Текст книги "Точка бифуркации"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Сколько у меня времени? – спросил Свеаборг.

– Сутки-двое. Прогноз затруднен... Я вот что думаю, может быть, и с ним попробовать? – Калуца кивнул в сторону Сомова. – Раз уж мы все тут... Если с тобой что-то случится – мы останемся без пилота. Женя совсем плох...

– Но тогда среди нас не окажется ни одного нормального. Это как-то... неприятно. Не по-человечески как-то.

– Чушь! Неужели ты думаешь, что мы перестали быть людьми? Это чушь!

– Я этого не сказал. Людьми мы, возможно, и остались. Но нормальными ли?

– В ненормальной ситуации нормальность – излишняя роскошь! – Калуца начал нервничать. – У нас нет другого выхода, мы должны как-то продержаться... Если мы погибнем, то зачем все это было нужно! Мы ведь знали, на что идем.

– Положим, не все, и не все. Он, во всяком, случае, тут не при чем... В общем, я против. Но не настаиваю. Подумайте тут, а я пойду.

– Уве, я тебя умоляю, ничего не предпринимай. Осмотрись там и возвращайся. Еще раз с Женей посоветуемся, а уж потом будем решать.

– Добро.

Теперь Сомов точно знал, что Свеаборг – это уже не совсем Свеаберг. Потому что "добро" на "Вавилове" применяли только двое – Асеев и Сомов-старший.

Свеаборг же внимательно на него посмотрел, усмехнулся, зачем-то кивнул и вышел из лаборатории. Через некоторое время он появился в проеме уже в скафандре.

– Сидите тут тихо, я быстро.

И сделав прощальный жест, задвинул гермодверь. Калуца опять занялся Сомовым-старшим. Тот лежал в кресле и тяжело дышал, полуприкрыв глаза. Судя по всему, он потерял сознание, но после инъекции пришел в себя.

– Ну что. Женя? Как самочувствие?

– Погано... Потный весь и все время куда-то проваливаюсь... Что Уве?

– Осматривает реактор.

– Серьезно?

– Да, Женя, серьезно. Видимо, я таки нащупал методику. Теперь ты уже...

– Только не ври! Действительно осматривает? Пусть он потом сюда придет. Сказал?

– Сказал, Женя, сказал. Тут вот какое дело. Хочу тебя еще с этим Сомовым скрестить.

– Зачем? Умом ты тронулся, Ричард. На хрена это нужно?!

– Боюсь, Уве один не справится. Я бы и сам, но у нас с тобой, сам знаешь, не очень... Да и некому будет процедуры делать. Что скажешь?.. В мягком режиме. Успех – гарантирую.

– Мне твои гарантии не нужны – я покойник. Ты его спросил? Володя, не соглашайся!.. Хватит нам и одного Свеаборга.

– Другого выхода, похоже, нет, – сказал Сомов. – Уве, возможно, понадобится помощь. А мне в качестве бесплатного приложения торчать здесь неинтересно. Не та ситуация.

– Ричард, не безумствуй. Пока Свеаборг не явится, я тебе запрещаю! Я на него еще посмотрю, что там за Свеаборг получился. Что ты мне опять вливаешь, мерзавец?! Усыпить-заморить хочешь!

– Питательный раствор, Женя, глюкозку и витаминчики. Ты не волнуйся пока. Вот Уве придет, мы все и решим. А без него, конечно, ничего решать не будем. Во-от так... Вздремни немножко, оно, глядишь, и ничего...

Судя по всему, Калуца ввел Сомову-старшему снотворное, и тот заснул.

Кадуца озабоченно покрутился вокруг него, а потом уселся в соседнее кресло.

– Ну вот, Володя, и все. Теперь будем ждать, пока нас начнут догонять. Давай-ка мы пока харчей пошукаем. Камбуз у нас еще не накрылся, так я схожу, а ты тут подежурь...

Калуца принес из камбуза хлеб и какие-то банки. Есть Сомову не хотелось, но он себя пересилил.

– Да, Вовик, – сказал Калуца, пережевывая бутерброд с консервированной ветчиной, – за последние пять дней я сделал столько, что потом хватит обмусоливать лет на десять всем этим... сволочам. Пять дней назад, помнишь, когда я потерял сознание?..

