Текст книги "Африканскими дорогами"

Автор книги: Владимир Иорданский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Но вот работа найдена. Особенно ценится место или в крупной компании или на государственной службе. Там и заработная плата выше, и рабочий день точно определен, наконец, и положение прочнее, чем у какого-нибудь мелкого предпринимателя. Важно и существование в крупной компании профсоюза. Объединяя рабочих и служащих, он придает им силу, которой они не имели бы, будучи неорганизованными.

И все-таки жизнь была трудной. Африканские семьи – большие, и нам часто приходилось встречать по пять-шесть и больше детей в одной семье. Их надо было одеть, накормить, купить для них учебники, тетради и другие школьные принадлежности, стоящие в общем довольно дорого. Само образование было бесплатным, и родители обычно не щадили сил, чтобы дети могли ходить в школу. Тем не менее нам не раз доводилось встречать детей, которые нигде не учились. Обычно это бывало в семьях переселенцев с севера, особенно бедных, с трудом приспосабливающихся к городским условиям.

Помимо детей работающий мужчина должен был содержать и своих стариков родителей. Правда, в Ниме, где главным образом жили отходники-крестьяне, стариков было немного, они оставались в деревнях. Но очень часто в домах, которые мы посещали, гостили приехавшие из провинции родственники, иногда остававшиеся в городе неделями. Скромной заработной платы рабочего или мелкого служащего, конечно же, не могло хватить на все эти бесчисленные и в то же время совершенно обязательные расходы.

Мне редко, да и то преимущественно среди людей богатых и европейски образованных, доводилось встречать мужчин и женщин, полностью свободных от чувства долга по отношению к своим менее удачливым сородичам и соплеменникам. Иной раз, проклиная свою слабость, свою нерешительность, свою неспособность порвать связи, ставшие обременительными, люди склонялись перед требованиями гостеприимства, взаимовыручки и продолжали нести бремя зависимости от своей деревенской общины, от своего клана. Иногда до полного разорения, до нищеты.

Парадоксальным образом именно на этой почве по всей Тропической Африке распространилось ростовщичество. Ростовщик, правда, редко вел большие дела и предоставлял крупные ссуды; действуя среди бедняков, он и ссужал им гроши. Но под высокий процент.

В этом обществе, где каждый ради ближнего буквально снимал с себя последнюю рубашку – пусть не всегда вполне добровольно, – ростовщик был неким психологическим извращением. Он воплощал антитезу традиционной этики, и обычно им был иноплеменник, который не ощущал никаких связей с живущими рядом людьми. В его глазах это были чужаки, хуже того, существа ущербные, в отношениях с которыми можно было чувствовать себя свободным от обязательных среди соплеменников норм нравственности.

Ростовщичество, таким образом, представляло скрытую сторону «медали» – архаичной этики с ее требованием солидарности и взаимопомощи среди людей одной крови при одновременном презрении к «инородцам». Этой своей стороной архаика легко «вписывалась» в окружающий ее мир. В лихоимстве находили выход обостренные капитализмом страсть к накопительству и обогащению, страсть к господству над людьми, к той власти, которую приносили с собой деньги.

Среди ростовщиков Аккры было немало торговцев, но нам называли и имена чиновников, крупных землевладельцев, юристов. Кто же попадал в их паутину?

Как-то утром мы подъехали к небольшому домику в бедняцком квартале и, не выходя из машины, решили понаблюдать, кто постучит в его грязную, окрашенную в ядовитый зеленый цвет дверь. Первый клиент был доставлен черным официальным «мерседесом». Он торопливо выскочил из автомобиля и, закрывая лицо свернутой в трубку газетой, прошел в дом. Через полчаса подошли две бедно одетые женщины, затем мужчина в шляпе и с тростью. Подолгу никто из них у ростовщика не задерживался.

Решились зайти в этот дом и мы. Ростовщик оказался высоким, полным, начавшим лысеть мужчиной. На его левой руке поблескивал массивный золотой перстень, из-под манжеты рубашки виднелись золотые часы на золотом браслете. Глаза были скрыты за темными стеклами очков опять-таки в золотой оправе.

– Что вам угодно? – вежливо спросил он.

