Текст книги "Точка бифуркации"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Я полагаю, Асеев постарался сделать так, чтобы, по возможности, всем развязать руки, – сказал Калуца.

Все эти объяснения мне убедительными не показались. И я поставил против вопроса о судовых документах пищу. В голове, разумеется,

– Интересно, почему никого не интересует, где мой лабораторный журнал, – поинтересовался Калуца. – Лично я считаю, что это главный вопрос.

– Этот вопрос, я оставлял на закуску, – успокоил его Спиридонов. – Но раз уж о нем зашла речь.., то где он, этот журнал?

– Он лежит у меня в сейфе.

– В том? – Спиридонов показал на сейф.

– В том.

– А сейф хороший? Ключей сколько?

– Два. Один у меня, а другой я потерял.

– Куда потерял?

– Все бы вам знать, Василий Васильевич! Куда надо, туда и потерял.

– А-а, тогда ладно. Пусть пока полежит – мы его после изучим, когда ума наберемся, – заключил Спиридонов. – Только первый ключ не теряй. А второй мне лично найди. Лады?

– Всенепременно. Как только договор о ненападении подпишем.

– Так, какие еще вопросы? – озаботился Спиридонов. Гиря, чего садишь? Не слышу вопросов.

– Есть вопросы, – сказал я. – И немало.

У меня действительно были вопросы, да еще какие!

– Странно. – Сомов бросил на меня многозначительный взгляд. – У нас уже и ответы кончаются, а у вас еще вопросов целая прорва. Вы бы как-нибудь пробовали сам искать ответы, иначе – я не знаю:

–Мы ищем, ищем, – заверил Спиридонов. – Как найдем, так сразу поделимся... Давай вопросы. Гиря.

– Вопрос: куда девалось тело Сомова-старшего?

Ответ, в принципе, я знал. Тело Сомова обнаружили неподалеку от "Вавилова". Оно было облачено в скафандр высшей защиты и дрейфовало по той же траектории.

– Тело Сомова.., – начал Сомов.

Но Калуца его перебил:

– Тело Сомова мы, в некотором смысле, предали погребению. И, насколько мне известно, вы его нашли.

– А откуда вам это известно? – быстро поинтересовался Спиридонов.

– Из компетентных источников.

– А у вас есть компетентные источники?

– Обязательно.

– Надо же... У всех есть – у меня нет... Ирландцы везде какие-то... Сказано ведь: "не моложе срока, не старше пятидесяти, и никаких ирландцев!" Но вот что уж совсем непонятно, зачем вы его выкинули за борт. Он и в "Вавилове" неплохо бы упокоился.

– Но тогда тело Сомова увезли бы на Землю. А мы этого не хотели, я этого не хотел. Это, если хотите, моя блажь.

– Странная прихоть, – заметил я.

– Да, – согласился Калуца, – очень странная. Сомов был моим другом. Притом, другом детства. Поэтому я считал себя вправе решать... Я ведь говорил уже, что катастрофа произошла вблизи точки, где, по сведениям из компетентных источников, время от времени бывает сам Господь Бог? Вот я и решил, чтобы, значит, Женю поближе к Богу определить... Глупость, конечно.

– Так, стало быть, несчастного Сомова у Бога из-за пазухи вынули.., – сказал помрачневший Спиридонов.

– Да ерунда все это, – махнул рукой Калуца.

– Не совсем, – вдруг оказал Сомов.

Мы со Спиридоновым дружно на него уставились.

– Что, собственно, ты имеешь ввиду? – осведомился Калуца. – Что я не полный идиот?

– Ну.., – Сомов усмехнулся, – не совсем это. С Сомовым, то есть с его оболочкой мы, конечно, погорячились. А все остальное – очень серьезно. Точка, вблизи которой произошла катастрофа – это замечательная точка. Не знаю, там ли концентрируются мысли всего человечества, но именно там я испытал целый ряд замечательных ощущений. Я бы назвал их озарениями. Быть может, именно там я и стал тем, кем сейчас являюсь. Я получил какой-то заряд...

– А почему ты мне раньше не говорил про этот заряд? Что за заряд еще?! – возбудился Калуца.

