Текст книги "Стригунки"

Автор книги: Владимир Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава пятьдесят третья

За время, прошедшее после отчетно-выборного сбора дружины, в пионерской комнате многое изменилось. Хотя здесь и не было торжественно, хотя учителя, заглянув сюда, нередко говорили, что грязно, что все разбросано, пионерскую комнату стали любить все ребята. Стараниями Наташи Губиной, которая стала за нее ответственной, пионерская комната превратилась в настоящий пионерский штаб.

Здесь, в пионерской комнате, готовился к сбору «Все дороги ведут к коммунизму» и пионерский отряд седьмого класса «А». Подготовка шла успешно. Уже вторую неделю, прислоненный к стене, стоял большой стенд, выкрашенный в небесно-голубой цвет. С правой стороны к нему были прикреплены проволокой четыре мешочка из целлофана, наполненные зерном. Один – маленький: столько зерна выращивала наша страна до революции. Мешочек побольше – производство зерна в настоящее время, и совсем огромный означал, сколько хлеба понадобится в будущем. Рост производства картофеля демонстрировали настоящими картофелинами, овощей – морковками. Труднее было показать животноводство. Пришлось из розовой пластмассы выпиливать фигурки лошадей, коров и овец. Особенно красивыми получились петушки.

Все, кто ни приходил в пионерскую комнату, хвалили семиклассников за интересные диаграммы, и семиклассники очень этим гордились, особенно Женя Мухин. Его руками был сделан и выкрашен щит.

Последнее время Женя стал внимательно приглядываться к отцу и оценивать все его поступки. Он все больше и больше убеждался, что отец человек, заинтересованный только в материальном благополучии своей семьи. Впервые у Жени возник вопрос, почему отец перестал считаться передовым рабочим. Болезненно переживал Женя и последний разговор с отцом. Виктор Андреевич наотрез отказался прийти на пионерский сбор и рассказать ребятам о своем заводе: о том, какие специалисты нужны заводу, какую продукцию выпускает завод сейчас и что будет производить в будущем.

– Больше мне заняться нечем, как на твои сборы ходить, – сказал отец, выслушав его просьбу. – Попусту время тратить. У меня, дел по горло, а он: «На сбор». И тебе советую, чем общественничать, лучше б учиться старался да мне б помогал.

Женя с горестью сказал Поликарпу Александровичу о том, что отец отказался прийти на сбор.

– Зря, – сказал Поликарп Александрович, – мне бы на его месте даже интересно было прийти в школу и поговорить с товарищами сына.

Учитель почувствовал, что Женю Мухина волнует не только нежелание отца выступить на оборе, а что-то более глубокое и серьезное. Однако расспрашивать он не стал.

Больше всех хлопот по подготовке к сбору, конечно, выпало на долю Наташи и Коли Никифорова. Для Коли этот сбор был подлинным испытанием. Если он пройдет хорошо, то всем станет ясно, что Никифоров – хороший организатор и его не зря выбрали председателем совета отряда.

Наконец стенд с диаграммами был готов, звенья провели необходимые экскурсии. Но надо было подготовить еще выступления ребят и пригласить гостей: отца Наташи Губиной и академика Окунева.

С Наташиным отцом вопрос решился быстро. Но деда Рем Окунев приглашать категорически отказался.

– Охота была ему по всяким сборам ходить. У него и без вас дел хватает. Остряки! Захотели, чтоб дед к ним припер! – сказал Рем.

Он не любил, когда кто-нибудь из домашних появлялся в школе, и о родительских собраниях обычно умалчивал.

Рема Наташа недолюбливала, и теперь ее прорвало:

– Это по-твоему. Академик Окунев не такой… – Наташа хотела сказать «дурак», но удержалась, – не такой, как ты. Он, я знаю, по колхозам ездит. Не хочешь звать, так я сама к нему пойду!

Окунев прошипел:

– Приди только! Все косы повыдерну!

Наташа знала, что Рем по натуре трус, что он ее и пальцем не тронет, и в тот же день отправилась к академику.

Когда Мария Никодимовна открыла дверь и увидела девочку, она улыбнулась:

– А Рема нет дома.

– Мне Рем и не нужен. Я хочу видеть академика Окунева.

Мария Никодимовна хотя и была немало удивлена, но гостью в кабинет академика проводила.