Мой спутник начал говорить о возможности получить ссуду, но хозяин дома резко его оборвал, сказав, что этими делами не занимается. Встав, он проводил нас до двери. Видимо, что-то в нашем облике возбудило его подозрительность.

Мы не были обескуражены. Среди тех, кого мы знали, было немало людей, испытавших на себе, что такое лихоимство. Один из них позднее нам рассказывал:

– Вы спрашиваете, кто обращается к процентщикам? Да все – от сторожа до министра. Разница в том, что сторож просит о десяти шиллингах, а министр – о тысяче фунтов. Ростовщик содержит осведомителей, которые сообщают ему о положении должников. Да и сами должники охотно рассказывают ему друг о друге. Он выжидает, пока его клиент не запутается, пока нельзя будет ободрать его как липку. Если должник не в состоянии вернуть заем в срок, вексель переписывается уже на большую сумму. За год долг может вырасти вдвое, а то и втрое.

Вечером, в начале седьмого, когда быстро темнело, откладывались до завтрашнего дня сегодняшние заботы. Постепенно заполнялись народом маленькие, тесные закусочные «чоп-бары», где бойко торговали дешевой снедью, пивом и из-под прилавка самогоном – «акпетеши». На полную мощность включались радиоприемники, и из дверей «чоп-баров» далеко вокруг разносилась музыка. Ночная жизнь вступала в свои права.

Радости аккрской ночи были разложены по четко обозначенным социальным «полочкам».

Терраса гостиницы «Амбассадор», где каждый вечер играл оркестр, обычно заполнялась строго одетыми европейцами или аккрскими богатеями в красочных национальных костюмах. Сюда приезжали на собственных автомашинах, здесь проводились деловые встречи за бутылкой французского вина. Чтобы оплатить стоимость одного ужина в ресторане «Амбассадора», аккрский рабочий должен был бы трудиться около недели, и, понятно, аккрских рабочих никогда здесь не бывало.

Демократичнее – и веселее – было в отеле «Стар». Именно сюда вечерами съезжалась выпить пива, потанцевать, послушать оркестр и обменяться городскими сплетнями разномастная аккрская интеллигенция – журналисты, средней руки чиновники, преподаватели из университета. Иногда в кольце прихлебателей и политических клиентов появлялись министры, которые, видимо, искали разрядки в царящей здесь шумной, свободной атмосфере. Громкие веселые голоса, женский смех, звуки оркестра, шутливые или чуть грустные песни, исполнявшиеся лучшими столичными певцами, плюс мягкая свежесть доносящегося со стороны моря ветерка придавали особое очарование каждой минуте отдыха, проведенного в отеле «Стар».

Территорию гостиницы от дороги отделяла изгородь из густого, коротко подстриженного кустарника. Когда начинал играть оркестр, к изгороди собирались люди. Они не решались подойти ближе и часами стояли там, слушая музыку. Над кустарником, освещенным цветными лампочками, были видны только их лица – неожиданно красные, желтые, зеленые, как маски фантастического театра.

Для этих людей вход в «Стар» был закрыт. Его преграждал не только полицейский, обычно дежуривший здесь вечерами. Пестрые фонарики обозначали социальный и культурный барьер. К тому же очень высокий. Для стоявших за изгородью подняться на гостиничную террасу, то есть переступить через этот барьер, было так же трудно психологически, как человеку застенчивому войти в большой зал, переполненный незнакомыми людьми.

Впрочем, жители Нимы, где мы проводили свое скромное обследование, редко бывали даже в окрестностях отеля. Молодые ребята Нимы вечерами ходили в кино, где для них оставлялись дешевые места у самого экрана. Люди постарше отдыхали дома. Конечно, и здесь существовали ночные бары, танцевальные площадки, обычно переполненные вечерами в субботу и воскресенье. Но кем? Опустившимися босяками, мелкими и крупными ворами, девицами определенного образа жизни. Правда, заглядывали сюда и жители окрестных лачуг – отдохнуть от повседневных забот в жаркой и шумной толпе за бутылкой дешевого пива.

Здесь не было даже элементарного комфорта. Земляной пол, железные, крашенные масляной краской столы, железные стулья. Тяжелый, спертый воздух. И все-таки сюда шли. Поговорить, потанцевать. А главное – не оставаться в тесноте и одиночестве своего дома.

Так проходил день мужчины.