– Помню, – отозвался Сомов. – Мы думали, что придется закрывать лавочку.

– Это Асеев так сказал?

– Ну.

– М-мда... А ведь я тогда два часа был этим самым Асеевым, вот какая штука.

– Как – Асеевым?

– Если бы я знал, как... Вернее сказать, теперь-то я примерно знаю, как. Однако, эти знания носят чисто эмпирический характер. Но они есть, факт налицо и эксперимент блестяще подтвердил наши гипотезы! Представляешь, авария, катастрофа, конец, а у меня душа поет... Ведь это же.., я не знаю, черт знает что! С ума сойти, грубо говоря. А?

– Действительно, с ума можно сойти, – подтвердил Сомов. Я только не пойму, для чего все это может пригодиться. Разве что, для таких вот случаев.

– Еще бы ты понимал! – Ты посиди над методиками с мое, погавкайся с Шеффилдом, повоюй с этим самым ГУКом, потеряй лучшего друга – а уж потом, милок, можно заняться и пониманием. Ну, да ладно. Я нынче добрый. Жалко, конечно, делиться откровением, да уж что поделаешь... Когда Эйнштейн сообразил, что там к чему у пространства со временем, верно, прыгал до потолка. А потом пришлось все свои истины вдалбливать в головы современников. При том, что современники упирались, как бараны. Обидно! Но прозрение все искупает и окупает. Джордано Бруно с легким сердцем взошел на костер – он знал истину, и все остальное уже не имело значения. Он был счастлив!.. Вот и я так же. Я, только я один знаю истину! Никто не знает – я знаю. Ох, как жаль расставаться с ней, прямо как с любимой девушкой, а придется, иначе счастье, не будет полным. А потом можно и на костер. Даже приятно будет, когда поведут. Ибо там, внутри, в душах, уже зародилась вера. И ее убоялись, истины то есть... Сами жгут, а сами уже знают, что паскудники, ибо возводят на костер святого!.. Так о чем мы тут болтали?

– О приложениях и внедрении в практику, – напомнил Сомов, которого сентенции Калуци настроили на иронический лад.

– Да, именно. Только впитывай, чтобы я впредь не сотрясал воздухи. Первое. Свеаборг в этот момент вовсе не Свеаборг и даже не Сомов-старший. Он – совершенно новая личность. И по своим качествам эта личность намного превосходит и того, и другого. Это – сверхчеловек. Это... В общем, тебе не понять, пока сам не побудешь в его шкуре.

– Угу... – произнес Сомов, переваривая.

– То-то и оно, что "угу". Но это только первый и самый поверхностный результат. А не хотите ли вы, уважаемый Владимир Корнеевич, решить проблему бессмертия? А не желаете ли решить задачу объединения интеллектов любой, я повторяю, любой наперед заданной группы лиц. А не желаете ли приступить к созданию искусственного интеллекта на новых принципах?

– Но-но! – сказал Сомов. – Это, должно быть, через край.

– Что?! – Калуца уничтожил его взглядом. – И это говорит мне человек, с которым я рука об руку работал в поте лица... Боже, велика твоя кара!.. А, между тем, я не шучу. Теперь он – наша единственная надежда выжить. Хотя бы одному. Потому что, если мы погибнем, никто ничего на узнает. А когда появится следуюший Калуца – неизвестно.

– А Шеффилд? – осторожно поинтересовался Сомов.

– Шеффилд? Шеффилд не годится. Умников хватает – нужны борцы за идею. Впрочем, и их недостаточно. Нужна смычка гения с вождем... Послушай, братец, – Калуца пристально посмотрел на Сомова, – а ты... я ведь, грешен, уже гонял тебя на подобном режиме со Свеаборгом... Как самочувствие? Головокружений не случалось?

– Нет, то есть, да, было дело... и сейчас голова какая-то, не очень, чтобы очень.

– Ладно. Авось ничего, режимчик был так себе, дозы ничтожные. Да и, скажем прямо, времени на адаптацию не было.

– А в чем дело?

– Так, пустяки. Видишь ли, все это не так просто, как хотелось бы... Предположим, у тебя есть орган зрения, через который в твои мозг проникают образы внешнего мира. Свет кванты электромагнитного поля. Он несет информацию о том, что его излучает. Но только тренированный мозг эту информацию может воспринять, как цельную картину или образ. Младенец в первые дни жизни ничего не видит. Он просто не научился видеть. Теперь представь себе, что мы устроили для мозга какой-то новый информационный канал. Да не простой, а такой, по которому перекачивается информация непосредственно из другого мозга и, притом массовым порядком. И что?