Игнатий Георгиевич, узнав, что Наташа – одноклассница внука, отложил все дела. Он внимательно ее выслушал, одобрил сбор отряда и поинтересовался, что сделал для подготовки к сбору Рем.

Несмотря на то, что на Рема она была очень зла, Наташе не хотелось его подводить. Но и соврать академику она не могла.

– В подготовке к сбору Рем не участвовал, – тихо ответила Наташа и, стараясь увести разговор в сторону, начала рассказывать о школьных делах.

Но академик спросил:

– А ты-то сама интересуешься сельским хозяйством? Или только поручение выполняешь?

Наташа рассказала, что все время жила в колхозе и только недавно приехала в Москву; что в сельском хозяйстве немного разбирается и в домодедовской школе, где училась раньше, вместе с другими ребятами выращивала на опытном участке картофель.

– А такие клубни ты видела?

Игнатий Георгиевич показал огромной величины картофелину.

Наташа спросила, что это за сорт, кто его вывел, где эта картофелина выращена.

Игнатий Георгиевич ответил на все вопросы и сказал, что если пионеры захотят ставить опыты с картофелем или другими культурами, он охотно снабдит их семенами и даст консультацию.

– Видишь вот этот клубень? – сказал Игнатий Георгиевич, показывая другую картофелину. – У него рак. Это очень опасная болезнь. – Он ловко сделал с картофелины тонкий срез, положил его на предметное стекло микроскопа и склонился над окуляром. Затем Игнатий Георгиевич предложил посмотреть в микроскоп и Наташе, чтобы та убедилась, как болезнь поразила картофельную ткань.

У академика Окунева Наташа засиделась долго. Она рассказала ему о сортах картофеля, которые выращивает ее колхоз, о знатной картофелеводке колхознице Багаевой, о том, как на школьном опытном участке их пионерское звено вырастило урожай, превышающий даже Багаевский.

Рем пришел домой, когда беседа Игнатия Георгиевича с Наташей подходила к концу. Мария Никодимовна тотчас доложила ему, что у дедушки уже давно сидит какая-то девочка. Рем сразу догадался: «Наташка!» – и помрачнел. Он решил подслушать, о чем они там разговаривают, но массивная дверь кабинета разговор его деда с Наташей сохранила в тайне.

Проводив Наташу, Игнатий Георгиевич с сожалением подумал о том, почему у него не такой внук, как эта девочка, которая всем интересуется и растет настоящим человеком.

Глава пятьдесят четвертая

Дружба с Наташей приносила Инне радость. Казалось бы, все стало хорошо, но на душе у Инны все-таки часто скребли кошки: она покинула свою «свиту». Теперь Инна понимала, что называть людей, которые не так способны и не так красивы, как она, «свитой», глупо и низко, что и Сорокина и другие девчонки хороши каждая по-своему.

Однажды, еще в начале их дружбы, ей дала понять это Наташа. Она лишь вскользь заметила, что Нина Сорокина очень хорошо рисует. А потом пустилась в размышления о том, что в каждом человеке есть золотая жилка, которую надо обязательно отыскать, что все люди в этом смысле одинаково богаты, что если хозяин сам не замечает свою жилку, надо ему ее раскрыть.

Инна понимала, что должна вернуться к Сорокиной, ко всем прежним подругам. Нина Сорокина держалась настороженно.

Поборов гордость, Инна заговорила с Ниной раз, другой, третий. В четвертый раз пригласила записаться в танцевальный кружок Дома пионеров. Нина отвечала на вопросы, но мириться с «предательницей Евстратовой» не хотела. И вот однажды во время очередного разговора к Инне и Нине подошла Наташа и, взяв обеих под руки, повела по коридору.

– Девчонки, хватит дуться друг на друга, – весело сказала она.

Наташу тяготила вражда Инны с Сорокиной, и, чтобы они окончательно помирились, она в тот же день вместе с Инной пришла к Нине домой.

Жила Сорокина в большом новом доме, построенном недавно чугунолитейным заводом, на котором работал мастером ее отец.

В небольшой двухкомнатной квартире было тихо. Родители еще не приходили, старший брат Нины, Николай, так же как отец рабочий чугунолитейного завода, только что ушел в вечернюю смену.

Мать Нины работала в детском саду воспитательницей и приходила позднее.

Квартира Сорокиных была чистая, светлая. Наташа остро почувствовала уют дружной семьи.

