Текст книги "Стригунки"
Автор книги: Владимир Великанов
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– Ребята! – вбежав в класс, закричала Наташа. – Мы идем на демонстрацию!
Подробностей Губина рассказать не успела, потому что звонок уж был и в класс вошла учительница литературы.
Идти вместе со старшеклассниками и учителями в праздничной колонне! Это было безусловным признанием того, что семиклассники уже взрослые. Но для Наташи эта новость имела несравненно большее значение.
Сколько раз там, в Домодедове, первого мая или седьмого ноября сидела она вместе с ребятами у радиоприемника и слушала праздничную Москву! «…Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Говорит Москва! Говорит Красная площадь Москвы!..»
Как в эти минуты и Наташе и всем домодедовским мальчишкам и девчонкам хотелось очутиться в Москве, в праздничной колонне пройти по Красной площади, знакомой пока только по фотографиям!
Наташа уже не раз побывала на Красной площади. Впервые она пришла туда, как только приехала в Москву ранним-ранним утром в сентябре.
Как была прекрасна площадь! Розоватые мягкие краски ложатся на брусчатку, на окружающие здания, на стены и башни. Нежатся, купаются в дымке ряды голубых елочек у Кремлевской стены. Утренние лучи, омывая предметы, забираются в самые темные уголки, в самые узкие щелки. На площади еще пустынно. Наташа идет по площади. Длинная, нескладная тень ее шагает рядом. Стоят у дверей Мавзолея, не шелохнутся солдаты.
Со стороны Спасской башни навстречу Наташе идет офицер-летчик. Поравнявшись с Мавзолеем, он подтягивается, шаг его становится тверже. Летчик отдает честь.
Волнение, благоговейный трепет от близости к великому охватывает Наташу. Она отдает пионерский салют…
Приходила Наташа на Красную площадь и поздним вечером и среди шумного московского дня. Но в праздничной колонне демонстрантов она будет идти по площади впервые.
Разрешением участвовать в демонстрации седьмой «А» был обязан Поликарпу Александровичу. Несмотря на все возражения Варвары Леонидовны, считавшей, что семиклассникам еще рано, он настоял на своем.
К школе, где собирались участники демонстрации, Наташа пришла одной из первых. Из форточек на школьный двор мощные динамики лавиной обрушивали марш. И оттого, что гремела музыка, и оттого, что по улице расхаживали нарядные люди, оттого, что ребятишки с флажками и воздушными шариками сновали под ногами, настроение у Наташи было превосходное.
Праздник есть праздник. Ему не может помешать ни порывистый, бросавший в лицо снежную крупу ветер, ни мелкие огорчения, которые выпадают и на красный листок календаря.
В воротах появились Евстратова, Сорокина и остальные девочки, которых Птаха презрительно именовал «свита». Затем во двор вошли Олег, Фатеев и еще несколько одноклассников Наташи.
– Давайте споем, – предложила Наташа и запела:
Это чей там смех веселый,
Чьи глаза огнем горят?
Это смена комсомолу,
Юных ленинцев отряд!
– Горластая! – заметила Сорокина.
Инне стало вдруг противно. Противна стала и угодливая Сорокина, противна стала себе и она сама. Инна не могла назвать Губину «горластой». Сознаться же в том, что у Наташи хороший голос, что она смела и независима, тоже не хотелось.
Между тем ребята подхватили песню:
Пионер, не теряй ни минуты,
Никогда, никогда не скучай,
Пионерским салютом
Утром солнце встречай!
К поющим потянулись ребята. Из школьного подъезда вышли Поликарп Александрович и сторож.
– Хорошо эта новенькая поет! – Антон Иванович поправил фуражку. – Бедовая девчонка!
Все учителя, толкуя о житейских делах, степенно стояли у дальнего подъезда школы. Поликарп Александрович со сторожем предпочли присоединиться к ребятам. А когда песня кончилась, классный руководитель, потирая руки, весело предложил:
– Холодновато! Сыграем, что ли, во что-нибудь!
– Во что? – спросил кто-то.
– Ну, хотя бы в «Третий лишний»! – Поликарп Александрович повернулся к девочкам, окружавшим Инну, и весело крикнул: – А ну-ка, идите сюда! Давайте-ка, Евстратова! Поближе, поближе!
Затей такую «детскую» игру кто-нибудь из ребят, инициатора тут же засмеяли бы. Но на призыв Поликарпа Александровича все с веселыми криками встали в круг. Олег как бы невзначай хотел встать в пару с Наташей, но его опередил развеселившийся Антон Иванович.
