Текст книги "Точка бифуркации"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Врут – все подслушали, знаю я их... Ладно, давай серьезно. Шатилов поведал мне вот что. Как ты знаешь, решение Коллегии ГУК на полет подписано двенадцатью лицами. Все эти лица очень значительные. То есть свои подписи они где попало не ставят. Шатилов уже теперь – задним числом прозондировал почву и выяснил, что из этой дюжины ни один, ты понимаешь!, ни один так до сих пор толком и не знает, для чего "Вавилов" летал к Урану...

Спиридонов вскочил и забегал по кабинету размахивая руками, отчего стал похож на старинную мельницу. Потом он успокоился, сел на место и вопросительно посмотрел на меня.

– Это невозможно, – сказал я, – они что, спали, когда подписывали?

– Вот! И я спрашиваю его, Шатилова: ты что, спал, когда подписывал? Вас же там двенадцать гавриков сидело... А он знаешь что мне толкует? Он, мол, вообще не помнит, обсуждался ли данный вопрос на Коллегии ГУКа, но решение подписывал позже, в своем кабинете, и когда он обнаружил его в папке "на подпись", то две или три – сколько и чьи точно, он не помнит – но две или три подписи там уже имелись. Шатилов даже толком не мог понять, что это за бумажка и подписал полумеханически. Как он говорит, из чувства корпоративности. Так вот, он выяснил, что примерно так было со всеми.

– А первая подпись чья?

– Молодец! Неизвестно. Кто-то из двенадцати подписал первым. И этого первого кто-то обработал. Судя по всему, это было одно из самых значительных лиц, ибо магия его подписи подействовала в дальнейшем безотказно.

– А в стенограмме протоколов заседаний Коллегии вопрос о "Вавилове" фигурирует?

Спиридонов вздохнул и развел руками.

– Надо работать, проверять... Не отвлекайся... Это то, что мне поведал Шатилов. Поверхностные выводы?

– Тяжелый случай. Боюсь, чтобы копать в эту сторону, у нас не хватит полномочий. А по существу... Это не так просто – протащить решение через Коллегию. Скорее всего, люди, сделавшие это, сидят в самой верхней структуре ГУКа.

– Полномочия – не твоя забота, – глаза Спиридонова зло блеснули. – Я такие полномочия добуду, что... Бюрократы чертовы, напридумывали отделов-подотделов!.. Начальники! Кто-то манипулирует ими, а они сидят... Да и вообще, тебе не кажется, что наш ГУК – это уж слишком бумажная организация?

– Под себя копаем, шеф.

– За державу обидно! Ну что же это такое, в самом деле!.. Л-ладно... По первому вопросу – все. Вопрос второй Свеаборг.

– Да, кстати, а что с ним?

– При смерти.

– Но он жив?!

– Состояние очень тяжелое, почти безнадежное. Деталей пока не знаю. Фитцджеральд обещал брякнуть.

– Вы Сюняева и Штокмана туда послали?

– Да, они сначала залетят на Марс, а потом Штокман, возможно, двинет еще дальше. Будем настаивать на принятии решения перехватить "Вавилов" и отбуксировать на одну из опорных баз. Я консультировался на эту тему – технически очень сложно. И тем не менее, мы это пробьем! Штокман будет работать в комиссии, он же у нас специалист по космическому фактору. Сюняев вернется... Свеаборг, Свеаборг... Свеаборг это наша общая головная боль. Отныне, чувствую, мы только и будем делать, что сожалеть. Надо было раньше войти с ним в контакт.

– Может быть, он еще жив.

– Дай-то Бог... И третье. Калуца этот – явный фанатик идеи. Ты смотри, что он делает: он, пусть номинально, начальник экспедиции, толкает своего подчиненного взрывать двигательную установку. А сам в стороне! Понял? Что из этого следует?

– Уголовное дело, – пробормотал я неуверенно.

– Ну, уголовное – не уголовное... Это следствие, огласка, пресса, широкая общественность и этот самый общественный резонанс, от которого кости болят. И во имя чего все это?

– Будем выяснять?

– Будем. Ищи Шеффилда. Он у них идейный отец – попробуй его раскрутить.

