Текст книги "Стригунки"
Автор книги: Владимир Великанов
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Иван Дмитриевич продолжал проектировать завод-автомат, предназначенный для массового выпуска электрических кирпичей. На доске рядом с книгами появилась ватманская бумага, готовальня, остро отточенные Васей карандаши. Но вскоре Иван Дмитриевич понял, что, сидя в постели, чертить тушью невозможно. Он понял, что без посторонней помощи ему не обойтись. То и дело Ивам Дмитриевич звал к себе сына и просил:
– А ну-ка, Василий, не посчитай за труд, перечерти-ка поаккуратнее вот эти линии.
Чертежник Вася был не сильный, но все задания отца выполнял очень старательно.
…После того как печка стала давать ток, Наташа к Фатеевым ходить перестала. Олегу Зимину вырваться удавалось редко. Зато Никифоров, Птаха и Мухин бывали здесь ежедневно.
Коле нравилось говорить с Иваном Дмитриевичем о новой технике, о политике. Птаха любил послушать воспоминания Фатеева о прошедшей войне.
Мухина главным образом занимала печка. У него никак не укладывалось в голове, что такое несложное устройство превращало тепловую энергию в электрическую. Женя подсаживался к печке и подключал к ней то паяльники, то лампочку. Его восхищало то, что электрическая цепь печки не боялась коротких замыканий.
С приходом ребят в доме наступало оживление, что очень любил Иван Дмитриевич.
Несколько раз ребята заставали Васю за чертежной доской. Узнав, почему Вася так усердно занялся черчением, Олег предложил:
– Фатей! А что, если чертежи будет делать весь отряд?
– Весь отряд! – передразнил его Коля. – Ты за весь отряд не ручайся! Вспомни, как с печкой было…
Однако предложение Зимина Коле понравилось.
Слух об электрическом кирпиче быстро распространялся не только по классу, но и по школе. Наташа рассказала о том, как опробовали печь, многим девочкам. Олег, захлебываясь от восторга, пропагандировал изобретение Фатеева среди ребят и обещал, если разрешит Иван Дмитриевич, показать кирпич всему отряду.
Когда Вася по просьбе Зимина принес в школу кирпич, Поликарп Александрович повел ребят в физический кабинет и, слушая объяснения, которые ему наперебой давали ребята, изготовлявшие кирпичи, принялся изучать изобретение Фатеева.
– Вы его на плитку поставьте, – советовал Коля. – Тогда лампочка загорится.
– Подожди, подожди, Никифоров, – умерял его пыл учитель.
Поликарп Александрович принес из лаборатории выпрямитель, к его выводным клеммам подключил провода, идущие от кирпича, и включил выпрямитель в сеть. Загудел понижающий трансформатор.
– А вы тепло и холод одновременно от своего кирпича получали? – спросил Поликарп Александрович.
– Нет, – ответил Вася. – Но папа говорил, что можно.
– А вот мы сейчас получим.
Через несколько минут Поликарп Александрович пощупал кирпич со всех сторон и сказал ребятам:
– Пожалуйста, пробуйте.
– Одна сторона теплая, а другая холодная! – воскликнул Олег.
Все по очереди щупали кирпич, и все убеждались, что это так.
Затем кирпич был продемонстрирован всему отряду. Каждому хотелось посмотреть на кирпич поближе. Интересовались, кто его сделал. Кирпич оказался Наташиным. Эго произвело большое впечатление на девочек.
Поликарп Александрович сказал ребятам, что электрический кирпич – это шаг в третье тысячелетие. Что время двигают вперед не только взрослые, такие, как Фатеев, но и ребята, такие, как Никифоров, Фатеев, Мухин, Зимин, Губина.
Затем Поликарп Александрович начал демонстрацию электрического кирпича. Кирпич, подключенный к выпрямителю, охлаждался и накалялся! Кирпич, положенный на плитку, зажигал лампочку карманного фонаря!
Ребята окружили стол, щупали кирпич, рассматривали лампочку.
– Вот что, друзья, – сказал Поликарп Александрович. – Олег Зимин предложил выполнять чертежи Ивану Дмитриевичу Фатееву всем отрядом. Предлагаю организовать чертежный кружок и берусь кружком руководить.
– Ну, кто хочет в кружок записаться? – И Коля Никифоров, вооружившись ручкой, сел за стол.
«Никифоров», – написал он свою фамилию и посмотрел на ребят.
