Текст книги "Точка бифуркации"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

На этом пункте я застрял, безуспешно пытаясь сформулировать его так, как если бы писал отчет для Спиридонова. Спиридонов всегда говорил: "Ты мне мозги не пудри своими рассуждениями – излагай факты документальным слогом". Обычно получается, что если "документальным слогом" изложить не удается, то и факты – не факты и выводы с душком.

Мы прибыли домой поздно вечером, поужинали и тут у нас с Вовкой состоялся следующий разговор:

– Слушай, батя, – сказал он, – а тебе не кажется твоя деятельность аморальной?

– Что?

Вовка вывел меня из того состояния, которое я именую "следственная прострация". То есть из состояния, когда мозг уже не порождает новые идеи, а только периодически заменяет в мыслях одни слова другими. И смысл его вопроса не сразу проник через уши в мою подкорку. А когда проник, я сказал грозно:

– Что ты мелешь?!

– Я хочу сказать, что так нельзя. Они ведь думали, что мы приехали в гости. А ты, оказывается, "работал".

– Кто думал?

– Мариша, во всяком случае.

– А я с ней, как ты выражаешься, и не "работал", – сказал я.

– Врешь, – сказал Вовка и уставился на меня с прищуром. Так мог смотреть только один человек – мой отец. Что он и делал в детстве, уличая меня во лжи. И я всегда, сколько помню, краснел. Я бы и теперь покраснел, но увы... Он меня, что называете, достал. Я именно "работал" и именно с Маришей.

– Ну-ка вали спать! – приказал я. – Ишь ты, распоясался!..

Это уже был и не метод, и не средство. Просто я растерялся и нажал на рефлекс по старой памяти.

Вовка усмехнулся и глубокомысленно кивнул.

– Стареем. Впадаем в детство.

– Давай, давай... Бери фонарик и катись.

Когда Вовка был маленький, я в девять вечера загонял его в постель и тушил свет, он же приспособился, добыл фонарик и каждый вечер читал в кровати, укрывшись с головой одеялом. Я это знал, но проявлял либерализм. А вот жена...

– Ладно, – сказал Вовка, – я ухожу. Но имей в виду, когда я женюсь – а это случится скоро – я не воспользуюсь твоей методикой воспитания. Это и будет тебе суровой карой.

– Что ты тут болтаешь? – изумился я. – Женится он!.. Я тебе так женюсь – не обрадуешься.

– Браки можно заключать, начиная с возраста восемнадцать лет. Мне – двадцать. Так что уж извините... И потом, ты ведь меня свататься возил.

– Но позвольте, – возопил я, – это же не афишировалось! В самом деле... Нет, я мог, разумеется, предполагать.., но чтобы в таком темпе решать вопрос – и в мыслях не держал.

– Мы были откровенны. Установили общность взглядов на семью. Выявили взаимную симпатию. Таким образом, я не вижу препятствий.

– А любовь? Как быть с ней?

– Любовь, батя, штука неосязаемая. Ее пути неисповедимы... И потом, я уже был влюблен раза три. Пора и остановиться.

– В твои годы я был осмотрительнее, – заметил я, давая понять, что готов перейти от тоталитарных методов к демократическим и обсудить проблему за круглый столом.

– Я учту твои пожелания, – сказал Вовка, давая в свою очередь понять, что отныне суверенитет будет его флагом в борьбе за права.

И отправился спать.

Я же с утра я отправился в отдел, имея намерение обсудить с группой план расследования. Однако Спиридонова не отказалось на месте. Одинокий Зураб сидел за своим столом и листал мою папку. Судя по всему, он делал это уже в десятый раз.

– Ну, что? – спросил я. – Какие новости?

– Никаких. Сюняев молчит, а Спиридонов вчера срочно вылетел на четвертую станцию навигационного обеспечения.

– Сюняев вообще не выходил на связь?

– Нет.

– Странно... А Спиридонова какой леший вывел на орбиту?

– Очень серьезная авария на четвертой. Какой-то взрыв. Детали пока не известны.

Детали стали известны после того, как в отделе появился Спиридонов. Редкий кадр: он был красен, как вареный рак и зол, как черт. Вместе с ним явился Карпентер.