Глава 5

С Шеффилдом я встретился случайно, но эта случайность носила односторонний характер. Она была случайностью только с его стороны, а с моей стороны явилась результатом трехчасовой непрерывной беготни по этажам института. При этом я старался избегать столкновений с теми лицами, которым было знакомо мое лицо, а с прочими держал себя сухо и официально. Я интенсивно разыскивал некоего мифического Оливареса, тыкался в каждую дверь и всякий раз сокрушался, что его тут нет, а сказали, что, вроде, должен. Чуть позже обнаруживалось, что я перепутал этаж или номер двери или название лаборатории. В одном месте мне оказали, что Оливареса они не знают, но вполне может быть, что его знает Засецкий, а если не он, то, вероятно, Шеффилд. Я наморщил лоб бормоча: "Засецкий, Засецкий.., что-то знакомое...", но вспомнить так и не смог, после чего, выяснив, где он сидит, а, заодно, где сидит Шеффилд, деловой рысью помчался в указанном направлений.

Далее я проявил чудеса терпения, пока дождался, когда Шеффилд останется один, после чего ввалился в кабинет, сделав вид, что совершенно не имею понятия о том, где нахожусь. В промежутке мне пришлось вычислять, кто из посетителей этого кабинета является собственно Шеффилдом, потому что до сих пор в глаза его не видел, а справки наводить не хотелось. Это, конечно, было пижонством, но, вообще говоря, имело смысл. Встреча, так встреча. Можно ее играть, а можно действительно встретиться с незнакомым человеком, и хотя бы в этом не валять дурака.

Итак, я вошел в кабинет и начал озираться по сторонам. Шеффилд же начал меня рассматривать, а потом спросил, не ошибся ли я дверью. Я сказал, что вроде нет, и мне нужен доктор Шеффилд.

– А с кем имею честь? – поинтересовался он.

– Вы доктор Шеффилд? Очень приятно. Видите ли, я прибыл в ваш институт в связи с поручением редакции ежемесячного издания "Новости культуры". Хочу написать несколько очерков о новейших исследованиях в области психологии научного творчества. Мне сказали, что вы специалист в этой области.

– Кто сказал?

– Оливарес.

– А кто это?

– Это... Хм, я, собственно, не в курсе, но меня вывели на него из отдела науки, а он...

– Что-то я не могу припомнить... Оливарес... Он не из Лаборатории моделирования высшей нервной деятельности?

– Понятия не имею. Я встретился с ним на конференции в Лос-Анжелосе.

– Ну, хорошо. А какое отношение имеет культура к психологии научного творчества?

– Дело в том, что наш журнал...

– Впрочем, не все ли равно. Дело в том, что я не занимаюсь научным творчеством.

– Тогда что же вы тут делаете? – спросил я лукаво.

Он понял и рассмеялся.

Шеффилд мне понравился. Он был похож на Санчо Панса, каким я его себе представлял, маленький, кругленький и очень серьезный. Просто удивительно, как он попал в поле зрения нашего ведомства. Вряд ли он когда-либо покидал Землю, и, скорее всего, просидел в этом кабинете всю жизнь.

– Ну, хорошо, будем считать, что я тот человек, который вам нужен. Чем же я могу быть полезен?

– Знаете... Доктор Оливарес (доктором он стал в этот самый момент) сказал мне, что вы занимаетесь проблемой пересадки сознания...

Шеффилд вскочил со своего стула и уставился на меня. Я тоже встал и начал топтаться на месте, как бы осознав, что сказал глупость, и больше этого не повторится никогда.

– Он вам это сказал?

– Да... И вообще, у нас ходят разные слухи. Даже утверждают, что где-то когото уже пересадили.

– Куда пересадили?!

– Ну.., – я помахал рукой туда сюда, – Из одного в другого.

Шеффилд поджал губы и сел. Я понял, что переигрываю и надо что-то делать.

– Нет, ну, разумеется, это анекдот, потому что, если одного пересадить в другого, то куда девать этого самого другого, – сказал я присаживаясь.

– Вероятно, в первого, – буркнул Шеффилд.

– Да, пожалуй,., – сказал я растерянно.

– И вы хотите об этом написать?

