Текст книги "Пленник стойбища Оемпак"
Автор книги: Владимир Христофоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Перед сном пленник потребовал обещанных сказок. Векет поудобнее устроился в изголовье гостя, подул в кружку с чаем.
– Страшную историю рассказать или смешную?
– Давай со страшной. – Ждан развалился на шкурах и блаженно пошевелил большими пальцами натруженных ног.
С рассветом все стойбище Оемпак готовилось к последней перекочевке перед забоем. Трое пастухов погнали стадо вперед, остальные загружали сани необходимым: продуктами и снаряжением. Взревел пускач. Ждан сел с Вано в кабину.
Люба Нутакалянна, держа Вовку за руку, слегка всплакнула, заботливо поправила на голове мужа шапку. Она стояла на вершине холма до тех пор, пока трактор и сани с фургончиком не растворились в ярко-рыжем покрове тундры.
Не сиделось Олегу Кергияту. Он часто спрыгивал с саней и куда-то убегал, а то помогал искать брод через речку, удобный объезд вокруг топкого болота, таскал трос, заколачивал «пальцы» гусениц. Еще попутно глотал ягоду, а в конце дня небрежно кинул под ноги сидящим ржавый винчестер.
– Резвится, парняга, – сказал Векет. – Интересно, насколько хватит его прыти?
На берегу Каменной Скользкой речки – так она называлась в переводе на русский язык – решили заночевать. Омрувье достал плоский, очень тяжелый железный чемоданчик – копию выходящих из моды портфелей «дипломат». В нем были уложены «пальцы» тракторных гусениц.
– Ценная вещь в тундре, – сказал бригадир, – лучших кольев для палатки не придумаешь.
После ужина, когда совсем стемнело, Векет, Омрувье и Олег Кергият собрались в ночное дежурство.
– И я с вами, – попросился Ждан. – Хоть живых оленей увижу.
– Как будто никогда не видел, – усомнился Векет.
– Близко ни разу.
– Странно, однако, ты жил…
Они шли гуськом, осторожно нащупывая зыбкие кочки. Омрувье стал тихонько насвистывать.
– Сигнал олешкам, – пояснил Векет. – Мол, свои идут, не волнуйтесь.
Остальные тоже принялись посвистывать. Крайние животные лишь поворачивали в их сторону головы, потом снова бережно опускали их, ища рогами удобные неровности тундры.
– Спичками не чиркайте, – предупредил Омрувье. – Минут тридцать еще будут лежать. Поспим немного и мы. – Сам он замер в позе отдыхающего тундровика: на четвереньках, руки поджаты к груди – чтоб не застудиться, колени подтянуты к животу.
Ночь пронизывает холодом, стыло мерцают крупные чистые звезды. Похрапывает стадо, дожевывая во сне вкусный ягель. Но вот Ждан заметил: от дальнего края отделилась легкая тень, за ней вторая, поменьше.
– Важенка поднялась, следом теленок, – прошептал Векет. – Теперь потянутся соседние.
Зашевелились рога других животных. Из ночи, словно из старого погреба, потянуло грибным ветром. Этот запах сводит с ума оленя – так он любит грибы, по-чукотски «пон-пон». Еще через несколько минут все двухтысячное стадо было на ногах. Ждан подумал о том, как мудро распорядилась природа, создав примерно на каждую полсотню коричневых и пепельных оленей одну совершенно белую особь. В кромешной тьме по этим светлым пятнам пастухи угадывают направление, в котором двигаются животные. Да и сами олени, чтобы не растеряться, очевидно, тоже ориентируются по своим собратьям-альбиносам.
Дикая беготня началась внезапно. Где-то справа зашлепал по лужам Векет и угрожающе заорал: «Э-эк! Э-эк!», добавив, впрочем, по-русски: «Куда вас, окаянные, несет!» Ждан ринулся влево, пытаясь завернуть расползающийся, будто чернильная лужица, темный клин. Издалека раздавался звонкий, еще не окрепший на тундровых ветрах и стужах голос Олега Кергията. Появился обеспокоенный бригадир.
– Так можно все стадо распустить.
Незаметно просочился рассвет: потускнели звезды, проявились, точно на фотографическом отпечатке, очертания далеких сопок. Бледно-зеленым светом зажегся ободок на востоке.