Водил Мухин. Вот он стал перед Сорокиной. Бегущие пары быстро меняются, и вдруг Наташа очутилась в паре с Поликарпом Александровичем. Ей надо было убегать, учителю – преследовать. Наташа помчалась, но Поликарп Александрович преследовал по пятам. Вдруг все ребята дружно захлопали в ладоши: Наташа осалена! Теперь уже учитель бросился наутек. Наташа – за ним. Круг один, второй, третий… Она уже почти настигла учителя, когда он ловко вскочил в круг. Теперь Наташе предстояло догонять Евстратову. Наташа уже выдыхалась, а Инна только вступила в игру. Евстратова, зная свое преимущество, бежала не спеша, поддразнивая. Это раззадорило Наташу, и она собрала все свои силы. Вот ее рука коснулась плеча Инны, и бег начался в обратную сторону. Наташа понимала, что долгого преследования не выдержит и, сделав круг, встала перед Олегом. Это был двойной вызов Евстратовой: Наташа победила и, подчеркнув победу, встала перед Зиминым!
– Строиться! – закричал кто-то из членов комсомольского комитета. Поликарп Александрович подхватил под руки Инну и Наташу и повел за собой всех ребят.
Наташа запела:
Летят перелетные птицы…
Песню подхватили ребята, Поликарп Александрович, сторож. Вскоре пела вся улица. И только Инна молчала, потому что песню затянула Наташа.
Шел снег, липкий и мокрый. Но, несмотря на непогоду, тысячи ног весело и бодро шагали по снежной каше. Люди шли на Красную площадь, и ничто не могло остановить их.
Поликарпа Александровича восхищало это бодрое, звенящее голосами шествие. Вдруг учитель помрачнел. Он заметил в толпе на тротуаре Мишу Птаху. «Как же быть? Подойти и отчитать? Поможет ли? Трудный случай».
Недавно Климов встречался с заместителем начальника милиции.
– Как нам вернуть Мишу Птаху в школу? – спросил он капитана.
– Могу повлиять, – ответил капитан. – Птаха у меня в руках. Только благодаря мне дело о краже ящика не попало в руки прокурора. Можно поставить условие: или он идет в школу, или я передаю дело в производство…
– Не подойдет, товарищ капитан, – возразил Поликарп Александрович. – Что же это получается: или школа, или тюрьма? На одной доске! Надо сделать так, чтобы Миша сам пришел к нам. Теоремы и правила можно выучить, мы ему всегда на помощь придем. А вот научиться жить, стать человеком не так-то просто. А он сейчас этому как раз и учится.
– Это, пожалуй, верно, – согласился капитан.
– Только у меня к вам просьба, – сказал Поликарп Александрович, прощаясь. – Не давайте Мише покоя. Теребите его, спрашивайте, скоро ли он устроится на работу.
«Вернется к нам Птаха, обязательно вернется», – думал Климов, шагая среди весело поющих школьников.
Глава сорок третьяОрганизовать по поручению студентов юннатский кружок для Рема оказалось делом нелегким. Основа кружка – Валька Желтков в последнее время стал каким-то странным, и Рему пришлось приложить немало усилий, чтобы подчинить его своему влиянию.
Рем предложил заняться фотографией. Желтков, который мечтал иметь аппарат, отказался, сказав, что фотография его совсем не интересует.
– Вот еще! Вместо того чтобы гулять, будем в темноте сидеть, – сказал он.
Но когда Окунев предложил ему взять на время «Любитель», который после приобретения «Зоркого» Рему был не нужен, Желтков согласился.
Рем тотчас потребовал у Марии Никодимовны деньги и помчался по магазинам приобретать пленку, химикалии и бумагу.
Фотографировали ребята все подряд: трамваи, дома, прохожих и даже собак. Валька любил фотографироваться и сам. То и дело он просил Рема снять его то на фоне библиотеки Окуневых, то рядом с машиной академика и даже смотрящим в микроскоп. Эти кадры Желтков печатал особенно тщательно, а когда работа заканчивалась, бережно свертывал снимки в трубочку и уносил домой, чтобы при случае похвастать перед знакомыми ребятами: вот каков он, Желтков!
Рем через несколько дней «великодушно» подарил Вальке «Любителя», и это вернуло Желткова к Окуневу. Но окончательно завоевать Вальку Рему удалось после посещения международного футбольного состязания.