– Теперь, наверное, хочу. Если это возможно.

– Предположим, что возможно. Что тогда? И почему вы решили, что это имеет отношение к психологии научного творчества?

– Я?.. Я не решил. Я как раз и хотел. Однако, вы, наверное правы. Действительно...

– Так вот, имеет, и самое прямое. Только не пересадка, а подсадка, Кстати, вам удалось изобрести очень неплохой термин, поздравляю вас.

– Спасибо, Но... Неужели это действительно возможно?

– Вопрос не в том, возможно ли? Вопрос в том, нужно ли это? Так вот, я думаю, что нужно, и более того, необходимо. Я, пожалуй, готов обсудить с вами некоторые аспекты. Вы ведь гуманитарий?

– Лингвист.

Хоть здесь-то я, слава Богу, избавлен был от необходимости врать!

– Прекрасно. Давайте попробуем.

Я выдержал паузу, а потом с репортерской живостью ухватился за тему,

– Это интересно! Из чего вы исходите?

– Вас интересуют исходные посылки, из коих я вывожу необходимость, а заодно и возможность такого эксперимента?

– Совершенно справедливо.

– Что ж, извольте...

Это старомодное "извольте" меня несколько даже умилило. Последний раз я его услышал где-то полгода назад, когда торчал в космопорте в надежде, что мне удастся попасть на Марс через посредство транспортного водовоза. Начальник космопорта сказал: "Пожалуйста, но от вас требуется согласие капитана судна". "У меня есть только собственное" – ответил я. – "Присовокупите к нему согласие капитана, и все устроится наилучшим образом". Я отправился в коттедж для отдыха экипажей и нашел там упомянутого капитана водовоза. Он выслушал меня и все мои аргументы, а потом сказал: "Извольте, я вас беру, но при условии, что за двое оставшихся суток вы обрастете жабрами. Ибо кроме грузового отсека мне вас деть больше некуда". Пришлось ждать две недели и лететь шикарным пассажирским лайнером. За эти две недели я от скуки и злости действительно чуть не оброс жабрами. И вот теперь опять это "извольте"...

– ...Извольте, я вам их изложу. Но, пожалуй, я начну все же с вопроса.

– Извольте, – сказал я.

– Как вы думаете, человек – существо совершенное?

– Хм.., – сказал я. – Это вопрос риторический. С одной стороны – несомненно, ибо это единственный вид на Земле... и ее окрестностях, способный мыслить.

– Неужели!? – удивился он, – А собаки, по-вашему, к этому не способны?

– Судя по мнениям авторитетов – нет.

– Ага.., по мнениям – очень интересно! И что они, по-вашему, делают?

– Рефлексы. Инстинкты, – ответил я лаконично.

– Ну да, ну да... Впрочем, это бывает. Так что не очень огорчайтесь. Продолжайте.

– Извините, но я уже забыл, с чего все началось.

– С одной стороны, – подсказал он.

– А, вот!.. Но с другой стороны.., – тут я вспомнил про жабры. – С другой стороны, например, меня очень огорчает отсутствие у вида homo sapiens аппарата, обеспечивающего дыхание под водой.

– Вот видите! – воскликнул он. – А вы говорите!..

Что я говорю, и что он имел в виду из того, что я ему говорю – я не понял. Но в этом и не было нужды, поскольку он взял инициативу в беседе целиком на себя.

– Жабры – это пустяк. Надевайте себе акваланг и дышите на здоровье. Намного хуже дело обстоит с интеллектом. Вы можете в голове извлечь корень из "пи"?

– Какого пи?

– Три, запятая, четырнадцать, пятнадцать, девяносто два и так далее?

– Н-нет... Честно говоря, я и из трех не потяну, признался я.

– То-то же. Но и это – мелочь. В этом направлении ваш интеллект легко усиливается с помощью обыкновенного компьютера. Возьмем иной аспект. Впрочем, и этого достаточно!..

– Нет уж, – запротестовал я. – Давайте брать.

– Пожалуйста. Телепатия – нет. Телекинез – нет. Излучения – только электромагнитные, да и то в крайне узком диапазоне. Достаточно?

– Достаточно.

