумал я Елене отписать про свой отпуск отдыхающий. Заеду, напиши, мимоходом…

Я помусолил химический карандаш и грустно поглядел на линованный тетрадный лист.

Верхососов ткнул пальцем в лист бумаги:

– Пиши, что про город Майкоп слыхал много знатного. А мое озеро Плачущей Гагары обмелело. – Тут он схватил меня за руку. – Это зачеркни. А как-нибудь так заверни, что, мол, мало вы у нас отгостили. Лето у нас сейчас, ягоды…

Верхососов взял лист, посмотрел на него, далеко отстранив от себя:

– Все не так, Свистофорыч. Дай-ка карандаш. – Он достал очки, обстругал карандаш и довольно рьяно застрочил по листу. – Подумаешь, мастер-технолог с завода. Я, брат, тоже не лыком шит. И грамоте моей еще кой-кому учиться да учиться…

Я оторопело смотрел, как красиво и уверенно выстраивались в ряд крупные буквы под рукой моего «неграмотного» егеря. Как знать, может быть, впервые за долгие месяцы одиночества на озере Плачущей Гагары Устин Анфимович вдруг снова почувствовал былую напряженность восприятия окружающего большого мира.

Накануне случилось событие, на первый взгляд малозначащее, даже несколько трагикомическое. Однако на Верхососова оно произвело настолько сильное впечатление, что еще более укрепило в нем мысль о необходимости переустройства своей жизни. А случилось вот что. Проверяя как-то песцовые капканы, Устин Анфимович буквально наткнулся на блестящий продолговатый предмет величиной с коробку из-под домино. Одиночество приучило Верхососова к осторожности. Обойдя дважды странный предмет, он подцепил его лыжной палкой, перевернул. Предмет оказался легким, он состоял из двух дюралевых пластин, из-под которых выглядывали зубчатые колесики, пружина и стрелка – точь-в-точь вынутый из старинных часов-«ходиков» механизм. Егерь посмотрел в предвечернее небо. Предмет мог свалиться лишь оттуда. «И тут покоя нет тундре», – проворчал он, но находку взял. Дома сунул оттаять на печь и забыл.

А среди ночи странный шипящий звук, словно удар бича, разбудил Верхососова. Он резко сел и машинально схватился за карабин, висевший над кроватью. Холодная от пота ладонь нащупала теплую сталь затвора… В избе стояла плотная привычная тишина. Показалось! Но вот что-то тренькнуло, зашипело и часто-часто затикало. Но не так, как часы, а чуждо и угрожающе. Устин Анфимович вспомнил о странной находке, осторожно зажег свечу и опасливо глянул на верхнюю приступку печи – блестящий предмет вроде бы качнулся и пополз. Верхососов, как был в нижнем белье, схватил предмет, толкнул дверь, одним махом проскочил сени и что есть силы закинул его в серое холодное пространство. Однако уснуть не мог, а с рассветом взял лом и, найдя предмет, стал молотить по нему, пока все не смешалось в одно месиво: крошки льда, снег, кусочки блестящего металла. Он отер мокрый лоб и устало поплелся домой.

Под большим секретом Верхососов рассказал эту историю мне и лишь тогда окончательно успокоился, когда я его убедил, что сам нередко находил в тундре подобные штучки от радиометеорологических зондов, запускаемых с научной станции, расположенной в нашем райцентре. Сказав это, не отказал себе в удовольствии пожурить Устиныча: вот, мол, ружейным мастером когда-то был, а в такой фигне не мог разобраться, там же как дважды два – пружина самописца оттаяла и закрутила всю систему.

– Ты мне скажи, Свистофорыч, кто это выдумал про счастье одинокой жизни в природе? – спросил он тогда. – Иной раз читаешь или слушаешь радио – диву даешься, сколько выдумано всякой дребедени: встречать рассветы, беседовать с травами, затопить баньку, чай не спеша дуть с блюдца и прислушиваться к шороху за избяной стеной, пропитанной смолой и еще чем-то. А ведь и я так думал. По радио слова услыхал, что тот человек силен, кто испытает одиночество. Пустые все это слова! Дурь для несмышленых. – Верхососов закурил, пустил густой клуб дыма в потолок. – Я тоже через это сюда эвакуировался. Веришь – нет, вот вы уедете от меня, а я еще неделю словно чумной хожу, все настраиваюсь на одиночество. Только привыкну – опять вы, опять злюсь. Лена женщина обыкновенная. Да разве, скажи, согласится она в этом болотище жить? А уехала – словно вынула из меня что-то.