К предложению Окунева сходить на «Динамо» Желтков из-за отсутствия денег отнесся вначале равнодушно.
– Не болею! – ответил он.
Однако когда Валька увидел в руках Рема два билета на Северную трибуну и услышал реплику Рема: «Не пропадать же билетам!» – то согласился.
Поездку Рем обставил великолепно. К стадиону ребята подкатили на «ЗИЛе». Для этого, правда, Рему пришлось соврать шоферу, что дедушка разрешил им подъехать до «Динамо». В самом приподнятом расположении духа Рем выпрыгнул из машины и галантно придержал дверцу, чтобы Желткову было удобнее выходить. Рядом остановилась «Победа». Рем шепнул:
– Отец Олега Зимина подъехал!
У самого входа на стадион ребята увидели Птаху, который бойко торговал билетами, и Желтков почувствовал свое превосходство. «Нет, с Окуневым дружбу порывать нельзя», – подумал Валька, усаживаясь на свое место.
В общем Окунев был теперь уверен, что на занятия кружка Желтков придет.
Не сомневался он и в том, что явится и Сережка – пятиклассник из соседнего дома. Этот Сережка вечно ковыряется в земле.
Дед обычно всегда останавливается около этого «юного огородника» и подолгу о чем-то с ним разговаривает. «Нужно сагитировать кого-нибудь из класса, – размышлял Рем. – Например, Евстратову. Сейчас Инка не занимается никакими общественными делами, бойкотирует все, что ни придумает Никифоров, и, конечно, с удовольствием пойдет в кружок, организованный на стороне».
Инна не только согласилась, она даже обещала прийти с подругами.
Узнав, что дед весь следующий день намерен дома писать статью для какого-то научного журнала, Рем объявил «кружку», что занятия назначены на четыре часа, и позвонил Артуру.
Артур осведомился, точно ли будет дома академик. Это произвело на Рема неприятное впечатление: «Почему они все время спрашивают о деде?» Однако он был доволен, что успешно выполнил поручение и теперь может рассчитывать на еще большее расположение студентов.
Первыми, раньше назначенного времени, на занятия кружка пришли Сережа и Желтков. Потом появились Артур и Евгений. Девочки тоже явились точно в срок. Можно было приступить к занятиям.
Ребята испытующе посматривали на «руководителей».
Начал Евгений:
– Научное студенческое общество, членами которого мы состоим, в своем уставе требует, чтобы каждый из нас распространял биологические знания среди молодежи.
Он говорил веско, внушительно. Собравшиеся, и в первую очередь Рем, были довольны, что руководитель называл их молодежью.
В этот момент в коридоре затрещал телефонный звонок, Рем пояснил:
– У нас параллельные аппараты. Дед куда-то названивает.
Беседу продолжал Артур. Он говорил о квадратно-гнездовом способе посадок. Вдруг скрипнула дверь столовой, где проходили занятия, и бесшумно вошел Игнатий Георгиевич. Просматривая корешки книг, он медленно шел вдоль полок.
Артур, скомкав последнюю фразу, сказал:
– На сегодня все. Нам пора в академию.
И студенты поспешно ретировались, не назначив, к великому огорчению Рема, дня следующей встречи.
Кружковцы начали расходиться. Провожая Желткова, Окунев как можно бодрее предложил:
– Сходим вечером в кино. Я за тобой зайду.
Валя хотел было отказаться, подумав: «Где же достать денег?» – но, махнув на все рукой, ответил:
– Заходи!
Когда ребята разошлись, Игнатий Георгиевич строго сказал внуку:
– Рем, чтобы этих засоряющих ребячьи умы шалопаев здесь больше не было, – и вернулся в кабинет.
Глава сорок четвертаяЗабота о том, где добыть деньги, отравляла Вале Желткову существование. Мелькнула мысль: не сходить ли к Птахе? Но он тут же отверг ее. Еще неизвестно, как Птаха отнесется к его приходу: «А не хочешь ли в бок, дорогой Желток!» – может сказать Птаха. Да еще даст приказание мальчишкам, которых под его начальством во дворе бегает не меньше десятка: «А ну, покажите-ка этому Желтку-белку, где находятся ворота!» А уж ребята перед своим коноводом лицом в грязь не ударят!
Нет! Даже в самом бедственном положении обращаться к Птахе было невозможно.
Чем больше Желтков размышлял о том, на какие деньги он будет сегодня покупать билеты в кино, тем сильнее злился на Окунева. Сначала за то, что у Рема появилась идея отправиться в кино, а он, Валька, от этого никак не отказался. Затем, подумав, Желтков стал злиться на Окунева вообще.
