Текст книги "Африканскими дорогами"

Автор книги: Владимир Иорданский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Против двух врагов

Настроения в народе редко бывали однозначными. Обычно реакция на новые жизненные явления бывала двойственной, противоречивой.

«Если наше племя вырождается, – говорил Г. Дебруннеру ганский вождь, – если наша слава в упадке, а былой блеск нашего королевства тускнеет, то разве причина тому не гнев духов-хранителей и предков? Как могут они благословлять нас, если мы больше не направляем посланцев в их мир, чтобы они могли принять к сердцу наши заботы! Не удивительно, что нас больше не достигает благословение духов-хранителей – их спугнул грохот пушек, им не нравится звон колоколов на христианских церквах. Наконец, когда они хотят прийти к нам на помощь, то путаются в телефонных проводах. После этого понятно, что дурных людей становится все больше и больше, а число колдунов и ворожей чудовищно возросло. Сила наших магических талисманов утрачена».

Подобные сожаления выражали не только вожди. Их можно было услышать и от крестьян и от мелких торговцев. Грусть по недавнему золотому веку уже появилась…

И все же главным, пожалуй, была не эта ностальгия. Сильнее был страх – перед ведьмами, колдунами, знахарями, ворожеями, неожиданно приобретавшими очень большое значение в обстановке социального кризиса и краха «племенных» религий. Пророки новых, африканских, церквей и сект несли избавление от этого ужаса.

Нам трудно это представить, но для очень многих в Гане было совершенно правдоподобным описание «сражения» с ведьмами одного из пророков, который рассказывал: «В начале декабря 1953 года все ведьмы мира собрались в Манкессиме, в краю народа фанти. Узнал я об этом от бога и направился духом своим в Манкессим, где уже было четыре тысячи ведьм. Зная, как серьезно дело, я вернулся к себе и подготовился к духовной войне против ведьм. 10 декабря началось их нападение. Мы встретили ведьм молитвами, бросали в них святой песок. Это была великая битва, ведь число ведьм возросло до 20 тысяч. Мы смогли отбить атаку, но сражение так меня обессилило, что я должен был провести несколько дней в постели, пока не пришел в себя».

Конечно, многие продолжали искать защиты от ворожбы в старых, традиционных способах, совершая различные магические обряды и соблюдая запреты – табу, установленные предками.

В то же время росло число людей, которые связывали свой душевный покой и материальное благополучие с успехом проповедников христианских сект в «сражениях» вроде описанного выше.

В Аккре злых духов загоняли в море. Первоначально бесов заклинали бросаться в море здесь же, в городе, но они не все тонули, некоторые находили себе убежище в душах неосторожных местных жителей. После жалоб горожан было выбрано новое направление – подальше от столицы.

Эти заклинатели бесов и пророки выполняли функцию, которой не существовало в старом обществе. На социальной сцене они играли роль, которой опять-таки не было еще в недавнем прошлом. Само их появление, почти одновременное, повсюду на континенте к югу от Сахары, где древние африканские верования соприкасались с христианством, видимо, было реакцией традиционного общества на рожденную новой эпохой потребность.

Движения собственно народной мысли, пути трансформации народного сознания требовали и сооответствующих масштабов исследования – групповых усилий, планомерной работы большого коллектива с использованием метода массового опроса. К сожалению, в гуманитарных науках остается поразительно живучим индивидуалистский дух личного усилия, значительно утративший свои позиции в так называемых точных науках. Нет сомнения, что вклад индивидуальной мысли всегда будет первостепенно важным, по подлинный переворот в общественных исследованиях способны произвести совместные усилия десятков и сотен ученых, по единому плану работающих над единой темой. Отдельный исследователь сейчас имеет право скорее лишь на догадку, на гипотезу.

Поэтому только как осторожное предположение выскажу мысль: эта плеяда «героев» (пророков, исцелителей) была допущена появиться в своей роли на африканской сцене потому, что ими объективно облегчались роды новых общественных отношений. Разве освобождая крестьянина от страха перед темными силами прошлого, эти люди не способствовали тому, что он решительнее, смелее начинал добиваться иных, чем прежде, порядков и отношений? Наверное, так и было. Бесы, загнанные в море, уже не преследовали ночами воображение думающего о завтрашнем дне человека.