– Я говорил, – тихо сказал Сомов, – но ты ведь никого кроме себя не слушаешь. Ты все хочешь успеть сам. Ты никого толком не посвящаешь в свои планы, даже Шеффилда. Учеников своих держишь на побегушках, темниловку устроил и многозначительность...

– Я? Устроил? – Калуда растерялся.

– Понимаешь, Ричард, ты с ними играешь в их игры. Зачем?

– Как будто у меня есть выбор!

– Есть. Не знаю... Но, кажется, он есть. Знание, прежде чем стать истинным знанием должно пройти стадию веры. И это хорошо. Но чем быстрее эта стадия будет пройдена, тем лучше. Тем быстрее оно будет пущено в оборот. А ты пытаешься двигаться путем Христовым – ничего, кроме фанатизма, из этого не получится.

– Ну, знаешь ли.., – прохрипел Калуца багровея. – От кого другого – но от тебя я этого не ожидал...

– Я сказал, что думаю, – Сомов посмотрел в глаза Калуце. – Потому я тебе и друг, что поступаю именно так. И я имею на это право.

– Однако же своими правами не следует злоупотреблять, сказал Калуца примирительно. – Поговорим об этом после.

– Хорошо, поговорим.

– Что за черт! – воскликнул Спиридонов. – Я думал, у вас тут мир и общий лад, а вы еще и сами не разобрались, кто прав, кто виноват. Какого же, спрашивается, дьявола вы меня в это дело впутали?! Не-ет, я не желаю участвовать в дрязгах... Еще чего! Что, мне делать больше нечего? Я вон... И, это... Нет уж, дудки! Гиря, собирайся... Славу еще обещают... Босяки!

– А вопросы? – остановил его я.

– Какие еще вопросы? Нет вопросов!

– Почему не забрали информацию с "Вавилова"?

– Потому.., – начал Калуца, но Спиридонов на дал ему закончить.

– Мы что, не идем?

– Нет, конечно, – сказал я.

– А вроде уже собрались, – Спиридонов озадаченно пожал плечами. – То идем, то не идем. Ничего не понимаю... Так что, сидеть?

– Сидеть, – подтвердил я. – И еще долго.

Спиридонов, судя по всему, вскочил на любимого конька и решил повалять Ваньку. Чего он добивался, было понятно стабилизации обстановки. Это и произошло. Сомов одобрительно заулыбался, Калуца же страдальчески сморщился. Но вопрос, который я задал, повис в воздухе. И создавалось впечатление, что отвечать на него никто не собирается. Это меня беспокоило. Потому что, вероятно, информация, собранная Калуцей в процессе экспериментов, представляла немалый научный интерес, но о ней словно бы забыли.

– Так что же случилось с информацией, – повторил я, вмешиваясь в процесс умиротворения.

– Да, – поддержал Спиридонов, – что с ней случилось? А кстати, что за информация?

– Я имею ввиду информацию, накопленную Калуцей в памяти его системы.

– С ней, полагаю, ничего не случилось, – ответил Калуца. – Она сохраняется на магнитных носителях, защищена от разрушающего действия излучений, температуры и прочих факторов. За нее можно не беспокоиться.

– Это понятно. Но где именно находятся эти носители?

– На борту "Вавилова", разумеется.

– То есть, ею никто не интересовался?

– Собственно, никто и понятия не имел о ее существовании.

– Почему же вы не приняли меры к ее изъятию?

– Я не имел такой возможности, – сказал Калуца и посмотрел на Сомова.

– Дело в том, что когда нас снимали с борта "Вавилова", Калуца отсутствовал, – пояснил Сомов.

– Еще новости, – пробормотал Спиридонов. – Где же он в это время обретался?

– Он был не в себе. То есть, вместо него присутствовал Асеев. И мы с ним решили оставить все как есть. Законсервировали оборудование, загерметизировали отсек...

– Вы решили? – удивился я. – Странное решение.

– Вот что, – вмешался Спиридонов. – Давайте кончать. Гиря затронул ключевой вопрос. Я понимаю, вы могли забыть информацию в суматохе спасательной операции. Но я ни секунда не верю, что в тот момент, когда готовилась комиссия по "Вавилову", вы не предприняли никаких мер к тому чтобы заполучить эту информацию. Слышите, уважаемый Ричард Яковлевич, я в это ни секунда не верю. И не пытайтесь меня надуть – этот номер не пройдет.