Рем был откровенным бездельником. Его выручали только способности. Они давали ему возможность готовить уроки за полчаса. Поэтому у него была масса свободного времени, и, томясь от безделья, он постоянно теребил Валю планами различных развлечений. Вальке же, даже для того чтобы учиться только на тройки, необходимо было систематически заниматься. Чем чаще они встречались с Ремом, тем меньше оставалось времени на уроки. Валька сильно запустил учение. В его дневнике уже были двойки по русскому устному, по алгебре и по физике.
Пока дело ограничилось вопросами Коли Никифорова: скоро ли он, Желтков, подтянется? Обижаться на него Валька не мог. Коля не только взывал к Валькиной совести, но и предлагал свою помощь.
– Хочешь, сам с тобой буду заниматься, – говорил Коля. – Хочешь, кого-нибудь прикрепим.
Желтков отлично понимал, что положение у него серьезное. Если и дальше так пойдет, то того гляди останешься в седьмом классе и на третий год. И он, наконец, согласился принять помощь Никифорова.
Узнав об этом, Рем сказал:
– Плюнь! Сами разберемся. Я тебе буду помогать.
Однако Окунев о своем обещании тут же забыл. Когда же Валя напомнил, что надо бы позаниматься, Рем открыл учебник физики и начал наспех объяснять. Перепрыгивая со страницы на страницу, он время от времени спрашивал:
– Ну как, понял?
Вале было неудобно признаться, что он не понял, и он говорил «да». Физика для Вальки оставалась таким же темным лесом, как и раньше.
Но больше всего Валя завидовал Рему не потому, что он способный, а потому, что Окунев так свободно располагает деньгами. Это Валю бесило. В этом он видел причину всех бед.
«Конечно, – рассуждал Желтков, – отец у него подполковник, мать – врачиха. Они каждый месяц ему черт знает по скольку присылают! Ну, а дед, наверно, и счету деньгам не знает! Вот Рему и отваливают по стольку…»
Когда Валя пришел домой, мать уже вернулась с работы. В комнате на сундуке лежала кошелка, с которой она обычно ходила по магазинам, и сумочка.
Валя прошелся по комнате и, подойдя к комоду, перевернул будильник, который ходил только лежа. Было около семи часов вечера. Не более чем через час придет Рем, а денег Желтков так и не достал.
Желтков заглянул на кухню. Его настроение несколько улучшилось: на второе мать готовила сосиски, которые Валя очень любил. Он вернулся в комнату и опять посмотрел на будильник. Стрелки показывали четверть восьмого, а Валя так ничего и не придумал. И тут взгляд Вальки снова упал на сумочку. Он несколько раз прошел мимо сундука, на котором она лежала, озираясь на дверь, бесшумно, как кошка, подошел к ней и проворно расстегнул замок. Наверху лежала десятирублевая бумажка.
«Заметит или не заметит? Сверху лежит. Заметит. Ну и пусть!» – Валька быстро сунул десятирублевку в карман брюк и снова стал прохаживаться по комнате.
Вошла мать, усталая, худая. Рукава ее платья были засучены, и Валя заметил, что от постоянной стирки руки ее были красными, натруженными.
Мать вытерла передником вспотевшее лицо и подошла к сундуку. У Вали упало сердце. Но мать, вынув из кошелки свернутые в трубку бумаги, положила их на комод. «Опять на ночь работу принесла», – подумал Валя, и вдруг ему до боли стало жаль мать, у которой такая трудная жизнь.
Валя сунул руку в карман. Десятирублевка будто обожгла ее.
Мать взяла кошелку и вышла на кухню. Проводив ее взглядом, Валя рванулся к сундуку, открыл сумочку и положил деньги на место.
Не злость, а жгучая ненависть к Рему поднялась в Вальке. Нет! Он не внук академика! Он просто Валька Желтков! Но он, Валька, когда-нибудь сам будет героем или министром. Пусть Рем заткнется своим «Любителем»!
Ужиная, Валя торопился. Ему хотелось поскорее уйти из дому, чтобы его не застал ненавистный Рем. Вале хотелось одному побродить по улицам. Может, зайти к кому-нибудь из ребят? Валя знал, что на его дружбу с Окуневым одноклассники смотрят косо, что к нему, второгоднику и двоечнику, отношение не ахти какое хорошее. Но сейчас ему вдруг страстно захотелось быть вместе со всеми ребятами, завоевать уважение и доверие класса.