– И что? – повторил Сомов.

– Да ничего. Пока мозг реципиента не научится воспринимать информационный поток как целое, ничего не будет. Он должен ЗАХОТЕТЬ воспринять информацию, сильно захотеть, иначе, думаю, просто заблокирует канал. И у нас здесь сложилась именно такая ситуация. В этом что-то есть... Что-то есть.., – Калуца потер лоб. – Я вообще думаю, что в экстраординарных ситуациях мозги работают иначе. Они ищут каналы более тесного взаимодействия, и даже, быть может, создают их. Как нибудь... Например, излучают сильнее... И люди меняются. Решения принимаются мгновенно... А?.. Наверное мозг обладает способностью в необходимых случаях создавать прямой канал взаимодействия. Вот тебе и телепатия!

– Наверное так, – согласился Сомов.

Теперь до него начал доходить смысл построений Калуцы.

– Слушай, любезный, ты не мог бы реагировать как-нибудь более определенно, – разозлился тот. – А то я теряюсь. Если это понятно, едем дальше. Нет – закругляемся. Потому что это понятно даже и ребенку. Мы сейчас занимаемся тем, что умощняем природное свойство любого мозга. Это бинокль – если зрение, наушники – если слух, и... И так далее!

– Кажется, я начал кое-что... То есть, это новый орган чувств, так?

– Именно. И, притом, искусственный. Но принципиальное его отличие в том, что этот орган дает возможность получать информацию о внутреннем мире, личности, подсознании или, если угодно, о "Я" другого человека. И это резко меняет дело. Если канал устойчив и действует в обоих направлениях возникает новое "Я" отнюдь не равное сумме двух прежних... Так вот, когда я работал с вами двоими, то есть со Свеаборгом и тобой, я немножко позволил себе... Во всяком случае, от тебя к нему поток шел приличный. Но он ничего не сказал. И Женя тоже ничего не сказал. А ведь мог! Мы с ним старые приятели еще со школы – мог бы поделиться. Я, Сомов и Асеев – мы были, так сказать, неразлучной троицей...

Сомов-старший зашевелился в кресле и застонал. Калуца вскочил и бросился к нему, Сомов тоже подошел.

– Что, Женя? – спросил Калуца, склоняясь над больным.

– Все.., – прошептал Сомов-старший. – Похоже, я... Уже ангелы прилетали... Гда Свеаборг?

– Он уже на подходе. С минуты на минуту подойдет.

– Ладно врать-то... Слушай, Ричард, сделай мне какой-нибудь укол. Наркотик или еще что-нибудь... Мне его надо дождаться. Боюсь, подохну, а там есть одна тонкость хочу убедиться... Надо продержаться... Сознание плывет... Видения какие-то... Постарайся...

Сомов-старший прикрыл глаза и затих.

– Потерял сознание, – сказал Калуца обреченно, – А что я могу сделать? Триста рентген!

Он поднял глаза – в них была тоска, да такая, что у Сомова комок подкатил к горлу.

– Где же Свеаборг? – вдруг заорал Калуца не своим голосом. – Он что, не понимает?! Оглобля шведская, рыбья кровь!..

Сомову показалось, что после этого крика Свеаборг должен появиться немедленно, будь он даже в другой галактика и даже если бы он вовсе не существовал.

Свеаборга не было.

Тогда он ощутил в себе холодное бешенство. Нет, Сомов-старший не может умереть. От него сейчас зависит слишком многое. И его, Сомова, личное бессмертие в том числе. И все другие бессмертия, интеллекты и гениальности. Неужели его собственное "Я" перевесит на тех самых весах шанс для всего человечества... Нет, не перевесит. Даже крик Калуцы весит больше!

Он молча повернулся, подошел к стойкам и начал включать аппаратуру.

Калуца стоял столбом. Он понял немое предложение Сомова. И понял, что он сейчас должен делать, и, наверное, понял, какую цену придется уплатить, если он примет это предложение. Но он понял и то, что не принять его нельзя. Ибо цена тогда возрастет неизмеримо и весы, быть может, вообще опрокинутся...