Кадуца изумленно вскинул брови.

– Василий Васильевич, мы у вас на подозрении? После всего, что было?

– А что было? Выпили бутылку – это еще не союз сердец. Так что уж будьте любезны...

– Хорошо, я открою вам главный секрет, – Калуца сделался серьезен. – Я не хотел пока затрагивать данный вопрос, поскольку он меня не касается. Вернее... Мне наплевать и на эту комиссию и на все другие. Но мне нужна моя информация. Она мне нужна принципиально, и я плюю на все условности!

– Ну так вот то-то же! – сказал Спиридонов, усаживаясь в кресле поудобней и вытягивая ноги.

– Да, действительно, тогда на "Вавилове" мы, а вернее оказать, Асеев, решили ничего не трогать. Посудите сами, в каком мы были состоянии. Свеаборга надо было срочно эвакуировать на Землю, с Сомовым тоже происходили странные вещи... И в этой ситуации мы должны были объяснять капитану "Генуи", что необходимо взять на борт какое-то оборудование с "Вавилова", предназначенное неизвестно для чего? Асеев уже знал, что "Вавилов" никуда не денется. И он справедливо полагал, что на "Вавилове" наша информация лучше сохранится. А когда появится компетентная комиссия, она обнаружит эти магнитные носители и спросит у оставшихся в живых членов экспедиции, что на них записано. И компетентно во всем разберется. Но он ошибся, и вот в каком пункте. Никакой комиссии ГУКа на "Вавилове" не было.

Спиридонов даже рот открыл от изумления!

– Погода, погоди... – сказал он. – Как это не было? А отчет, а рекомендации? А подписи – аж целых пять штук?.. Как это не было?!

– Подписи подлинные. А все остальное – липа.

– Липа?

– Липа, липа, Василий Васильевич, или, говоря образно, клюква развесистая.

– Липа! – Спиридонов вдруг вскочил и забегал по кабинету. – Ах, я, старый осел!

– Ну, это вы, Василий Васильевич, перегнули палку, заметил я как бы вскользь. – Осел – это вьючное животное, а вы...

– Что?! – Спиридонов остановился и выпучил глаза. – То-то я смотрю, эти говнюки ко мне один за другим являются. А, Гиря? Ты все понял?

– Нет, Васильевич, не все. Совершенно непонятно, на кой черт им это было нужно?

– Кому?

– Ну, этим вашим приятелям?

– Зачем?.. А черт же их знает, зачем. Вот ты сядь и подумай, зачем.

– В принципе, это вполне объяснимо, – сказал Сомов. Корпоративный интерес. Административный инстинкт самосохранения. Боязнь потерять лидирующие позиции и сферы влияния. Боязнь того, что вскроется несостоятельность концепции освоения Внеземелья и ГУК утратит привилегированное положение среди других ведомств в плане обеспечения ресурсами и кадрами. Это, разумеется, схема, и мотивы поведения разных лиц могут отличаться, но в целом...

– А мне плевать на это в целом, – прорычал рассвирепевший вконец Спиридонов. – Меня интересуют как раз мотивы поведения отдельных лиц, которых я считал порядочными людьми, а они оказались мерзавцами! Н-ну ладно... Я им покажу!.. Бегаю, как савраска, а они, мерзавцы... А Шатилову я лично морду набью... Отловлю где-нибудь в тихом углу и мордой о стенку!

Спиридонов еще минуту изрыгал проклятия и придумывал кары, а потом внезапно успокоился и даже уселся на свое место.

– Ладно, – оказал он вальяжно. – Пусть их будет... Теперь я их сверну в бараний рог и заставлю крутиться. А что? Такой букет – двенадцать апостолов да еще пять златоустов. Мы будем действовать цивилизованными методами, как считаешь, Гиря?

– Естественно, – подтвердил я, еще не осознав изменений в настроении шефа. – Мордой о стол – это хороший цивилизованный метод.

– Никаких морд и харь! Только лица, и, притом, весьма уважаемые! Вежливость, приятное обхождение, красивые жесты. Они у меня такие бумажки будут подписывать, что вам и не снились!.. Давай, Гиря, еще вопросы. Я смотрю, ты насобачился их задавать.

