Текст книги "Стригунки"

Автор книги: Владимир Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать шестая

После операции прошло более трех недель, и Иван Дмитриевич уже был дома. Он лежал в постели у открытого окна и часами смотрел, как на соседнем дворе работает башенный кран. Длинная шея крана поворачивалась налево – забирала контейнеры с кирпичом; подняв контейнер, отклонялась направо и опускала свой груз где-то внутри коробки строящегося дома. Иван Дмитриевич заметил, что между каменщиками и крановщиками все время идет соревнование. То затор происходит у каменщиков, то за кладкой не поспевают крановщики. И Фатеев понял, почему задерживаются каменщики, – «идет плохой кирпич».

«А кирпич-то наш, со второй печи, – подумал Иван Дмитриевич. – Что ж это Хромов такую дрянь людям подсовывает? Безобразие! Жалко, на завод сходить не могу, я бы его на собрании пропесочил. Ну ладно, придут навещать, я им выскажу…»

Перед глазами Фатеева встает завод. Надрывно гудят в карьерах экскаваторы, вынимая тяжелую, липкую глину. Бегут по пустырю, заросшему лопушьем, вагонетки. От экскаваторов – полные, обратно – порожняком. Они весело катятся мимо квадратных прудов – бывших карьеров, в которые набралась вода. В них летом, поднимая со дна шоколадную донную глину, барахтаются окрестные ребятишки. Стоят ряды сараев-сушилок. Из-под навесов выглядывают пирамиды желтого, еще не обожженного кирпича. Вокруг сараев-сушилок – подвесная дорога для подвозки к печам необожженки. Сделать эту дорогу предложил он – Фатеев. Он ночи не спал, разрабатывая конструкцию подвесных механизмов и люлек для грузов. Но сейчас люльки, раскачиваемые осенним ветром, замерли на месте. Замерли они еще летом, месяц спустя после того, как первый раз пришли в движение.

«Пускай были просчеты в конструкции, ну, не учел всего, а идея-то хороша! – думал Иван Дмитриевич. – Так и будут по старинке таскать кирпич на горбу. Придут, обязательно насчет подвески поскандалю».

С завода к Ивану Дмитриевичу приходили часто. К сладостям Фатеев не притрагивался: они доставались Васе. А цветы, которые жена ставила на подоконник, Ивана Дмитриевича раздражали, потому что мешали смотреть на стройку. Представители профсоюза, повздыхав и выразив уверенность, что Фатеев скоро встанет на несуществующие ноги, интересовались: обеспечен ли Иван Дмитриевич дровами, не нужен ли какой ремонт в квартире? Они уходили, чтобы в другой раз прийти с теми же вопросами.

«Меня, стреляного безногого воробья, сладкими словами не обнадежишь. Этот протезный институт мне до последнего кабинета знаком. Там, если захочешь, руку пристроят, да такую, что на балалайке играть научишься! Но вот к моей культе ногу – дудки! Технический потолок».

Во время таких посещений Фатеев молчал и смотрел в окно. Он был рад, когда заходили товарищи по цеху. Они рассказывали много дорогих Фатееву новостей, но после их ухода на сердце становилось еще тяжелее.

Глядя в окно, Фатеев встречал рассвет. Глядя в окно, слышал, как уходил в школу Вася. По приметам, известным только лежачему больному человеку, он знал, когда сын должен вернуться из школы.

После обеда к Фатеевым обычно приходил Коля Никифоров. Вместе с Васей он готовил уроки. Иван Дмитриевич прислушивался к разговору ребят, иногда говорил:

– Напутали, пересчитывайте!

Но эти скупые замечания бывали редкими. Обычно Иван Дмитриевич смотрел в окно и молчал. Об электрическом кирпиче он по выходе из больницы не проронил ни слова.

«Пропало изобретение!» – мучался Никифоров.

Сколько раз дома у Коли ребята испытывали электрический кирпич! Лампочка горела. Мало того, вместо лампочки ребята подключали маленький электрический моторчик, обычно работающий от батарейки для карманного фонаря, и он со слабым нежным пением вращался, приводя Васю и Колю в восторг. В надежде сделать еще несколько таких же кирпичей друзья просмотрели все записи Ивана Дмитриевича, но так ничего из них не поняли.