Сорокина не без некоторого смущения показала Наташе свой альбом и большую пачку фотографий. В альбоме были наклеены снимки каких-то мальчиков и девочек, многие из которых были Наташе не знакомы. В двух-трех фотографиях Губина узнала своих одноклассниц – подружек Нины. Была здесь и фотография Евстратовой, увидев которую Инна несколько смутилась.

Как-то, прошлой зимой, по настоянию Нины Сорокиной Инна подписала под снимком стихи:

 
Помни, Нина, много лет
И храни ты мой портрет.
Твоя подруга, Нина,
Евстратова Инна.
 

Теперь Инне ее стихи показались глупыми и мещанскими. В альбоме было немало подобных стишков – как самостоятельного произведения, так и списанных откуда-то.

Рядом с фотографией Инны в альбоме красовалась сводная картинка – розочка. Особенно подчеркивал безвкусицу голубок с конвертом в клюве. Инна ожидала, что Наташа высмеет голубочка. Но Наташа вспомнила, что и сама когда-то занималась такими же глупостями. Это решительно пресек отец, объяснив ей всю пошлость подобных стишков и открыток.

Удержалась Наташа от смеха и тогда, когда стала просматривать стопку фотографий. Сколько она их ни перекладывала, со всех на нее смотрел артист Лемешев.

Нина, видя, что Наташа рассматривает ее коллекцию внимательно и не расположена ее высмеивать, как другие, решила похвастать. Она перевернула одну из фотографий и показала автограф Лемешева. Подпись была сделана вечным пером, видимо наспех, а последние две буквы расплылись нежно-голубым пятном.

– Дождь шел. Капнуло, – объяснила Нина и, к великому неудовольствию Евстратовой, стала рассказывать о том, каких больших трудов ей стоило добиться этого автографа.

– Понимаете, если б я одна! А то много нас. Все девчонки большие, сильные. Стоят около самого подъезда и меня отталкивают. Он вышел из двери – и к машине. Мы кричим: «Сергей Яковлевич, подпишите!» А он и слышать не хочет… Я его около машины нагнала. Никому не подписал, только мне! Наверно, потому, что я меньше всех была. «Ладно, – сказал он мне. – Не мерзни ты здесь, глупая!»

– И правда, глупая, – сказала Наташа.

Наташе представился вечерний театральный подъезд, около которого толпятся поклонницы. Она и раньше слышала, что есть такие. И вот перед ней одна из них. Наташа удивлялась тому, как поклонение таланту может принять такую уродливую форму.

Что ответить Наташе, Нина не знала.

Инна понимала, что, дружа с Сорокиной, она косвенно одобряла это Нинино увлечение. И все-таки упрекнула ее:

– Правда, Нинка, глупо! Ну, для чего ты собираешь его карточки?

Сорокина посмотрела на Инну с укором: «Что ж ты раньше так не говорила?» Нина сочла это за второе предательство, и, если бы не Наташа, шаткий мостик, переброшенный в этот день между рассорившимися подругами, мог бы рухнуть.

– Я понимаю, Нина, – сказала Наташа, – можно любить оперу, ходить в театр, самой заниматься музыкой. Ну, а какой толк в том, чтобы так бездарно терять свое время и не давать житья бедному артисту? Ты думаешь, вы ему не осточертели? А ты сама на чем-нибудь играешь или поешь?

– Нет, – призналась Сорокина. – Пианино у нас нет, а без пианино…

– Слушай, Нинка, – загорелась Наташа, – может быть, у тебя слух хороший? Способности есть? Давай попробуем заняться музыкой.

От такого предложения Нина пришла в восторг.

«Как это я тоже не догадалась?» – подумала Инна и предложила:

– Заниматься можно у меня. Полдня пианино свободно.

Провожая до дверей подруг, Нина с теплотой думала о Губиной, которая предложила ей свою помощь.

– Да, Нина, – уже на лестничной площадке вспомнила Наташа, – мы сейчас с Инной к Фатею за чертежами идем. Хочешь с нами? Ты бы только знала, как радуется Васин отец, когда кто-нибудь новенький приходит! Знаешь, какое для него это важное дело!

– Я давно хотела, – тихо ответила Сорокина. – Да вот она не хотела… – кивнула она на Инну. – А сама…

– Ладно, – примирительно сказала Наташа. – Кто старое помянет, тому глаз вон.