– Не переживай, Устиныч. Черт с ней, с твоей Леной. Найдется другая. Живи себе, не тужи. Скоро лето, дело веселей пойдет.

– Веселей-то веселей, а ты все же доложи своему верховному командованию, что так, мол, и так, пусть подыскивают другого егеря в заказник. Верхососов сделал свое дело, отстроил дом, а теперь переезжает в райцентр к людям. Скажи им, что старому человеку в одиночестве жить негоже. – Голос Верхососова на мгновение дрогнул, но он крякнул и взял себя в руки. – Все так и скажи. Я тут скоро не только обыкновенной погремушки бояться буду – самого себя…

А через месяц-полтора мы погрузили скарб Верхососова на вездеход, заткнули щеколду избы прутом. Устиныч постоял в сторонке, смахнул слезу. Луноход заботливо прикрыл окна дощатыми щитами, слазил на крышу засунуть в трубу старую шапку. Верхососов удивился заботливости Лунохода, он еще не знал, что у нас в охотинспекции лежало заявление Лунохода с просьбой принять его на место Верхососова. Начальник подписал его, так как желающих больше не оказалось. Но я подумал с грустью и о другом. О том, что Луноход здесь продержится сезон – не более, что за этот сезон слегка одичает и, не дай бог, еще свихнется маленько. Я сам подолгу жил в одиночестве, и каждый раз душа моя корчилась, наполнялась тоской и отчаянием…

Совсем недавно я попал в больницу. Там вся наша палата с благоговением слушала рассказы рыбака-одиночки с глухого верховья реки Канэн.

– Эх вы, калики-моргалики, – говорил он. – В тундру вас надо. Бывало, встанешь, ружьишко за плечи и – пошел, мускулы как у зверя. Пятнадцать верст туда, пятнадцать обратно. Аппетит зверский, сердце точно часы. А вы тут в вашем паршивом городе только инфаркты наживаете.

Умалчивал он лишь об одном: его самого вывезли санрейсом с явными признаками алкогольного психоза.

Отшельники сейчас крайне редки.

…Верхососов, говорят, по-прежнему живет в райцентре, работает столяром. Еще не женился. Луноход до того загадил некогда сверкающий чистотой егерский домик, что летом предпочитал жить в палатке, а к зиме снова ушел в колхоз вездеходчиком. На озеро Плачущей Гагары опять требуется егерь.

Пленник стойбища Оемпак

Летние каникулы заканчивались. Женщины стойбища собирали детей в дорогу, и сегодня они должны быть доставлены в райцентр, где находится большая школа-интернат. С утра ждали вертолет с обещанной муфтой для трактора.

Вертолет появился лишь на исходе дня. Августовское небо уже подернулось медной окалиной уходящего солнца. К ярангам, казалось, подкрадывались темными боками вечерние сопки. Воздух еще только-только настаивался густой синевой, еще дрожала в нем теплая плоть былого дня.

Нарушив тишину, вертолет обдал людей небесным холодом и керосиновой вонью, принял на борт школьников и круто поднялся вверх.

Все это случилось так быстро, что даже привязанные к кольям ездовые псы не успели всласть налаяться, а люди стояли растерянные, лишившись вмиг на всю долгую зиму своих детей. Они почти безучастно смотрели на высадившегося с вертолета долговязого парня в шляпе с прижатыми по краям полями, машинально ожидая традиционного чукотского приветствия «етти» – «я пришел». Но парень молчал, лишь слегка сдвинул на затылок острополую шляпу.

– Етти! – наконец первым поздоровался бригадир Омрувье.

– Здрастьте! – ответил по-русски гость.

Пропустив это «здрастьте», Омрувье спросил что-то по-чукотски.

– Наин, наин, – мотнул головой парень и с любопытством огляделся.

Пастух Векет шагнул вперед и обрадованно закричал:

– Неужели шпрехен зи дойч?

Парень смутился и тихо по-чукотски произнес:

– Коо, не знаю.