– Скажите, – обратился я к Калуце, – а вам эта информация действительно полезна? То есть она, как бы это сказать.., может быть расшифрована и проанализирована?

– Полезна.., – пробормотал Калуца. – Да ей цены нет! Вы знаете, что такое генетический код? Зто то, что определяет физиологические параметры организма, его фенотип. Так вот, я предположил, что существует некоторый универсальный код, определяющий параметры личности. У каждого человека имеется свой индивидуальный энергетический фон – биополе, определяемое какими-то внутренними состояниями мозговых центров, матрицей нейронных связей. Эта матрица индивидуальна, но состоит из ограниченного набора стандартных ячеек... И так далее. Если бы у меня были мои записи с "Вавилова", я мог бы, например, сравнить того Сомова и этого, уловить изменения в параметрах его биополя и попытаться как-то увязать их с параметрами его нынешней личности. Сделать классификацию признаков... Да что вам объяснять – все равно вы ни черта не поймете!.. Короче, после того, как мы возвратились на Землю, я, в основном, только тем и занимаюсь, что пытаюсь пробить экспедицию к "Вавилову". Асеев пока был, советы давал. Но теперь Асеева нет, а все мои усилия вязнут в этом болоте... Мало того, они там, в коллегии ГУКа всполошились и блокируют любые мои действия.

– Ирландцев подсылают, – добавил Спиридонов многозначительно.

– Именно, – зло сказал Калуца. – Их интересует мой лабораторный журнал. Они думают, что, там записаны откровения. Идиоты! То, что там записано, могут понять человек десять-пятнадцать отсилы. И все они – мои приятели... А вы знаете, что мне угрожали разоблачением, если я сделаю попытку предать гласности историю с "Вавиловым?

– Занятно, – процедил Спиридонов, – отстучав костяшками пальцев затейливый степ на подлокотнике кресла. – И что они вам собрались инкриминировать?

– Аварию на "Вавилове", – что же еще! Я все подстроил и взорвал центральную рубку.

– Но вы, разумеется, сказали им, что подобные намеки могут кончиться плохо?

– Разумеется, нет – это не в моих интересах. Мне нужно организовать экспедицию на "Вавилов", а не свару с верхушкой ГУКа, – сказал Калуца холодно. – Если говорить откровенно, то я и вам не вполне доверяю. Аналогичные переговоры я уже вел с рядом лиц. Меня успокаивали, обещали помочь, но воз, как видите, и ныне там... А теперь еще эта история с женой Свеаборга... Буквально позавчера я имел разговор с одним типом. И он заявил, что гибель Марты Свеаборг вполне можно связать с событиями на "Вавилове"...

– Но это уже, знаете ли... – скулы у Спиридонова заиграли. – Ты понял, Гиря, куда дело поворачивается? Они хотят исподтишка дискредитировать нашего дорогого Калуцу и одновременно избежать широкой огласки. Лично я это не могу квалифицировать иначе как свинство. Но самое непонятное чего они все перепугались до полусмерти? Аварии и раньше случались. Ну, вскроется подоплека, выяснится, что кто-то там организовал полузаконный рейс, а кто-то прохлопал ушами... И что? Пожурят друг друга, кому-нибудь дадут по шее для острастки. Либерализм-то у нас в крови. Особенно в отношении первых лиц... Нет, брат, тут дело нечисто. Я могу, например, предположить, что кто-то там захотел под шумок обеспечить себе вторую жизнь – тогда дело стоящее для серьезного мерзавца и полного идиота. Но серьезных в руководстве ГУКа нет. А тогда, значит, выходит слава... Да, опять она, родимая. Вот попомни мое слово, кто-то у нас в ГУКе захотел стать великим человеком, и на горбу у Калуцы с Шеффилдом въехать в рай. Как считаешь?

Я никак не считал и честно в этом признался.

– По-моему, ерунда, Васильевич. Ну, двести, ну, сто лет назад я бы еще понял. А теперь – нет. Люди не те, чтобы красть славу. Да и как-то все уж очень по-книжному... Злодеи, вампиры, похитители детей и вечной славы... Нет, народ не обманешь. Слава принадлежит нашим друзьям, а они согласны уступить ее нам. В равных долях... И все эти ирландцы напрасный труд.