Не случайно именно секты во многих случаях первыми формулировали нормы новой морали, то есть новых общественных отношений.

В Народной Республике Конго, например, долгое время существовала, да, вероятно, существует и сейчас, небольшая религиозная группа лассистов, названная так по имени своего «пророка» – Лаоси. Марсиаль Синда писал, что большинство верующих вступили в нее, чтобы найти убежище от колдунов и подстерегающих в любое мгновение несчастий. И Ласси обещал защиту при соблюдении его последователями нескольких заповедей – этических норм.

Среди них – запрет убивать или творить насилие, запреты воровать, обманывать. От членов секты требовали отказа от многоженства и внебрачных связей. Они не могли курить табак или гашиш, пить вино. Им вменялось в обязанность уважительное отношение к другим верованиям.

Нарушение этих принципов не оставалось безнаказанным. Совершившего убийство отлучали автоматически, нарушение других заповедей каралось временным отлучением. Женщина, уличенная в адюльтере, тем не менее не наказывалась сразу же: считалось, что муж обязан семь раз простить ее, прежде чем добиться развода. В случае, если супружескую верность нарушал муж, жена возвращалась к своим родным и оставалась там, пока возникший конфликт не разрешался мирным путем.

В Конго мое внимание часто обращали на то обстоятельство, что эти этические нормы были выработаны не без влияния христианства. Это справедливо. Однако в той картине, которую я наблюдал, было важно узнать, не какой художник нарисовал ту или иную подробность, а кто разработал общий замысел, композицию. В этом отношении, конечно, решающую роль сыграло африканское народное сознание.

Новые принципы морали отражали прежде всего ее надплеменной характер. И раньше убийство жестоко каралось, и прежде адюльтер мог быть наказан даже смертью, и кража была чем-то предосудительным, но только в тех случаях, когда жертвой преступления оказывался соплеменник, поскольку нарушалась сплоченность племени. Другое дело, если речь шла о чужаках.

Теперь же предпринималась попытка покончить с этой двойственностью трибалистской этики.

Некоторые новые заповеди, например запрещение полигамии, шли в разрез с древнейшей местной традицией и встречали активное сопротивление в самых различных слоях населения. Однако их поддерживали молодежь, наиболее разоренные группы крестьянства, которым существование полигамии на многие годы перечеркивало надежду на создание собственной семьи.

В Гане в 30-е годы приобрела известность небольшая секта «второго Адама». Каждый ее последователь обязан был полностью отречься от половой жизни, ему запрещалось носить одежду. Это не было простой причудой. В двух нормах – наготы и абсолютного полового воздержания – нашли свое крайнее выражение настроения отрицания и новых порядков, складывающихся под знаком личного обогащения, стяжательства, и старого общества с характерной для него распущенностью.

В секте насчитывалось мало людей – около пятидесяти, что понятно. Но это не значит, что мысли, приведшие этих людей к несколько экстравагантному аскетизму, не волновали значительно более широких общественных слоев.

Когда годами позже в городах Ганы появились первые группы, увлеченные идеями социальной справедливости, ими в иных случаях двигало негодование жаждой накопительства, рвачеством, коррупцией, сопровождавшими нарождающийся капитализм.

Еще одной силой, вытолкнувшей на первый план африканской истории плеяду духовных лидеров, была постоянно крепнувшая тяга к национальному освобождению.

Учение Симона Кимбангу не забывалось. В соседнем с Заиром Конго по деревням звучали песни, предвещавшие конец господства белого человека.

Один из гимнов был пронизан болью за порабощенную родину:

«Конго, мирный край, почему тебя топчут иностранные солдаты? Плачь, Конго, говори и скажи нам, кому ты принадлежишь, Конго?»

Но одновременно слышались и оптимистические ноты: «Братья Конго, совершите последнее усилие… Через несколько дней, может быть, завтра, будет вынесен приговор „злым людям". Что вам известно? Что вам известно, братья? Братья Конго, совершите последнее усилие, „злые люди“ будут изгнаны. Они умрут, они умрут вместе со своей ненавистью».