Когда стало совсем светло, обнаружился откол – кусок голов в сто сумел-таки ускользнуть. Он ушел к самому обрыву, где несла свои воды Каменная Скользкая река. За ней поднимались сумрачные фиолетовые горы.
Омрувье вытер потное лицо, сжал губы и задумался. Бригадир пригладил усы и посмотрел на пастухов вопросительно, с легкой улыбкой. Так смотрит учитель на своих питомцев, словно спрашивая: ну, а какое решение примете вы?
Основное стадо рассыпалось по всей громадной сочно-зеленой долине, будто небрежно брошенная пригоршня серых речных камушков. Древняя земная картина, способная вдохновить живописна, но не начинающих пастухов.
– Задача у нас с вами такая, – сказал Омрувье. – Собрать стадо и направить его по широкому руслу вон той пересохшей реки. Сделаем трехкилометровый полукруг и выйдем к палатке. К этому времени олени устанут и расположатся отдыхать на галечнике, а мы в кукулях. Валюм? Понятно?
Ждан с Векетом направились к обрыву. Омрувье затрусил в обход основного стада, к покатым рыжим сопкам, которые, словно магнит, притягивали оленей. Олег остался с северной стороны долины.
За Векетом увязались две оленегонные лаечки. Одна вся белая, вторая – черная. Первую поэтому назвали Рекокальгин – песец, вторую странным именем – Пикки. У Пикки, кстати, была одна особенность. Он страшно любил, когда его пощелкивали ногтем по носу. Пес блаженно жмурил глаза и не отходил. «Балдеет», – в таких случаях говорил Векет.
Оленегонные лаечки еще молодые, с придурью. Их только нынешней весной привезли из Марковского питомника. Псы часто входят в азарт и вместо того чтобы толково и целенаправленно заворачивать крайних оленей, врезаются иной раз с диким лаем в самую гущу. Животные срываются с места и несутся с грациозной стремительностью по маршруту «куда глаза глядят». Пастухи кричат на все лады, созывая своих непутевых помощников, и только тогда восстанавливается прежний порядок.
Векету и Ждану не без труда удалась направить оленей куда следует, их все сносило вбок.
Мощно и яростно вставало белое солнце. Густой пар длинными космами стелился по еще прохладной земле. Небо без единого облачка сулило по-летнему жаркий день. Ждан оперся на кривой посох, зажмурился, медленно втягивая в себя, точно пробуя, чистейший тундровый воздух.
– Нравится? – Векет подставил лицо теплым лучам. – А еще не хотел оставаться.
– Скажи, что труднее – ночное дежурство или дневное?
– Одинаково. Существует поговорка: в летнюю жару пастухам надо гнать стадо с такой скоростью, чтобы выпадающие личинки подкожного овода не могли его нагнать, превратившись в летучих кровососов. Еще испытаешь эту радость, не волнуйся.
– Нынче вряд ли. Завтра будет верталь.
Откуда-то взялся отливающий черным лаком большой ворон. Покружился над пастухами и так же внезапно исчез.
– Раньше старики по полету ворона могли угадывать разные события. Так и говорили: «Ворон на крыльях новость несет». Помню, когда я был маленький, мой дедушка однажды сказал: «С плохой вестью ворон летит». И точно, вскоре узнали, что в соседнем стойбище умер человек.
– Сказки, – заключил Ждан.
– Быль. Сказка другая. Вот послушай. В старину чукчи запрещали малым ребятишкам выходить из яранги, когда становилось темно. Моя мама говорила: «Не ходи, а то ворон спросит». А что опросит, она и сама, наверное, не знала. Однажды, снедаемый любопытством – что же спросит ворон? – я затаился неподалеку от яранги и долго ждал его прилета. Не дождался, вернулся. Говорю: «Мама, а меня ворон спросил». – «Что-о? – удивилась та. – Что же он тебя спросил?» – «Чей ты, сыночек, мальчик?» – «Какомэй! – еще больше удивилась моей выдумке мама. – И что же ты ответил?» – «Я коснулся ворона, и он улетел спать». С тех пор меня перестали вороном пугать.
Часам к восьми стадо наконец успокоилось, расположилось тесным кругом на теплом галечнике. Пастухи мгновенно уснули в своих кукулях. Ждан еще некоторое время во сне продолжал насвистывать, все «пас оленей». Векет захрапел с такой яростью, что даже Омрувье не выдержал, сел, протер глаза и удивленно пробормотал: «Надо же, будто кто волочит по камням пересохшую моржовую шкуру».