– Зимин… Мухин… Губина… Фатеев. Ну, кто еще? – спрашивал Никифоров.
Руку подняла тихонькая Аннушкина.
– Запиши меня, Никифоров, – сказала она.
Около Аннушкиной поднялось еще несколько рук.
Желтков сидел как на иголках. Ему очень хотелось посмотреть электрическую печку, увидеть отца Фатеева, который изобретает, сидя в постели.
– Интересно! Кажется, и я запишусь, – сказал Желтков и посмотрел на Рема.
Рем презрительно посмотрел на него и процедил сквозь зубы:
– Давай, давай!
И Желтков так и не поднял руки.
Инна Евстратова знала: заяви она сейчас о своем желании вступить в кружок, тотчас вслед за ней потянется не менее пяти подруг. Она уже была готова поднять руку, как ее взгляд встретился с испытующим взглядом Наташи.
«Нет! – решила Инна. – И не подумаю!»
Коля поднялся из-за стола и сказал:
– А ты, Сорокина, запишешься? У тебя по геометрии самые красивые построения. Ты аккуратная, усидчивая.
Нина любила чертить, ей хотелось помочь изобретателю, но под пронизывающим взглядом Евстратовой она отмолчалась.
Желающих заниматься в кружке чертежников и помогать отцу Фатеева набралось пятнадцать человек.
Чертежный кружок приступил к занятиям. Ребята только и толковали, что о кроках, проекциях, масштабах и шрифтах. С каждым днем, как и рассчитывал учитель, в кружок приходили новые ребята.
Предложение ребят обрадовало Ивана Дмитриевича. В то же время он сомневался: не легкомысленно ли доверять детям чертежи автоматического завода? И все же он решился.
Каждый день к Фатееву стали приходить мальчики и девочки: бедовые и застенчивые, смекалистые и тугодумы. Чертежи иногда приходилось браковать, часто некоторые чертежи Иван Дмитриевич принимал скрепя сердце. Но он был счастлив. Счастлив тем, что дело двигалось вперед, что у него так много неутомимых помощников. Одно его тревожило: с каждым днем ему все труднее и труднее становилось делать сложные расчеты – не хватало знания высшей математики.
Глава сорок девятая– Васька! Фатей! К тебе учитель идет! – на весь двор закричал Севка, соседский мальчишка, ученик четвертого класса той же школы, в которой учился Фатеев.
Отчаянный озорник, Севка всегда видел в приходе учителя начало неприятностей…
– Фатей! Прячься! Уже близко!
Но Вася, к великому удивлению Севки, не только не кинулся прочь, как в таких случаях делал сам Севка, а, наоборот, с улыбкой пошел навстречу учителю.
– Ну, показывай дорогу, – весело сказал Поликарп Александрович и последовал за Васей по шатким доскам, проложенным над канавками, которые были прорыты во дворе.
– Газ проводят, – объяснил Вася.
Дом, в котором жили Фатеевы, был деревянный. Перед домом – палисадник, где еще бурели прибитые первыми морозами и присыпанные снегом золотые шары. Четыре крылечка говорили о том, что в доме живут четыре семьи. Водопровода не было. Колонка находилась метрах в двадцати от ворот. Двор был обыкновенный московский дворик, какие рядом с новостройками еще нередко встречаются в этой окраинной части города.
Прежде чем попасть в комнату, где лежал Иван Дмитриевич, нужно было пройти по узкому темному коридорчику. Из кухни слышалось отчаянное шипение примуса, словно он знал, что доживает последние дни, и поэтому сердился.
Вася пропустил Поликарпа Александровича в комнату. Учитель видел Ивана Дмитриевича всего один раз, на родительском собрании, но сразу его узнал, хотя болезнь и операция сделали свое дело: Иван Дмитриевич был худ и бледен, но глаза его от этого горели еще ярче.
– К нам пришел Поликарп Александрович, папа.
– Очень рад. Садитесь, пожалуйста, – приветствовал Иван Дмитриевич гостя, а потом, взглянув на сына, дал понять, что хочет остаться вдвоем с учителем.
– Да, коварные бывают раны, – будто продолжая начатый разговор, сказал Поликарп Александрович. – Меня однажды слегка присыпало, и то до сих пор дает о себе знать.
– Я после ранения считал, что только одной ногой отделаюсь. А теперь вижу, что не одну, а обе ноги мне оторвало под Сандомиром.