Однажды, когда Вася и, Коля, приготовив уроки, собрались гулять, Иван Дмитриевич сказал:

– Василий, дай мне листок бумаги и карандаш.

Вася быстро подал отцу чистую ученическую тетрадку, а Коля не без задней мысли взял с этажерки одну из технических книг и положил ее на грудь Ивану Дмитриевичу.

– Писать будет удобнее, – сказал он.

Ребята гулять не пошли, а стали ждать, что будет дальше.

Прошло пять, десять, пятнадцать минут… Держа карандаш в руке, Иван Дмитриевич продолжал смотреть в окно. Он чувствовал, что ребята не уходят потому, что хотят посмотреть, чем он займется. Это его раздражало.

Время шло. Ребятам надоело ждать, и они отправились гулять.

На улице Коля сказал:

– А я думал, что Иван Дмитриевич кирпич чертить будет или вычислять.

– И я, – отозвался Вася. – Только о нем он даже не вспоминает. Он о заводе думает…

Вася вздохнул.

– Эх, дядя Ваня! – вздохнул и Коля. – Читал бы книжки, что ли. О том, что в книжках происходит, думал бы.

– Книжки я ему предлагал.

– Ну и что?

– Не до романов мне, Васька, говорит.

– Слушай, Фатей, а давай мы ему сами про кирпич скажем!

– Говорил я. Он ругается. Это игрушки, говорит. Мне производство нужно.

– Раз он все равно на заводе работать не сможет, давай ему еще о кирпиче скажем. Ведь мы не только твоему отцу поможем, а изобретение сделаем.

– Скажем, только не сегодня, – согласился Вася. – Завтра или послезавтра.

Когда Вася вернулся с гулянья, отец, видимо, спал. Рядом лежали книга и раскрытая тетрадка.

Вася зажег настольную лампу и, делая вид, что собирает к завтрашнему дню учебники, стал наблюдать за отцом, чтобы узнать, спит он или дремлет.

«Спит», – решил он, на цыпочках подошел к отцу и взял тетрадку. На первой странице по верхнему краю была прочерчена линия. Просто линия. Она ни с чем не соединялась и, видимо, ничего не означала. Ниже была нарисована какая-то гармошка или заборчик. Потом какие-то два слова. Одно – «германия», второе Вася не разобрал.

«При чем тут Германия? Почему Германия написана с маленькой буквы?» Так же осторожно Вася взял книжку, перелистал ее. И вдруг сделал открытие: в тетрадке было написано не «германия», а «германий». Германий – химический элемент. «Может быть, это к кирпичу отношение имеет? Надо с Колькой поговорить».

На следующий день ребята твердо решили напомнить Ивану Дмитриевичу о кирпиче.

Не глядя на ребят, к присутствию которых он привык, Иван Дмитриевич что-то писал. Воспользовавшись этим, ребята разложили на обеденном столе все хозяйство, имевшееся в отцовском чемоданчике, нарастили проводки, ведущие от кирпича к лампочке, и включили электроплитку.

Иван Дмитриевич поднял глаза. Посмотрел сначала на одного, потом на другого. Коля уже приготовился было произнести заранее подготовленную с Васей речь, когда Фатеев сказал:

– Видел, все видел, – Иван Дмитриевич вздохнул.

– Папа, так это ж очень нужно… – начал Вася.

– Знаю, все, Василий, знаю. Буду работать…

– И мы будем! – загорелся Коля. – Можем даже сейчас. Уроки вечером сделаем.

– Даже сейчас? – спросил Иван Дмитриевич.

– Мы и ребят из школы приведем! – Вася засуетился, словно собрался бежать за ребятами.

– Ладно, ладно. Без шума и крика, – успокоил их Фатеев. – Прежде чем делать руками, надо поработать головой.

– Ура! – закричал Вася.

– Эх ты, «ура»! – Иван Дмитриевич улыбался.

Это была первая улыбка после операции. И как она осветила комнату!