Проснувшись, Ждан взял «Спидолу» и залез в фургончик, где умещались нары и узкий столик. Через полчаса округу оглушил слаженный и мощный хор имени Пятницкого.
– Полчаса дела! Я же вам говорил! – силился перекричать транзистор механик. – Кому еще чего починить? Налетай, пока я добрый!
Омрувье поспешно извлек из фанерного чемоданчика, где хранились винтовочные патроны и ракетницы, карманные часы невиданных размеров.
– Сумеешь?
Ждан потряс хронометр, приложил к уху, затем щелкнул крышкой и долго изучал допотопный механизм.
– Эх, отверточку бы сюда потоньше. Ну да не беда, гвоздь расплющим. – Посмотрел на Омрувье. – Все будет антик-марэ, как говорят французы.
Занятый часами, он не услыхал шум вертолета и очень удивился, когда в фургончик втиснулись Омрувье и Векет.
– Будут, сегодня будут. Не мешайте.
– Да мы по другому вопросу, – извиняюще сказал Векет и поднял указательный палец. – Слышишь? Вертолет приближается.
Ждан нехотя отложил винтик.
– Ясно. Опять будете связывать?
– Угу! – мрачно кивнул Векет.
– Только осторожно. Тут теснота такая, не дай бог, винтик потеряем. – Он еще раз оглядел разложенные детальки часового механизма и покорно вытянулся на нарах. – Попадет вам за меня, ей-ей!
– Не попадет. Ты чукча, значит, должен помогать своим братьям по тундре, – веско заключил Омрувье. – Там, в Энмыгране, своих бездельников хватает…
Ждан хотел возразить, внести, так сказать, одну важную поправку в рассуждения бригадира, но Векет уже связывал узелки кляпа.
Командир вертолета сразу к Омрувье:
– Где этот пацан? Приказ директора – немедленно доставить! В стойбище сказали, что ушел с вами. Так где же он?
– Ждан? – переспросил бригадир. – А-а, Ждан. Так он ушел с пастухами искать отколовшихся олешек. Может, к утру будет. Или, на худой конец, к вечеру…
– В какую сторону ушел?
Бригадир развел руками:
– Коо, не знаю.
– Передайте ему, что выговор уже на доске приказов. Я больше гоняться за ним не буду. Все!
Ждан потер затекшие руки.
– Хватит! Хва-тит! Завтра ставлю антенну повыше, сам все объясню директору. Тащите сюда свет. Я пока лежал, понял секрет этого дореволюционного «велосипеда». Через полчаса будет вам «тик-так».
Омрувье предупредил:
– Утром снимаемся. Поведем стадо вон к той Сторожевой сопке.
– Почему Сторожевой?
– В старину, когда случались войны, на ней сидели наблюдатели, предупреждали о появлении неприятеля.
Уже с наступлением темноты в палатку неожиданно ворвался пляшущий Ждан. На вытянутой руке он держал за кончик цепочки бригадировы часы.
– Павел Буре! Поставщик двора его императорского величества!
Омрувье ни одного из этих слов не понял, с недоверием поднес хронометр к уху. Широкая довольная улыбка расползлась по его лицу.
– Надо же, лет десять молчали. Погоди-ка, – он снял с пояса нож и протянул Ждану, – твой. Носи.
Ждан с восторгом потрогал массивную рукоятку.
– Из мамонтовой кости, – сказал Векет. – Я этот нож два года выпрашивал. Ты везучий… Ну, нам пора на дежурство. Ты пойдешь или Вано?
Вано недовольно закряхтел в углу, пробормотав что-то насчет застарелого радикулита.
– Пойду я, – сказал Ждан. – А то еще назовете оленеедом.
Векет рассказал дневной сон. Будто привиделся ему повисший над головой маленький самолетик. Колеса его почему-то были повернуты поперек хода. «Как же он садиться будет?» – подумал Векет и попытался выправить колесики, но те снова становились на свое место, словно были на пружинах.
– Что интересно, – добавил Векет, – сквозь иллюминаторы я видел пассажиров, видел, как стюардесса разносит питье. А в одной женщине вдруг узнал свою жену Софью. Наверное, скучает…
– Ветер переменится, это точно, – разгадал сон Омрувье. – Или снег пойдет.