Собрав посуду, мать неожиданно сказала:
– Я, Валя, премию сегодня получила. Сходи-ка ты в кино. Давно я тебя деньгами не баловала. – И, взяв сумочку, она дала ему ту самую десятку, которая недавно уже побывала в его кармане.
Валька зажал бумажку в кулаке и, чего уже давным-давно не делал, расцеловал мать.
– Я побежал в кино, мамочка! – крикнул он и вмиг скрылся за дверью.
Когда минут через десять пришел Рем, он был немало удивлен, узнав, что Валька ушел в кино один.
Глава сорок пятаяНаконец наступил день, когда ребята закончили монтаж всех пятидесяти кирпичей, теперь можно было складывать опытную печь. Коля Никифоров заявил, что и эту работу они сделают сами. Однако на этот раз Иван Дмитриевич от услуг ребят отказался.
– Нет уж, братцы. Что вам не под силу, то не под силу, – сказал он. – Сходи-ка, Василий, за Савельичем. Он печник. Пусть-ка стариной тряхнет.
Сосед Савельич сначала отказался складывать печь, но, узнав о помощниках, согласился.
Кирпичи были сложены под кроватью Ивана Дмитриевича. Старый печник нагнулся, достал один кирпич и, увидев, что все пустоты начинены какими-то железками, а кирпич обмотан проволокой, возмутился:
– Да что ты, смеешься, Иван Дмитриевич? В жисть из такого кирпича печей не клал. Баловство какое-то!
Фатеев улыбнулся.
– В том-то и весь интерес, Савельич. Ни одному мастеру не привелось из такого кирпича печей складывать. Это же чудо-печка будет! Обрати внимание: у каждого кирпича есть по два металлических крючочка. Крючочки одного кирпича надо в определенном порядке соединять с крючочками другого.
Савельич положил кирпич на стул и решительно сказал:
– Нет, нет, уволь, хороший человек!
Ребят возмутил отказ печника.
– Да вы, дядя Савельич, послушайте, что это за кирпичи, – сказал Коля. – Это же электрические кирпичи! Они ток дают!
– Еще и электрические! Да зачем же из них печь складывать? Нет уж, нет! – качал головой Савельич.
– Покажите ему, ребята, покажите! – подзадоривал Иван Дмитриевич. – Пусть старик знает, что мы ему не какую-нибудь, а научную работу предлагаем.
Савельичу продемонстрировали электрический кирпич. Птаха тоже никогда не видел, как кирпич дает электрический ток.
– Вот так штука, елки зеленые! А я-то думал, так, для развлечения дяди Вани работаем, – сказал Миша. – Ведь правда! Этакая чертовщина – кирпич да железки – и вдруг электричество! Ну, вы, Иван Дмитриевич, Ньютон. Это точно. За такое изобретение премию сто тысяч дадут! Как пить дать!
– Ньютон, говоришь? – засмеялся Фатеев. – Ньютон механикой занимался.
– Ну, это все равно, – Птаха приблизился к кирпичу и заметил: – А кирпич вроде мой. Я делал!
Лампочка, словно огонек, раздуваемый ветром, разгоралась все сильнее. Ее яркий свет уже поборол багряное излучение спирали электроплитки и вырвал из темноты озадаченное лицо Савельича.
– Да ты, Фатеев, колдун! – покачал головой старый мастер. – Сроду такого не видывал. Выходит, и от печки электричество будет?
– Будет.
– Ты скажи!
Плитку выключили и зажгли свет. Савельич достал из-под кровати еще один кирпич и с уважением стал рассматривать затиснутые в пустоты термобатарейки.
– Скажи на милость! – приговаривал он.
После демонстрации кирпича Савельич согласился складывать печь.
Несколько дней в квартире Фатеевых продолжались строительные работы. Посреди комнаты появились корыто с глиной, ведра, лопатки. Из дырки, которая осталась в потолке от старой трубы сломанной Савельичем печки, тянуло холодом.
Около Савельича, как только кончались занятия в школе, начинали вертеться ребята. Им казалось, что печник забывает соединить электрические проводнички кирпичей. Беспокоились они не напрасно. Дважды такие грехи за Савельичем уже были замечены. Чтобы быть уверенными, что, после того как печь будет готова, электрическая цепь окажется в исправности, Иван Дмитриевич поручил ребятам время от времени специальным пробником, состоящим из батарейки и вольтметра, проверять отдельные участки цепи.