Женский мир

Удел женщины был еще беднее. Нужны были образование и удача, чтобы женщина нашла себе работу. Даже прислугой (уход за детьми, стирка) в Аккре были только мужчины. Исключение составляли несколько крупных универсальных магазинов, которые нанимали девушек продавщицами.

С семейного двора, где готовилась пища, стиралось белье, мылись дети и где женщина была занята большую часть своего времени, она выходила сравнительно в редких случаях. Когда из деревни родственники привозили мешок ананасов или несколько банановых гроздьев, женщина направлялась к ближайшему перекрестку либо мелкой лавке, садилась там, чтобы продать полученные фрукты прохожим. Некоторые получали в кредит у соседнего лавочника пачку сигарет, пакет сахару, несколько коробков спичек, раскладывали этот «товар» кучками на захваченной из дому табуретке и часами ждали случайного покупателя, сидя прямо на земле, часто с грудным ребенком на руках. Если женщине нужно было отойти, она оставляла у табурета свою дочь. Маленькая девочка, часами стоящая на тротуаре у миски с «товарами», – это одна из самых скорбных фигур улицы африканского города.

Женщина с предпринимательской хваткой, у которой появлялось немного денег и устанавливались связи с торговыми компаниями, начинала торговать на рынке. В Аккре рынков было несколько. Приезжего иностранца они всегда поражали своей красочностью, своим экзотизмом. И действительно, центральный рынок Аккры – Маркала во многих отношениях удивителен.

Вытесненная практически из всех сфер экономической и культурной жизни, женщина стала полноправной госпожой рынка, где, в сущности, только торговля мясом и тканями была оставлена мужчинам. Длинными рядами вытянулись через рынок «столы». На них грудами лежали ароматные, сверкающие в лучах солнца как драгоценные камни тропические фрукты, в пирамиды сложены консервы. Были «столы», торгующие лекарствами, и «столы», заваленные снадобьями местных знахарок. Тысячи разных запахов, пестрота ярчайших красок, людская сумятица, шумная разноголосица создавали здесь совершенно особенную атмосферу.

Она опьяняла. А в то же время видимое изобилие товаров плохо скрывало бедность, за людской толчеей не трудно было различить слабость собственно торговой активности.

Деятельница женской организации Аккры Мэри Менса, рано располневшая женщина с красивыми темными глазами на молодом лице, охотно согласилась ответить на наши вопросы. Она имела среднее медицинское образование, работала по специальности. С этого и начался наш разговор.

– Таких, как я, единицы, – волновалась госпожа Менса, – а посмотрите вокруг, чем заняты женщины, каково отношение к ним общества?

– Должны же быть причины нынешнего положения, – прервал ее мой друг журналист. – Как вы их себе представляете?

– Виной всему наши традиции. Просто вы, мужчины, не хотите понять, что и женщина способна не только белье стирать.

Мы оба улыбнулись.

Улыбнулась и наша собеседница.

– Конечно, – продолжала она, – изменить положение трудно, но мы этого добьемся.

И она решительным жестом подчеркнула свои слова.

Обычаи – обычаями, однако не слишком ли был прост полученный нами ответ?

Когда заходила речь о положении женщины в городском обществе, два обстоятельства приковывали к себе внимание. Во-первых, нам было известно, как трудно в городе найти работу. В этой обстановке мужчина естественно претендовал на то, чтобы в первую очередь ему, главе семьи, предоставлялось преимущественное право на постоянный заработок. Считались с этими настроениями и действовавшие в Аккре западные компании.

А во-вторых, играла свою роль и школа, сложившаяся в колониальные годы. Получить образование было трудно, оно стоило дорого, и потому семьи стремились в первую очередь дать его мальчикам. Правда, после завоевания страной независимости положение в этой области стало быстро изменяться, но, понятно, требовались годы, прежде чем школьные реформы сказались бы на самом обществе.

Думали мы и о роли традиций, и о роли сложившегося в городе отношения к женщине. Действительно ли бытовало здесь представление о женщине как о существе второго разряда?