Я был подавлен ничтожеством вида, к которому принадлежу.

– То есть, вы согласны. Прекрасно! Но, к счастью, все эти недостатки отлично дополняются техническими средствами. Таким образом, мы должны констатировать, что сейчас и здесь человек – это как раз то, что нужно для обеспечения развития. С этой точки зрения...

Я облегченно вздохнул. Все же мы – венец природы, ее ударное звено в деле дальнейшего развития...

– Здесь и сейчас, – повторил он задумчиво. – Но, увы, сами-то мы остановились в развитии. Это случилось в тот момент, когда человек перестал приспосабливаться к природе и начал ее приспосабливать. Эволюция кончилась. Стимулов к развитию больше нет.

Я прикинул так и этак – действительно.

– Мы остановились! А остановка – это смерть. Вот вам первая предпосылка, Природа не желает нас развивать. Следовательно, мы должны сами об этом позаботиться.

– Что ж, – сказал я, – резонно.

– Более чем. Сейчас Солнечная система находится в Галактическом "поясе жизни", вероятность вспышки сверхновой неподалеку очень мала – все звезды достаточно молоды. Но так будет не всегда. Кончатся ресурсы, погаснет Солнце – что тогда?

– Так это когда еще будет, – вырвалось у меня. – Через миллиарды...

– Неважно, что через миллиарды, – сказал он строго. Важно, что будет. Мы уже сейчас должны начинать готовиться к этому. Вот вам вторая посылка. Ибо если мы будем сидеть на Земле и ждать, то наша цивилизация рано или поздно погибнет. А фактор – фактор найдется. Мы должны быть готовы противостоять любым факторам!

– В общем, этого достаточно, – сказал я. – Аргументы веские.

– Что-то уж больно сразу вы сдались, – заметил он. Демонстрируете несовершенство человеческой природы.

– Так я могу и упереться!

– Ну, так упирайтесь, кто вам не дает, – в тон мне сказал он.

– Хорошо. Мне этого мало. Миллиарды лет – мутная цифра. Нужна реальная перспектива. В конце концов, вселенная сжимается, и нам все равно крышка. Если уж в ход пошли миллиарды!

– Вот это речь не мальчика, но мужа. Вы, писатели, странный народ – ложитесь на спину еще до того, как вам ставят подножку... Что такое цивилизация, спрашиваю я вас? Цивилизация – это колоссальный механизм переработки информации.

"Почему он решил, что я писатель? – удивился я. – Хотя.., пусть буду писатель. Как говорится, извольте!"

– Казалось бы, чем лучше коммуникации, тем быстрее самоорганизующаяся система – цивилизация – реагирует на различные факторы негативного характера. Логично было бы совершенствовать общество в направлении полного слияния индивидуумов в одного сверхиндивидуума. Но это порочный путь!

"Слава богу, – подумал я, – а то ведь получится какой-нибудь Солярис и кукуй потом!"

Вообще-то я ощущал, что веду себя пассивно. Надо было как-то противоречить.

– Ну почему же, – сказал я. – Взять и соединить всех людей прямыми связями. На уровне корки и подкорки. Чтобы не надо было языком шевелить. Все все про всех знают. Информация общая. Сознание – общее, а подсознание у каждого свое.

Он как-то странно на меня посмотрел и произнес глухо:

– Но ведь тогда это будет один индивидуум. Случись чего, а он – один! Пусть даже сверхразум, но один. Страшно...

– Правильно, страшно, – поддержал я, – но есть только два пути. Либо так, как сейчас. много, но дураки, либо сверхумный, но один.

– Вы ошибаетесь, – оказал он, и я поразился, насколько это прозвучало официально.

– Ну, тогда как-нибудь иначе.

– Чтобы и овцы были сыты, и волки серы?

Я невольно хихикнул.

– Сажу маслом не испортишь! Но все же хотелось бы уяснить вашу концепцию до конца.

– Вы даже не представляете, до какой степени наши желания схожи, – с некоторой иронией в голосе сказал он. – Не все, увы, можно сформулировать явно... Вы смотрите на картину Айвазовского "Девятый вал". Какова его концепция?.. Да там же бездна!