«Злыми людьми» называли европейцев.

В то же время конголезцы зачастую стремились встать выше националистических страстей. Свою борьбу за свободу родины они очищали от расистских предубеждений. В деревнях была записана народная песня, в которой говорилось: «Мы не хотим споров, мы не ищем вызова, мы родились мудрыми, мы не осуждаем ни одну из рас, мы никому не объявляем войны, ибо мы все – люди».

В этих словах заключен смысл, составляющий самую суть человеческой культуры.

Меня глубоко взволновал факт, что песня эта была сложена в 1940–1942 годах, когда на конголезский народ обрушились жестокие репрессии колониальных властей. Только люди большой души могли в такое страшное время найти столь светлые слова!

Без сомнения намечался прорыв в узком, тесном кругу архаичных представлений. Во-первых, раздвигался – и стремительно – мир, охватываемый взглядом человека. Тот начинал размышлять в масштабах нации, всей страны, а не в привычных рамках своего рода или племени. Во-вторых, увиденное им больше не было статичным, неподвижным, а постоянно и бурно менялось. Общество, в котором жил человек, обновлялось.

Люди-боги

В новом, более широком, чем прежний, круге идей были признаки, говорившие о начале ломки архаичного сознания. Скептицизм отбрасывал все дальше за границы допускаемого умом невероятное, мистическое. Появился становящийся все явственнее рубеж между объективным миром и миром религии, между знанием и верой, рубеж, которого не знало архаичное сознание. А гуманизм, прозвучавший в крестьянской песне, подтверждал, каких высот достиг человеческий ум и как решительно он отвергал былую свою заземленность.

И все-таки было бы неосторожно впасть в преувеличение. Многие в Африке часто видели, как оно вело сначала к безобидному замалчиванию, а потом ко все более активному затушевыванию фактов.

Обычно бывало так, что новые идеи и представления еще не отмежевывались полностью от старых, традиционных. За спиной «пророка» нередко скрывался древний культ предков, его борьба с колдунами сплошь и рядом опиралась на веру в магию, а на месте былой клановой ограниченности развивалась религиозная нетерпимость. Тяжелый, плотный слой буквально вросших в сознание предрассудков разрывался с трудом.

И в Народной Республике Конго и в Заире, где мне довелось побывать неоднократно, я наблюдал много примеров того, как медленно изживались древние представления. В частности, из-за влияния афро-христианских сект.

В Браззавиле народной власти пришлось столкнуться с откровенной враждебностью секты мацуанистов: те отказывались сотрудничать с молодым государством в ожидании прихода мессии – Мацуа.

Мне рассказывали, что они не сообщали властям о смерти близких, чтобы не запрашивать разрешения на похороны. Они сами делали гробы и хоронили мертвых тайно, в известных только им местах.

Общим для мацуанистов был отказ платить налоги, участвовать в выборах. Пытаясь образумить этих людей, конголезское правительство обратилось к ним: «Если вы не хотите платить налоги, то сдайте ваши ружья и не ходите по дорогам, проложенным на деньги налогоплательщиков».

И что же? Мацуанисты начали сдавать свои ружья.

Афро-христианские церкви, таким образом, очень быстро обнаруживали свою вторую, реакционную сторону. Да и могло ли быть иначе, если многие издревле сложившиеся представления ими не разрушались, а ассимилировались?

В конечном счете механизм архаичного сознания ломался лишь частями, и эта замедленность его разрушения оставляла глубочайший отпечаток на массовых народных движениях, на процессе формирования новых взглядов, нового мировоззрения.

Реакция мацуанистов на политику правительства Народной Республики Конго в значительной степени объяснялась тем, что они надеялись на второе пришествие обожествленного ими человека, а в ожидании отвергали любую возможность компромисса или сотрудничества с «земными» властями. Каким же образом действовал в этом весьма типичном случае механизм архаичного сознания?

Говоря о мировоззрении своих соотечественников, молодой, рано погибший в нелепой катастрофе конголезский исследователь Жозеф Пуабу писал, что, по их мнению, все существующее, даже божественное, должно иметь материальную оболочку. Он подчеркивал, что в глазах конголезцев сама душа человека телесна.