Все рассмеялись. Векет вздохнул:

– Жаль, я изучаю немецкий…

Омрувье сказал по-чукотски:

– Все ясно. Интернатовский чукча. Моя дочь тоже забыла многие слова. Странное, однако, пришло время…

Возле ног приезжего поблескивала металлическая штуковина размером с небольшой таз. Муфта. Из-за нее пастухи вот уже третьи сутки топтались возле стойбища Оемпак. Нетронутые кормовые пастбища лежали далеко, за той вон Сторожевой сопкой. Без трактора туда не добраться. Гусеничный транспорт стал основной тягловой силой современного оленеводства. С ним можно уводить стада даже к побережью Ледовитого океана, где нет гнуса. К тракторному грохоту олени привыкли. Но старик Пананто-Тке не скрывал радости, когда стальная машина в очередной раз выходила из строя.

– Глупые! – восклицал он несколько высокопарно. – Для вас эта железка как титька для младенца. Тьфу! Посмотрите на свои ноги – они стали тонкими, как мой посох, руки слабыми, как у старухи. В мое время пастух все нес на себе. Э-эх, сильные люди ходили по тундре! – вздыхал старик и первым лез в сани, чтобы поудобнее устроиться на мягких шкурах.

Гость окончательно пришел в себя, закурил сигарету и с высоты своего роста покровительственно изрек:

– Муфту вам привез, деды. С утра оказываю посильную помощь и – салам алейкум, ауфвидерзейн! В Энмыгране меня ждут.

Сообща муфту подтащили к крайней яранге. Парень согнулся и шагнул внутрь, но согнулся недостаточно – толстая перекладина оказалась как раз на уровне его лба. Этот удар был словно предупреждением излишней самоуверенности и высокомерию.

Хозяйка яранги, старушка Эттыне, простодушно рассмеялась и мудро заключила:

– От русской еды это все. В тундре сила нужна, а не рост. Скоро яранги придется поднимать. – Она слышала разговор у вертолета и сейчас с сожалением глядела на парня, забывшего родной язык.

Кипяток еще с обеда был разлит в большие китайские термосы, но Эттыне все же раздула костер, подвесила на цепь котел с утренним мясом. Подумав, не поленилась отыскать за пологом кем-то оставленную консервную банку с «русским мясом». Пододвинула гостю. А он развязал свой рюкзачок и вынул бутылку дешевого вина «Памир». В ярангу постепенно втиснулось все население стойбища. Векет, пастух средних лет, с потрескавшимися стеклами очков, сказал:

– Я здесь самый молодой, мне сорок стукнуло. Учился на курсах оленеводов в Норильске. А ты откуда к нам приехал?

– В Энмыгране я живу после училища механизации сельского хозяйства. Звать – Ждан.

Векет согласно кивнул:

– Ждали, ждали тебя. Наш тракторист извелся с этой муфтой. Хорошо что новую привез. – Ему хотелось подробнее расспросить парня о его родителях – на Чукотке ведь все в отдаленных или близких родственных связях, но пока не осмелился.

Пананто-Тке, знающий по-русски с десяток слов, высвободил одно ухо из-под малахая, наклонился к Векету и нетерпеливо потребовал:

– Рассказывай!

– Из самой Москвы парняга. Окончил академию. Говорит, с космонавтами знаком, ракеты на заводе строил. Трактор ему разобрать – что Вовке твои часы…

Женщины прыснули в рукава керкеров. Все они знали о выдумках Векета, называли его «балаболкой», но всегда слушали приоткрыв рот – умел Векет рассказывать всякие были и небылицы. Упоминание о Вовке развеселило даже мрачноватую старуху Окконакай, жену Пананто-Тке.

Пятилетний сын бригадира Омрувье, родившийся довольно поздно, от второго брака с Любовью Нутакалянной, однажды стащил у деда ручные часы и с помощью тракторной отвертки и молотка пытался их разобрать. Сейчас он, услышав о часах, мышью юркнул в полог, подлив тем самым масла в огонь общего веселья. Сам Пананто-Тке, зарекшись не верить ни одному слову Векета, был, однако, сбит с толку упоминанием о Москве и космосе.

– Колё мэ-эй! – протянул он как можно равнодушнее, и ни один мускул не дрогнул на его темном, в глубоких складках морщин лице.