Глава пятьдесят пятая

Сбор отряда был назначен на восемь часов вечера. В актовом зале проводить его не стали, потому что отряд затерялся бы в столь просторном помещении. Пионерская комната была маловата, а класс – неуютен. И выбор пал на библиотеку. Там имелось достаточно стульев, столы можно было сдвинуть и на них поставить стенд. Рядом со стендом прикрепили стенную газету, в выпуске которой Олегу помогала Вера Кошкина.

Ребята собрались пораньше, и совет отряда выслал в вестибюль дежурных – встречать гостей.

Вообще-то академик считался главным гостем, а отец Наташи – председатель колхоза – особенно никого не интересовал.

Окунев приехал раньше Губина. Он не спеша вышел из машины, и она, прорезав огненными ножами фар темноту ненастного вечера, скрылась вдали, весело помигивая красными фонариками.

Ребята бросились к Игнатию Георгиевичу.

– Здравствуйте, молодые люди! – весело сказал он и, снимая широкое старомодное пальто, спросил: – Где распорядитесь оставить?

Несколько рук подхватили пальто, двое мальчишек поспорили из-за трости. Какому-то счастливцу досталась шляпа.

Сопровождаемый стайкой ребят, Игнатий Георгиевич легкой походкой поднялся на второй этаж – в библиотеку.

Рем, пришедший раньше, с тревогой наблюдал издали, как, широко улыбаясь, дед подошел к Поликарпу Александровичу.

«Как бы он деду чего не наплел», – подумал Рем, видя, что беседа деда с учителем затягивается.

Но вот Поликарп Александрович и дед подошли к стенду, и учитель стал что-то объяснять гостю, указывая на стенд. Рем успокоился.

Увидев, что академик Окунев пришел в библиотеку в сопровождении дежурных, Наташа побежала в вестибюль встречать отца.

– Ты что прискакала? – поинтересовался сторож Антон Иванович. – Беги наверх. Приехал уже ваш академик.

– Отец еще мой должен прийти, – ответила Наташа. – Я его пришла встречать…

– Отец тоже на сбор?

– Он у меня председатель колхоза. О том, как выращивается хлеб, он будет нам рассказывать.

– Значит, у вас сегодня и академики и колхозники. Может, и мне вам, что ли, что-нибудь такое рассказать? – засмеялся Антон Иванович.

На дворе послышался шум автомобильного мотора, и сноп света выхватил из темноты косую сетку дождя.

Приехал отец. Наташа бросилась к нему.

– Боялся, что опоздаю… Такси взял, – объяснил Наташе отец. – Я прямо с занятий…

Наташа с отцом вошли в библиотеку, и то, что произошло минуту спустя, удивило ребят. Заметив Губина, и академик и Поликарп Александрович, улыбаясь, пошли навстречу отцу Наташи.

«Откуда они его знают?» – терялись в догадках ребята.

– Здравствуйте, Сергей Афанасьевич, – басил академик, пожимая Губину руку. – Давно, давно мы с вами не виделись. Знаю, слышал – в Москве учитесь. Правильно делаете…

Приветствуя гостя, Поликарп Александрович был более сдержан:

– Очень рад с вами познакомиться, товарищ Губин. Признаться, рад, что ваша дочь стала моей ученицей.

…Гости прибыли, и сбор можно было бы начинать. Но сделать это по всем пионерским правилам было невозможно. В отряде не было пионера, умеющего горнить. Коля позвал Мухина, но Женя чистосердечно признался:

– Опозорюсь только!

– Кто еще умеет? – спросил Коля.

Услышав, о чем идет речь, подошел Желтков.

– Горнист нужен? Имею честь представиться: Желтков Валентин. Горнист лагеря профсоюза коммунальников.

– Не шутишь? – обрадовался Коля.

Валя молча взял из рук Никифорова горн, продул мундштук и спросил:

– Начинать?

– Давай! Так, чтоб стекла зазвенели! – распорядился Коля и вместе с Валей вышел в коридор.

Горнил Желтков великолепно.

Отряд построился в коридоре. Посоветовавшись с Наташей и еще кое с кем из активистов, Никифоров подошел к Евстратовой и поручил ей внести знамя дружины.

Инна обрадовалась этому предложению. Она птицей взвилась по лестнице в пионерскою комнату, где хранилось знамя, и мигом вернулась обратно.