– Думаешь? – Спиридонов недобро усмехнулся. – Ладно, мотивы, мы еще обсудим. А люда – люди все те же. И мотивы те же: слава, власть, матчасть и бабы. Вот когда мы научимся комплектовать личность всеми необходимыми ингридиентами, тогда будет разговор. А пока... Вон смотри, какой Сомов положительный. Не грубит, сидит спокойно, рассуждает трезво и в личной жизни никаких перегибов. Потому что ингридиентов в нем на двоих. А вот Калуца – нет. Неправильно скомплектован. Почему? Да потому, что сам себя комплектовал в корыстных целях. И вот вам результат!

Сомов с Калуцей переглянулись, потом уставились на Сдиридонова и вдруг начали хохотать. Смех у них получился геометрический. В том смысле, что нарастал в геометрической прогрессии. Хохотали они старательно и до упаду, а глядя на них, и мы со Спиридоновым тоже подлили масла в огонь всеобщего веселья. Кончилось тем, что в кабинет заглянула Сима – секретарь и дочь Калуцы – и спросила, не надо ли открыть окно. Зто вызвало новый прилив хохота. Калуца, впрочем, уже не смеялся, он просто всхлипывал и стонал.

Первым пришел в себя Сомов. Он мотнул головой, глубоко вздохнул и отвернулся. Мы с Калуцей тоже кое-как управились с приступом, а вот Спиридонов еще минуты две корчился в кресле.

Наконец, и он взял себя в руки.

– Ну, однако же.., – произнес он, растирая грудь. – Что это мы развеселились?

– Да так что-то.., – сказал Калуца, – видимо атмосфера сгустилась. Воды не хотите?

– Давай воды! – Спиридонов выпрыгнув из кресла и не дожидаясь, пока Калуца развернется, налил себе стакан из графина и залпом выпил. – Ф-у! Хорошо-то как!

Сомов тоже выпил водички и налил Калуце. Я стоял последним в очереди, и мне досталось только полстакана.

– Морской закон, – сказал Спиридонов назидательно, первым нальешь – первым выпьешь. По-моему, Гиря, они нас тут гипнотизируют. Как считаешь?

– Определенно, – подтвердил я.

– Внушают всякие мысли, а потом смеются. Надо держать ухо востро! А то мы на этом деле приобретем квалификацию клоунов, и нас отправят в цирк курей смешить. У тебя вопросы еще есть?

– Так, пустяки.

– Тогда я начинаю констатировать, а ты пиши в протокол. Лично мне в этой истории непонятны два момента. Первый: с каких щей "Вавилов" взорвался? И не подстроил ли это кто-нибудь специально? А второй – что теперь делать? Ну, второй вопрос мы обсудим отдельно. Я так понимаю, что надо перехватывать "Вавилов" и разбираться на месте. Только непонятно, под какой вывеской... Но вывеску мы придумаем. Как считаешь?

– Надо бы, Василий Васильевич, – сказал Калуца жалобно. А то ведь, ну сколько же можно!..

– Тогда на сегодня все, – заключил Спиридонов. – Смех смехом, а шутки в сторону... Когда там стратоплан?

– Как, вы уже нас покидаете? – удивился Сомов. – Мы-то надеялись...

– Да, – подтвердил Калуца, – мы хотели вас пригласить в лабораторию, показать оборудование. Ребята просили на Спиридонова посмотреть.

– Что я слон что-ли, на меня смотреть, – обиделся Спиридонов. – Делом надо заниматься, а не Спиридоновых рассматривать.

– Ну так и я о том же. У нас тут одни разговоры, а там можно попробовать подключиться, посмотреть, какие у кого мысли в голове...

– Как это – мысли? – Спиридонов с опаской глянул на Калуцу. – Мозги что ли просвечивать?

– Да нет, вообще...

– Я вам дам "вообще"! Ишь чего захотели!.. Ладно, пошли, только чтобы никаких этих ваших штучек. Нет у меня мыслей и все тут. Ну, может одна-две завалялись, – Спиридонов хитро ухмыльнулся. – Гирю вон просвечивайте – у него вся голова мыслями забита и все мысли на роже... То есть, я хотел сказать, на лице написаны. А точнее – налицо. Это, прошу заметить, каламбур...