– Сандомир, Варшава, Познань… Рядом ведь воевали, товарищ Фатеев.
– Рядом, – подтвердил Иван Дмитриевич. – Ну да ладно, дело прошлое… Вы извините меня, Поликарп Александрович. И не моя это затея. Ребятишки придумали, товарищи моего Васьки… Хорошие мальчишки! Вот доску сделали, эскизы мои перечерчивают. Трогательно…
А между тем Вася, выйдя во двор, томился от любопытства, как идет разговор. Ведь это он, Васька, пригласил учителя.
«Эх, Васька, мал ты еще у меня, – сказал ему однажды отец. – Был бы ты студентом, знал бы высшую математику. Мы бы с тобой горы своротили».
Тогда-то и пришла Васе мысль привлечь на помощь отцу Поликарпа Александровича.
Вася терпеливо ждал отцовского решения. И вот однажды отец дал ему странное задание – выяснить, коммунист ли Поликарп Александрович и давно ли работает в школе.
О том, сколько лет Поликарп Александрович работает в школе, Вася узнал просто. Сторож Антон Иванович охотно рассказал ему, что знает Климова уже лет пятнадцать, а то и больше. С 1937 года. Как построили эту школу.
Расспрашивать Антона Ивановича, состоит ли Климов в партии, Вася посчитал неудобным.
Перед уроком географии Вася направился в учительскую за картами. В учительской Васин взгляд упал на стенную газету «Коммунистическое воспитание». Передовая статья называлась: «На партийном собрании». «Если Поликарп Александрович член партии, то его фамилия в статье будет упоминаться», – решил Вася и стал читать статью.
Уже во втором абзаце Вася встретил фразу: «Секретарь партбюро товарищ Климов рассказал о политической учебе молодых коммунистов…»
«Не только коммунист, но даже секретарь!» Дальше можно было и не читать, но статья Васю заинтересовала. Из нее он узнал, что делопроизводителя Екатерину Михайловну недавно приняли в партию. А рекомендовали ее Поликарп Александрович, учительница химии и – Вася не верил своим глазам – школьный сторож Антон Иванович!
«Вот это да! Он тоже, оказывается, партийный! А я-то думал – сторож, и все…»
…Отец внимательно выслушал Васино сообщение и сказал:
– Если Поликарп Александрович парторг – значит, человек он настоящий. Ты вот что, сынок, поговори с Поликарпом Александровичем с глазу на глаз…
Весь день Вася выбирал удобный момент для разговора с учителем и дотянул до последнего урока. Поликарп Александрович уже направился к выходу, когда Вася остановил его:
– Поликарп Александрович, мне надо с вами поговорить.
Увидев, что Вася волнуется, Поликарп Александрович встревожился: «Уж не случилось ли чего-нибудь?»
Учитель предложил зайти в свободный класс. Просматривая наброски Фатеева, которые перечерчивали его ученики, Поликарп Александрович понял, что Васин отец в математике не силен и вряд ли сможет довести до конца свой проект. Поэтому Васина просьба помочь отцу обрадовала учителя.
– Напомни-ка мне адрес, – сказал учитель, – сегодня в три приду к вам. Скажи папе, что я с удовольствием помогу ему, если, конечно, у меня хватит для этого знаний. Ведь я все-таки не инженер.
…И вот Климов беседует с отцом.
Васю терзает желание узнать, о чем Поликарп Александрович говорит с ним.
«Подслушивать разговор нельзя, посмотреть издали можно», – решил Вася и вмиг очутился на дубке, стоявшем напротив окна, шагах в двадцати.
Севка, прохаживаясь под деревом, тоже умирал от нетерпения и любопытства.
– Что они там делают-то?
– Уйди, а то… – пригрозил Вася.
Но Севка не уходил.
Незаметно спустились сумерки. Забыв в пылу разговора о своем несчастье, Иван Дмитриевич хотел включить свет. Он приподнялся на култышках, и это вернуло его на землю.
– Да, трудновато будет мне… – вздохнул он.
– Поможем, Иван Дмитриевич, – сказал учитель. – Не подумайте, что я боюсь работы, но не лучше ли осуществлять ваш проект в заводском конструкторском бюро? К вашим услугам там будут прекрасные специалисты, целый штат чертежников…
– Нет, Поликарп Александрович, – вздохнув, ответил Фатеев. – Все, о чем я рассказал вам, – сырье. Это еще не детали, а заготовки. Прежде чем показать людям, их надо точить и точить. Да, кроме того, какое конструкторское бюро будет этим заниматься? Наш завод кирпичный. Приди я к нашим с проектом новой печи, с прессом или с сушилкой – сразу ухватятся. А тут электричество, термоэлементы. Не тот профиль.