Глава двадцать седьмая

Гуськом, вслед за экскурсоводом, ребята вошли в обезьянник. От раскаленных батарей парового отопления в помещении было жарко и душно, как, должно быть, бывает в Африке. Обезьяны – животные забавные. Возле их клеток всегда собирается много народу. Пользуясь покровительством экскурсовода, цепочка ребят просочилась сквозь толпу и оказалась возле самой клетки.

Раздался дружный хохот. Одна из обезьянок выхватила у другой полученную от кого-то шоколадную конфету и, сделав головокружительный прыжок, очутилась под самым потолком. Уплетая лакомство, она лукаво поглядывала на подружку, которая, еще не оправившись от неожиданности, растерянно моргала. Придя, наконец, в себя, пострадавшая кинулась вдогонку за обидчицей.

– Вот дает! Вот дает! – восхищался Желтков ловкостью животных. «Ну и дурак же Рем, что не пришел. Неважно, что много раз был, а все-таки здесь, в зоопарке, интересно», – думал Валька.

Стоявшего рядом Олега Зимина тоже забавляли шустрые обезьянки. Он тоже смеялся, но вел себя степеннее Желткова. Олега интересовали виды обезьян. Он рассматривал прикрепленные к клеткам жестяные географические карты, на которых по желтому фону очертаний материков коричневой краской были нарисованы причудливые пятна, указывающие места распространения тех или иных животных.

Женщина-экскурсовод рассказывала о жизни обезьян на воле, на родине, и здесь, в условиях зоопарка. Ребята были очень огорчены, узнав, что нежные, теплолюбивые обезьяны, особенно человекообразные, несмотря на все заботы сотрудников зоопарка, иногда гибнут от туберкулеза.

– Но есть в нашей стране место, – продолжал экскурсовод, – где обезьяны чувствуют себя как дома. Это Грузия, город Сухуми. Там устроен специальный обезьяний питомник.

– Я там был, – не удержался Олег. – Мы летом из Сочи в Сухуми ездили. Обезьяны прямо по дорожкам бегают, балуются: в людей орехи и палки бросают.

Экскурсовод вывела ребят из обезьянника и направилась к пруду с водоплавающей птицей.

Дождило. Нахохлившиеся жители пруда жались к своим домикам или сиротливо стояли на берегу. Ребята остановились у ограды. Рядом с Колей оказался Поликарп Александрович.

Взглянув на учителя, Коля подумал: «Он так на меня смотрит, как будто спросить что-то хочет».

И Поликарп Александрович действительно спросил:

– Ну, как отец Фатеева?

– Иван Дмитриевич уже сидит. И уже работает.

Учитель по привычке протер очки и сказал:

– А мы-то, Никифоров, сомневались в Фатееве. Коммунисты никогда не сдаются!

– Иван Дмитриевич как Маресьев, – оживился Коля.

– Ну, а Миша Птаха у нас как? Все скитается?

Вопрос застал Колю врасплох. Туго бы ему пришлось, если бы, на его счастье, экскурсанты не подошли к выходу из зоопарка. Коля засуетился.

– Мне путевку экскурсоводу отметить надо, – виновато сказал он учителю и отошел в сторону.

На следующий день Поликарп Александрович снова вернулся к разговору о Птахе.

– Плохие вы товарищи, если забыли о Птахе, – упрекал учитель Колю. – Вот скажи, Никифоров, ты уверен, что Миша устроился на завод? Зашел бы к нему домой, проведал.

При мысли о том, что ему придется идти в негостеприимный двор Птахи, настроение у Коли испортилось. «А может, кого-нибудь из ребят попросить?» – подумал Никифоров, но тут же понял, что такого смельчака ему не найти. И вдруг пришла счастливая мысль: «Новенькую! Губину! Она смелая. И, кроме того, у нее портфель Птахи. Предлог – принесла портфель!»

Когда Коля предложил Наташе сходить к Птахе, она почему-то побледнела и, словно испугавшись, затрясла головой:

– Нет! Нет! Не пойду! И ты тоже не ходи!

Но Коля пошел. Во двор он решил не заходить, а, выждав Птаху около дома, как бы невзначай встретиться с ним на улице.