– А-а, Гиря, – сказал Карпентер. – давненько не видились... Четвертая приказала долго жить. Четыре покойника.

– Что там стряслось?

– Устанавливают. Работает комиссия. Но, боюсь, долго будут устанавливать, потому что от станции остались, как говорят, рожки да ножки в виде фрагментов, разлетевшихся с места события в разные стороны.

– Как это – фрагменты? Станция-то приличная. А сколько обслуживающего персонала было на борту?

– Восемь человек. Четверо спаслись чудом. Двое в боте ушли на ремонтные работы, а еще двое копошились на поверхности. Их, правда, тряхнуло крепко и разметало в разные стороны, но скафандры выдержали.

– Кончайте там болтовню, – заорал Спиридонов из своего кабинета, – заходите сюда – будет оперативное совещание.

Мы зашли и расселись.

– Вот смотрите, до чего доводит разгильдяйство. Четыре трупа – раз. Станции нет – два. А три – это те последствия, которые наступили в результате взрыва. Такого количества мусора в орбитальных коридорах мир еще не видывал! Нарушены коммуникации связи, помехи из-за отражения радиоволн возросли на порядок, блокированы пассажирские и грузоперевозки. Как это называется?

– Василий Васильевич, это не мы, – сказал Зураб.

– Если бы это были вы – я бы вам уже давно головы поотрывал... Ну, я доберусь до этих начальничков! Интересно, откуда на станции взялось то, что смогло взорваться? Его там в принципе не должно было быть! А ведь было. Как думаете?

Мы, разумеется, никак не думали.

– Толку с вас, как с козла молока, – заключил Спиридонов. – Только и умеем, что задницы другим подтирать.

– А надо? – поинтересовался Зураб.

– Надо хвосты крутить. А уж если подтирать, так наждачной бумагой... Ладно. Следствие по станции будет вести Карпентер. Свяжись с Тараненко и потребуй, чтобы все материалы оседали у тебя.

– Так они и разогнались, – буркнул Карпентер. Оперативники сроду тянут до последнего.

– Ты, Эндрюша, если по-русски не понимаешь, то я по-английски могу повторить. Зураб – переводи, я сказал: потребуй, а не попроси. Оперативники... От моего имени потребуй. А если будут проволочки, пиши докладную Шатилову.

– Будет исполнено!

– Вот так-то... Теперь о некоторых отдыхающих. Ты, Гиря, мне это прекрати! Вот кончишь следствие – изволь, а пока не кончил – изволь работать.

– Я, Василий Васильевич, проводил отпуск в интересах следствия.

– Почему от Сюняева нет никаких результатов? Где сейчас Штокман?

– Понятия не имею. Я его не посылал.

– Посылай шифровку на Марс. Сюняеву – выговор. Штокману неудовольствие.

– С удовольствием, Василий Васильевич.

– А тебя предупреждаю о неполном служебном соответствии. Ты должен руководить следствием, а сидишь, не куешь, не мелешь.

Дав нам разгон, Спиридонов успокоился, позвонил куда-то и, отпустив Карпентера, предложил доложить, как я провел отпуск. Я не стал углубляться в подробности и изложил только суть.

– Кто сварил? – поинтересовался Спиридонов, когда я рассказал о цели визита к Сомову.

– Кикнадзе.

– Вот так надо работать! Головой надо думать, а не бегать туда-сюда. Уже две недели бегаем, а результатов – кот наплакал. Что скажешь?

– Дело сложное, – сказал я, сделав обиженное лицо.

– Было бы простое – я бы его себе взял. Я люблю простые дела. Они чем хороши: раз, два и в дамки!.. А сложные – нет. Сложные я буду тебе поручать. Вот когда научишься сложные расследовать – тогда пожалуйста. Дам простые. Три штуки. Нет, две – три тебе жирно.., – Спиридонов покрутил носом. И что, говоришь, на пятьдесят лет тянет?

– Да, – подтвердил я. – Чувствуется. Зацепится за что-нибудь и тоже, вот, примерно, как ты, Васильевич, мусолит его, мусолит. Оно уже протерлось и блестит во всех местах, а он все не бросает.