Попив чаю здесь, вскоре все разошлись пить чай в другие яранги. Остались Ждан, старушка Эттыне, жена бригадира Люба Нутакалянна и уснувший в пологе Вовка. Гостю выдали пуховое одеяло. Он выбрал место с краю. Эттыне легла с другого, прижав к себе внука. Люба принялась зачем-то разжигать примус, но тут же задула его, поискала что-то в темноте и вдруг заплакала, опустив руки на согнутые колени.

Ждан растерянно смотрел на плачущую чукчанку в приспущенном керкере. Первой мыслью было – разбудить старушку, но та не могла не слышать плач невестки. Ждан подсел к расстроенной женщине. Люба Нутакалянна умолкла, наклонилась в его сторону и неожиданно прошептала: «Скучаю. По старшим детям мужа скучаю».

Ждан понятливо кивнул и лег. Люба, продолжая всхлипывать, завернула колпачки термосов, убрала посуду, вышла из яранги. И сразу, что называется, взвыла во весь голос. Ждана буквально сдуло с постели. Он выскочил из чоттагина – Нутакалянна сидела у входа, слегка раскачиваясь, смотрела в сторону соседних яранг – и выла. Увидев Ждана, Люба взъерошила волосы и прибавила голосу – робким воем сразу же откликнулись псы. Ждан решительно направился к ярангам. Его встретил Векет.

– Ты, парняга, спи, не обращай внимания. Она просто тоскует по детям.

– Успокоили бы как-то…

– Нет-нет, так надо.

– Почему же другие женщины не ревут?

Векет помялся:

– Видишь ли, Люба хорошая жена бригадиру Омрувье. Она плачет… по его детям от первой жены.

– Понятно, – сказал, ничего не поняв, Ждан и поплелся обратно. Его нагнал Омрувье.

– Ратан – хватит, – сказал он жене. Та мгновенно умолкла, принялась деловито хлопотать у костра. Спросонья вдруг заревел Вовка:

– А где-е Танька-а?

– Еще ты тут будешь выть! – погрозила ему пальцем мать. – Сестренка твоя учится читать-писать, грамотным человеком станет. Спи, а то ворона позову…

Вовка умолк. Стойбище окончательно погрузилось в сон. Только чуткие уши верных псов улавливали все движения и шорохи в ночной тундре.

Утром с дежурства вернулись три пастуха. Они подогнали стадо почти вплотную к стойбищу Оемпак.

Олени неторопливо огибали яранги, и рождались звуки, похожие на тихое щелканье кастаньет. Во время ходьбы копытца задних ног оленя соприкасаются с копытцами передних – отсюда это дружное дробное постукиванье, словно горели в костре сухие мелкие ветки. Олени принялись торопливо выстригать ягель.

Тракторист, толстый неповоротливый чукча по прозвищу Вано, уже ковырялся возле трактора. Поодаль сидела белая собака с нежно-розовым носом и разорванным почти надвое ухом. Ждан снял куртку. Подошел Николай Векет:

– Как спалось? Хорошо бы сегодня починить – скоро туманы, дожди пойдут.

– Починим.

– Я одно не пойму, – тракторист оглядел свою машину, – зачем отправлять эту рухлядь в тундру? В Энмыгране есть мастерские, есть механики… Зачем, спрашивается?

Ждан обошел трактор, заглянул в кабину.

– Машина-то новая, ей ходить да ходить, – сказал он, мысленно обругав Вано разгильдяем. Такой запущенности ему еще не приходилось встречать: краска облезла, стекла в дверцах заменяла грязная фанера, подвеска сзади полуотвалилась и уперлась в край гусеницы, буксировочный крюк отсутствовал, вместо него – кусок бруса.

Ждан потрогал вылезшие из сиденья пружины и опять повторил без всякого энтузиазма:

– Машине-то ходить да ходить. Сколько вы на ней работаете?

Вано почесал затылок:

– В ту навигацию совхоз получил. Значит, с того времени.

– Тогда за дело! – Ждан достал из рюкзачка и натянул на себя новенький комбинезон, шляпу сменил на тюбетейку. – Давай ЗИП.

– Чего?

– Ключи.

Вано порылся под сиденьем, достал два торцовых ключа, большие и маленькие плоскогубцы.

– Это все.

Ждан посмотрел на грустное лицо Векета, ничего не сказав, полез в рюкзак, извлек плоский брезентовый пакет, развернул – сверкнули торчащие из кармашков головки разнообразного инструмента.