Нам было известно, что в традиционном ганском обществе женщине было отведено почетное место. Не могло быть и речи о презрительном к ней отношении. И все же…

Мне припомнился репортаж польского журналиста Рышарда Капустинского из Танганьики, посвященный обсуждению в парламенте этой страны законопроекта об алиментах. Дело происходило в конце 1963 года, еще до вступления Танганьики в союз с Занзибаром и образования Танзании. Рышард Капустинский, большой знаток Африканского континента, не случайно посвятил специальный очерк, казалось бы, весьма мелкой и второстепенной проблеме.

В своем репортаже польский журналист подчеркивал, что законопроект вызвал общую оппозицию депутатов-мужчин, и процитировал некоторые из их выступлений.

Депутат П. Мбонго высказал мнение, что закон приведет к увеличению… проституции. Он говорил: «Девушки захотят иметь как можно больше внебрачных детей, чтобы таким путем зарабатывать деньги на косметику». Неуклюже шутя, депутат добавил: «Эти девушки будут подобны слаборазвитым странам, они потребуют инвестиций».

Ему вторил депутат Р. С. Вамбура, который сказал: «Этот закон может лишь подтолкнуть женщин к тому, чтобы они начали зарабатывать деньги на своих прелестях. Кроме того, у наших девушек обычно много мужчин. Как же они будут разбираться, кто из них отец ребенка?»

Пугающую картину попытался изобразить в своей длинной речи депутат А. С. Мтаки, по мнению которого закон об алиментах будет иметь фатальные последствия для общества. Во-первых, он вызовет повсеместное увеличение числа… убийств, ведь «люди, вынужденные платить за внебрачных детей, будут их убивать: убийство ничего не стоит». Во-вторых, вырастет число супружеских измен, ибо «после появления закона мужчины станут избегать отношений с девушками, а, напротив, будут соблазнять чужих жен». Наконец, умножатся разводы, так как, «если женатому человеку придется платить алименты, об этом узнает его жена и станет добиваться развода, а то и сразу его бросит». Подавляющим большинством голосов парламент провалил законопроект.

Думается, что ни один из депутатов, столь цинично говоривших о женщинах, никогда не осмелился бы повторить своих слов, оказавшись среди односельчан и соплеменников. Если бы они выступали не с парламентской трибуны, а, скажем, на площадке перед домом деревенского старосты, их речи были бы всеми восприняты как оскорбление, они натолкнулись бы на общее осуждение. И понятно. Женское достоинство у большинства африканских народов окружено глубоким уважением, и циничное отношение к женщине родного племени обернулось бы для оскорбителя серьезными неприятностями.

Но в том-то и состоит двойственность архаичной, племенной этики, что ее нормы строго определяли людское общение по преимуществу внутри племени. Они не распространялись на чужаков, они не имели характера всеобщности.

Даже в городе, где нравственность добрых старых времен была основательно расшатана, соплеменники ревнивым взглядом наблюдали за тем, чтобы ни одно пятно не коснулось репутации женщин их общины. Девушек, сбивавшихся с пути, отправляли назад, в деревню. В менее трудных случаях в город вызывались родители, предупреждались близкие родственники.

Напротив, многое было дозволено по отношению к женщинам чужого «племени». Мужчины редко вступали с ними в брак, обычно они не признавали за собой никаких постоянных моральных обязательств. Не эта ли психология столь явственно заявила о себе во время дебатов в парламенте Танганьики?

С проявлениями подобных нравов мы сталкивались и в Аккре. И здесь женщина, независимая, обладающая острым чувством собственного достоинства, ясным пониманием своих обязанностей и прав, временами подвергалась самой унизительной дискриминации.

Госпожа Мэри Менса, с которой мы поделились этими мыслями, с горечью сказала:

– Конечно, вы правы. Наша организация постоянно наталкивается на предубеждения, на предрассудки. Но мы все-таки верим, что по мере распространения образования, по мере того как наше общество будет узнавать женщину в роли учителя, в роли доктора, в роли писателя, отношение к ней будет меняться. Уже сейчас виден определенный сдвиг.

Прощаясь, она встала и, пожимая нам руки, добавила:

– Наш общий долг – сделать все, чтобы перемены не заставили себя ждать слишком долго.

Поднимающиеся силы

Как сами африканцы осмысливали кричащие парадоксы современного города? Рождение какого общества виделось им за быстро меняющимися чертами молодых африканских столиц?