Это была месть.

– Да-а.., – протянул Спиридонов, – и вот так каждый щенок тебя учит... Не понимаешь ты, Гиря, что раз он мусолит значит человек основательный, а не какой-нибудь вертихвост. Нет, рано тебе еще простые дела давать.

– А мне? – поинтересовался Кикнадзе.

– И тебе рано. Ты Свеаборга прокрутил? Что узнал?

– Мало. Надо еще встретиться кое с кем, а приходится здесь Сюняева дежурить.

– Сюняев – подлец! Что творит, а?.. Так что там у Свеаборга?

– Данных о его психологическом состоянии не густо. Он два месяца лежал без сознания, а потом особых проблем с ним не было. Данные о состоянии Свеаборга до аварии почерпнуты из материалов полугодовых стационарных обследований. Здоров и годен без ограничений. Аномалий нет. Психологических отклонений нет. Ничего нет!

– А почему у него не было детей?

– Не знаю, – растерянно сказал Зураб.

– А почему не знаешь?

В этот момент забурдел видеофон, и из диспетчерской сообщили, что получена шифровка с Марса.

– Кто передал? Сюняев?

Ответили, что Сюняев.

– Сходи, Зураб, – попросил Спиридонов.

– Есть, шеф.

Зураб ушел.

– Вот что интересно, – задумчиво сказал Спиридонов, – я Сюняеву шифровки не заказывал. Что это он? А? Как думаешь?

– Наверное что-то расковырял...

Шифровку я подшил в дело. Послание начиналось так:

"Начальнику следственного отдела 2-го сектора ГУК майору Спиридонову, следователю по особым делам Гире. Материал ограниченного доступа, копирование с разрешения указанных лиц."

Когда Спиридонов читал эту чушь – у него чуть глаза не вышли из орбит. Во-первых, он не имел звания вообще и майора в частности – звания присваиваются только в военизированных организациях, каковой является, например, Департамент Общественной Безопасности. Во-вторых, я не являлся следователем по особый делам. В-третьих, никаких материалов ограниченного доступа в ГУКе не существует, хотя, впрочем, существуют материалы с доступом по особому разрешению, то есть с ведома определенных лиц. И, наконец, относительно копирования – оно регламентируется только для документов, то есть материалов, снабженных печатью. Разумеется, все это было совершенно в духе Сюняева – оный Сюняев без тени сомнения, ставил на свои донесения разного рода грифы, как-то: "совершенно секретно!", "по прочтении сжечь без остатка" и тому подобную билиберду, за что неоднократно подвергался разного рода экзекуциям по линии Спиридонова. Последний, увидев однажды это "сжечь без остатка", запомнил и при очной беседе с Сюняевым предложил прочитать донесение и исполнить предписание буквально. Сюняев его сжег, пепел размазал по полу, затем принес ведро воды и вымыл кабинет начисто. Спиридонов сохранял молчание в течение всей процедуры, а в конце заявил уважительно, что Сюняев достойный соперник и блестящий конспиратор.

Сюняев, однако, не зря торчал на Марсе. Вот что он сообщил:

"Доношу до вашего сведения следующее. Подследственный Уве Свеаборг (в дальнейшем просто Свеаборг) – прибыл на Марc рейсовым пассажирским лайнером 12.03... г. Предлог: медицинская реабилитация в пониженном поле тяжести. Официально он продолжал числиться в летном составе Марсианской флотилии, однако не поддерживал почти никаких контактов с коллегами. Жил уединенно. Никаких особых связей (дружеского или сексуального характера) я не зафиксировал. По отзывам лиц, имевших контакты со Свеаборгом, в повседневном общении вел себя ровно, корректно, в беседы, споры и дискуссии не вступал. Регулярно (раз в неделю) подвергался медицинскому освидетельствованию. Данные подтверждают, что его физические кондиции постепенно улучшались. Однако, все без исключения врачи утверждали, что Свеаборг постоянно находился в каком-то рассеянно-подавленном состоянии, хотя сохранял полное самообладание.