– Смирно! – скомандовал Никифоров. – На знамя равняйсь! Знамя внести!

В руках Жени Мухина замелькали барабанные палочки, Инна, гордая, прошла перед строем и стала на правом фланге.

– Вольно! – скомандовал Никифоров, и отряд перешел из коридора в библиотеку.

Открывая сбор, Коля Никифоров рассказал гостям о работе, которую провели звенья, готовясь к сбору, и предложил гостям начать беседу с пионерами.

Ребята шумно зааплодировали. Игнатий Георгиевич встал и, дождавшись, когда ребята поудобнее усядутся, сказал:

– Сбор, который вы сегодня устроили, полезное дело. Вам, детям, молодежи, надо постоянно доискиваться до причин тех или иных явлений, беспрестанно задавать себе, родителям, классным наставникам вопросы: «Что?», «Как?», «Почему?», «Откуда?» Молодой человек, который этого не делает, никогда не вырастет полноценным гражданином коммунистического общества.

Академик говорил о книгах, без которых жить так же невозможно, как без воздуха. Он вспоминал, как ценили книги великие люди.

Ребята стали удивляться: уж не перепутал ли гость, на какую тему сбор?

– Великое дело – создать изобилие материальных благ, – продолжал академик, – но еще более величественная и грандиозная задача – вырастить и воспитать хороших людей, достойных строителей коммунизма.

На лицах некоторых молодых людей я вижу недоумение: мол, старик Окунев запамятовал, что мы собрались здесь поговорить о проблемах развития промышленности и сельского хозяйства. Ничего, что я говорю не на тему. О том, что сделано и что делается на пути к изобилию, не хуже, чем я, вам расскажет председатель колхоза «Заря коммунизма», депутат Верховного Совета Сергей Афанасьевич Губин.

Ребята были удивлены и дружно посмотрели сначала на Губина, а потом на Наташу: «У Губиной отец депутат?»

Академик Окунев продолжал:

– Когда ко мне пришла эта девочка, – он показал на Наташу, – я был очень обрадован ее пытливости и с удовольствием беседовал с ней. Я вижу, что среди вас таких большинство. Вот хотя бы эта работа… – Игнатий Георгиевич повернулся к стенду. – Казалось бы, не велико дело… Не Куйбышевскую гидростанцию построили… Однако в каждую деталь вложен труд. Все сделано сознательно. Молодцы!

Академик вздохнул.

– Меня, – продолжал он, – старого академика Окунева, который всю жизнь провел в труде, очень огорчает, что в этой общей работе всего коллектива не принял участия мой внук, пионер Рем Окунев.

Предчувствуя, что это только начало, Рем втянул голову в плечи: на него смотрел весь отряд. А Игнатий Георгиевич, чтобы дать возможность ребятам получше рассмотреть внука, на минуту умолк.

– Я только теперь понял, – продолжал он, – что как коммунист, как советский гражданин допустил большую ошибку, отгородившись от внука учеными трудами и передоверив его воспитание няне. Она очень хорошая женщина, но, конечно, не педагог. Но в том, что мой Рем растет лоботрясом и эгоистом, есть и ваша вина. Вина вашей пионерской организации.

Желтков слушал затаив дыхание и радовался, что своевременно порвал с Ремом.

– Пионерская организация, – говорил между тем Игнатий Георгиевич, – должна постоянно интересоваться, чем занят, чем увлекается каждый мальчик, каждая девочка. Подсказывать каждому полезные, разумные развлечения и дела, а если становится известно, что пионер свернул с дороги, вовремя его поправить.

Я не хочу сказать, что мой внук совершил какой-нибудь уж очень плохой поступок. Но его поведение может быть чревато серьезными последствиями. Я расскажу вам одну историю.

Нынешним летом на даче Рем познакомился с двумя студентами. Ему нравилось, что они обращались с ним как с равным, и Рем решил, что он тоже уже взрослый человек. Были бы эти студенты хорошими молодыми людьми, все было бы в порядке. Но они оказались той «золотой» молодежью, которая иногда еще, к несчастью, встречается в наших вузах. Рем им был нужен. Эти молодые люди сообразили, что его можно использовать в своих целях: ведь его дед Окунев. А Окунев в комиссии по распределению студентов-выпускников на работу. С его помощью можно и в Москве остаться! Рем! – неожиданно обратился академик к внуку. – Поднимись и скажи, правильно я поступил, показав этим шалопаям на дверь?