– Это-то оно так, конечно, – подумав, ответил Поликарп Александрович. – Только все-таки надо поискать путей. Что же, пока начнем своими силами.
Иван Дмитриевич принялся собирать разбросанные по кровати чертежи.
– Да, еще одно дело, – сказал он. – Так сказать, отцовский разговор у меня к вам.
– Васей чем-нибудь недовольны?
– Да нет, на своего Ваську не жалуюсь. У меня будто еще один сын объявился. Птаха такой есть. Ко мне приходит.
– Птаха? К вам?
– Он и кирпичи монтировал и теперь вот чертит.
– И давно?
– Да уж месяц будет. Сначала я им особенно не интересовался. Ходит и ходит. Как все. Атаман, вижу. Бывают среди ребят такие. А потом с этим самым Птахой по душам разговорился. Оказывается, он школу не посещает. Что, думаю, за история? Он мне все и рассказал: как завуч – он ее Варварой называет – его отца-фронтовика хулиганом назвала, а он ее за это – дурой. Ну, потребовала завуч мать в школу. А он парень гордый. Мать у него тоже такая. Так и получилось, что мальчишка от школы отбился. Между тем Миша к ребятам, к коллективу тянется. Тошно ему одному… И учиться он хочет…
– Что ж мне ребята ничего о Птахе не сказали?
– Не велел он, наверно.
– Да, наверно. Они Птаху слушают. И даже, скажу вам, уважают. Я за ним охочусь тоже. Скрывается, и конец. Как бы мне так подгадать, чтобы здесь, у вас, его как бы невзначай встретить?
– Ходить будете, непременно встретите. Только говорить с ним на полном серьезе надо.
…Учитель вышел от Фатеевых, унося общую тетрадь с записями Ивана Дмитриевича.
Глава пятидесятаяДня через два Поликарп Александрович случайно встретил Птаху на улице, недалеко от дома Фатеевых.
– Миша, – строго сказал Климов, – почему ты не ходишь в школу?
– К вам бы пошел, а к Варваре Леонидовне не пойду.
– Так вот, слушай: в школу пришла повестка из милиции. Тебя могли бы судить, и приговор был бы не сладкий. Но тебя отстояли – и, как ты думаешь, кто? Так вот знай: Варвара Леонидовна!
– Кто? – Птаха растерялся.
А Поликарп Александрович повернулся и пошел к дому Фатеевых.
Глава пятьдесят перваяДень ото дня зима все решительнее заявляла о своих правах. На пустырях и огородах снег уже лег. На улицах и площадях асфальт оставался чистым лишь благодаря стараниям дворников.
Медлительность стекольщика, вставлявшего стекло, раздражала Инну, и она уже раскаивалась, что по просьбе матери пригласила его.
«Еще один день прожили бы и так и не замерзли бы», – думала она.
С минуты на минуту должна была прийти Наташа Губина, и присутствие постороннего человека при разговоре, который предстоял, никак не входило в расчеты Инны.
Она вспомнила все обстоятельства и события, предшествовавшие приходу к ней Губиной.
В сторону стенгазеты, к которой Наташа приколола адресованное ей якобы от Олега письмо, без трепетного страха Инна смотреть не могла. Хотя письмо переписывала не она, а Сорокина и то не своим почерком и ей, Инне, нечего было опасаться разоблачения, письмо отравляло ее существование, ту радость, которую принесло опубликование ее стихов в «Пионерской правде».
Шли дни, а письмо продолжало висеть. Пятиклассники, которые сменяли седьмой «А», изрядно заинтересовались письмом, и кто-то из них в углу письма нарисовал голубка, несущего в клюве конверт, на котором было написано: «Любовь». Письмо, конечно, прочитали и учителя. На пятый день письмо исчезло. (Его снял Олег Зимин.) Все гадали о том, кто снял письмо, и подозрение пало на Инну.
Чтобы на нее не так косо смотрели одноклассники, Инна попросила Колю Никифорова дать ей работу, какую выполняют все, помогая отцу Фатеева.