Заслуживают быть отмеченными два эпизода. Во время случайной встречи с одним из своих бывших коллег по службе Свеаборг будто бы не узнал последнего. Я лично встречался с указанным лицом – первым пилотом лайнера "Мериленд". Он сообщил, что встреча протекала довольно странно. Свеаборг сделал вид, что он нездоров, и начал исподволь выяснять детали их прошлого общения. А потом неожиданно будто очнулся, припомнил какойто смешной эпизод, назвал имена двух общих знакомых, поинтересовался, кто где служит, и так далее. Расстались дружески, но что поразило пилота Свеаборг не ответил традиционным среди летного состава прощальным приветствием (нечто вроде салюта или отдания чести). Ритуал этого приветствия соблюдается всеми, и является как бы пожеланием удачного полета, а пилот как раз уходил в рейс и сообщил об этом Свеаборгу. Встречаясь с приятелями, знавшими Свеаборга, он рассказал о встрече, высказав недоумение, а позже один из них рассказал ему, что тоже встречался со Свеаборгом, и тот, прощаясь, демонстративно его приветствовал обычным жестом. Разумеется, этому не следует придавать какое-то особое значение, но, как я выяснил, небрежное приветствие, а тем более, нежелание приветствовать среди летного состава – а это народ суеверным и мнительный – равносильно пожеланию "чтоб ты гробанулся". Причем, особенно тщательно этот ритуал соблюдают пилоты и навигаторы, а Свеаборг – пилот-дальнорейсовик с десятилетним стажем.

Второй эпизод имеет характер несколько комичный, но в той же степени и зловещий. Во время полета к Земле в качестве пассажира балкера "Нобиле" Свеаборг оказался запертым в каюте по причине аварийного срабатывания механизма замка. Связь с ним, однако, сохранялась, и повел он себя очень странно. Свеаборг не находил себе веста, утверждая, что реактор "работает не в режиме" и что его, якобы, держат в неизвестности относительно аварии, которую терпит транспортник. Реактор, по утверждению бортинженера, работал безукоризненно. После того, как Свеаборга освободили, он ринулся сначала в рубку, устроил сцену – капитану, а потом взял бортинженера за шиворот (при том, что бортинженер был его на голову выше), потащил в реакторный отсек и заставил изъять из активной зоны реактора один из топливных элементов. Самое интересное, что уже в орбитальном полете во время техосмотра бригадой обслуживания выяснилось, что элемент был, так сказать, на излете. То есть, Свеаборг, быть может, предотвратил реальную аварию. Для чего Свеаборг летал на Землю – осталось непонятным. Медики ему не запрещали, но для них оказалось новостью то, что он совершил полет туда и обратно транспортными рейсами. Дело в том, что у транспортников более жесткие режимы перегрузок.

Я так подробно останавливаюсь на этих эпизодах, потому что другие, заслуживающие внимания, мне просто неизвестны. Свеаборг вел очень замкнутый образ жизни, и людей, имевших с ним хоть какие-нибудь отношения, буквально единицы!

Возвратившись на Марс Свеаборг прошел очередное обследование и заявил, что бездельничать больше не намерен, а намерен предложить свои услуги экспедиции, исследующей кальдеру знаменитого марсианского вулкана Арсия Монд. Чем его привлекла данная экспедиция – неизвестно. Медики, как ни старались, не смогли найти противопоказаний, и Свеаборг был отпущен на свободу, с условием раз в месяц показываться врачам и не подвергать свой организм перегрузкам. Свеаборг выполнил только первое условие. Ровно через месяц он был доставлен в центральный марсианский травматологический центр с черепно-мозговой травмой и переломом позвоночника. В клинике Свеаборг прожил еще четверо суток и вчера скончался. Я присутствовал при вскрытии.., то есть, черт его знает, как называется эта процедура! Я своей подписью засвидетельствовал факт смерти, как представитель сектора безопасности ГУКа. Обстоятельства, повлекшие за собой гибель Свеаборга, следующие.