Больше всех волновался Коля. Вооружившись проводками – концами пробника, он то и дело лез под руку Савельичу, вызывая недовольство печника. Стрелка вольтметра неизменно вздрагивала и как бы говорила: «Все в порядке, цепь есть».
Печка росла. Она тянулась к потолку, затем ее труба забралась в потолочную дырку и высунулась из крыши.
Началось томительное ожидание: перед испытанием печка должна была высохнуть. Ребята перекололи не меньше пяти кубометров дров, а Иван Дмитриевич все не разрешал разводить в печи огонь.
– Подождите, не горячитесь, – говорил он.
Наконец Фатеев разрешил ее затопить.
Дров ребята не жалели, огонь в печке бушевал.
Иван Дмитриевич распорядился достать из чемоданчика вольтметр и амперметр, попросил подтянуть к его кровати провода, идущие от печи.
Ребята сгрудились около Фатеева. Иван Дмитриевич подключил провода к вольтметру. Стрелка не шелохнулась.
– Вы, дядя Ваня, подключили плохо! – вырвалось у Никифорова. – Контакта нет!
Дрожащими руками Фатеев закрутил концы проводников вокруг клемм вольтметра.
Стрелка была неподвижна.
– Наверно, концы окислились, – предположил Мухин, хотя было прекрасно видно, что они зачищены до блеска.
Иван Дмитриевич вздохнул.
– При чем тут концы? – сказал он. – Был бы в цепи ток, меня бы так тряхнуло! Самое главное, что нет тока. Просчитался, товарищ Фатеев.
В комнате стало тихо-тихо. Только слышалось глубокое, взволнованное дыхание собравшихся вокруг постели людей да гудение огня в печи.
Коля схватил Фатеева за руку.
– Дядя Ваня, она должна работать! – воскликнул он. – Должна! Наверно, провод оборвался.
Руки Коли судорожно поползли по красным жилкам провода от приборов, лежащих на кровати Ивана Дмитриевича, к печке.
Вслед за руками Коли по красным дорожкам проводов двигались десятки ребячьих пальцев. Обжигаясь, они прощупывали стенку печи, места соединений отводных проводников с контактами последнего кирпича. Пальцы ощупывали печь, как больную. Но раскаленная, пышущая жаром печь была мертва. Стрелка вольтметра не трогалась.
– Эх, Иван Дмитриевич, – заключил Савельич, – не получалась твоя астролябия.
Коля резко поднял голову и с ненавистью посмотрел на печника. А Птаха сказал:
– Ты, Савельич, эти разговорчики брось!
Постепенно ребята разошлись по домам.
Вася долго не мог заснуть в тот вечер. «…Даже Зимин сказал: «Пусть отец какое-нибудь другое изобретение придумает. Посоветуй ему. А из этой печки все равно ничего не получится», – вспоминал Вася. – А Птаха: «Коляску хлопотать надо. Это поважнее всяких печек». Только Колька молодец! «Это проклятый Савельич во всем виноват, – сказал Колька. – Он плохо крючочки соединял». «Конечно, Савельич виноват, – решил Вася, но тут же вспомнил – А как же вольтметр? Ведь проверял же Колька!»
И вдруг раздался голос отца:
– Василий!
– Ты не спишь, папа? – испуганно спросил Вася.
Он вскочил с постели и, в темноте натыкаясь на стулья, поспешил к отцу.
– Понятно, Васька! Все!
При слабом электрическом свете, падающем из окна, Вася увидел, что отец приподнялся на локтях.
– В печке между кирпичами где-то нет соединений.
– Но мы же проверяли, папа! Колька все время проверял!
– Проверял, но это неважно. Даже если бы между всеми кирпичами не было бы ни одного соединения, вольтметр все равно бы отметил наличие тока.
– Почему?
– Да очень просто, Вася, – в голосе Ивана Дмитриевича звучала радость. Он обнял сына. – Глина-то, которой мы скрепляли кирпичи, сырая. Понимаешь, сырая! А вода – хороший проводник тока.
Иван Дмитриевич попросил сына проверить, есть ли цепь в уже высохшей печке. Цепи не было.
– Теперь мне все понятно, – говорил Фатеев. – Завтра же начнем перекладывать печку заново!
– Перекладывать? – с ужасом спросил Вася.
– Конечно.
– Савельич не станет. Это я точно знаю.
– Ну и бог с ним, сынок. Сами справимся. Ребята помогут.
– Ребята…
Вася впервые усомнился в товарищах.