– Но все же кое-что удается извлечь, – уж не знаю, возразил или подтвердил я.

– Кое-что, – буркнул он. – Вы знаете, что такое факториал?

– Восклицательный знак.

– Вот именно! На планете, вернее, в системе около десяти миллиардов людей. И каждый – индивидуум. Но, тем не менее, нам катастрофически не хватает индивидуальностей. Сиречь, талантов, точек зрения, концепций, идей. Разных, понимаете, всяких. Просто смех – всего десять миллиардов! А надо больше, много больше. Иначе Вселенная нас сожрет – у нее факторов достаточно. Мы не выдержим ее естественного отбора. Не успеем. Или не сообразим вовремя. Или переборщим, и никто не остановит. Надо больше!

– Надо, а как?

– Вопрос!.. Есть "эн" равное десяти миллиардам. Больше нет. А надо больше. Гораздо больше. На несколько порядков. Ставим восклицательный знак! Это "эн" факториал!

– И что, тогда хватит?

– Нет вопросов! Десять миллиардов факториал – это больше, чем число атомов во Вселенной. Хватит с запасом.

– Ну да! – не поверил я.

– Число атомов во Вселенной порядка десять в семьдесят девятой. Это существенно меньше. Даже и говорить не о чем!

– Хорошо, – сказал я торжественно. Стало быть, хватит. Осталась мелочь: надо поставить этот восклицательный знак. Как же это сделать?

– Очень просто, – спокойно оказал он. – Надо обеспечить возможность любой группе людей из этих десяти миллиардов объединиться в одну личность. Причем, желательно, не навсегда. На любое наперед заданное время.

Я опешил. Он, видимо, уловил мою растерянность и улыбнулся.

– Мысль дерзкая, не правда ли? И, если уж говорить честно, понять ее до конца сложно было даже автору.

– Автор – вы? – немедленно отреагировал я.

– Нет... – он поморщился. – К этой мысли надо просто привыкнуть. В науке так всегда. И к принципу относительности Эйнштейна привыкали, и к квантовой механике, и к этим кваркам. Теперь вот к возможности передвижения в нульпространстве. Я постараюсь облегчить вам привыкание. Вот смотрите. Пусть есть дело, проблема или нечто, что нужно преодолеть. Как действует человечество? Оно создает коллектив, или несколько, которые и решают проблему. В каком случае коллектив действует наиболее успешно?

– Ну, в том случае, если... Если все там у них нормально. Есть лидер, нормальный психологический климат.

– Все не то! Коллектив работает нормально, если состоит из единомышленников. Не просто из специалистов, друзей или ярких личностей, а именно из единомышленников. Единство цели – вот главное. Единство подхода, взаимопонимание.

– Да, пожалуй, – согласился я.

– Это тот самый факториал, который стократ увеличивает интеллектуальный потенциал творческой группы, – сказал он с жаром, – Но нам нужен предел. Это как раз тот случай, когда коллектив становится как бы отдельной личностью. Обратитесь к истории – тому есть масса примеров... Но концепция идет еще дальше. Мы хотим обеспечить полное слияние личностей любой группы людей и обеспечить ей единый материальный носитель, тело, или, если хотите, плоть.

Я поежился.

Мне на секунду представилось существо о трех головах, но с одним туловищем.

– Знаете, – сказал я, – ваша идея заманчива, но как-то не очень вдохновляет. Дракон о трех головах.

– Что? – он вздрогнул. – Какой дракон?

– Монстрового типа. Из сказок.

– Глупости. При чем тут три головы? Голова должна быть одна!

– Все равно. А вдруг это сверхразумное существо окажется злодеем?

– В каком смысле?

– Ну.., затеет что-нибудь против человечества. Возмечтает стать властелином Вселенной.

Он рассмеялся.

– В истории известны подобные случаи. Наполеон, Гитлер, Александр Македонский... Чем это кончилось – тоже известно.

– То были нормальные люди. А это – сверхинтеллект.

– По-вашему, Гитлер был нормальным человеком?

– Во всяком случае не сверхгениальным.