Ждать пришлось долго. Наконец Птаха вышел из ворот и свернул в переулок. Коля направился за ним. Птаха, заметив его, удивился:

– Ты что за мной увязался?

Никифоров нашелся:

– А мне в детский сад зайти надо. Сказать, что соседский мальчишка заболел.

– Тогда пойдем вместе, – согласился Птаха.

Шли молча. Коля долго не мог найти предлог для душевного разговора и, наконец, сказал:

– Ты, Мишка, голубей гоняешь?

– Гоняю. А тебе-то что? Проверить поручили?

И, сам не зная почему, Коля ответил:

– Да, Поликарп Александрович поручил.

– Зачем это ему мои голуби понадобились? Его-то какое дело?

– Ты, Мишка, ничего не знаешь. Ты не знаешь, какой он хороший, Поликарп Александрович. Ты не смейся…

– А я смеюсь? Я сам знаю, что он справедливый мужик.

– Вот слушай, – страстно продолжал Коля, – он мне даже летом в деревню письма из санатория писал. Про то, как ехал, про море, про катакомбы, в которых партизаны прятались.

– Ну и мне писал.

– Что?

– Писал, говорю, и про лестницу и про катакомбы. Только я, дурак, не ответил.

– Конечно, дурак. Почему же не ответил?

– Не буду же я ему писать, что билетами около кино спекулировал!

– Спекулировал?

– Да, спекулировал!

– Правда?

– Правда, – пробурчал Птаха. – Только ты, Никифор, молчи. Это я тебе так, по злости, сказал.

– Я не скажу. Только ты больше не спекулируй.

– Ладно, не учи! Иди-ка ты лучше в свой детский сад.

– Правда, Мишка, не спекулируй больше. А я никому не скажу.

– Ладно, ладно. Чем мальчишка-то заболел, который в детском саду?

– Корью.

– Паршивая болезнь!

…На следующий день после разговора с Иваном Дмитриевичем об электрическом кирпиче во время уроков Никифоров и Вася незаметно перекидывались записками. «Где мы возьмем пластинки, которые вставлены в кирпич?» – спрашивал Коля. Вася отвечал: «На заводе». Ниже рукой Коли вопрос: «А они дадут?» Ответ: «Дадут. Это же для изобретения».

Учительница заметила переписку, и председатель совета отряда получил замечание.

После уроков ребята побежали к Васе. Иван Дмитриевич сидел среди горы книг и журналов. Они занимали весь подоконник, стул и полкровати.

«Электротехника», – прочитал Коля заголовок одной из книг и снова, как и накануне, пришел в восторг: «Электрический кирпич живет! Фатеев – это Николай Островский! Фатеев – это Маресьев! Фатеев – это Фатеев!»

С этого дня, несмотря на страшную слабость и недомогание, Иван Дмитриевич с утра до позднего вечера читал, делал какие-то выписки в Васиной ученической тетрадке.

Отец прекрасно понимал, что отрывает сына от уроков, но все-таки беспрестанно гонял его в книжные магазины и библиотеки. То ему требовалась литература по холодной обработке металлов, то по автоматике и телемеханике, то какие-то тоненькие брошюры, обобщающие опыт передовиков производства.

Вася не роптал. И всюду вместе с Васей неотступно следовал Коля.

После операции силы к Ивану Дмитриевичу еще полностью не вернулись. Сидеть, перекладывать с места на место книги и даже читать было ему нелегко, но работал он напряженно, время от времени отрываясь, чтобы вздремнуть, а может быть, и подумать.

Ребята с уважением относились к этой борьбе Ивана Дмитриевича с физической слабостью и все-таки один раз не удержались от вопроса: скоро ли можно будет приниматься за дело?

Фатеев рассердился.

Вася и Коля терпеливо выслушивали пространные речи и технические рассуждения Ивана Дмитриевича, в которых разбирались слабо. Они пытались перелистывать учебник физики, кое-какие объяснения находили, но все-таки теория термоэлектрических явлений оставалась для них загадочной и привлекательной тайной.

Глава двадцать восьмая

Наташа отошла от прилавка мясного отдела и направилась к кассе. Кто-то толкнул ее в плечо. Она обернулась и застыла в изумлении: перед ней, надвинув на лоб кепку, стоял Птаха.