Сомов в лабораторию не пошел, сославшись на дела.

Мы долго шли по каким-то коридорам, спустились в лифте, опять шли, и в конце концов оказались перед той самой дверью, где я когда-то беседовал с двумя близнецами.

В комнате никого не было. Калуца церемонно усадил Спиридонова в кресло, после чего исчез. Появился он довольно скоро с целой ордой молодых людей, которые немедленно начали щелкать всякими тумблерами, тыкать на кнопки и давать друг другу советы, исподтишка рассматривая Спиридонова. Тот сидел как на иголках, озираясь и вертя головой из стороны в сторону.

– Придется потерпеть, Василий Васильевич, Аппаратура прогревается. – сказал Калуца. – Вон, кстати, тот знаменитый "колпак" – хотите примерить?

– Еще чего... А размер подойдет?

– Не налезет – другой подберем...

Я наблюдал за шефом и потихоньку умирал со смеху. Спиридонов, судя по всему, был заинтригован до полусмерти, ему было лестно всеобщее внимание, но в то же время боязно, как бы с ним, не дай Бог, чего не сотворили. Потому что эти умники – от них всего можно ожидать... Ситуацию я обозначил в протоколе так: клиент дозревает. Это для Сюняева. А для себя: Полкан в столярной мастерской, где ему делают будку.

Масса людей. Будки не видно. Куча стружек. Какие-то железки и деревяшки. Все кругом урчит и вертится. Стоять нельзя – придавят, а двигаться тоже нельзя – спотыкаются. Воняет, какой-то дрянью, но где-то определенно есть колбаса...

А где будка-то?!

Наконец, Калуца решил, что аппаратура прогрелась, а клиент дозрел. Он подступился к Спиридонову с "колпаком" и поинтересовался:

– Так что, Василий Васильевич, будем надевать или как?

Спиридонову, судя по всему, надевать "колпак" не хотелось, но не хотелось и ударить в грязь лицом. Молодежь по сторонам перебрасывалась замечаниями, и я даже явственно услышал: "Что, тот самый Спиридонов?" – "Тот, тот успокойся." – "А что его Калуца пасет?" – "Он же от ГУКа, а они грозятся открыть зеленую улицу. Вот Калуца и извивается."

Если это не была обещанная слава, то что же тогда? И Спиридонов, должно быть, понимал, что большего ожидать опрометчиво – надо брать то, что есть.

– Давай, – сказал он вальяжно, но тут же добавил с опаской: – А оно того... Током не шваркнет?

– Нет, нет. Безопасность гарантирую, – заверил Калуца. только и вы уж того... Думайте о чем-нибудь приличном. А то молодежь – языки, что твое помело.

– Не учи ученого, – буркнул Спиридонов и, надев колпак, повертел головой.

– Не жмет? – обеспокоенно поинтересовался Калуца. Многие жалуются...

– Головастые не в меру, вот и жалуются...

– Если на уши сползет – предупредите.

– А что?

– Так, ничего. Предупредите и все.

– Ладно, давай включай.

– Уже включил.

– Как уже? Предупреждать надо!

– Что-нибудь чувствуете?

– Ни хрена не чувствую. Где мысли-то?

– А вон, смотрите на экран... Джордж, отойди, мешаешь.

– Где?

– Да вон же, на экране.

– Вот эти кривульки? А чего они такие кривые?

– Как думаете, такие и кривульки.

– Как умею, так и думаю... И о чем я сейчас думаю?

– Так, с виду ни о чем. Но вот эта компонента... Не нравится мне она...

Калуца принял озабоченный вид и, подойдя к стойке с аппаратурой, затеял какие-то сложные манипуляции с ручками и переключателями.

– Так, – сказал он самому себе, но достаточно громко, чтобы услышал Спиридонов, – Пока все нормально. Будем увеличивать усиление... Отфильтруем детство и юность, административные порывы оставим, а всякие там самомнения и вожделения – долой... Вот так! Очень хорошо!

– Что ты там бормочешь? – возбудился Спиридонов. – Ты мне говори, что надо, а я уж как-нибудь...