Сомов закончил манипуляции с аппаратурой, взял колпак и посмотрел на Калуцу. Тот медлил.

– Быстрее, – сказал Сомов. – Если еще не поздно.

Щека Калуцы дернулась, он провел ладонью по лицу и двинулся к шкафчику с медикаментами.

– Я введу ему... одну штуку, – бросил он через плечо. Стимулятор. Часа полтора ему обеспечено, а потом – как Бог положит.

– Если он очнется – будет сопротивляться, – предупредил Сомов.

– Пожалуй, – согласился Калуца. – Но не привязывать же его... Ладно, где одно, там и другое. Сделаем блокаду двигательных центров.

Он выбрал какие-то ампулы, сделал инъекции и надел Сомову-старшему на голову колпак, после чего подошел к Сомову и вымученно улыбнулся.

– Ну, брат, извини, что так вышло. Зря я, наверное, тогда настоял. Сидел бы сейчас на Марсе, пил бы газировку и с женщинами общался... А теперь может больше и не придется свидеться. Ты ведь не знаешь, что у вас с Женей. Вернее.., он махнул рукой и заморгал. – Женя. Он мне больше, чем друг. Он и отец, и брат, и учитель. Ведь это я втянул их всех. Ивана больше нет. А теперь и Женя умирает, а я.., я ничего не могу сделать!.. Я тебя прошу, прими в себя его душу. Не отвергай! Ну, если только сможешь... Вдруг это возможно пусть вас будет двое...

И протянул руку.

Сомов пожал эту руку – она была холодной, как трубы в кессоне. И кивнул, мол, все будет нормально, а если и нет, то и это ничего.

Калуца помог напялить "колпак", проверил соединения в разъемах и сказал глухо.

– Ты... Соберись... Постарайся забыть, что тут у нас происходит. Как будто бы лег спать и готовишься видеть сны. Знаешь, там будет момент... Страх какой-то дикий и боль, но не физическая а такая, знаешь ли... В общем, постарайся.

Сомов кивнул и откинулся в кресле.

– Я тебя буду усыплять сейчас, а потом ты проснешься и сразу начнется... Готов?

– Готов, готов, – буркнул Сомов, – Быстрее, если можно!

Веки немедленно отяжелели и глаза закрылись сами собой.

Откуда-то из подсознания выполз воробей на ветке и снизу кошка. Воробей весело чирикал, кошка делала приседания и вертела хвостом...

"А я не верю в переселение душ, – сказал кто-то. – Вот не верю, и все тут! "

" Какой же ты, к черту, ангел тогда?"

Воробей улетел, а кошка разочарованно мявкнула.

" Этот воробей – ангел? – подумал Сомов. – Какой же он, к черту, ангел?! "

Кошка медленно удалилась в кусты, и следом за тем наступила ночь. Небо потемнело, сделалось объемным, а звезды походили на искры от костра.

"Вон видишь светящаяся точка летит – это орбитальная база."

"Это спутник?" – спросил Сомов и удивился, какой у него детский голос.

"Конечно спутник. Пойдем, тебе пора спать. Надя, забери Женьку – ему спать пора."

"Не пора, не пора", – захныкал Сомов.

"Уже ночка на дворе", – произнес знакомый до боли голос. Чьи-то мягкие руки подхватили Сомова, подняли куда-то высоко-высоко и понесли.

"Мамочка, я хочу на звезды смотреть и на спутники".

"Завтра будешь смотреть".

"Я сейчас хочу!"

"Сейчас надо спать"

"А давай сейчас будет уже завтра", – предложил Сомов.

"Нельзя. Если сейчас будет завтра, тогда завтра будет непонятно что".

"Неси его в постель, а то ишь какой разговорчивый", забурчал мужской голос.

"Мамочка, я не хочу засыпать, мне будет страшно!"

"Надо поспать, сынок..."

И он уснул.

Сомов начал просыпаться, но глаза не открывались, хотя и были широко открыты.

"А-а, – догадался Сомов, – это темнота. Ничего страшного просто темнота и все"

Это была не темнота. Сомов не понял, что это такое, понял только, что отныне он больше ничего не увидит и не услышит. На него навалился горизонт и стал душить...