Рем молчал.

Игнатий Георгиевич улыбнулся всем и закончил:

– Вы уж меня, друзья, извините, что я вам немного нарушил порядок. Но думаю, что такой разговор тоже на пользу. Сейчас я очень спешу. А вообще-то приходите ко мне в гости домой. Если есть желающие, согласен вести кружок натуралистов.

Пожав руки Поликарпу Александровичу и Губину и поклонившись ребятам, академик Окунев вышел из библиотеки.

Переход от проблемы воспитания Рема Окунева к сельскому хозяйству казался нелегким, но Губин, взявший слово, перешел к теме очень логично и последовательно:

– Слушал я выступление Игнатия Георгиевича, смотрел на вас и думал, что ведь на тему говорит академик. Что такое коммунизм? Это, конечно, невиданные успехи науки и техники, изобилие предметов потребления. Но это в первую очередь и новые люди. Место ли лодырю в коммунистическом обществе? Нет! Не место. Может ли невежда управлять техникой, которой будет вооружено коммунистическое общество? Да его и за тысячу километров нельзя подпускать к коммунизму! Не возьмем мы с собой в коммунизм ни эгоистов, ни лжецов, ни трусов. Открывая дверь в коммунизм, мы говорим: «Вытрите ноги, товарищи!» А кому и поможем это сделать. У нас у всех, конечно, есть недостатки, которые надо оставить на пороге светлого Дома Коммунизма. Вот почему академика Окунева так волнует судьба внука. И не потому только, что Рем его внук. Окунев волнуется оттого, что обязанность коммунистов заботиться о том, чтобы в светлом здании коммунизма поселились достойные жильцы.

Наташа слушала отца, и гордость за него наполняла ее душу.

– И я, – продолжал Губин, – не случайно начал говорить о необходимости расти достойными пионерами и комсомольцами, а затем и коммунистами. Потому что коммунизм строит человек. И наши успехи будут умножаться во столько же раз, во сколько растет, умнеет, смелеет, становится все дерзновеннее в своих мечтах наш народ.

Губин обвел взглядом аудиторию.

– Вот и нужно, Рем Окунев, расти таким, каким хочет видеть тебя уважаемый человек в стране – твой дед академик Окунев.

Теперь насчет изобилия. Много нам еще требуется? Прямо скажем, очень много. Нам, например, в колхозе нужны четырехэтажная школа-десятилетка, Дворец культуры с широкими лестницами, каменные дома для всех колхозников с водопроводом, электрическим освещением и паровым отоплением. И в каждом колхозном доме должна быть масса предметов для жизненных удобств. Это только по линии культуры и быта. А сколько всяких надобностей в колхозном хозяйстве! И не подумайте, что мы лодыри-лежебоки. Но мы хотим заставить работать машину, чтобы облегчить труд хлебороба! И если еще нет таких машин, мы придумаем их и построим. А не успеем мы это сделать – вы сделаете. Да, вы!

О своем будущем нужно думать уже сейчас. И в первую очередь, конечно, необходимо хорошо учиться. Но и этого мало. Недавно, я точно не помню, то ли в газете я читал, то ли по радио слышал о двух замечательных пареньках из Ленинградского дворца пионеров, которые под руководством инженера смастерили модель автоматической электропахоты. Вы все знаете об электрическом тракторе. Хорошая машина, но дорогая. И ею управляет человек. Пахота же, которую предложили ленинградские изобретатели, автоматическая. Представляете? Плуг пашет без участия человека! И кто построил эту модель? Такие же, как вы, школьники!

Может быть, это какие-то исключительные ребята? Нет. Такие есть в каждой школе. Сидят сейчас они и предо мной. Я, к сожалению, не знаю их в лицо, но от дочери немало слышал о вашем неутомимом председателе Никифорове, о Зимине, о Мухине, о Евстратовой, о Птахе и, конечно, об Иване Дмитриевиче Фатееве и его сыне Васе.

Электрическими кирпичами, такими, какие сегодня своими руками делали изобретатель и его помощники, будет выстлана дорога в коммунизм. Фантазируйте, дерзайте, а главное – учитесь. Вам, пионерам, Ленин оставил завет: учиться! И не просто учиться, а учиться коммунизму!