Однажды в Дакаре я был приглашен на студенческую вечеринку. Дом, где она должна была состояться, находился в Медине. Он был построен недавно, как и десяток других соседних зданий, и казался еще малообжитым. Но собравшиеся там студенты Дакарского университета не обращали внимания на неудобства. Когда я туда приехал, уже давно шел шумный спор.

Клубы табачного дыма были столь густы, что трудно было разглядеть лица спорщиков. В хаосе перебивавших друг друга голосов также нелегко было разобраться. С особенной страстностью говорил высокий, стройный студент с узким лицом и высоким, крутым лбом. Из-за стекол очков поблескивали возбужденные глаза.

– Сенегальское общество не знает классов! – восклицал он. – Нас всех в равной степени грабят французские компании, но сенегалец не эксплуатирует сенегальца.

Взрыв голосов заглушил его последние слова.

Весь вечер продолжалась дискуссия. Для меня она оказалась как бы введением «в курс» мыслей и идей, будоражащих всю интеллигенцию Тропической Африки. На этой студенческой встрече копья ломались главным образом из-за отношения к одному вопросу: разделено ли африканское общество на классы? А именно эта проблема и служила поводом для самых острых идеологических столкновений в африканских странах.

В этих спорах многое было неожиданным. Иногда создавалось впечатление, что на африканской почве снова ожили и расцвели пышным цветом старые, народнические воззрения. Лица, отрицающие существование классов в местном обществе, любили подчеркнуть исключительность Африки. Обычный ход их мысли можно было бы резюмировать следующим образом:

– В африканских странах существуют отдельные капиталистические предприятия – торговые, строительные, промышленные, но буржуазия как класс еще не сформировалась. Сила общины в деревне, сохранение патриархальных форм взаимопомощи среди кровных родственников в городах, где каждый богатый обязан помогать своим неимущим сородичам, являются могучим барьером на пути развития капитализма. Африканские страны развиваются по особому пути, отличающемуся как от капитализма Запада, так и от социалистического опыта Востока. Африка «перешагнет» через капитализм и построит свой особый «африканский социализм».

Противники этих теорий, а их было немало, легко обнаруживали уязвимое место в подобных взглядах. Они предлагали «африканским социалистам» привести из истории хотя бы один пример, когда община в деревне и патриархальные пережитки в городах остановили развитие капитализма.

Критики «африканского социализма» впадали, впрочем, в одну крайность. Часто они были склонны переоценивать силу местной буржуазии и темпы ее становления. Их словно бы гипнотизировала торговая активность на улицах городов, оглушал звон колокольчиков, которыми рыночные торговки любят подзывать покупателей.

Из этой среды мелочных торговцев кое-кому удавалось разбогатеть. В Лагосе и Ибадане были известны торговки, ворочающие многотысячными капиталами. Появились сравнительно крупные предприниматели в Аккре. Закрытие французских торговых домов содействовало быстрому обогащению ряда мелких торговцев в Гвинее.

Но на каком фоне происходило выделение, в сущности, ничтожной и слабой кучки богатых «буржуа»? На фоне отчаяния тысяч вчерашних земледельцев и скотоводов, деклассированных, оторванных от привычной среды и пытающихся через торговлю приспособиться к жестким условиям современного города. Торговая лихорадка в африканских городах больше напоминала судороги умирающего, чем первые жесты новорожденного.

Становление африканского капитализма сдерживалось как деятельностью крупных, часто международных торговых компаний Европы и Америки, так и узостью рынка обычно столь небольших по территории и численности населения африканских стран, их бедностью. Обладающие развитой сетью магазинов и факторий западноевропейские компании снимали пенки с африканского рынка. К тому же их деятельность не была скована границами отдельных государств, а носила «панафриканский» характер. Отсюда широкий диапазон возможностей для маневров, для экономических, финансовых и политических комбинаций.

Собственный потенциал африканской буржуазии в большинстве стран был столь слаб, что государство сплошь да рядом было вынуждено идти на создание государственных торговых и промышленных предприятий в тех случаях, когда было намерено потеснить западные фирмы, чтобы всерьез заняться проблемами экономической независимости. Некоторые правительства принимали специальные меры, чтобы содействовать развитию африканского предпринимательства. Большого успеха эти меры не имели.