– Не, снег, это когда снится голая женщина, – возразил Векет. – В ту летовку так было. А вот еще моя бабушка всегда говорила…
– Векет, продолжи свои сказки про бабушку в стаде, – перебил его бригадир. – Опять уши все поразвесили. Пора!
Исход дня подарил им редкий по красоте закат. Чтобы рассмотреть его, Ждан и Векет поднялись на вершину невысокой сопки.
Между двумя уже совершенно темными дальними горами, словно в мартеновском ковше, лежал остывающий золотой слиток. Вот он, ослепительно-соломенный, подернулся на глазах багровым оттенком, изнутри загустел и в следующую секунду оплавился у краев темно-зеленой окалиной. Точно такой окалиной подернуты плоские камни на вершине сопки, словно кто раскидывал куски старой окислившейся меди. На густо-синем небе с противоположной стороны возник бледноватый, еще такой немощный диск луны.
Стадо внизу угадывалось большим темным пятном. Совсем близко вдруг бесшумно скользнула короткая тень. Собака?
– Волк, – сказал Векет. – Послушай историю про хитрость. Это было ранней весной. Бредет по тундре волк, видит – ворон с горки катается. «Я тоже хочу. Разреши мне покататься?» – «Нельзя, – отвечает ворон, – видишь внизу ручей? Мне он не страшен, а ты утонешь». Не послушался волк, скатился и упал в воду. Сам выбраться не может, просит ворона: «Ворон, ворон, спаси меня». – «Я тебя предупреждал, теперь выбирайся сам». – «Спаси, милый ворон! Я тебе своих оленей отдам». – «Не надо мне твоих оленей, у меня свои есть». – «Спаси, родимый, я тебе свою жену отдам». Ворон призадумался, жены у него, не было. Спас он волка. Вечером, как условились, волк приводит жену. Ночью, когда ворон стал ее ласкать, она растаяла, так как была слеплена из снега. Вот так. Ну, пошли вниз.
Весь следующий день пастухи снова тряслись на санях. Олег Кергият бежал рядом.
– Ноги тренирую, – пояснил он, – в интернате совсем ослабли.
– Думается мне, из этого парня толк будет, – решил вслух Векет. – Значит, еще один пастух родился. Это хорошо!
Как только остановились на ночлег, Ждан срочно занялся антенной к рации: сбил крест-накрест два бруска, набил гвоздей, обмотал их изоляционной лентой, начал подыскивать нужную проволоку. Бригадир с Вано отцепили сани и уехали на тракторе. Векет сказал, что утром вернутся – дела, мол, какие-то в соседней бригаде, которая летует западнее Сторожевой сопки.
Ночное дежурство прошло обычно. Проснулся от близкого грохота трактора. Распахнулась дверца.
– Выходи, Ждан! – радостно провозгласил Омрувье. – Приехали!
Ждан недовольно натянул на голову оленью шкуру: «Подумаешь, радость великая – приехали! Будто год не виделись»…
– Выходи, выходи! Знакомиться надо…
Ждан нехотя слез, яростно поскреб немытую голову, так же яростно зевнул – и замер с полуоткрытым ртом. За стенкой явно слышался девичий голосок. Он метнулся к выходу.
– Вот! – страшно довольный, бригадир подталкивал стоящую рядом черноволосую девушку с опущенными ресницами.
– Аня ее звать! Аня Чайвун! – кричал возбужденно бригадир. – У нее семь сестер и два брата. Мать была самой красивой в Энмыгране. Теперь все дети самые красивые. Видишь? С трудом отдали…
Аня еще пуще покраснела и опустила глаза, пролепетав:
– Какой вы, дядя…
– Ну знакомьтесь, знакомьтесь. Не буду мешать. – Омрувье отошел к палатке.
– Надолго к нам? – спросил Ждан, чтобы как-то начать разговор.
Девушка пожала плечами и впервые с любопытством посмотрела на Ждана.
– Вы правда в Москве учились?
– Правда.
– Расскажите о Москве. Я еще там не была.
– Сразу и не расскажешь – Москва большая. Да что же мы стоим, садитесь хоть сюда.
Девушка высвободила из-под капюшона куртки тяжелые смоляные волосы, присела на край саней.
– Я тоже поеду учиться в Москву. Год мы всем классом решили поработать в тундре. Но потом все равно уеду, я ведь хочу стать археологом и обязательно учиться в МГУ.