– М-м-да... Вы забываете о двух вещах. Первое: сейчас речь идет всего лишь о робких экспериментах. И второе: это существо, вернее, синтез личностей, должно существовать лишь ограниченное время – до тех пор, пока не выполнит свою задачу. Сразу после этого оно должно... хм, умереть, исчезнуть.

– А если оно не пожелает исчезать?

– Надо, чтобы пожелало. И оно пожелает.

– Вы говорите так, как будто уже попробовали его сделать...

– Я знаю, что говорю.

Сказано было так веско, что у меня отпала охота противоречить, Он это заметил и сделал этакий неопределенный жест рукой, как будто хотел заставить меня выдвигать еще какие-то контрдоводы. Я, однако, молчал.

– Хорошо, я постараюсь вам объяснить, почему это так... Человеческий организм состоит из клеток. Клетка – это база. Каждая клетка, в принципе, хранит информацию об организме в целом. Зачем?

– Черт его знает, зачем, – я искренне развел руками.

– Очень просто. Каждая клетка должна уметь синтезировать вещества, нужные организму, и только их. Белки... и прочее. Она обеспечивает единство внутренней среды организма и должна обладать всей информацией об этой среде. Клетки универсальны, но, объединяясь, составляют внутренние органы – структуры функционально строго ограниченные. Главная их особенность заключается в том, что они не способны размножаться. Отдельное от всего организма существование органа – это нонсенс, глупость, бессмыслица! Какая может быть иная цель у почки, кроме исправного очищения крови? Зато она специализирована и выполняет свою задачу оптимальным образом. Почка не может желать смерти организма, ибо тогда она обречена. Так вот, в нашем случае, клетки это люди, организм – человечество, а органы – вот это самое...

– Но ведь вначале речь шла о совершенствовании человека, о его замене другим, более совершенным существом, не так ли?

– Да? – удивился он, – Об этом шла речь?

Я пожал плечами.

– Ну, значит мы с вами в пылу полемики не туда заехали! А впрочем... Речь ведь шла о перспективе в миллиарды лет, – он улыбнулся. – В такой перспективе, пожалуй, ваши вопросы резонны.

– Позвольте, вы хотите оказать, что эта идея может быть реализована уже сейчас?!

– В принципе это реально... Я даже полагаю, что это было уже сделано и не однажды. Вы, например, не находите, что Леонардо да Винчи был уж слишком разносторонней личностью? Живопись, инженерное дело, фортификация... А тот же Аристотель?.. И вообще, раньше ученые как-то имели обыкновения быть энциклопедистами, а теперь все больше имеют обыкновение становиться узкими специалистами. Раньше были научные школы – теперь же имеют место научные подразделения. М-м-да...

– Все же хотелось бы подробнее... Существуют технические возможности... Я не очень понимаю, где взять это самое тело! И как туда поместить несколько сознаний?

– С телом проблем нет – оно есть у каждого, У вас, например, у меня...

Он критическим взором окинул мою фигуру. Я поежился.

– И что, можно вас... в меня?.. А меня куда девать?

– Вот именно!

– А вы во мне поместитесь? Извините, конечно, за глупый вопрос...

Он хмыкнул.

– Есть вполне научные основания утверждать, что вы задействуете свой мозг примерно на полпроцента. Так что теоретически возможно подсадить к вам еще сотню– другую личностей. Другой вопрос, что они могут оказаться несовместимыми и не пожелают сливаться в одну сверхличность. И третий вопрос: насколько это приемлемо с морально-этической точки зрения. Ведь после пересадки вы, как таковой, перестаете существовать.

– А они? – робко поинтересовался я.

– С ними нет проблем – у них свои тела.

– Да-а, – протянул я. – Забавно... А как это делается?

– Разве я сказал, что это делается?

– Но вы говорите так уверенно, словно...

– Словно уже побывал в чьей-то шкуре?

Я сделал протестующий жест рукой.

– Видите ли, – сказал он задумчиво, – мне представляется, что вы как-то односторонне воспринимаете идеи, которые я пытаюсь вам изложить. Вы, например, немедленно принялись искать некую опасность для всего человечества, причем как раз с той стороны, с которой она ему вовсе не грозит. Вот получится сверхразум и вот он ка-ак пожелает чего-нибудь такого.., этакого! Поверьте, все это ерунда. Возьмем нашу модель с мозгом, в который втиснули несколько личностей. С точки зрения переработки информации его возможности остались неизменными. Просто они начнут использоваться полнее. Но что мешало полнее использовать его изначально?