– Да вы не волнуйтесь, Василий Васильевич, все будет хорошо.

– Я и не волнуюсь. Сижу, как сидел.

– Волнуетесь. Вон и амплитуда выбросов возросла.

– Где возросла?

– Да вон же, на экране.

– Ничего не вижу. Было что попало и теперь что попало.

– Это для вас что попало. А для нас ваши мысли – открытая книга. Вот видите – это частота старческого маразма. А вон на том экране – в углу – спектр. И спектр этот просто убивает...

– Слушай, Калуца, что ты меня дурачишь? – наконец сообразил Спиридонов. – Старческий маразм... Ты давай работай! Устроил тут цирк...

– Так не мешайте. Сидите себе спокойно, думайте о своих делах.

Спиридонову, видимо, надоело это препирательство и он уставился на меня.

– Что, Васильевич, попался на кукан, – спросил я ехидно.

– Прорвемся! – ответил он независимо.

Молодцы Калуцы, между тем, разбрелись по лаборатории и занялись какими-то своими делами, не обращая на нас никакого внимания. Именно так я себе и представлял атмосферу научного поиска.

Спиридонов затосковал, еще некоторое время осовело таращился по сторонам, а потом словно бы задремал, прикрыв глаза. Я терпеливо ждал, чем закончится представление. Закончилось оно банально. Калуца установил, что Спиридонов спит.

– М-мда, – произнес он. – Редкий экземпляр. Спит как сурок, несмотря на то, что сигналы играют зорю... Ну, пусть спит... Владислав, попробуйте обработать и выдайте ИПП-карту.

Один из молодцев кивнул, а Калуца подошел ко мне.

– Как впечатления? – поинтересовался он.

– Приятные, – отозвался я. – Только не очень понятно, что все это значит? Ведь не читаете же вы, в самом деле, мысли Василия Васильевича. Это было бы не совсем тактично.

– Нет, конечно. Хотя впечатление возникает, не правда ли?

– Возникает целая гамма впечатлений, – оказал я просто для того, чтобы поддержать разговор.

– Хорошо, я объясню, что мы делаем. Согласитесь, Василий Васильевич – личность неординарная, и я в процессе общения уже успел кое-что узнать относительно его характера, интеллекта, стиля поведения и прочих, так сказать, типологических признаков. Если к ним присовокупить физиологические, в частности, спектр биоритмов, разные там.., ну, в общем то, что я называю портретом индивидуального биополя, то можно будет внести Василия Васильевича в список лиц, частично доступных моему пониманию. А если сопоставить эмоции и характерные изменения биопотенциалов, то можно делать различные выводы и разного рода прогнозы. Но самое главное, в дальнейшем, если наш уважаемый Васильевич пожелает, я смогу подобрать параметры канала и связаться с ним на подсознательном уровне.

– Ага, – сказал я. – То есть именно так, как вы это делали на "Вавилове"?

– Примерно, – сказал Калуца рассеянно. – Но это, если он пожелает.

– А это не может рассматриваться как попытка давления на следственные органы?

– Может наверное – откуда я знаю... Меня, однако, это не очень волнует. Если заранее остерегаться всех возможных обвинений, то лучше всего ничего не делать вообще.

– Ясно, – произнес я, соображая, что бы еще такое спросить.

– Давайте говорить серьезно, – предложил Калуца. – Чего все, собственно, боятся? Мне это непонятно. Уверяю вас, в данный момент Василий Васильевич не подвергается абсолютно никаким внешним воздействиям.

– Еще бы – спит как младенец!

– Это мы его подстимулировали. Для успокоения, разгрузки нервной системы и снятия стрессовых последствий от наших эмоциональных бесед. Да, видать, переборщили... Объясните, почему увидев на голове вот этот "колпак", люди шарахаются и воображают невесть что? Неужели все полагают, что это так просто изменить параметры личности? Что для этого достаточно шарахнуть током в висок? Уверяю вас, пока личность сама не пожелает измениться, переварив какую-либо информацию, ничего вы с ней не сделаете. Природа шлифовала разум миллиарды лет, а вы почему-то считаете, что стоит только ударить кувалдой по голове, и перед вами другая личность. Все, что в живом существе связано с переработкой информации, снабжено природой защитным механизмом такой силы, что преодолеть его в лоб практически невозможно. А личность – это информационный портрет живого существа. Попробуйте заставить кошку нести яйца. Умрет, а нести не будет! Почему? Потому что природа заложила в нее совершенно определенный механизм передачи наследственной информации. Так что, уж вы меня извините...