– Чего ты на меня, как на покойника, смотришь? Чего испугалась?

Наташа прошептала:

– Ты?! Птаха?! Я думала, что тебя…

– Не так скоро это делается. Без суда не сажают.

– Значит, тебя судить будут?

– А то постесняются?

– Зачем же ты этот ящик стащил, Мишка?

– Дурак был, вот и стащил. Думал, что пустой он. Фанера нужна была.

Миша потянул Наташу за рукав.

– Пойдем отсюда. На улицу.

– Нет, я не могу… У меня мясо свешано.

– Еще свешаешь. Мне поговорить с тобой надо. Пойдем! Не бойся!

– А я и не боюсь…

Птаха отвел Наташу в угол, к прилавку, где торговали шампанским, газированной водой и соками.

– Никому не проговорилась? – спросил Птаха.

– Нет! – решительно ответила Наташа и спросила: – Ну, что теперь с тобой будет?

– Ничего страшного. Год условно. Только вот не позвали бы на суд Варвару. Или Поликарпа…

– А может, лучше будет, если они придут?

– Так вот, слушай: чтобы вынести частное определение…

– А что такое частное определение? – перебила Наташа.

– Это вроде мнение, замечание. Ты слушай: чтобы вынести частное определение, пошлют повестку в школу. И эту повестку надо перехватить. Поняла?

– Перехватить? Как же я ее перехвачу?

– Как хочешь, Наташка. Только надо сделать.

В голосе Птахи прозвучали просительные нотки, и смятение, которое охватило Наташу, сменилось жалостью и сочувствием к Мише.

– С Антоном Ивановичем, со сторожем, поговори, что ли… Или с делопроизводительницей.

Наташа не ответила. Она смотрела в широкую витрину, за которой подгоняемые мелким, моросящим дождем спешили прохожие.

– Постарайся, Наташка. Понимаешь, неохота мне, чтобы обо всей этой петрушке в школе знали. Начнут митинговать…

– А тебе жалко, что ли? Ты же не учишься теперь.

– Мало ли что не учусь… Вообще-то как там ребята?

– Зашел бы да посмотрел. Не выгонят же!

– Не пойду.

– А чего же тогда о ребятах спрашиваешь?

– Шесть лет все-таки вместе отбарабанили…

Из мясного отдела донесся крик продавца:

– Девочка в красной шапке, ты будешь брать свое мясо?

Наташа встрепенулась.

– Буду! – крикнула она.

– Ну, я пойду, – буркнул Миша и пошел к выходу.

– Я постараюсь, Миша, – сказала ему вслед Наташа.

Глава двадцать девятая

Прошла неделя или полторы. И вот однажды, когда Вася утром уходил в школу, его остановил отец.

– Вы тут все шумели, что хотите мне помочь, – сказал он. – Так если у твоей братвы есть время, приходите вечером. Будет кое-какая работа.

Под вечер к Фатеевым пришли Коля, Олег Зимин и Женя Мухин. Олег и Женя после операции видели Ивана Дмитриевича впервые. Тихо поздоровавшись, они в нерешительности остановились возле двери.

– Проходите, ребята. Садитесь вот здесь, возле кровати, – громко и весело распорядился Коля.

Ребята сели.

– Ну, не раздумали мне помогать? – спросил ребят Иван Дмитриевич.

– Нет, что вы, дядя Ваня! – ответил Коля.

– Тогда слушайте. Дело предстоит трудное. Но, прежде чем начать работать руками, вам надо поработать головой. Прежде всего, что такое термоэлемент?

Иван Дмитриевич, как и тогда, перед тем как лечь в больницу, достал из своего стола асбестовые коробочки, готовые, уже спрессованные пластинки-блоки и какой-то предмет, похожий на пачку заколок для волос. Коробочки и блоки Фатеев положил на стоявший рядом с кроватью стул, а «заколки», как мысленно назвал их Вася, быстро, словно фокусник, растянул в длинную вибрирующую гармошку.