Такого животного страха Сомов не испытывал никогда. Он был один во всей вселенной. Кроме него в этой вселенной не было ничего. Ни Земли, ни Солнца, ни звезд, ни галактик, ни времени, ни пространства. Ничего. Вселенная состояла из одного Сомова, и он не мог ничего предпринять, потому что для этого нужны были какие-то сущности, отличные от него самого, лежащие вне его сознания, а таких сущностей не обнаруживалось. Теперь все происходило внутри него.

"Наверное, это и есть смерть, – подумал он. – Но почему мама так хотела, чтобы я уснул?.. Неужели она..."

Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Темнота не исчезла, но теперь Сомов мог что-то осязать, хотя чем именно он это делает – было непонятно.

"Больно! – сказал кто-то отчетливо. – Нет сил это терпеть..."

В огромной черной луже копошилось нечто бесформенное. Оно лезло на Сомова, а он не мог двинуться с места и обреченно ждал, когда нечто вылезет из лужи... Мозг затягивало паутиной. Паук!

"А-а-а, – зарычал Сомов, – гнида! Что же ты делаешь!"

На паука этот крик не подействовал. Он методично опутывал мысли Сомова своей липкой паутиной, деловито сновал из угла в угол, потом останавливался, шевелил длинными членистыми ногами, и глаза этого паука все время надувались, превращаясь в шары, похожие на шары от биллиарда. А вместо цифр на этих биллиардных шарах были написаны иероглифы.

"Вот и все, – подумал Сомов. – Эти иероглифы обозначают смерть. Кто мне это говорил?.."

Мозг его начал плавиться и растекаться по бесконечной плоскости.

Глава 14

– Отличный кабинетик, – одобрительно констатировал Спиридонов, потыкав пальцем в обшивку кресла. – Был бы у меня такой – я бы тогда и не рыпался.

– А вы присаживаетесь, Василий Васильевич, присаживаетесь. Когда это кресло обоймет ваши телеса, вы, уверяю вас, ощутите неземное блаженство, – предложил Калуца благодушно.

Эти два деятеля мировой культуры отлично спелись, а уж после вчерашнем попойки на квартире Сомова их вряд ли чем можно было разлить. Тем не менее, сегодня Спиридонов встал необычайно свежим и прямо с утра принялся потирать руки. "В отпуск пойду! – мечтательно заявил он. – Ох, на Адриатическое побережье, ох, к молодухам на пляж. А, Гиря? Как там нынче молодухи на пляжах?" – "В полной боевой готовности, шеф", – ответствовал я и принял таблетку от головной боли.

Голова у меня не сказать, чтобы раскалывалась, а просто побаливала. Тупо и односторонне. В правом виске. А между тем, сегодня предстояло узнать, что же случилось на "Вавилове" после духовной смерти Сомова-младшего и волшебного переселения в его тело Сомова-старшего.

Вчера нас разогнала Мариша. Калуца был недоволен.

"Моя дочь себе этого не позволяет", – заявил он Сомову.

"У каждого своя метода, – ответил Сомов невозмутимо. – Ты – тиран, а я свою дочь выдаю замуж..."

На этом встреча я завершилась. Было решено собраться с утра в кабинете Калуцы.

– Вот, – сказал Калуца, доставая из своего сейфа папку утрашающего вида. – Здесь копии всех материалов и документы. Оригиналы – у Шеффилда, а это можете забрать и приобщить. Полистайте, там имеется хронология событий на "Вавилове".

– Что значит "полистайте", – возмутился Спиридонов, – не было такого уговора. Я, может быть, все желаю закристаллографировать на предмет... э-э... выявления вранья.

– Фу! – сказал Калуца брезгливо. – Знали бы, с кем имеем дело – не связывались бы... Хорошо, сличайте...

Он уселся за стол стол и потер лоб.

– Значит так. После этого сеанса я некоторое время подвергался истязанию Сомова-старшего в оболочке Сомова-младшего... Этот симбиоз впредь буду именовать просто Сомовым. Препирались мы с ним около часу, и он непрерывно требовал, чтобы я пересадил его обратно, хотя это уже вряд ли можно было осуществить. Сомов-старший еще раз пришел в сознание, обозвал меня "мерзавцем" и "ублюдком", после чего... Я, разумеется, плюнул на Сомова, который находился в шоке, увидев себя со стороны, и занялся реанимацией, но, увы, ничего сделать не удалось. Вскрытие, как вы, наверное, догадываетесь, я не производил, однако медицинское заключение о смерти составил по всей форме – его копия имеется в папке.