– Но ведь люди, бывает, сходят с ума, разве при этом личность не меняется?

– Меняется какая-то часть личности. При шизофрении, например, нарушается адекватность реакций на внешние воздействия. Внутри каждого человека есть модель внешнего мира. Больной человек является таковым не потому, что его личность испортилась, а потому, что внутренняя модель перестает соответствовать внешнему миру. А это происходит вследствии нарушения механизмов первичной переработки информации. Я, по крайней мере, так думаю...

Калуца помолчал, а потом спросил удивленно:

– О чем это мы?!

– Вот и я о том же, – отозвался я.

– Понятно. Это я продолжаю спор со своим внутренним оппонентом... Кстати, о душевнобольных. Попробуйте преднамеренно свести кого-нибудь с ума. Скорее сами сойдете. Болезнь психики – это процесс внутреннего изменения личности. Если, например, применять психотропные препараты, то со временем можно добиться успехов, только заранее никто не может сказать, каких именно. Потому что ни с какими физиологическими изменениями в мозге невозможно однозначно увязать изменение свойств личности.

– А чем, собственно, личность отличается от неличности?

– Личность выделяет себя из всего сущего. Умеет устанавливать отношение типа "мир и я". И всегда знает, где это "Я" кончается... В продолжение нашей беседы: у Пастера вообще одна половина мозга была блокирована, а он работал, да еще как! Уверяю вас, его личность ничуть не уступала вашей.

– Тут спорить не берусь, – заявил я. – Пастер, все-таки, – не какой-то там Гиря.

– А что Гиря? Может быть в вас сидит Спиноза, или Аристотель. Спит, или впал в детство.

– Хотите на карту взглянуть, – вмешался в наш околонаучный разговор тот парень, которого Калуца назвал Владиславом.

– Уже готова? Давайте. Очень любопытно...

Калуца отошел и начал рассматривать экран монитора, в который вставили какой-то прозрачный прямоугольник.

– Может разбудим начальство, – предложил я, полагая, что это теперь надолго.

Калуца оглянулся:

– Нет, не стоит. Еще минут пять. Пусть отдохнет.

Мне надоело стоять столбом, я вышел в коридор и присел на ту самую скамеечку, где когда-то сидел с Сомовым.

Калуца действительно вышел в коридор через пять минут. Почему-то мне показалось, что его настроение изменилось. Он присел рядом и уставился прямо перед собой. Я молчал, выжидая. Мимо прошла очень красивая женщина, поздоровалась, но Калуца не ответил. А я бы, на его месте, поздоровался, ибо с такими женщинами следует здороваться и ручку им целовать. Интересно, почему у нас в отделе нет ни одной женщины? Надо бы поговорить со Спиридоновым...

– Вот что, – произнес наконец Калуца и поморщился, – Дело в том, что... Скажите, Петр Янович, а у вас проводятся какие-нибудь медицинские осмотры? Профилактические, или, там, периодические?

– Конечно. А в чем дело?

– И что, всех осматривают? – Калуца словно бы и не слышал моего вопроса.

– Поголовно. Летный состав, например...

– Летный состав меня не интересует. Меня интересует Спиридонов.

– Что-нибудь выяснилось? – догадался я.

– Да, выяснилось, – Калуца поднял глаза. – Выяснилось очень неприятное обстоятельство. По некоторым косвенным данным я предполагаю у Спиридонова прединсультное состояние. Или, что еще хуже, опухоль головного мозга. Точнее сказать не могу – нужно медицинское обследование. По-моему, он ваши профосмотры игнорирует уже лет пять, потому что даже элементарная энцефалограмма показывает, что процесс зашел слишком далеко. К сожалению, мне не с чем сравнить. Хотя, впрочем, достаточно редко, но подобные аномалии энцефалограммы бывают врожденными... Может быть, имеет смысл прямо сейчас...

Я растерялся.

– Даже не знаю. Он ведь бодренький.., и потом, это же нужно согласовать...