– Обратите внимание на эту гармошку, – сказал Иван Дмитриевич. – Видите? Она сделана из разного материала. Проволочки чередуются. Одна нихромовая, вторая из константана.

О нихроме ребята краем уха слышали, а константан для них был новостью. Олег спросил:

– Иван Дмитриевич, а что такое константан?

– Константан – очень распространенный сплав. Провод из константана можно найти в любой радио– или электромастерской. В константане около шестидесяти процентов никеля, а остальное – медь.

К удивлению мальчиков, Иван Дмитриевич отщипнул кусачками от своей гармошки один зубец и продолжал:

– Это константано-нихромовый термоэлемент. Весь фокус состоит в том, что если один спай мы будем сильно нагревать, а свободные концы останутся холодными, то между ними будет отмечен электрический ток. Ничтожно маленький, но все-таки ток.

– А вот в этой гармошке, – продолжал Фатеев, – соединено много таких термоэлементов, значит и ток она дает больший. Посудите сами. При разнице температур в сто градусов каждая пара дает четыре милливольта. Десять пар – сорок, тысяча – четыре тысячи милливольт, то есть четыре вольта! Это значит, что параллельно могут гореть почти две такие лампочки! И это только при ста градусах! Как, ребята?

– Милливольт, папа, это много? – спросил Вася.

– Милливольт? Разве вы не знаете? Ах да, вы еще не проходили. Потом я вам все подробно объясню, а пока слушайте. Само собой разумеется, что проволочку от проволочки надо изолировать. Изолятором нам послужит асбест – это несгораемая бумага, которую вырабатывают из минерала асбеста. Асбестовая бумага у меня в запасе есть; кончится – ее нетрудно достать.

– Значит, проволочки между собой мы будем спаивать? – поинтересовался Женя. – Надо несколько паяльников достать.

– Нет, дорогой! Пайка здесь не пойдет. Когда мы начнем термобатарею нагревать, олово, которое плавится при более низкой температуре, потечет. Нужна сварка.

– Сварка? – изумился Мухин. – Автогеном?

– Мы поступим проще. Устроим электрическую дугу. Два простых карандаша, трансформатор и такая дуга – только держись! Правда, у меня трансформатора нет. Ну, что-нибудь придумаем. Каждая термобатарейка, по моим расчетам, должна состоять из десяти термопар.

Дальше Фатеев рассуждал сам для себя, не заботясь о том, чтобы это было понятно слушателям.

– Значит, при перепаде температур в сто градусов одна пара даст четыре милливольта, батарея – в десять раз больше – сорок милливольт. Но перепад не сто, а шестьсот градусов. Следовательно, примерно от батареи четверть вольта. В кирпиче десять отверстий – два с половиной вольта. Десять кирпичей – двадцать пять вольт, пятьдесят – сто двадцать пять. Правильно! Соединяя батарейки параллельно, мы будем увеличивать силу тока.

Ребята слушали внимательно, а Вася нет. Его убивала мысль, что, сидя на кровати отца, он не чувствует отцовских ног. Отец занимал только половину кровати и теперь вполне мог уместиться на Васиной, из которой сын давно вырос.

«По десять термопар в каждом гнезде! А сколько этих самых термопар! – думал Коля, слушая Фатеева. – Сколько ж нужно людей! Сможет ли отряд помочь дяде Ване? Будет ли достаточно рабочих рук?»

– Василий, сбегай в сарай. Там еще до всей этой проклятой истории я припас пяток кирпичей. Неси-ка их сюда, – попросил Иван Дмитриевич.

За кирпичами мальчики побежали все вместе. Один из кирпичей Иван Дмитриевич положил перед собой и начал объяснять, в каком порядке должны быть расположены батарейки термопар в гнездах кирпича. Потом Фатеев попросил сына достать из-под кровати ящик с инструментом и какие-то тяжелые свертки. В свертках оказались константановая проволока, нихром в мотке и нихром, уже нарезанный кусочками.

– Весь этот материал надо приготовить к работе, – продолжал Фатеев. – Пока мы должны нарубить провод на равные отрезки вот такой длины. – Иван Дмитриевич показал уже готовую термопару. – А потом мы устроим сварочный аппарат и все вместе будем учиться делать гармошки. Работа кропотливая. Вот на такую гармошку, – Иван Дмитриевич растянул уже готовую батарейку, – потребуется больше двух часов. Да, кроме того, все пластинки друг от друга надо изолировать. Хотите – работайте здесь, хотите – дома.