– А вы в каком сейчас классе?
– Уже десятилетку закончила.
Сзади незаметно подкрался Олег Кергият, накинул на голову девушки капюшон. Аня ойкнула и стала отчаянно вырываться. Оглянулась:
– Олег? Ты тоже здесь?
– Вместе школу кончали, – радостно произнес юноша. – Наша слава и гордость!
Со стороны палатки раздался строгий голос Омрувье:
– Олег, а ну быстро сюда!
Они снова остались вдвоем.
– Так вы к нам надолго?
– Не знаю. Дядя сказал, что я нужна здесь. Они так ругались с нашим бригадиром – жуть! Не хотели отпускать… А что мне у вас делать?
Ждан пожал плечами:
– Мы вроде бы управляемся. Может, еду готовить? Так это не проблема.
– Все равно я рада. Там надоело – одни старики… Ворчат только. Давайте я зашью вашу куртку, разве можно так ходить?
Ждан забыл об антенне и целый час слонялся между палаткой и санями. Омрувье с Векетом перемигивались, загадочно улыбались.
– Теперь его отсюда целая эскадра не вывезет, – решил вслух Векет.
– Не знаю, не знаю. Ты… это, забрось-ка подальше антенну…
Обедали на вольном воздухе. Ждан сидел в заштопанной куртке, имел вид серьезный и важный. С расстановкой и веско говорил о вверенной ему совхозной технике, вспомнил Москву и училище. Как обычно, в оставленную кастрюлю тотчас ткнулись мордами псы, дружно зачавкали. Раньше на это никто не обращал внимания, да и Векет сразу всех заверил, что накануне рикорином выводил у псов каких-то микробов. «А так у них ничего не может быть, – равнодушно заключил он. – Чистейшие организмы тундры! Это люди травят себя никотином и алкоголем…» Псы вылизывали кастрюлю до алюминиевого блеска.
Однако сейчас Ждан неожиданно для всех рявкнул: «Э-эк! Эк!» Псы замерли, но морды от кастрюли не подняли.
– Чего ты? – искренне удивился Векет.
– Гигиена, – односложно ответил, смутившись, Ждан и посмотрел на Аню.
– Одичали вы совсем. Ждан прав.
Омрувье тут же трахнул посохом по кастрюле – псы отскочили и сели невдалеке, облизываясь.
– Гигиена, – согласился бригадир. – Я об этом и не подумал.
После обеда с таинственным видом куда-то заспешил Олег Кергият.
– Не пойму, куда он все время исчезает, – сказал Векет. – Вано, ты не знаешь?
Вано сквозь дремоту пробормотал что-то невнятное. Омрувье, посмотрев на лежащего тракториста, задумчиво произнес:
– Я только благодаря Вано уяснил смысл слова «лентяй». На нашем языке звучит точнее: «Человек, постоянно греющий свои бока».
Все рассмеялись.
– Может, побиноклим? – предложила Аня Ждану.
– Что? – не понял механик.
– Ну, побиноклим. С этой сопки, наверное, хорошо биноклить.
Векет услужливо протянул свой бинокль.
– Не потеряйте. В первый год после армии я потерял восемь штук. Потом перерыв был…
Ждан взял карабин.
На вершине Сторожевой сопки они увидели сложенный каменный барьер. Краснел мох, росла трава, похожая на овес.
– Ой! – воскликнула Аня. – Смотри!
У ног Ждан разглядел вросшую в мох деревянную чашу. Возле проросшего стебелька белели остатки яичной скорлупы.
– Гнездо! – прошептала девушка.
Чаша не хотела расставаться со своим кусочком земли, с которым она срасталась, быть может, не один десяток лет. Ждан осторожно поднял находку. Чаша была вырезана не то из корня, не то из крупного сучка дерева. По ободку вился неясный орнамент, сохранилась часть удобной ручки. Чашу скорее следовало бы назвать ковшом.
– Наверное, кто-то приносил воду, – предположила Аня. – Может быть, раненому воину.
Ждал понюхал ковш, словно собираясь испить из него водицы. Пахло сырым мхом и вечностью.
– Возьмем в школьный музей? У меня есть старинное копье, стрелы…
Лежа рядом, они долго рассматривали в бинокль простирающийся перед ними огромный мир гор, озер и рек. Это напоминало воздушное путешествие. Сизые изгибы гор, зубчатые силуэты каменных останцев, похожих на башни средневековых замков, колышущихся в зыбких потоках воздуха, далекие долины и мрачные ущелья.