Коля сказал, что задание даст или Поликарп Александрович, или сам Фатеев. Так как классный руководитель уже ушел, Инна подошла к Васе и попросила после уроков отвести ее к его отцу, потому что она тоже хочет ему помогать.
Просьбой Евстратовой Вася был удивлен не менее Никифорова. Смущаясь, как Инна посмотрит на его скромное жилье, Вася повел ее к себе домой.
В фатеевском дворе они встретили Поликарпа Александровича.
– Вы тоже здесь живете? – спросила Инна, уступая дорогу учителю.
– Нет, Инна, я здесь не живу, а возвращаюсь от отца Фатеева. Я ему тоже помогаю. Чем я хуже вас? – Поликарп Александрович улыбнулся. – Ты, Вася, иди. Инна тебя догонит.
Когда Вася ушел, Поликарп Александрович внимательно посмотрел на Инну и сказал:
– По тому, как ты ведешь себя в последнее время, мне кажется, Инна, что ты имеешь какое-то отношение к тем «любовным делам», которые несколько дней красовались рядом со стенной газетой.
Инна покраснела. Покраснела оттого, что Поликарп Александрович догадался, что письмо написано под ее диктовку, и всю эту историю он назвал «любовными делами».
Поликарп Александрович продолжал:
– Любовь – очень хорошее человеческое чувство, без которого трудно жить на свете. Только глупостей делать не надо.
Не требуя ответа, Поликарп Александрович ушел. А Инна, забыв, что ее ожидает Вася, проводив взглядом учителя, долго еще стояла во дворе.
На другой день во время первого урока на Наташину парту упала записка: «На перемене приходи в раздевалку. Мне надо поговорить. Инна».
Наташа явилась в условленное место.
– Наташа, – решительно сказала Инна, – то письмо написала я. Я виновата, и ты меня прости. Только мне хочется поговорить с тобой обо всем по-настоящему. Приходи ко мне домой после уроков. Как пообедаешь, так сразу и приходи. – И Инна протянула Наташе бумажку с адресом.
Инна искала сближения с Наташей, потому что видела в ней хорошую, настоящую подругу, которой у нее еще никогда не было.
…В дверь постучали. Вошла Наташа, весело стряхивая с воротника и рукавов шубки звездочки-снежинки. Инна бросилась раздевать гостью, и Наташа этому не удивилась. Раздевшись, она крепко пожала руку Инне.
Когда девочки вошли в комнату, стекольщик уже закончил работу.
– Ну что ж, хозяюшка, работа окончена, – сказал он.
Инна поспешно расплатилась и проводила стекольщика.
Вернувшись в комнату, она положила руки на плечи Наташе и сказала:
– Давай дружить!
– Что ж, давай! Только уговор, – улыбнулась Наташа.
– А теперь попробуем сыграть в четыре руки, – предложила Инна и пододвинула к пианино еще один стул.
Комната наполнилась музыкой.
Дружба! Как Инне хотелось иметь настоящую подругу! Разве можно назвать дружбой ее отношения с Сорокиной и другими девочками? Сорокина и ей подобные обожают ее за блестящие способности, за привлекательную внешность, подражают ей. Все это не то, думала Инна.
В дверь нетерпеливо постучали. Инна поморщилась от досады, что им мешают, и, продолжая играть, крикнула:
– Кто там? Войдите! Дверь не заперта.
Вошла Сорокина и остановилась в недоумении.
Улыбаясь, Инна и Наташа продолжали играть в четыре руки.
Глава пятьдесят втораяУдарили крепкие декабрьские морозы. Из тысяч труб в небо тянулись белые дымки. Дымки клубились за машинами, над людьми. Люди, кутаясь в воротники и шали, шли быстро, чтобы поскорее очутиться в тепле квартир. Но Инна с Наташей не замечали мороза. Подпрыгивая, притопывая ногами, они стояли у дверей Наташиного дома.
– Нет, нет! Постой, постой, Наташка! – быстро говорила Инна. – Не так, не так! Ты меня не понимаешь.
– Понимаю. Все понимаю. А кто же тебе все это сделает? Подумаешь, какая барыня! Ей квартиру из пяти комнат, ей чтобы в театр каждый день! И даже пешком не ходить! На машине ездить!
– Нет, постой! Разве это плохо? Это же красиво!
Наташа задумывается. Ее отец тоже часто говорил о том, что каждая колхозная семья должна иметь хороший каменный дом со всеми удобствами, должна ездить на машинах и развлекаться.