Ребята посовещались и решили, что работать будут дома. Фатеев каждому дал по кирпичу, по два моточка проволоки. Ребята завернули все это в газеты и хотели отправляться домой, когда Иван Дмитриевич сказал:

– Но пяток кирпичей – это капля в море. Нам их нужно по крайней мере полсотни. Уж не взыщите, а вам придется ехать за кирпичами на завод. Это, братцы, трудно, – предупредил Фатеев. – Кирпичи не спичечные коробки.

– Папа, а зачем же эти кирпичи нам на себе тащить? – возразил Вася. – Вот придут с твоего завода, попроси, и они тебе хоть тонну на машине привезут.

– Правда, дядя Ваня, – поддержал Коля. – А мы бы за это время лучше проволочки готовили.

– Вся беда в том, что наш завод таких кирпичей, какие мне нужны, не выпускает, – ответил Иван Дмитриевич. – Достать их можно только на пятом или на девятом. На девятом у меня есть друзья. Я их могу попросить – они дадут.

– Так, может, они и привезут их сами? – не уступал Вася.

– За какие это красивые глаза они из-за меня машину должны гонять? – возразил Фатеев. – Да, кроме того, полноценный кирпич давать на сторону – это, братцы, уже называется хищением с производства. А я и на брачок согласен. Это мне по-дружески устроят. Я вам записку напишу.

Передавая сыну записку, Иван Дмитриевич предупредил:

– Будут обо мне расспрашивать, обо всей этой истории, – Фатеев кивнул на ноги, – не рассказывай. А то еще и оттуда делегации пойдут.

Вася спрятал в карман записку, которую написал отец, и ребята вышли на улицу.

«Да, кирпичи – это не спичечные коробки», – думал Зимин, ощущая под мышкой тяжесть кирпича.

– Я свой домой отнесу, – сказал он товарищам. – Давайте на минутку ко мне зайдем.

Открыв ребятам дверь и увидев, что сын пришел с приятелями, у которых в руках кирпичи, Ольга Константиновна расшумелась. Кричала она, кричал Олег. А тут еще кто-то позвонил по телефону. Попало и тому, кто звонил. Свой кирпич Олег спас: спрятал под столом на кухне.

Ребята ушли в самом подавленном настроении. По дороге молчали. Олег сгорал от стыда за свою несознательную мать, и товарищи понимали это.

– Отец у меня лучше, – наконец сказал Зимин. – Я даже вот что думаю. Ведь вы же еще ничего не знаете. У папы очередь на «Победу» подошла. Уже привезли ее! Зеленая! Я попрошу отца, чтобы он кирпичи с завода привез.

– Ну и выдумал же ты, Олег! – ответил Коля. – Вот мухинского попросить – другое дело. На «Москвича» пятьдесят тоже влезет.

Отец Мухина был дома, но съездить за кирпичами отказался. Сказал, что неисправна машина.

«Врет, – подумал Женя. – Вечером куда-нибудь подработать нужно будет – сразу исправная станет». Но ребятам ничего не сказал.

Кирпичи предстояло тащить на себе.

– Ну, ты, я… Зимин… Муха… – вслух размышлял Коля. – По четыре кирпича каждый… Нет, по четыре не унести… Кого б еще позвать?..

И вдруг, не доходя до троллейбусной остановки, друзья встретили Окунева и Желткова.

– Ребята, дело есть! – обрадовался Коля. – Кирпичи надо с завода привезти. Пятьдесят штук. Для изобретения нужно.

Рем расхохотался.

– Желток, ты слышишь? Желток, меня душит смех! Желток, скажи им, кто они!

Валя приблизился к Фатееву и по слогам произнес:

– Ду-ра-ки!

>

Рем взял Вальку под руку, и приятели удалились.

– Колька! – в ужасе прошептал Вася Фатеев. – От Желтка несет водкой!

– Врешь!

– Точно!