– Странно, – произнес Спиридонов.

– Что странно?

– Странно то, что именно это заключение, а вернее, его копия, оказалась в этой папке, а никаких иных документов там не оказалось.

– Но вы ведь не знакомились с содержимым папки – откуда вам может быть известно, что в ней находится?

– Так в ней имеются и другие документы с борта "Вавилова"?

Калуца усмехнулся.

– Ваша провинциальная хитрость, Василий Васильевич, меня убивает. Папка у вас в руках. Есть там и еще кое-что интересное. Я – человек предусмотрительный. "Вавилов" мог разрушиться, а свидетельство о смерти человека – вещь серьезная.

– То есть вы предполагали, что можете спастись, покинув "Вавилов"?

– Что?.. – Калуца непонимающе помотал головой. – Я предполагал? Конечно предполагал! Иначе, чего бы ради мы там суетились. Разумеется, я не мог знать заранее, что Свеаборгу удастся столь блестяще отстыковать реакторный отсек? Я полагал, что, в худшем случае, мы просто покинем "Вавилов" в спасательном гулете. Что мы, в принципе, и сделали. Можно было взять тело Сомова-старшего с собой, но, согласитесь, гулет – это не то место, где имеются все условия для соблюдения погребального этикета...

– Ну, ясно. И вы решили...

– Что мы решили, я скажу позднее... Василий Васильевич, почему вы все врема улыбаетесь?! Или в моем рассказе присутствуют комические детали? Уверяю вас, там, на "Вавилове", мне было не до шуток.

– А я и не улыбаюсь. С чего ты взял, что я улыбаюсь?

Спиридонов махнул рукой и отвернулся. При этом рот его разъехался до ушей, и я занес это в протокол. В голове, разумеется

– Тогда у вас что-то с лицом, – заявил Калуца. – Вы попробуйте хлопнуть себя по щекам – может полегчает.

– С какой стати я буду себя хлопать? – возмутился Спиридонов, прекращая свои двусмысленные улыбки. – И вообще, кто тут кого допрашивает?!

– Тогда я настаиваю, чтобы ваши улыбки были приобщены к делу. Свидетели есть. Вон, Гиря сидит, сейчас явится Сомов, так что вы продолжайте, продолжайте:

– Что значит "продолжаете"? Я не улыбаюсь и не желаю улыбаться. На каком основании ты меня принуждаешь? Спиридонов завозился в кресле. – Вот контингент... Сиди как деревяшка...

Он еще некоторое время бубнил что-то себе под нос, а Калуца в ответ только улыбался. Заметив это, Спиридонов немедленно отреагировал:

– Вон, Гиря, видишь – улыбки строит. Приобщай к делу!

– Я, собственно, к тому, что какая-то несерьезная у вас запись получится,

– сказал Калуца ядовито.

– Какая запись? ~ удивился Спиридонов.

– Вы ведь кристаллографируете? Или уже нет?

– Ладно, давай к делу... На пушку решил взять... Вырежем все улыбки, а текст приобщим... Тоже мне, психологи...