– Красота! – восхищенно проговорил Ждан, передавая бинокль девушке. – Никогда не думал, что здесь так прекрасно.
– Ой, смотри, кого вижу! – вскрикнула Аня, не отнимая бинокль от глаз. – Это же Олег! Как интересно… На, смотри.
Почти вплотную Ждан увидел сосредоточенное лицо Олега. Сидя, он привязывал к ногам большие плоские камни. Потом встал, потоптался на месте, тяжело побежал по кругу.
– Неужто свихнулся?
Аня рассмеялась:
– Это древний способ тренировать ноги. Человек потом бежит по тундре словно олень. Но! – Аня подняла палец. – Этого никто не должен видеть. Иначе засмеют.
Олег все кружил и кружил с камнями на ногах.
– Теперь понятно, почему он все время бежит впереди трактора. Мне тоже надо потренироваться. – Ждан посмотрел в близкие иссиня-черные глаза девушки и снова поразился их таинственной красоте.
Внизу у палатки Омрувье с Векетом смотрели на Сторожевую сопку и высказывали всякие предположения.
– Думаю, не придется больше связывать парня.
– Хорошо бы после летовки, вернее, после забоя, отгрохать свадьбу на весь Энмыгран. Мы с Софьей, пожалуй, им пуховое одеяло подарим. Под пуховичком, говорят, близнецы рождаются…
– А я, так и быть, выделю оленей, помогу новую ярангу в нашем стойбище поставить.
– Как бы не так! Будут они, интернатские, жить в твоей яранге.
Омрувье досадливо сплюнул:
– Надо – дом построим. Я хочу, чтобы парень снова полюбил тундру, чтобы в моем стойбище семья молодая появилась, чтобы старики с внуками возились… Дети – это радость и жизнь стойбища!
– Иная сейчас жизнь, Омрувье. Правильно твоя Люба говорит. Вон в космос забрались, к нашим умершим предкам… А ты про ярангу, тундру…
– Тогда к чему все это? – бригадир показал на Сторожевую сопку, махнул рукой и, расстроенный, полез в палатку, где заливисто похрапывал бывший энмыграновский кочегар, а ныне неудавшийся пастух и тракторист Иван Како, по прозвищу Вано.
Ане выделили фургончик. Она повесила на гвоздь зеркальце, проветрила шкуры, навела порядок и чистоту. Когда стемнело, достала из чемоданчика и подвесила к потолку электрический фонарик, раскрыла справочник для поступающих в вузы.
Всю ночь опять моросил тихий дождь.
– Сезон осенних дождей, – сказал Векет, устраиваясь на четвереньках подремать.
– Скоро соберемся в Энмыгране, попьем водочки, отдохнем – и снова в тундру. Как тебе Аня? – спросил он Ждана.
– Мировая девчонка. Шик-модерн!
Такое сравнение Векету не понравилось.
– Однажды девочка нашла красивую каменную чашку. Мать предупредила – никому не показывай! Девочка не послушалась, стала всем хвастаться. Чашка не выдержала, разбилась на мелкие кусочки.
– Мораль сей басни ясна, – буркнул Ждан, – я и не хвастаюсь, просто у нас так в училище говорят. Давай лучше про мамонтовые бивни расскажи, обещал ведь.
– Про бивни так про бивни. Ну, слушай. В далекую старину зимой на льду большого озера пастухи обнаружили два торчащих заостренных пня. Принялись спиливать, думая, что это дерево. Старуха, сидевшая на последней нарте аргиша, запротестовала и увела подальше на берег своих близких родственников. Люди продолжали пилить. Вдруг под ногами что-то заворочалось, лед треснул и показалась громадная волосатая туша. Люди попадали в полынью и утонули.
После паузы Векет продолжил:
– В ту пору, я думаю, по каким-то религиозным соображениям нельзя было спиливать торчащие из вечной мерзлоты мамонтовые бивни. Поэтому их сейчас нередко можно увидеть в глухих уголках тундры. Я вот совсем недавно нашел кусок кости. Вырезал две ложки – одну себе, вторую подарил Вовке. Дал Пананто-Тке; он смастерил инетричгин – иглу для развязывания нартовых ремней. В преданиях мамонтовая кость приносила удачу. Как-то один чукча проиграл в карты все свое состояние и жен. Живет один, плачет. И вот во сне к нему приходит добрый дух Келе. Говорит: «Пойди туда-то и возьми мамонтовую кость. Сыграй на нее, но лишнего не бери». Так чукча отыграл все свое.
Лежащие рядом псы неопределенно тявкнули. Потом враз поднялись и с лаем бросились в темноту. Застукали рогами олени. Тревожно всхрапывая, поднялось все стадо. Омрувье расчехлил карабин.
– Волк или медведь, – сказал он. – Обходите стадо, живее!
Псы, однако, вернулись. Поскуливая, ткнулись мордами в колени пастухов. Скоро успокоилось уставшее за день стадо. Векет тоже прилег.
Первыми, как обычно, поднялись мамаши-важенки. Подросшие телята с такой силой тыкали их под живот, что у иных зад подлетал высоко над землей. Молодые бычки схватывались между собой, пробуя на крепость свои еще слабые рожки.
Омрувье метнул чаат и подтянул к себе упиравшуюся всеми четырьмя ногами важенку. Вывернул и прижал к земле рога – олениха упала на бок. В густом фиолетовом глазе, как в объективе фотоаппарата, отразился закругленный мир. Векет схватился за лодыжки задних ног, бригадир легонько ткнул кулаком важенку в сосцы, наклонился.
– Уже мало, – сказал он, утирая губы. – Телята подросли, отвыкают от материнского молока. Это хорошо. Ждан, попробуй.
Он почувствовал на языке теплоту густого молока.
– Вот теперь ты настоящий пастух, – сказал Омрувье. – Попьешь еще горячей крови, отведаешь панты, тогда никакая хворь не возьмет.
После дежурства Ждан тихонько приоткрыл дверцу фургона. Девушка еще спала, высунув из-под одеяла лишь кончик носа. Ждан прикрыл дверь и сразу вспомнил о рации. Всем станом принялись искать заготовку антенны.
– Я же помню, что сюда клал, – твердил обиженно механик. – Знаю, это все ваши шуточки. Ну, погодите! Мне ничего не стоит выйти отсюда на райцентр или округ.
Спать он не лег, а рьяно взялся за дело. Но тут пастухи быстро свернули палатку, и трактор двинулся на новые пастбища.
Вечером Ждан установил на шесте громоздкое сооружение из палок и проволоки, в условленный час надел наушники. Оленеводы собрались возле кабины трактора.
– Не достанет, зубы изо рта! – сказал Вано. – Обычно в бригадах тракторист является и радистом.
– УВИ-5! УВИ-5! Я – РД-2. Как слышите? – Ждан послушал, снял наушники и приложил к уху Вано.
– Странно, – захлопал глазами Вано. – Никогда отсюда не доходили эти… как их?.. радиоволны.
Омрувье долго кричал и доказывал что-то про Сторожевую сопку, Каменную Скользкую речку. Потом слушал, кивая головой.
– Да, он с нами. Помог здорово, заслуживает только похвалы. На, говори, – он передал наушники Ждану.
– Вы почему, товарищ Тукай, застряли? Помощь – это, конечно, хорошо, но и здесь технику к зиме надо готовить. У нас проливные дожди, туман. Вам всем пора возвращаться в стойбище. Сообщите о прибытии – вездеход пришлем.
– Возвращаться велено, – передал слова директора Ждан.
– Слышал. Завтра обогнем сопку и будем возвращаться другой долиной, там пастбища отличные.
Но прошло еще пять дней, прежде чем они смогли подойти к родному стойбищу Оемпак.
Ливень их все же прихватил, а последние сутки они продвигались в сплошном тумане. Пастухи вконец вымотались, следя за стадом. Несколько суток подряд не спал Вано, чудом преодолевая вздувшиеся реки и топкие озера. Ждан сильно простудился и отлеживался в фургончике, глотая подряд все таблетки, обнаруженные в походной аптечке. Аня поила его горячим отваром из приозерного трилистника, заменявшего чукчам в старину чай. Ночью она согревала его дрожащее тело своим молодым и горячим.
Все население стойбища Оемпак собралось на бугре в ожидании оленеводов. Псы Рекокальгин и Пикки поспешили первыми сообщить радостную весть, а привязанные ездовые собаки подняли настоящий гвалт.
Люба Нутакалянна обняла Аню. Пананто-Тке хлопотал возле саней. На корточках сидели и улыбались старушки Окконакай и Эттыне.
Ждан доплелся до яранги и сразу залег в полог. Скоро и чай согрелся, чоттагин наполнился мясным духом. Женщины без умолку тараторили по-чукотски, спеша сообщить разные новости, расспросить о летовке. Мужчины сдержанно отвечали, обмякшие и разомлевшие от домашнего тепла и внимания.
– Ты мне переводи, – попросил Ждан Аню. – Вот сейчас что Эттыне сказала псу?
– Она сказала: «Подавишься, пес, костью». А теперь о том, что под ногами разбросано много вещей.
– А Окконакай почему смотрит на меня и ворчит?
Аня помялась:
– Она сказала тебе, что если ты будешь болеть, то помрешь. Болеть нельзя.
Заболеть и не выйти из яранги в старые времена было бедой для всего стойбища. Особенно во время перекочевок. Это сейчас чуть что – санрейс.
Окконакай опять сурово глянула на механика. Поднялась, отцепила большой котел с мясом, подвесила поменьше. Плеснула туда оленьей крови, из темных углов яранги достала пучки каких-то трав, отщипнула от каждого – и тоже в котел. Затем нарезала тонкими ломтиками печень, перемешала с медвежьим жиром. Когда варево закипело, сразу сняла.
Ждан, морщась, выпил невкусную густую массу. Аня укутала его пуховым одеялом, и он начал сразу потеть. Ночью несколько раз просыпался, чувствуя на лбу прохладную руку девушки.
Утро принесло легкость и радость выздоровления.
У костра сидела Люба Нутакалянна и вплетала в косички нить с разноцветными бусинками. Потом она начнет прибирать свое жилище, вытряхивать шкуры, а после завтрака сядет за шитье. Тут она запоет мягким грудным голосом. Эттыне, довольная, тоже займется чем-нибудь по хозяйству. Хорошо у нее на душе: Вовка здоров, а веселая невестка в доме – и сыну радость, и свекрови.
Люба вплела бисер, уложила косички, достала новые торбаса. Одну пару протянула мужу, вторую – Ждану.
– Пока вас не было – шила. Носите и вспоминайте добрым словом Нутакалянну. Больше никто вам так не сошьет.
Ждан обратил внимание, что сегодня все стойбище Оемпак нарядилось в красивые одежды. Даже Вовка щеголял в белоснежной кухляночке, подпоясанный ремешком, на котором болтался настоящий нож, ложка из мамонтовой кости и древняя праща. Эти «рогатки», впрочем, и сейчас можно увидеть у иных пастухов. В былые времена из пращи убивали утку или гуся. В наши дни ей можно разве что отпугнуть крупного хищника. Круглый камень, пущенный из пращи, рождает характерный свистящий звук.
Нашелся и Ане нарядный керкер.
– Сегодня праздник будет, – сказала она. – Окончание летовки.
Пастухи подогнали стадо к стойбищу, заарканили крупного оленя. Омрувье отошел в сторону с копьем, снял шапку и некоторое время смотрел на восток, беззвучно шевеля губами. Затем он подошел к пойманному оленю, примерился и аккуратно ткнул его под левый бок, в сердце. Предсмертная дрожь пронзила тело животного – оно рухнуло на землю. Женщины подняли оленя, положили под него зеленые ветки ивняка. Старуха Окконакай плеснула на тушу водой из кружки.
Эттыне принялась готовить праздничную чукотскую кашу, сдабривая ее непереваренной травой из желудка оленя. Это кушанье придаст силы участникам предстоящих соревнований. Но прежде она по древней традиции добыла огонь трением. От предложенной Жданом бензиновой зажигалки наотрез отказалась.
Перед ярангой разложили призы: мешок с нерпичьим жиром, красивую шкуру пестрого оленя, лисий воротник. Эттыне вынесла котел с кашей. Первым сунул свою ложку маленький Вовка. Бабушка подала внуку кэпрольгин – посох удачи с родовой меховой полоской, украшенной бусинками. Вовка побежал к соседнему озерцу. За ним отец и мать, старая Эттыне. Они смешно расставляли ноги, делая вид, что никак не могут догнать малыша. Вовка пришел первым, и ему под дружные возгласы был вручен главный приз – шкура оленя. Страшно довольный, он поволок ее в свою ярангу.