Эта архаичная концепция встречалась в представлениях мацуанистов с другой – с культом предков, которым смазывалась грань между человеком и богом. Тем самым снимались последние сомнения в том, что божественное начало может получить свое физическое, материальное выражение в простом смертном.

Мысль в этом направлении работала не только у мацуанистов. Сходную логику легко было обнаружить в том, как был окружен ореолом сверхъестественности видный заирский патриот Пьер Мулеле.

Мне приходилось встречаться с ним, когда он жил в Конакри, и я вспоминаю его как человека глубоких убеждений, большой страстности. После провозглашения независимости Конго (Леопольдвиль) Пьер Мулеле продолжал в парламенте и правительстве борьбу за демократизацию страны, за улучшение жизненных условий народа. Это встречало сопротивление, и он был лишен парламентского мандата. После убийства его друга Патриса Лумумбы он некоторое время находился в эмиграции.

Час славы Пьера Мулеле наступил, когда в августе 1964 года он поднял восстание в своей родной провинции – Квилу. Пожар крестьянской войны мгновенно охватил всю область, а вскоре за первыми успехами повстанцев в стране начали распространяться странные слухи об их руководителе.

На деревенских рынках говорили, что Пьер Мулеле не раним пулями, что он может превращаться в змею, в любое другое животное. Утверждали, что он способен становиться невидимым и, подобно духу или птице, перемещаться на большие расстояния. Шел слух и о том, что Мулеле – гигант, которого сопровождают послушные ему слуги-карлики. Среди сторонников Мулеле существовало мнение, что бездетность постигала тех, кто не оказывал ему поддержки.

Долгие годы власти не были в состоянии ликвидировать этот очаг крестьянской войны. Лишь после того, как Пьер Мулеле был предательски убит, восстание в Квилу угасло.

В подобных трагедиях разрешались острые, напряженные противоречия, в которых переплетались и реальные социальные антагонизмы и призрачные конфликты трансформирующегося сознания. Не случайно многие самые передовые умы континента стремились к тому, чтобы разрыв, существующий между действительностью и тем, как она была воспринята общественной мыслью, был преодолен, чтобы реальные процессы развития общества были освобождены от воздействия фантастических, архаичных представлений этого общества о самом себе и об окружающем мире.

Помню, в конакрийском музее французский ученый-историк Жан Сюрэ-Каналь показывал мне странные маски, деревянные статуэтки, бутыли с опасными снадобьями, предметы непонятного предназначения. Он рассказывал:

– Это прислано из Лесной Гвинеи. Там молодежь начала энергичную кампанию по искоренению древних верований. Ее зачинатели и собрали все эти вещи.

В то время мне не удалось узнать подробности этой смелой попытки очищения народного сознания от слоя отживающих свое время представлений. Прошло несколько лет, прежде чем я получил о ней кое-какие сведения.

Лесная Гвинея – горный, труднодоступный край, где искали убежища от войн и работорговцев племена герзе, киси, лома и где, как в вакууме, долгое время сохранялись их традиционные верования. Ни ислам, ни христианство не могли разрушить влияния тайных обществ, не могли подорвать власть жрецов, веру в защиту предков, в силу фетишей. В полумраке священных рощ группы детей годами постигали накопленный племенем опыт, готовясь к обряду инициаций – посвящения в полноправные члены общины, рода.

И все это рухнуло, рассыпалось в течение двух-трех лет, вскоре после завоевания Гвинеей независимости.

Среди лома первые выступления были направлены против обычая инициаций. На одном из общих собраний Демократической партии Гвинеи округа Масента на обсуждение был поставлен вопрос об уничтожении или сохранении этой традиции. Выступил неграмотный крестьянин. Он рассказал, что сожалеет о годах, проведенных в священной роще за подготовкой к инициациям. Его друг детства, который эти шесть-семь лет сидел за школьной партой, получил, напротив, хорошее образование и позднее преуспел в жизни.

На всех участников собрания этот рассказ произвел сильное впечатление. В своем большинстве они в конце концов высказались за уничтожение обычая.