Свеаборг работал в группе планетологов, осуществлявших геологическую (марсологическую?) съемку кальдеры вулкана. Я связался с руководителем группы и попытался выяснить, как пилот-навигатор оказался в его группе? Руководитель был озадачен такой постановкой вопроса и заявил, что Свеаборг имел серьезную геологическую квалификацию, в чем он убедился лично, а про пилота ничего не знает. Он же поведал мне, что произошло в кальдере и чему он, опять же лично, был свидетелем.

Высота кольцевых гор вокруг Арсии достигают высоты 27 километров. Внутренняя область кратера чрезвычайно труднодоступна и особого геологического интереса не представляет. Наибольший интерес у геологов вызывает подножие кольцевых гор с внутренней стороны, ибо там всякие процессы и следа вулканической деятельности, от которой они просто шалеют. Однако местность и климатические условия там – не приведи Господи, и люди, работающие в экспедиции, проявляют массовый героизм. По-моему, там собрались одни помешанные...

Но, перехожу к сути. Группа из четырех человек, в составе которой был и мой информатор, и Свеаборг, отправилась из базового лагеря к подножию горы Пальмера – одной из двух высочайших марсианских вершин. Средство передвижения гермоскаф на гусеничном ходу. Двигались медленно сначала по ложбинам между дюнами, потом вышли на каменистое плато. Прошли километров двадцать – двадцать пять и наткнулись на достаточно ровное русло лавового потока. Решили двигаться дальше вдоль этого русла. Прошли еще километров пять, но тут гермоскаф вдруг клюнул носом и провалился таким образом, что образовал с поверхностью угол градусов сорок пять. Попытки вывернуться ни к чему не привели. Свеаборг через верхний люк выбрался на поверхность, произвел осмотр, пришел к неутешительным выводам и хотел уже возвращаться, но в это время пилот-механик решил попробовать выбраться из ловушки еще раз. В результате гермоскаф просел еще глубже и встал почти вертикально. При этом оказались блокированными все три люка: основные – верхний и боковой – и нижний технологический. Таким образом, экипаж оказался замурованным в гермоскафе, а Свеаборг мог наслаждаться свободой, но только пока не кончится запас кислорода. Ситуация сложилась критическая. Открыли задний иллюминатор, но он был годен только для непосредственного общения. Связи с базовым лагерем не было, поскольку авария произошла в каньоне, да хотя бы и не так – все равно мощности радиосредств скафандра Свеаборга не хватило бы. Обсудив ситуацию, решили, что вероятность добраться ему одному до базового лагеря весьма мала. Возле гермоскафа, по крайней мере, он мог пополнять запас кислорода, а по дороге может всякое случиться. Короче, приняли решение сделать попытку освободить верхний люк. Свеаборгу подали вибромолоток, и он принялся долбить породу. Когда он выдолбил полость, достаточную для того, чтобы откинуть крышку люка, изнутри на нее поднажали, и она действительно откинулась. Но в этот момент гермоскаф "сыграл" вбок и каким-то выступом ударил Свеаборга по шлему скафандра, он упал, а при дальнейшем движении машины этим же выступом его пригвоздило к поверхности. При этом люк окончательно освободился, и те трое, что сидели внутри, смогли выбраться наружу. Что происходило дальше, мне известно только в общих чертах. Гермоскаф подперли обломками скалы, потом извлекли (а точнее, выдолбили) Свеаборга из-под него, потом вспомнили про сигнальные ракеты и про сигнальный радиозонд. Запустили и то, и это, и собрались нести раненого на себе в лагерь. Им повезло: зонд передал SOS , а вспышки ракет заметили и прислали спасательный флайбот. В общем, штатные аварийный средства продемонстрировали свою эффективность, но Свеаборгу, увы, от этого легче не стало...

Следует отметить, что стечение обстоятельств просто удивительное. Зондаж грунта под гермоскафом показал наличие карстовой полости тридцатиметровой глубины. Если бы они провалились туда – было бы четыре трупа, да и вообще их вряд ли бы нашли. Длина волны сигнала зонда неизвестно почему совпадает с одной из частот, на которой ведутся передачи по радиорелейным сетям – глупость уникальная, потому что на этой частоте никто эфир не прослушивает, а сам сигнал воспринимается как помеха закодированным посылкам. Хорошо, что радист базового лагеря сообразил, что источник помех локальный, и засек его координаты. Что касается ракет, то случись пылевая буря, никто бы этих вспышек не заметил. В общем, есть что инкриминировать, и я уже вышел на координатора по безопасности с предписанием.

Таким образом, слухи о самоубийстве действительности не соответствуют. Но, как говорится, нет дыма без огня... Удивительно, что Свеаборг прожил еще целую неделю после инцидента! Удивительно, что скафандр не разгерметизировался. Но самое удивительное, что Свеаборг перед смертью приходил в сознание и продиктовал сестре, так сказать, предсмертную записку. Сестра записывала дословно – содержание привожу полностью:

"Марта прости... Мы были... Но этого нельзя!.. Мариша... Теперь уже поздно, но все равно... Калуце передайте, что Свеаборг погиб. Мы не смогли... Обстоятельства... Я не виноват... Я его убил и теперь не имею права жить... Обязательно передаете Калуце! Мариша должна знать... На Вавилове в шестом... кессоне."

Дальше сестра не смогла записывать, потому что у раненого начались конвульсии, и необходимо было сделать инъекции, чтобы снять боль и успокоить. Больше в сознание Свеаборг не приходил и через два часа скончался.

Среди его личных вещей я обнаружил блокнот, и когда прочел, что там записано, у меня чуть крыша не поехала (извини, Васильевич, но я стараюсь передать свои эмоции они тоже источник информации). Весь блокнот доставлю лично или передам с нарочным. Большая часть листов из блокнота вырвана, а из оставшихся записей привожу наиболее яркие отрывки.

Отрывок первый, текст на русском языке:

"... Свеаборг себя никак не проявляет. Что делать – не знаю. Впору вешаться. То, что мы сделали – преступление. Человек – суть единство тела и духа, а мы покусились на это единство... Что я плету? Вероятно, это чушь, но что мне остается делать?.. Ловлю себя на том, что ощущаю желание как-то материализовать свое бытие, манипулируя реальными предметами, а вот эта писанина помогает избавиться от навязчивого ощушения бесплотности. Пусть тело мне не принадлежит, но ведь мысли, а точнее, строчки на бумага это мои мысли и мои строчки. Хотя, наверное, это не совсем так. Свеаборг есть, он здесь на задворках мозга. Где? Спрятался в подсознании? Откуда мне знать, быть может я владею одной половиной мозга, а он – другой, и эти полушария самоизолировались. Но тело – руки, ноги, вся моторика подчиняется мне, а регуляция, как говорил Калуца, обеспечивается спинным мозгом... Господи, не сумасшествие ли это?! Но я проверял реакцию окружающих. Она нормальная. То есть, со стороны я кажусь цельной личностью. Где же Свеаборг? Почему не проявляет себя? Ведь Сомов говорил, что у него (у них?) все иначе. Они сумели как-то объединиться, или по очереди... Но ведь так невозможно! Значит, они обмениваются информацией, иначе со стороны... Да, верно, прав Калуца, такого рода вещи и раньше случались. Раздвоение личности при шизофрении. Пишу специально, может быть я просто не знаю, а Свеаборг иногда захватывает сознание – я в этот момент просто не существую! Уве, если так, пиши тоже. Ну что делать, брат, если такое случилось?! Жить-то надо как-то. Может быть, мы научимся со временем, привыкнем друг к другу..."

Отрывок второй, более поздний. Почерк тот же, текст на русском.

"Ты уже понял, Сомов, что происходит? Мы существуем в режиме разделения времени. Но не совсем. Подсознание у нас общее. Я, как видишь, свободно изъясняюсь по-русски. То есть, я – это уже не совсем я. А ты?.. Но почему я бываю так редко? Переключение сознания происходит для меня максимум на сутки. Черт побери, как бы мне совсем не рассосаться! Бодрее, Сомов! Чтобы ты не сомневался в моем существовании, продолжаю по-шведски..."

Далее текст по-шведски – примерно полстраницы. Почерк иной.

И далее прежним почерком:

"Уве, я не понимаю по-шведски! Попробуй установить, не связаны ли акты переключения с какими-то внешними факторами. Возможно, этим можно управлять!".