Губин на мгновение умолк и, словно спрашивая одобрения, взглянул на Поликарпа Александровича. Затем продолжал:

– Вот я присмотрелся здесь, в Москве, сколько народу учится. А у нас в колхозе это не всегда ощущается. Не всегда с охотой едут к нам некоторые молодые люди. Не видят они творческого применения своим знаниям в повседневном, будничном труде. А нам грамотные, знающие люди очень нужны. Мы стали так жить, что скоро нам будут нужны колхозники только со средним образованием. А быть колхозником почетно! Я никогда не откажусь от своего колхозного происхождения. Потому что мы, колхозники, кормим народ, создаем могущество Советской державы.

Рем выступления Сергея Афанасьевича Губина почти не слышал. Он думал о том, сможет ли он продолжать учиться среди ребят, перед которыми его так унизил дед.

После Губина выступали ребята. Они рассказывали о том, что видели во время экскурсий, какие прочитали книги. Сбор проходил живо, непринужденно. Ребята плотным кольцом окружили Губина. А он уже отошел от темы сбора и говорил о Болгарии, куда ездил с сельскохозяйственной делегацией, вспоминал эпизоды из партизанской жизни, советовал прочитать приключенческую повесть в последнем номере журнала «Огонек».

И все это было интересно. Интересно потому, что Сергей Афанасьевич был человеком бывалым, очень многое повидавшим своими глазами.

Неожиданно Губин сказал:

– Очень мне понравился, ребята, и ваш сбор, и ваш стенд, и вы сами. Но есть одно замечание. Говорю прямо, начистоту: уж больно вы, ребята, бледные, незакаленные. Спортом мало занимаетесь, наверно.

Сергей Афанасьевич взял руку сидевшего рядом Зимина и, пощупав мускулы, продолжал:

– Ну разве можно с такими мускулами жить на свете! Покрепче, пожелезнее надо быть. Грудь колесом!

Олег покраснел. Наташа подосадовала на отца.

– Со дня на день настоящая зима ляжет, – говорил между тем Губин. – Красота-то какая! Взяли б лыжи, устроили б поход. Снежками б пошвырялись, промерзли хорошенько. А потом, глядишь, аппетит-то какой! Быка съешь. Эх вы, комнатные фикусы!

Кое-кто хихикнул.

– У нас в плане поход записан, – подал голос Никифоров.

– Да какой там план, ребята! Ну и понахватались же вы от нас, взрослых! План у них! На окраине живете. Простор! Выскочили из школы, надели лыжи – и айда! А вы план. Чудаки! – Сергей Афанасьевич от души расхохотался и уже серьезно продолжал: – Соревнования – другое дело. Это стоит и в план записать. К ним серьезная подготовка нужна. Дистанцию разметить надо, судей достойных выбрать.

– А правда, ребята! – загорелся Коля. – Давайте соревнования устроим!

– То-то же! – улыбнулся Сергей Афанасьевич. – Поживей, повеселей жить надо! В старички вам записываться рано.

Ребята дружно засмеялись.

…Со сбора Сергей Афанасьевич уходил вместе с ребятами.

Погода совсем испортилась. Порывистый ветер швырял в лицо мокрый, тающий на лету снег.

Когда Сергей Афанасьевич и Наташа в сопровождении ребят вышли на улицу, у ворот стояла «Победа». Из окна «Победы» донесся капризный повелительный крик Ольги Константиновны:

– Олик! Сейчас же в машину!

Она приехала встречать Олега, опасаясь, что сына в такую погоду может просквозить.

Олег готов был провалиться сквозь землю: «При всем классе! При Наташе!»

– Мамка, поезжай одна! – послышался из темноты его голос. – Я так дойду.

– Олик! Сейчас же иди в машину! – продолжала кричать Ольга Константиновна.

Но напрасно. Олег уже скрылся в темноте переулка.

Ольга Константиновна грозно распахнула дверцу машины, открыла затрепетавший на ветру зонтик и шагнула в темноту.

– Олик! Ты меня слышишь? Я иду!

– У кого это такая мамаша? – полюбопытствовал Сергей Афанасьевич, рассматривая грузную фигуру Олеговой матери.

– У Олега Зимина, – неохотно ответила Наташа.

Ей было ужасно жалко Олега и очень досадно, что его так при всех осрамила мать.

– Да. Гражданка живет в достатке. Ничего не скажешь, – неопределенно отозвался отец.