И все же… Районы африканских городов – самые зеленые, самые чистые, самые прохладные, где прежде жили европейские семьи, – утратили былой характер расовой исключительности. В этих заповедниках комфорта и богатства появились и вскоре стали там хозяевами африканцы из числа нуворишей или лиц, сопричастных власти. Они мало что изменили в порядках, существовавших до их прихода, а сохранили уже сложившиеся традиции быта и норм социального общения. В своем большинстве это были люди с европейским образованием, которые презрительно отвергали все национальное – родной язык и культуру, народные обычаи, народную этику.

Воспитание этой кучки оторвавшихся от родной земли «господ» было горьким триумфом колониальной школы. В одном из африканских журналов я прочел взволнованное свидетельство кенийского экономиста Ваньяндей Сонга о воспитании, полученном им и его товарищами в Макерере, университетском колледже Уганды. Сонга писал: «В Макерере дети из крестьянских и бедняцких семей обрабатывались до полного их отрыва от родных корней. Они воспитывались в вере, что университетское образование – это вершина в отрицании всего, что было в них африканского. Они были более высокой породы, чем деревенщина, они были немногими избранниками, призванными управлять массами… Наши суждения о жизненных ценностях извращались, чтобы походить на европейские. Красотой для студентки-африканки стало обезьянье подражание белой женщине… Африканский студент становился все менее африканцем, поднимаясь по школьной лестнице к университету».

Конечно, нарисованная картина слишком мрачна, чтобы быть полностью правдивой. И все же есть в ней много верного.

– Наша трагедия в том, – говорил мне один нигерийский профсоюзный активист, – что лидеры часто чужды народу, а народ чужд им. Свои знания, свою образованность, оплаченную народом, они обменивают на привилегии, деньги, политическое влияние. Им легче разговаривать с иностранным дельцом, чем с рабочим; с дельцом они говорят на одном языке, с рабочим – на разных. Они разъедены коррупцией.

Впрочем, было бы несправедливо утверждать, что среди этих людей никто не сознавал, сколь глубока пропасть, возникшая между ними и пародом, и не размышлял над тем, как ее преодолеть. Такие люди были. Но существовал и страх перед бедностью, страх перед полицейскими, страх утратить свое общественное положение. Он убивал волю.

И наконец, коррупция…

Примерно в 50 километрах от Лагоса в небольшом местечке расположен крупнейший в Западной Африке рынок орехов кола. Под покосившимися навесами из пальмовых листьев не смолкает шум торговли вокруг корзин с белыми, розовыми и лиловыми орехами. Их продают женщины-скупщицы из окрестных деревень, а покупают шоферы, едущие на север в служебные командировки чиновники, торговцы-оптовики. Упакованные в мешки, орехи укладываются в грузовики и начинают далекий путь на базары северонигерийских городов.

Горькое на вкус ядро ореха кола содержит целый ряд тонизирующих веществ, снимающих утомление и чувство жажды. Может быть, поэтому у многих народов Западной Африки возник обычай дарить этот благословенный, наделенный чудесными качествами орех в знак уважения и признательности. Жених подносит отцу невесты несколько орехов при каждой встрече. Когда крестьянин просит вождя выделить ему землю, он обязан «подкрепить» просьбу корзинкой кола. Ищущий выгодной сделки купец также не должен скупиться на эти горькие, но очень почитаемые орехи.

Западные социологи, изучая причины коррупции в Тропической Африке, любят вспоминать о давней в этих местах традиции взаимных обменов подарками из орехов кола. По их мнению, влияния древних обычаев достаточно, чтобы объяснить распространение взяточничества, казнокрадства, злоупотреблений служебным положением. Но, право, следует защитить орехи – кола от этой клеветы.

В Браззавиле, в квартале Баконго, есть улица, долгое время известная под насмешливым названием «Бульвар способных». В отличие от соседних улочек она застроена домами из кирпича или бетонных блоков. Эти дома были построены в недоброй памяти годы правления аббата Фюльбера Юлу и принадлежали чиновникам, «способным» оплатить цемент, кирпич, алюминиевые листы для кровли. Отсюда и название бульвара.

В шутку браззавильцы говорили, что список адресов этой улицы мог служить справочной книгой казнокрадов и взяточников правительства Юлу. С горечью они добавляли, что конголезская столица в прошлом не составляла исключения. В любой из африканских стран с реакционным режимом существовали или продолжают существовать свои «бульвары способных».