Далее вырвано страниц десять. Продолжение:

"Женя, не будь наивным – идет какой-то необратимый процесс и остановить его нельзя. Я выпрыгиваю из небытия все реже и реже. Всякий раз ситуация совершенно новая, но не успеваю я привыкнуть к этой, как все меняется, и я снова вынужден мучительно искать концы, за которые можно ухватиться. Я – на пределе. Приятно заглянуть в калейдоскоп, но жить в нем – ад! Обычный человек, вероятно, и не подозревает, какой уникальный подарок – непрерывность бытия (подчеркнуто дважды – Сюняев). А у меня... Я непрерывно просыпаюсь не там, где уснул, и не могу ложиться спать по своему желанию. Тебе это знакомо?"

"Да, но, вероятно, не в полной мере. Раньше – чаще. А теперь провалы во времени все меньше и меньше, а сами они все реже... Я краду у тебя жизнь. Сначала взял тело взаймы, а теперь и вообще обнаглел".

"Не казнись. Какие могут быть счеты между старыми приятелями. Дело идет к концу, и скоро, думаю, ты останешься один. Я просто уже не выдерживаю этого бешенного темпа смены декораций и понемногу начинаю сходить с ума. Послушай, Евгений, вероятно, все дело в психологическом несовместимости или в генетической памяти (? – Сюняев). Вспоминай, были ли между нами трения до аварии?"

"Особых трений не было... О чем ты говоришь, Уве! Мы отлично уживались в составе трех экипажей".

"Сомов, не валяй дурака. Вспоминай! Должна же быть причина. Пойми, у меня просто нет времени (подчеркнуто Сюняев) вспоминать. А может быть наши личности так велики, что не умещаются в одной черепушке? Я ду..." (текст оборван – Сюняев).

"Уве, наше общение с моей стороны напоминает шахматную игру по переписке. Сделал ход – ждешь три дня ответ. За это время выясняется, что есть лучшее продолжение. Я буду высылать не ходы, а целые варианты. Не возражаешь?"

Вырвано, несколько страниц. Далее:

"Женя, больше не могу... Не успеваю порой даже прочесть твое послание. Пиши короче и самое важное. Где мы? Что мы делаем? Суть! И еще, я хо..." (текст оборван – Сюняев).

"Я жду – дата" (до полета на Землю – Сюняев).

"Жду по-прежнему – дата" (то же – Сюняев).

" Женя, вырвись на Землю! Хоть на минуту оказаться там... Боже мой, я схожу с ума!.. Хочу увидеться с Мартой. Отвези меня!.. Калу..." (текст обован – Сюняев).

"Уве, что Калуца? Я жду!"

"Надо встретиться с Сомовым и Калуцей. На Землю!"

Вырвано несколько листов.

"Уве! Ты что-то понял? Что? Жду непрерывно! Блокнот и ручка всегда в нагрудном кармане. Завтра улетаю на Землю. Правильно? Ответь хоть как-нибудь. Да – плюс. Нет – минус. Или перегни страницу".

Вырвано еще несколько листов.

"Уве, почему молчишь? Что-то не так? Что случилось?"

Следующий лист до половины оборван. На оставшейся части почерком Свеаборга:

"Женя, я... Вавилов – шестой – кессон!!!"

Дальше в блокноте только чистые листы. Блокнот доставлю лично. Мало ли что... Привет коллегам! Сюняев.

Р.S. Штокман ведет переговоры на предмет обследования "Вавилова". Выясняются интересные детали. "Вавилов" никуда не улетает, а каким-то удивительным образом попал на эллиптическую орбиту с большим эксцентриситетом. Сейчас он идет в перигелий. То есть, я не знаю точно, но все начальники многозначительно помалкивают или сидят, потупив взор. А через пару лет войдет в зону Приземелья. Забавно, не правда ли?

Надо раскочегаривать вопрос. Помогите Штакману, надавите на кого-нибудь!"

Глава 10

Я изучал "шифровку" Сюняева в течение суток, после чего утром позвонил Спиридонову и предложил собраться.