– Действительно! – сказал я, давая понять, что целиком и полностью настроился на волну его рассуждений.

– Как вы думаете?

Я пожал плечами. А в самом деле, что мешает, например, мне вдруг взять да и... Если уж на то пошло, то вряд ли мой мозг чем-то принципиально отличается от других ему подобных.

– Очень просто, – сказал он, – вам мешает, грубо говоря, ограниченность вашего жизненного опыта. Скажу больше: то, что называется интеллектом, это потенциальная возможность биологического или технического объекта перерабатывать информацию, то, что называется личностью – это реальный объем накопленной и переработанной информации. Сюда же включается и способность получать информацию из окружающей среды и внутренние информационные запасы – память, и способность направить переработанную информацию в нужный канал и порядок ее расположения на полках и, наконец, наличие в распоряжении объекта адекватной модели внешнего мира, что, по сути, и есть жизненный опыт. Поверьте, сумасшедший не потому сумасшедший, что не может перерабатывать информацию, а потому, что его модель внешнего мира совершенно не адекватна настоящему... Вы понимаете, о чем речь?

– М-да, – сказал я, – есть над чем поразмыслить.

– Так вот, – продолжил он, – разговор идет как раз о том, чтобы объединить жизненный опыт, то есть модели внешнего мира произвольного числа индивидуумов. Замечу – органически! Не просто, соединить, понимаете? А это возможно только в рамках одной личности. Собственно, это почти синонимы. Личность – нечто цельное, органичное, единое. Представьте, если на один экран проецируются два изображения. Что получится? Каша! Кстати, психологам, известны случаи, когда один человек жил двумя совершенно разными жизнями. Два сознания в нем функционировали, так сказать, в режиме разделения времени. Но это совсем не то. И еще: известно, что два полушария мозга функционально разделены. Фактически, у каждого человека два мозга. Вспомните хотя бы того же Луи Пастера, который обходился одним полушарием. Но ведь вы не ощущаете, что в вас сидят два индивидуума?

– Иногда ощущаю. Причем тот второй – весьма неприятный тип: желчный и брюзгливый, – пошутил я.

Шеффилд, между тем, отнесся к моей "шутке" весьма серьезно.

– Знаете, вы сейчас ухватили главное звено. Личность это явление цельное и, в то же время, противоречивое. Согласитесь – без внутренних противоречий как-то затруднительно представить себе развитие личности.

– Диалектика, – сказал я вздыхая.

– Очень может статься... Вы знаете, что такое интерференция?

– Нет, – сказал я. – Вернее, так, догадываюсь.

– А что такое голография?

– Смутно. Кажется, стереовизор устроен на этом принципе.

– Да, кажется, так. Но дело не в этом. Голография позволяет на одной фотоматрице записать несколько полноценных картинок. И позже их воспроизвести с помощью, скажем, лазера, Так вот, мозг в известном смысле можно считать подобным фотоматрице. Он позволяет, в известном смысле, записать на себя несколько личностей, а потом их воспроизвести? Но это, разумеется, только грубая аналогия.

– Я понимаю, – произнес я многозначительно.

– Этот ваш желчный двойник не очень вам мешает?

– Как вам сказать... Иногда просто житья не дает. Особенно, когда не высплюсь.

– Хотите от него избавиться?

– Да... То есть, нет, – сказал я поспешно.

Я представил себя в кресле под колпаком – стало как-то не очень уютно.

– Что ж, очень жаль. Это было бы тоже интересно... Хотя вряд ли возможно. Вы, наверное, догадываетесь, то он, этот двойник, не что иное, как вы сами. Поэтому вас очень трудно от него избавить. А было бы в высшей степени полезно попробовать.

– Полезно? Полезно для кого?

– Для науки, например.

– Хм...

– Вам этого мало? Тогда для человечества, для цивилизации. Что есть человек? Что есть личность? Может ли она быть разделена на какие-то структурные единицы?.. На какие?.. Как это выяснить?..