– Подарок моего учителя, – не удержался он. – Вместе с дипломом вручил. – Тут же спохватился, покраснел, проклиная себя за неуместное хвастовство, и сердито добавил. – Все получили. У нас в училище такая традиция.

– Где это училище? – поинтересовался Векет. – Дай адрес Вано, может, надумает…

Ждан оглядел толстую фигуру тракториста, рассмеялся:

– Не пройдет по возрасту. А училище это в самой Москве.

– Больно надо, – проворчал Вано. – Я никогда не собирался стать трактористом. Оленевод я.

Теперь рассмеялся Векет:

– Пока ты еще оленеед.

Вано добродушно помял ухо:

– А ты, Векет, самый настоящий амтымнэвэтгавыльин, болтун. Пойду хлебну чаю, в горле что-то пересохло. – Он не спеша побрел к ярангам.

– А муфта как же? – растерялся Ждан и сдвинул тюбетейку на самые глаза.

– Давай помогу, – вызвался Векет. – На курсах мы трактор проходили.

Вдвоем они сначала сняли коробку передач, потом закурили.

– Вано я вытянул в тундру, – признался Векет. – В бригаде не хватало пастухов, вот и пристыдил его: мол, ты же рожден тундровиком, а какой-то ерундой занимаешься – он кочегарил в сельской котельной. Говорю, позор на твою бестолковую башку! Долго думал, потом согласился. Говорит, ты прав, Векет, надоела мне эта копоть, буду работать пастухом, пока зубы не вывалятся.

– Почему зубы?

– Такая у него поговорка. Однако не получился из Вано пастух. Омрувье так и сказал: «Ты слишком неповоротлив, и ноги у тебя короткие, бегать за оленем не можешь». Вано чуть не плакал, пошел трактористом, когда прежний заболел. Так и остался. Но и здесь – видишь сам… – Векет умолк. – Я вот посмотрю на нынешнюю молодежь: умные растут, все знают, гоняют по селу на мотоциклах, соображают в магнитофонах, теликах, прыгают, как молодые олени, на танцах, а коснись тундры – не, не загонишь. Отвыкли! Чтобы знать и любить тундру, мало родиться в яранге. Молодых девок совсем не стало в стойбищах – все или в учителя, или в медсестры. А чего, спрашивается, делать парню в стойбище, где одни старухи?

Ждан, деловито осматривая узлы, подтвердил:

– Без девок плохо. Это верно. Без девчат… Так-так, здесь пары болтов не хватает. – Продолжая что-то усердно протирать, он по инерции в песенной форме развил тему, затронутую Векетом: – Без женщин жить нельзя на свете – нет, там-там-та, ра-ра-ра-ра… Погоди, а где же гайка? Выходит, уйна, нету? Вот черт, пассатижами свернул всю резьбу! Без женщин нам никак-никак, без женщин…

Подошел бригадир Омрувье и стал сосредоточенно вслушиваться в смысл слов песни приезжего механика. Внутренне он в общем-то с ним соглашался – без женщин действительно плохо, но зачем же об этом петь вслух. Ушел слегка озадаченный.

Вано попил чай, закурил, размышляя о своей с помощью Векета поломанной судьбе. Вспомнил теплую энмыграновскую кочегарку, друга Шомпола и, неопределенно ругнувшись, направился к ненавистному трактору.

К обеду они сняли старую муфту. Ждан ее придирчиво осмотрел и вынес окончательный диагноз – разгильдяйство! Вано значения этого слова не знал, нона всякий случай кивнул:

– Совершенно верно, механик! Чего они там сидят в поселке, о чем думают – неизвестно, чтоб зубы повываливались изо рта.

– Я эту муфту заберу, – сказал Ждан, пропустив мимо ушей откровенную галиматью тракториста. – Я еще сделаю из нее человека, не я буду!

Вано хихикнул:

– Там… это самое… Шомпол все еще в кочегарке – дружок мой?

– Не, сейчас гальюны в райцентре чистит. Попал на пятнадцать суток по этому делу. – Ждан щелкнул себя по горлу.

– Да-а? – протянул несколько ошарашенный Вано. – Сегодня здесь, завтра… Слушай, может, мне податься в бригаду чумработницей, а? Научусь готовить, обшивать пастухов, за порядком в яранге следить… Как думаешь, директор пойдет мне навстречу?

Ждан жалеючи посмотрел на него:

– Муфту давай ставить, чумработница!