– После обеда, – сказал Спиридонов.

– А почему не сейчас?

– А потому, что "потому што" оканчивается на "ушто", туманно пояснил он и отключился.

Я позвонил Кикнадзе и мы обсудили кое-какие мероприятия. Потом я позвонил в архив и попросил найти кое-какие материалы. Но, откровенно говоря, подобного рода "кое-какая" деятельность мне очень не нравилась. За нашей спиной какие-то лица занимались какими-то странными делишками, и было понятно, как дважды два, что ситуацией мы не владеем...

Спиридонов открыл совещание следующим незамысловатым образом. Он прихлопнул ладонью по столу и сказал:

– Так. Все молчат! Говорю я. Первое: послание Сюняева я читал, хотя и не анализировал. На это нужно время, а у меня его нет. Не знаю почему, но оперативная обстановка за последнее время осложнилась и, притом, весьма. То есть, факты нарушения всего подряд посыпались, как из рога изобилия. Я далек от мысли, что нарушения кем-то инспирируются... Что? Ну, черт с вами, подстраиваются, устраиваются или делаются специально. Скорее всего, их перестали скрывать. Это значит, что, с одной стороны, раньше их скрывали, а мы хлопали ушами, и, с другой стороны, кому-то срочно понадобилось нас занять мелочевкой. Выводы? Кикнадзе!

– Хорошенькое дело!..

– Гиря!

– Нам пытаются диктовать политику, – сказал я многозначительно. – Втягивают.

– Не думай, что ты такой умный, – буркнул Спиридонов. Просто у Зураба не было времени на размышления. Но вывод верный. Втягивают. И мы в нее втянемся!

– Мы в нее уже втянулись, – заявил Зураб. – Где Карпентер?

– Где надо. Пишет заключение по четвертой орбитальной. Позже подключится я вам, если потребуется. Ты, Кикнадзе, садись и начинай писать трактат об этом деле. Идея такова. Сколько и какие люди будут работать по делу – неизвестно. Необходимо иметь возможность вводить их в курс. Поэтому факты, гипотезы, соображения, предложения. И чтобы мухи от котлет отличались. Ясно?

– Так точно!

– Постарайся все систематизировать и разложить по полочкам. Но не мудри. То есть, мудри, но на отдельных бумажках. Отдельно – установленные факты, отдельно концепции, отдельно – выводы и отдельно – предложения. Вся бухгалтерия – на тебе. Ты, Гиря, – Спиридонов для верности указал на меня пальцем, – ты займешься оперативном деятельностью в области Калуца – Сомов – Шеффилд и иже с ними.

– А кто будет вести дело? – возмутился я.

Спиридонов хмыкнул.

– Дело, похоже, такое простое, что вести его буду теперь я. И я же буду его официально представлять в компетентные органы... Обиделся?

Я, в общем-то, не обиделся, я уже понимал, что это дело может вести только один человек – Спиридонов. Потому что только он один среди нас имеет вес в верхах. Ибо, чтобы заткнуть рот мне, достаточно было, вероятно, Шатилова или Кузьмицкого. А вот кто может затянуть рот Спиридонову – я даже представить не мог.

Но на всякий случай я сделал вид, что оскорблен до глубины души.

– И правильно, что не обиделся, – заявил Спиридонов, игнорируя мой вид. – Свои люди – сочтемся. Теперь второе. Первое. Смерть Свеаборга – это серьезный удар. Вывод: Сомова надо беречь, как зеницу ока! Как? Не знаю! Но если и он загнется, то... Поэтому ты, Гиря, займешься тем, что организуешь мне встречу с Калуцей.

– А может быть, прямо сейчас с ним связаться?

– Обсудим... Второе. Что за шестой, кессон на "Вавилове"? Ты, Гиря, встретишься с Сомовым. Я понял так, что у тебя с ним есть контакт, и могу предположить, что произошло между Свеаборгом и его женой. Но о чем он беседовал с Сомовым, и Калуцей, мы не знаем. Мы даже не знаем, имела ли место такая беседа. А кто за нас будет это знать? А? Что молчишь? Вы давайте, не молчите, а... того!