Шеффилд каждый раз делал паузу, надеясь, видимо, что я подхвачу его мысль. Я же никак не мог понять, куда он клонит, и он продолжил за меня.

– Вероятно, мы должны действовать как скульптор, отсекая от личности все лишнее до тех пор, пока в какой-то момент не обнаружим, что вот, ее больше нет!

– Вы думаете, что это произойдет скачком? А может быть при отсечениях личность будет меняться плавно, и мы так и не сможем определенно сказать, после какого удара молотка она перестала существовать?

– Да, да, – Шеффилд покивал, – Конечно, вы правы. И на какой-то стадии мы должны получить полного идиота... Человек – самый сложный объект из всех, известных науке. И, увы, наиболее малоисследованный. Так уж исторически сложилось, что человек, его личность очень нечасто попадали в поле зрения науки. Тому была масса причин. Во-первых, человек венец природы, вершина божественного промысла. Как же можно изучать его душу, вложенную самим Господом! Во-вторых, человек – не подопытный кролик, и ставить над ним эксперименты антигуманно. А без эксперимента нет науки. Втретьих, очень сильная конкуренция со стороны гуманитарных дисциплин. "Человек – сфера искусства". А, как известно, "наука ищет истину – искусство ею располагает". И вот вам результат: медицина – наука, психология, психопатология, психофизиология – это нечто на грани искусства. Все качественно и очень редко – количественно. Кстати, вам известно, например, что второй параграф Всемирной Декларации запрещает любые эксперименты, допускающий воздействие на структуру личности человека?

Я сделал вид, что не совсем понимаю, о чем речь. Это возмутило Шеффилда несказанно.

– Вы что же, не имеете понятия о существовании Декларации? – поинтересовался он.

– Нет, конечно же, я знакомился с этим документом, но... Вы понимаете, структура личности – это для среднего человека нечто такое, что... не вполне...

Я очень старался, чтобы в моем голосе были слышны нотки растерянности, сожаления и почтения к людям, которым известна тайна данного термина. Это мне удалось. Шеффилд смягчился.

– Этот пункт – один из наибестолковейших во всей Декларации. Я пытался узнать, кто спровоцировал его появление, но увы... Теперь это вещь в себе, – сарказмом было пропитано каждое слово моего собеседника. – Появление этого пункта знаменует славную веху в истории человечества, которое не удосужилось до сих пор понять, из кого она состоит... Структура личности!.. Как будто известно, что личность имеет структуру, И что кому-то может прийти в голову на нее влиять. А как, позвольте вас опросить? Не знаете? Я вам окажу! Личность меняется непрерывно. Она эволюционирует. Любое взаимодействие личности с внешним миром изменяет ее структуру!

– Для чего же тогда этот запрет? – удивился я. – И потом, нельзя запретить что-либо целиком и полностью, такой запрет не может быть эффективным. Необходимо установить границу, начиная с которой это "нельзя" должно работать.

Шеффилд глянул на меня с уважением. Так, по крайней мере, мне показалось.

– Возможно, вы и сами не знаете, до какой степени правы.

"Ну, я-то, положим, знаю!" – подумал я несколько самонадеянно, И был наказан.

То, что сказал далее Шеффилд, явилось для меня откровением.

– Разумеется, наша беседа носила до сих пор несколько отвлеченный характер. Мы толковали о каком-то гипотетическом объединении личностей, о создании сверхличности и даже, может быть, в некоей весьма отдаленной перспективе, о новом типе разумного существа. Все это полезно и забавно. Но, возвращаясь с небес на землю, я хотел бы отметить некоторое очень интересное свойство нашей цивилизации. В контексте вашего последнего замечания. Обращали ли вы внимание на то, что с развитием этой цивилизации начинает катастрофически возрастать количество запретов? Нельзя то, нельзя се ничего нельзя! Что интересно, запреты носят прямой и категорический характер. В то же время раньше, насколько мне известно, прямо почти ничего не было запрещено, а только кое-что не поощрялось, и преградой служила мораль. Обратите внимание – мора-аль! Нечто эфемерное, расплывчатое, но как великолепно она регулировала общественные отношения!