Руководитель округа Масента, где началась эта кампания, привлек к участию в ней молодежь. Юноши и девушки по всей области разъясняли населению, что идолопоклонничество должно исчезнуть. Они собирали маски и фетиши, причем не совершая ни малейшего насилия над верующими. Женщинам, которым обычай строжайше запрещал видеть мужские маски, были показаны музыкальные инструменты, с помощью которых имитировался голос старшей среди масок – афви. И небеса не разверзлись, и гром не грянул.

В это время в крае разыгралась следующая драма.

Две группы деревень готовили своих детей к обряду инициаций, но в их распоряжении имелся только один фетиш – гпадои, необходимый для совершения церемонии; деревни же были в ссоре.

Тогда с юга был доставлен второй, новый фетиш. Для того чтобы придать ему силу, нужна была человеческая кровь. Жертвой стала женщина, тело которой после совершения страшного обряда было брошено в реку, в глубине леса. Много времени спустя оно было обнаружено там пришедшими ловить рыбу женщинами.

Жандармерия быстро разобралась в этом преступлении и установила виновников. Было арестовано около пятидесяти человек, затем состоялся открытый процесс. Влиянию фетишизма был нанесен сильный удар.

Знаменательно, что выступления против древних верований стихийно возникали в народе. Французский социолог Клод Ривьер, первым описавший этот эпизод из истории духовного возрождения страны, рассказывал о беседе приехавшей в столицу Гвинеи – Конакри делегации молодежи Лесной Гвинеи с учениками местного лицея. Делегаты объясняли, почему они обратились к правительству республики с просьбой запретить священные рощи.

Из этих объяснений явствовало, что в Лесной Гвинее молодежь была убеждена в несовместимости сохранения старой, традиционной власти, опирающейся на авторитет религии, с делом укрепления новой, народной власти. Ее возмущало, что древние мифы и верования закрепляли социальное неравенство. По мнению приехавших в Конакри делегатов, фетишизм поддерживал бесчеловечные, разорительные и вредные для здоровья обряды и традиции.

Клодом Ривьером были записаны некоторые доводы, высказанные гостями. Один из них отмечал, что еще недавно в священных рощах старейшины вынашивали планы оппозиции Демократической партии Гвинеи. Другой подчеркивал, что равенство, за которое боролась эта партия, было невозможно между посвященными и теми, кто не прошел инициаций. В разговоре было также высказано мнение, что традиционная иерархия племени мешала новой жизни. Один из делегатов говорил, что молодежь сама сжигала маски и фетиши, что прошло время, когда старики распоряжались молодежью.

Так тесная связь, постоянно существовавшая между верованиями архаичного общества и установившимся в нем социальным порядком, оказалась губительной для них. Как только созрели силы, стремящиеся к ломке изживших себя социальных отношений, так вспыхнула и борьба против закреплявших эти отношения религиозных представлений и обрядов.

Демократическая партия Гвинеи умело, с большим тактом поддерживала эти настроения. Ее низовые организации получили указание постоянно разоблачать пресловутые таинства обряда инициаций и злоупотребления жрецов и знахарей. Было проведено несколько открытых судебных процессов, которые возбудили общественное мнение против фетишизма. Немалую роль сыграли и спектакли самодеятельных театральных коллективов, которые зло высмеивали пережитки старых традиций.

Общественная мысль, очевидно, подходила к новым порогам. Конечно, ни сожжение масок и фетишей, ни уничтожение священных рощ, ни высмеивание старых обрядов еще не могло само по себе полностью разрушить архаичное мировоззрение, и знаменательно, что старики крестьяне отказывались есть бананы, выращенные на устроенных в священных рощах плантациях. И все же совершался громадный рывок вперед.

Правда, до тех пор пока не происходило смены самого типа сознания, крах традиционных религиозных представлений мог сопровождаться распространением влияния ислама либо христианства. И это действительно наблюдалось, в частности в Лесной Гвинее. Однако в значительно большей степени падение фетишизма благоприятствовало торжеству идей социального раскрепощения, экономического прогресса, культурного возрождения, укрепляло чувство национального достоинства.