В Абиджане, например, долгое время предметом уличных разговоров были рассказы о том, как для строительства одного из городских дворцов самолетами гнали из Европы мрамор, а потом самолетами же отправляли обратно, потому что хозяину дворца не понравился его оттенок. В Уагадугу, столице Верхней Вольты, одной из самых бедных и отсталых африканских стран, каждый крупный чиновник поспешил отстроить себе особняк и приобрести машину подороже. Наиболее предусмотрительные из казнокрадов переводили деньги на секретные счета в швейцарских банках, причем в иных случаях пример подавался либо самим главой государства, либо его премьер-министром.

Свергнутый президент Центральноафриканской Республики Давид Дако неоднократно пытался покончить с коррупцией. За годы его правления были арестованы десятки префектов и супрефектов – администраторов областей и районов. Но безуспешно. Контролеры его правительства негласно решили не привлекать к ответственности тех, кто растратил меньше 250 тысяч африканских франков.

Эта волна коррупции – характерная черта всех неоколониалистских режимов, и, для того чтобы понять, как достигла она силы, не нужно углубляться в прошлое или в традиции. Достаточно представить атмосферу, создаваемую неоколониализмом в Африке.

Тот же Давид Дако, столь рьяно боровшийся с коррупцией, как-то раз сам обратился к своим согражданам с призывом: «Обогащайтесь!» Что это, непоследовательность? Нет, дело было в другом.

Обращаясь со своей речью к народу республики, президент прекрасно знал, что в стране не существует развитой, политически влиятельной буржуазной прослойки. Как и многие другие находящиеся у власти политические лидеры, Дако понимал, что без этого союзника весь режим будет неустойчив, недолговечен. Эта социальная логика составляла подтекст его речи.

Укрепившиеся в Африке монополии не произносили громких слов, они действовали. Взятки быстро окупались выгодными сделками, правительственными заказами. Поэтому ни один из управляющих крупных европейских компаний не жалел денег на «подарки» или угощения. Весь экономический аппарат монополий дейст-вовал, да и продолжает действовать на континенте как громадная развращающая сила.

Слабость африканской буржуазии волновала не одних президентов. Видные западные дипломаты и государственные деятели также заявляли, что стремятся содействовать росту и укреплению африканской буржуазии. Они обещали займы и кредиты, они также призывали: «Обогащайтесь!».

И многие не оставались глухи к этим обращениям. Государственная казна, куда в виде налогов и иных поборов стекались деньги крестьянина, рабочего, сельского учителя, торговца-разносчика, стала в ряде стран важнейшим средством «перераспределения» доходов. В форме фантастически высоких окладов министров, депутатов парламента, высших чиновников народные деньги уходили в карманы правящей административно-политической верхушки. Те, кому оклад казался недостаточным, сами запускали руку в казну, брали взятки.

Обычно африканский торговец не смел и мечтать о прибылях, которые достигали бы уровня даже не министерского, а, скажем, депутатского жалованья. Сталкиваясь с подобными фактами, многие исследователи социальных отношений в Африке заговорили о возникновении африканской бюрократической буржуазии. Видимо, более правильным было мнение, что в составе всего господствующего класса чиновничество представляло особую группу, верхушка которой в реакционных странах Африки тесно сращена как с иностранным капиталом, так и с местной буржуазией. Именно коррупция служила связующим звеном между тремя силами. Но не только. Чиновники и политиканы торопились вкладывать накопленные ими средства в особенно доходные отрасли экономики, например в домостроение.

«Бульвары способных» были окружены ненавистью всюду, где они существовали, но народу не так-то просто было выразить свои чувства: полиция и жандармерия бодрствовали.

Одно из самых скандальных дел в Нигерии было связано с именем убитого во время январского переворота в 1966 году Фестуса Окоти-Эбо, министра финансов в свергнутом правительстве. Принадлежавшая ему обувная фабрика Омими (Омими – одно из прозвищ министра) получила от правительства беспроцентный заем в размере 100 тысяч нигерийских фунтов (252 тысячи рублей). Через два года управление фабрики в составе жены и детей министра обратилось к правительству с просьбой превратить этот заем в безвозмездный дар и добилось своего.