Опять подошел Коля Векет.

– Парень, а ты не желаешь остаться в бригаде? Омрувье интересуется.

Из-под трактора показалось встревоженное лицо механика:

– У вас? Здесь? Не-е. Это, дорогой Коля, будет квалифицироваться как нерациональное использование молодых специалистов. Пока главмех в отпуске, на мне, Коля, вся совхозная техника висит. Что мне эта развалюха? Не. – Тюбетейка Ждана скрылась под трактором. Оттуда донеслось: «Без женщин нам нельзя на свете-те…»

«Ну, заладил», – с досадой подумал Векет и вернулся к ярангам передать слова механика бригадиру.

Омрувье не спеша раскурил трубочку:

– Завтра хорошо бы выйти, телята вес теряют.

– Выйдем. Этот парняга дело знает. Оказывается, он действительно в Москве учился, без трепа, я как чувствовал. Нам бы его…

– Может, оленей подарить, из личных?

Векет горестно хмыкнул:

– Не олени ему нужны – женщина! Слышал, поет: без женщин никак нельзя – и хоть лопни!

– Это я слыхал, – посуровел Омрувье. – Может, действительно не может? У нас кто самая молодая? Хм-хм… выходит, моя жена?

Векет придирчиво оглядел Любу Нутакалянну – та рядом шила кухлянку Вовке.

– Стара, – кратко определил Векет.

– Сам старый! – обиделась Люба. – Поищите, поищите молодую, все равно я самая молодая в стойбище Оемпак.

– Много говоришь, женщина! – свел недовольно брови Омрувье. – Когда мужчины разговаривают, женщина должна помолчать.

– Так было раньше, – огрызнулась Люба. – Сейчас время иное. Вот мне как-то жалуется Алла Кергинто… – Но, поймав сердитый взгляд мужа, умолкла.

После обеда сыпанул дождишко, стремительный, озорной, будто пробежал, разбрызгивая лужи, босоногий мальчишка.

Ждан потрогал висящие в глубине яранги связки амулетов. Старая Эттыне не позволила вынести их на свет. «Надо же, какой любопытный», – проворчала она, вспомнив, что среди прочих предметов есть там и кожаный ремешок ее умершего мужа Пананто. Старик Пананто-Тке приходился ему сродным братом. Чтобы не путать их, и была к имени одного из Панантов приставлена эта отличительная частица Тке.

Гость перебирал черные от времени и жира веточки, когтистые лапки куропаток, черепа мелких хищников. А эта байдарка, вырезанная из древесины, костяной человечек – подлинные образцы национального искусства, каменный окатыш, ловко оплетенный ремнями, пояс с медной бляшкой… Ждан зажмурился, не верилось: ему, современнику космической эпохи, представилась возможность заглянуть в дремучую глубину утра человечества. Сейчас эти амулеты всего лишь память об умерших родственниках, символы старых семейных очагов.

– Неужели в яранге твоих родителей не было амулетов? – поинтересовался Векет. Ему показалось странным, что они вызвали на лице гостя удивление.

– Нет, не было. Я рос не в яранге.

– Тогда скажи свою фамилию.

– Тукай. Ждан Тукай.

– Известное имя на Чукотке. Знатному косторезу оно принадлежит.

– Нет, к нему я как раз не имею никакого отношения.

– Однофамилец, значит. Бывает, – заключил Векет и толкнул в бок задремавшего Вано. – Оленеед, пора за дело. Завтра выходим.

Ждан рассчитывал затемно установить муфту, но все как-то складывалось неудачно: пока проискал недостающие болты и гайки, пока снял старую муфту и разобрал ее, а тут послеобеденный дождик, разговоры. Теперь никак не сходились шлицы. Пананто-Тке сидел возле трактора и слушал странный диалог Вано и приезжего парня:

– Лево.

– Так?

– Так.

– Попал?

– Не-ка.

– Давай снова. Чуть-чуть…

– Попал?

– Не-ка.

– Крутни еще раз. Во-о, во-о…

– Еще?

– Самую малость.

– Эх, проскочил…

– Снова?

Ждан вылез из-под трактора:

– Иди, Вано, спать. Иди, ради бога! Я больше не могу. – Сам подумал: «Да я с ним тут неделю буду возиться. Ладно, утро вечера мудренее». Собрал инструмент, снял комбинезон и направился к стойбищу.