– Красиво-то, конечно, красиво. Только у тебя, – как бы вслух размышляя, говорит Наташа, – вроде все с неба падает. Вот ты скажи, скажи! Кто тебе даст квартиру из пяти комнат? Кто тебе купит машину? Папочка?
Теперь задумывается Инна: «Действительно, кто же даст мне квартиру, кто купит машину?» Инна чувствует, что она в чем-то не права, досадует на себя.
Наташа озябла.
– Инка, идем в парадное. Там батарея есть. Тут в ледышку превратиться можно.
Инна нехотя идет за Наташей. Они прижимаются к горячей батарее и стоят в полумраке.
– Кто, говоришь, мне купит? Папа купит. И тебе отец купит. И всем купят.
Инна довольна. Ей кажется, что она нашла ключ. Но Наташа не уступает:
– У тебя отец полковник. Твой, может, и купит. И мой тоже. А Вальке Желткову кто купит? А Птахе? Да сама-то ты что будешь делать, если тебе все купят?
– Я? Я буду где-нибудь работать.
– А где ты будешь работать? Что будешь делать?
Вопрос ставит Инну в тупик. Она беспомощно смотрит на подругу.
Еще полгода назад Инна вполне соглашалась с матерью, что ее призвание – музыка, а будущее – сцена. Она радовалась, когда взрослые, главным образом мамины знакомые, расхваливали ее игру и голос. Теперь Инна ничего привлекательного в профессии артистки не видела. Она много наблюдала и думала.
«Как мать, петь в фойе кинотеатра перед началом сеанса, когда одни листают журналы, другие жуют конфеты, третьи разговаривают? – раздумывала Инна. – Нет! Если быть артисткой, то настоящей. Петь в опере».
Инна знала, что мать на такое не способна. Ей нередко было неловко, когда мать, которой уже исполнилось сорок четыре года, подергивая плечами и закатывая глаза, пела жанровые песенки:
…Я девчонка молодая…
В музыкальной школе Инна звезд с неба не снимала. Там никто не пророчил ей славы великой артистки. Она эту разницу в оценке ее таланта дома и в школе остро чувствовала и решила, что занятия музыкой, конечно, не бросит, но выберет в жизни другое интересное дело. Какое это будет дело, она еще не знала.
Родителей Инны почти никогда дома не было. После школы подруги шли к Инне, вместе готовили уроки, читали, играли на пианино.
Инна полюбила вдвоем с Наташей сесть за пианино и легкими прикосновениями к клавишам наполнить дом радостными, светлыми звуками.
Ей нравился и хороший сильный голос Наташи. Пела Наташа свободно, широко, с душой. Она не подергивала плечами, не закатывала глаз.
«Вот Наташка может быть настоящей артисткой! – думала Инна, слушая подругу. – А как красиво, проникновенно Наташа читает прозу!»
– Наташка, – прерывая подругу, шепчет Инна, – я же знаю, что тебе тоже хочется хорошо жить, что тебе хочется быть красивой, чтобы тебя все любили.
– Конечно, хочется.
– Скажи честно, а тебе хочется нравиться Зимину?
– Инка!
– Что Инка?
– Ну, пойми же, об этом не говорят!
Глаза Наташи умоляют подругу, чтобы она замолчала. Но Инна продолжает:
– Ты знаешь, что мне сказал Поликарп Александрович? Он сказал: «Любовь – это очень хорошее человеческое чувство, без которого трудно жить на свете». Вот! А ты?
– Когда это он тебе сказал?
– После того, как мое письмо кто-то от стенгазеты отколол.
– И он тебя спрашивал, наверно, кто письмо написал?
– Нет. Просто так: остановил и сказал.
– Ну, положим, не просто так. Небось еще что-нибудь спрашивал?
– Он догадался, что письмо написала я. Сказал: «Ты имеешь отношение к этим любовным делам».
Неожиданно Наташа подумала:
«А как Инна относится к Олегу? Может, ей обидно, что он перестал с ней дружить? Может, ей тоже нравится Олег?»
– Инка, скажи честно, – решительно говорит Наташа, – Тебе нравится Олег?
– Наташка!
– Ты же моя подруга. Скажи прямо.
– И скажу. Я, Наташка, обидчивая. Меня всегда все любят. А Олег? Нет, Наташка! Он для меня как все, обыкновенный.
– Это правда?
– Честное слово, правда.
Наташу чуточку обидела оценка «обыкновенный».