– Ну, так я продолжаю. Как уже было сказано, я освидетельствовал тело и начал составлять заключение. Если говорить откровенно, мое состояние было ничем не лучше, чем состояние Сомова, а его состояние в этот момент можно было аттестовать как глубокий шок. Положение было отчаянным. Наконец, Сомов пришел в себя, сказал, что мне это даром не пройдет, из чего я понял, что удача мне не изменила – я боялся, что при том режиме, какой был использован, он вообще сойдет с ума. Сомов надел скафандр и уже собрался было идти в реакторным отсек. Но тут явился Свеаборг. Он, кажется, сразу понял, что произошло, но ничего не сказал. С этого момента я был отодвинут в тень, и оба эти деятеля приступили к техническим разговорам, смысл которых мне непонятен до сих пор. Я, впрочем, не скучал, хотя занят был, в основном, психологическими наблюдениями и отметил, что контакт и понимание у них полное. Наконец, они приняли какое-то решение. Свеаборг приказал мне надеть скафандр, который принес Сомов, сидеть тихо, на одном месте, и не рыпаться, после чего они ушли. Как выяснилось, потом, они часа четыре колдовали в реакторном отсеке, после чего Сомов осмотрел гулет и вернулся. Я же через два часа замерз насмерть, плюнул и выполз из этого проклятого скафандра. Когда вернулся Сомов, он обозвал меня разными словами, в частности, идиотом, заставил снова надеть скафандр и отрегулировал в нем температурный режим, после чего сообщил решение командира. Реактор, по его словам, работал на грани устойчивости, но имелась надежда, что удастся запустить двигательную установку на полную мощность хотя бы на некоторое время и обеспечить тормозной импульс. План состоял в том, что мы с Сомовым переходим в гулет, отчаливаем и швартуемся к бытовому отсеку в определенном месте, делая попытку скомпенсировать потерю массы в аварийных отсеках и переместить общий центр масс "Вавилова" для балансировки вектора тяги. При этом двигательная установка уже должна была работать на минимальной тяге, и единственное место, откуда можно было управлять режимами ее работы, был центральный пультовой отсек, где и должен был находится Свеаборг, действуя практически вслепую по радинаводкам Сомова. Если баланс будет налицо, Сомов тягой гулета ориентирует "Вавилов", а Свеаборг, оставаясь в центральном пультовой, начнет увеличивать тягу основного двигателя до тех пор, пока это возможно. Сомов, при этом, обеспечивает коррекцию основной тяги тягой гулета. Если реактор начнет кочевряжиться – он так и сказал: кочевряжиться – Свеаборг выдает команду на аварийный сброс реакторного отсека, а в систему управления реактора выдает команду на самоликвидацию. Мы же, то есть я и Сомов, по команде Свеаборга с максимально возможным ускорением отходим от "Вавилова". Если все обойдется – мы возвращаемся, подбираем Свеаборга и на этом, как он выразился, конец первой части.

Я, разумеется, поинтересовался, что будет, если обойдется не все. Сомов ответил, что план действий утвержден Свеаборгом, то есть лицом, исполняющим обязанности капитана, и, следовательно, обсуждению не подлежит. А если этот план не удастся реализовать, полностью или частично, то по результатам немедленно будут внесены коррективы и предприняты необходимые действий в соответствии с обстановкой. Еще я спросил, как он себя чувствует в новом качестве. Сомов посмотрел на меня в упор и выпучил глаза именно таким образом, каким это делал Сомов-старший еще в те поры, когда нам обоим было по четырнадцать лет. "Ты, Ричард, конечно, великий, человек и все такое, – сказал он, – но если ты сейчас будешь путаться под ногами, я тебя переупакую в скафандр высшей защиты и начну регулировать подачу кислорода до тех пор, пока ты не потеряешь охоту задавать вопросы".

– Крут, однако, – уважительно пробормотал Спиридонов.

– Именно, крут. Впоследствии я ему все это припомнил, но тогда, помнится, я очень быстро побежал на камбуз и занялся переноской продовольствия в гулет. Сомов же в это время проверял системы и заливал емкости кислородом. Что произошло дальше, я описывать не берусь. Лично я сидел привязанный к креслу и пытался терпеть. Однако, когда главный двигатель заработал на предельной тяге, я продержался только две минуты, после чего потерял сознание. Поэтому, если вы хотите узнать, что произошло в течение промежутка времени, пока я был без сознания, вам надо подождать Сомова, или... А вот, кстати, и он, легок на помине.

Действительно, из приемной послышался голос Сомова. Он что-то сказал дочери Калуцы – она ответила, после чего дверь открылась, и на пороге показался сам Сомов.

– Ага, все уже в сборе, – сказал он деловито. – Доброе утро. Как самочувствие после вчерашнего?

– Какое, к свиньям, самочувствие, – буркнул Спиридонов. Всю печень тут с вами испортил... Или почки? А, Гиря, что там от коньяка портится?

– Характер, – сказал я.

– Вот, и его тоже... Садись, у нас тут вопросы.

Сомов вопросительно глянул на Калуцу.

– Садись, – предложил тот. – Папку они читать не захотели, пришлось рассказывать про нашу одиссею на "Вавилове". Я уже дошел до момента, когда в гулете потерял сознание от перегрузки.

– Ну.