В яранге Омрувье опять было полно гостей. Эттыне переворачивала в кипящем котле куски оленины. Чета Панантов молча восседала в левом «красном» углу для почетных гостей. Вовка возился с белым, похожим на песца, псом. Вано, сидя, дремал. Векет протирал любительскую кинокамеру «Красногорск», а бригадир точил о гальку свой нож. Его жена Люба таскала с улицы проветренные шкуры. Остальные пастухи находились в стаде.

Сытный запах разлился по яранге, когда Эттыне вывалила огромные куски мяса на деревянное блюдо. Тотчас встрепенулся Вано.

– Скажите, братья, что означает слово «разгильдяйство»? – спросил он. – Ни разу не слыхал.

Все задумались.

– Коо, не знаю, – откровенно признался Омрувье и вопросительно поглядел туда, где сидел Ждан.

– Лентяй, значит, – мрачно буркнул механик.

Векет нырнул в полог и появился с огромной книгой в руках.

– Проверим по словарю, я люблю точность. Та-ак… «Развратник, развязать, разгибать»… Ага, вот «Разгильдяй. Нерадивый, небрежный в делах, разболтанный человек». Валюм? Понял?

Вано поскреб затылок:

– Зря ломал голову. Я-то думал, это что-то техническое.

После еды вместо развлечения стали мучить Вовку труднопроизносимыми словами.

– Вовка, скажи «Эйзенхауэр».

Вовка старательно повторял:

– Иссенкаурткен.

Хватаясь за живот, хохотал Векет. Сдержанно улыбалась чета Панантов, смеялись остальные.

– А теперь скажи «дифференциал».

Вовка благоразумно решил более не подвергать свой авторитет насмешкам, лишь смущенно улыбался.

Ждан покрутил «Спидолу», она отозвалась диким треском и воем.

– Не работает, – сказал Омрувье. – Надо менять.

– Починить надо, – поправил Ждан, осматривая транзистор. – Тут полчаса дела.

– Сможешь?

– Говорю же – полчаса дела.

– Тогда очень просим, – сказал Векет. – С этими «Спидолами» вначале один смех был: тундровики, как только кончалось питание батареек, выбрасывали приемники, думая, что кончилось их действие. Заказывали новые.

– Аккумуляторы у тебя в норме? – спросил Ждан Вано, продолжая думать о муфте.

– А как же! – горделиво и слегка обиженно отозвался тракторист. – Лучше зубам выпасть, чем иметь плохое питание, – никакая муфта не поможет, это уж я вам точно говорю.

– Пойдем ставить муфту с подсветкой?

– Ты спятил, механик! Ночь, спать надо.

– Успеем. Пойдем, дорогой! Иначе завтра без меня будешь ставить. Вдруг рано вертолет придет.

– Вертолет? Хм! А обзываться непонятными словами будешь?

– Да, теперь я вижу, что ошибался. Только настоящий механизатор может поступить так, как ты.

– Как?

– Пойти ночью ставить муфту, чтобы утром выйти в рейс, – отчеканил Ждан.

Вано важно оглядел лица сидящих и строго проговорил:

– Я вернусь, братья, утром – выпасть всем моим зубьям! Такая, извините, работа. Чтоб чай был, между прочим, наготове…

Когда они вынырнули из чоттагина, Омрувье сказал:

– Этот парень будет большим человеком. – Потом добавил: – Если, конечно, поработает с нами.

– Может, историями и анекдотами его заговорить? – предложил Векет. – Я могу рассказывать без перерыва три дня и три ночи.

– Без перерыва не надо, – поправил поспешно бригадир. – Иначе пасти оленей некому будет – все стойбище уши развесит.

– Эттыне, Пананто-Тке, – обратился Векет к старикам, – вы много сказок знаете?

– За-бы-ли-и. Некому рассказывать…

– Я могу петь, – сказала Эттыне.

– Хорошо, ты будешь петь.

– А я танцевать умею. Даже грамота от совхоза есть, – вставила горделиво Люба Нутакалянна.

– Танцуй! Танцуй! – Бригадир вздохнул.

Ждан и Вано вернулись на рассвете и сразу завалились спать. А утром полил настоящий ливень.

Вано заважничал пуще прежнего:

– То-то у меня шрам на черепе ныл. Думаю, нет, надо поторопиться с трактором. А ну-ка еще кружечку!

– Ну вот, деды, – повеселел Ждан, – трактор сделан, первым вертолетом – салам алейкум, гуд бай, ариведерчи, как говорится, чао…

Через час или полтора, когда прекратился ливень, чуткое ухо Любы Нутакалянны уловило далекий рокот вертолета.

– Пора? – спросил Векет бригадира.

– Надо, – кивнул тот.

– Чего надо? – спросил Ждан, торопливо укладывая пожитки в рюкзак.

– Сейчас узнаешь, только спокойно, – сказал Векет и, навалившись на механика, ловко прижал его к земле. Омрувье завернул ему руки за спину, связал, потом занялся ногами.

– Только спокойно, – повторил Векет и поправил тюбетейку на ждановской макушке. – Сказки перед сном будешь слушать, оленину есть…

Ждан мудро решил не сопротивляться.

– А не убьете? – поинтересовался он.

– На руках будем носить.

– Э-эх! – вздохнул пленник. – Ну, погодите! Объявлю голодовку, буду орать, сбегу, повешусь и застрелюсь…

– Орать не будешь! – Векет осторожно прикрыл рот Ждану кожаной повязкой.

– Не давит? – заботливо спросил он.

Ждан в ответ замычал, хотел даже всплакнуть, но раздумал. Вдвоем с Омрувье они бережно закатили механика в глубь полога, укутали шкурами.

Пананто-Тке выбил о колено трубку и вышел встречать вертолет.

Летчики заглянули в ярангу.

– Когда же явится их светлость? – Ждан узнал знакомый голос командира вертолета.

Вовка загадочно улыбался и прыгал на одной ноге.

– Марш отсюда! – прикрикнул отец. – Ждан, говорите, когда приедет? Коо… В стаде он, помогает пастухам. Понравилось ему здесь, решил поработать.

Векет поддакнул:

– В Энмыгране, говорит, до смерти все надоело. Я верю.

– Может, к стаду подлететь?

– Ни в коем случае! Олени вмиг разбредутся.

Полог изнутри тряхнуло, скрипнули ременные оттяжки, послышалось сдавленное мычание.

– Кто это там у вас? – спросил один из летчиков.

– Да пастухи с ночи опят – устали…

В ярангу вошел молодой незнакомый парень.

– Вот вам пополнение, – сказал командир. – После школы решил пастухом стать.

– Олег Кергият, – представился юноша.

Летчики дружно посмотрели на часы:

– Время! Вернется механик, скажите, что будем через пару дней.

– Конечно, конечно! – с живостью пообещал Векет. – Прилетайте, всегда рады.

Полог опять тряхнуло. Командир вертолета покосился и вышел. Когда стих гул, Омрувье и Векет выкатили связанного пленника, сняли повязку. Лицо Ждана было мокро от пота, глава недобро вращались.

– Ждан, здоров! – кинулся к нему новый пастух. – Значит, вместе? Вот здорово! А я у рыбаков отработал, теперь сюда.

Механик вытер с губ прилипшие оленьи волосы, глянул на Векета:

– Чтоб на сон не менее двух сказок, понял? Рация в порядке?

– В порядке, в порядке, – услужливо и боязливо пролепетал Вано. – Только… это самое… отсюдова не достает.

– У меня достанет, – сурово пообещал пленник. – Так! Вано, немедленно к трактору, там дел – невпроворот. – Ни на кого не глядя, Ждан нервно развязал рюкзак, взял под мышку пакет с инструментом и вышел из яранги. Но, прежде чем направиться к трактору, зачем-то долго смотрел на горизонт, прислушивался.

– Бывает, что возвращаются, – туманно пояснил он Вано, а сам подумал: «Кто возвращается? Куда? Зачем?»

К вечеру трактор, умытый керосинчиком, протертый и подлатанный, сиял, словно праздничный самовар. Даже удалось выпрямить примятые бока фар. Вставили новехонькие лампочки, извлеченные из недр ждановского рюкзака. Убрали начисто заднюю подвеску, чтобы не цепляла левую гусеницу, обтянули сиденье нерпичьей шкурой, прикрутили дверцы, отладили замки, убрали фанеру…

– Внешний вид машины – лицо водителя, – сказал довольно Ждан и посмотрел на совершенно чумазую физиономию Вано.