– Ну и теперь расскажи, что было дальше.

– Вот именно, – поддержал Спиридонов. – А то папки всякие. Что мы – бюрократы, что ли?

– Нет, конечно. – Сомов очень убедительно пожал плечами. – Но, собственно, и рассказывать нечего. Реактор работал неустойчиво, тяга пульсировала, в среднем было четыре же в течение примерно десяти минут. Калуца почти сразу потерял сознание через. Я поддерживал связь со Свеаборгом. А потом...

Сомов замолчал.

– И что потом? – не выдержал я.

– Потом Калуца пришел в себя и... В общем, это был не Калуца.

– Кто же это был? – ехидно осведомился Спиридонов. Пришелец?

– Нет, это был Асеев.

– Как Асеев? Откуда он взялся?!

– Он там был, видимо, заранее, – невозмутимо произнес Сомов. – В скрытой форме. А тут перегрузка и прочие факторы. Он и проявился. Я, конечно, не сразу догадался, что это он, думал, Калуца опять бунтует, но потом сообразил.

– И что? О чем шла беседа?

– Да так, вообще... Я обрисовал обстановку, он мне кое-что посоветовал, а я передал от него привет Свеаборгу. Потом они поговорили со Свеаборгом – он и ему кое-что посоветовал. Потом мы с ним поговорили о жизни... и смерти. Выяснили, что жизнь – штука сложная, а смерть – еще сложнее. Так и говорили, пока Свеаборг не скомандовал расстыковку. После этого отошли от "Вавилова" и наблюдали взрыв реактора. Красивое зрелище, жаль только, что очень близко взорвался, так что Свеабргу досталось. Асеев оказал, что потребуется медик, и... Калуца пришел в себя.

– Что, вот так прямо и пришел? – не выдержал Спиридонов.

– Да, Асеев умолк, а потом Калуца начал орать не своим голосом.

– Я не орал, а требовал меня развязать, – поправил Калуца.

– Да, именно. "Развяжите меня, да и дело с концом... Развязали, но вилки попрятали". Я его размял слегка, подошел к "Вавилову", включил аварийный пеленг в гулете , и мы отправились искать Свеаборга. Нашли. Перетащили в лабораторию и Калуца начал над ним колдовать. У меня же начались неприятности с головой, тут уж Ричард потешился. Шесть суток он с нами по очереди возился. А потом подошла "Генуя", сняла нас и.., собственно, все.

– Так-так, – сказал Спиридонов. – Красивая история... Если, конечно, не врете.

– Да нет, зачем нам врать... Был бы толк – я бы наврал, а так – зачем?

– А если я начну задавать вопросы?

– Нет вопросов. Задавайте.

– Ну, например, вы перевели "Вавилов" на эллиптическую траекторию намеренно или случайно так вышло?

– Мы намеревались сделать именно это, и у нас получилось. Мы ведь понимали, что "Вавилов" понадобится. Но мы понимали, что он понадобится не скоро. Вот только сейчас понадобился.

– Зачем? Мне лично он не нужен, – заявил Спиридонов.

– "Вавилов" нужен мне, – сказал я.

– А тебе он зачем?

– Думаю, на "Вавилове" остались судовые документы. Бортовой журнал, в частности.

– Правильно, – поддержал Спиридонов. – А где, кстати, судовые документы? Куда они подевались? Вот загадка!

– Так ведь сказано: на "Вавилове", – сказал Сомов. – Там они и лежат.

– В шестом кессоне, – произнес я многозначительно и зловеще.

Честно говоря, про шестой кессон я вспомнил в последний момент. Именно он фигурировал в записи из блокнота Свеаборга.

– Очень может быть, – задумчиво сказал Сомов. – Асеев велел Свааборгу спрятать документы. Он сбросил тягу минут на пять, отыскал документы и, вероятно, засунул в шестой кессон – там есть куда засунуть. Или в пятый – там тоже есть.

– Но для чего Асееву это понадобилось?

– Ну как же! – встрял Спиридонов. – Асеев ваш – хитрый жук. Он-то знал, что расследовать аварию без судовых документов очень трудно. Кто, что, как, почему – ничего не понятно! Это раз. Он прикрывал начальников – это два. Затягивал следствие – три. И... что еще? Он вообще запутал все дело, этот ваш Асеев: