Текст книги "Африканскими дорогами"

Автор книги: Владимир Иорданский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Колдуны и ведьмы

Каким же было истинное место подобных явлений в изменяющемся африканском обществе? Кто считался способным распоряжаться магическими силами до начала социального кризиса, а кто стал обладать этой властью позже?

Колдуна узнают по красным глазам, рассказывали азанде работавшему среди них английскому этнографу Э. Эвансу-Притчарду. Когда встречается такой мужчина, то известно, что он колдун. И это же верно относительно женщины с красными глазами.

Лугбара верили, что колдуны и ведьмы – это существа завистливые, с дурным характером, ведущие себя иначе, чем принято в обществе. Они не имели родственных чувств, и их можно было узнать по тому, что держались они в стороне и от общей трапезы и от совместных развлечений. По мнению тех же лугбара, ведьмы и колдуны были противоположностью нормальных человеческих существ: их Кожа была белой либо серой, у них было много физический недостатков, наконец, их подозревали даже в каннибализме. Утверждалось, что в Заире, стране, славившейся колдунами, они даже ходили не так, как остальные люди, а вверх ногами.

У многих африканских народов, надо сказать» было распространено убеждение, что чем отдаленнее область, откуда происходил колдун, тем сильнее его мощь.

У азанде способность к колдовству передавалась по наследству. Сыновья колдуна сохраняли его зловещий дар. Напротив, женщине наследовали ее дочери. По мнению азанде, само свойство воздействовать на судьбы других людей находилось в теле колдуна или колдуньи в особом органе. Они говорили, что если вскрыть живот ведьмы, то у ее печени обнаруживался особый отросток. Когда его прокалывали, то «колдовство» с шумом вырывалось оттуда.

Одним словом, существовала известная предопределенность, выражавшаяся в наследственности или принадлежности к касте, в том, что касалось магических; способностей человека. В предопределенность верило все общество, не исключая и самих «осуждаемых» – колдунов и ведьм.

Эти «носители зла» соответствовали в жизни общества тому, чем в мире представлений того же общества была вера в магию. Как вера в ворожбу дополняла картину причинных связей в реальном мире своим, объяснением социальных катастроф и личных несчастий, так существование колдуна было в известном смысле необходимостью, без которой эти трагические случайности не могли бы реализоваться и не могли бы быть поняты. Племя само, своим давлением, своим духовным и психологическим влиянием создавало колдунов и ведьм в своей среде. Тех же, кто использовал магические средства! для служения роду, для его защиты, оно окружало почтительным уважением, наделяло почетными титулами.

В тесном, замкнутом племенном мирке жертвами колдуна оказывались по преимуществу близкие ему люди. У многих африканских народов существовало убеждение, что колдуны никогда не нападают на чужаков, а лишь на сородичей. Поясняя эту мысль, замбийские чева говорили: «Если вам надо зарезать скотину, то вы не идете закалывать ее в чужом стаде, а выбираете в своем».

Возможно, что этот цикл представлений был принят в особенно изолированных, особенно архаичных обществах, где было крайне сильным убеждение каждого племени в том, что оно является некой самодовлеющей, не зависимой от других единицей. В таких общественных группах могли считать, что пронизывающая мир сила, посредством которой колдуны и совершали злодеяния, была как бы замкнута в пределах племени и не способна оказывать воздействие на человека со стороны. Подобно тому как духи предков непосредственно поддерживали лишь прямых продолжателей рода, так и противостоящее им в известной степени влияние колдовства было на каком-то этапе определено границами одного рода или же племенной группы.

У большинства африканских народов орудием злого начала могли стать равно мужчина и женщина, но у нупе (Нигерия), создавших высокоразвитую цивилизацию, эту роль общество отводило преимущественно женщинам.

Нупе, в частности, думали, что выбираемые рыночными торговками предводительницы были одновременно и главарями союзов ведьм. Эти женщины носили титул сониа в городе Вида и титул саги в деревнях края нупе. В ведьмах нупе видели прежде всего врагов мужчин и мужской власти в обществе. Очень часто враждебность колдуний, считали нупе, направлялась с особенной силой против собственных мужей и их родственников.

В этих идеях нетрудно увидеть отражение как подчиненного положения женщины, так и страха мужчин перед возможным изменением социальных ролей. Исследователь культуры этой этнической группы С. Ф. Недел высказал предположение, что сами представления относительно колдовства были здесь выработаны мужчинами. Это возможно. Тем не менее вне зависимости от авторства подобные взгляды разделялись всеми, в том числе и женщинами. Этот успех в навязывании своих мнений был важным психологическим успехом мужской части общества, причем позднее он дал о себе знать во многих районах Африки, где именно женщинам приписывались ужасы ведьмовства, тогда как мужчины выступали в роли «спасителей» от его пагубного влияния.

Страх всегда окружал колдунов и ведьм. Временами в деревнях начинали охоту за ними, что было непросто, – ведь далеко не всегда их можно было узнать по красным глазам.

Существовало множество способов – обращение к оракулам, испытание ядом и другие. В Гане мне рассказывали, что в ашантийских деревнях покойника носили по улицам, пока он не укажет дом колдуна или ведьмы, повинной в его смерти. Виновника обычно предавали смерти. Например, у балуба Катанги и Касаи его сжигали.

«На западных склонах гор Кибара, – писал миссионер У. Бертон, – я однажды имел возможность собственными глазами увидеть драматическую картину „выню-хивания“ колдуньи… После захода солнца на двух концах деревенской улицы разожгли большие костры. Около этих костров собрались барабанщики, тогда как все жители деревни, стар и млад, выстроились между ними в два ряда, оставив свободным узкое пространство примерно в три с половиной метра шириной. Казалось, что колоссальное возбуждение овладело толпой, когда между рядов взад и вперед начала прохаживаться фигура, одетая в обезьяньи шкуры, с телом, вымазанным мелом, с надвинутой на лоб короной из бус. Человек этот – „мутонге“ – дико пел. На шее у него висели две нитки ожерелья, якобы сделанного из фаланг человеческих пальцев… Стук барабанов и ксилофонов, вопли толпы в ответ на движения фигуры вместе с мрачными отблесками костров придавали сцене нечто адское. Иногда мутонге встряхивал погремушкой, требуя тишины, во время которой он прижимался ухом к земле, словно бы слушая, что говорят ему духи… Наконец, после нескольких часов беспрерывного пения и танцев, когда толпа превращалась в дикую, взвизгивающую и потеющую массу, почти бессмысленную от возбуждения, мутонге внезапно застывал, поднявшись на цыпочки. Устанавливалась мертвая тишина. И тогда он неожиданно перебегал открытое пространство и касался рукой старой женщины. Раздавался вопль бешенства, и толпа кидалась на старуху».

У. Бертон подчеркивал, что колдунов и ведьм балуба сжигали не для того, чтобы доставить им мучения. У балуба существовало убеждение, что огонь изменяет свойства вещей в противоположные. Сожженное дерево становилось легкой золой. Гниющий предмет переставал разлагаться. Лечебный талисман после сожжения мог вызвать болезнь. Также и дух ведьмы после костра утрачивал свою дерзость и храбрость, становился слишком робок, чтобы, как раньше, причинять зло. Обвиняли в колдовстве чаще всего тех мужчин и женщин, поведение которых отклонялось от общепринятых норм или же добившихся в своем деле особенного успеха.

Охотник, более удачливый, чем его товарищи, мог быть обвинен в том, что благодаря ворожбе присваивал их успехи. Престиж влиятельного человека считался достигнутым с помощью колдовства. Старика упрекали потому, что магией он вызвал смерть тех, кого пережил. Очень часто обвинения в ворожбе выдвигались против людей, которые стремились к новому, строили себе современные дома и хорошо одевались.

В конечном счете весь этот круг идей и представлений становился своего рода петлей, с помощью которой с успехом душилась тяга к обновлению, к переменам.

Пока в африканских странах не происходило глубоких социальных потрясений, этот преимущественно идеологический механизм справлялся со своей задачей поддержания существующих общественных отношений в установившихся исторически рамках, но он выходил из строя, как только учащались социальные конфликты, как только сначала под воздействием колониального захвата, а затем под давлением капитализма стали разваливаться архаичные общественные структуры.

Угроза, вполне реальная, которую представлял колониализм для рядового африканского крестьянина, воспринималась им зачастую в искаженной архаичным сознанием перспективе. Мир общинной солидарности и взаимопомощи представал перед ним в новом и неожиданном обличье – зависти, вражды, подозрительности, беспощадного соперничества. Страх перед таинственными силами зла, никогда не исчезавший из дальних уголков крестьянской души, теперь выплескивался наружу волнами слепого ужаса, и парализованный им ум начинал допускать, что, действительно, ведьмы и колдуны невероятно умножились. Одновременно все больше и больше надломленных, психически заболевших людей убеждалось, что им присуща некая способность зловещего перевоплощения. Возникало странное, на первый взгляд, положение: в обществе, охваченном ужасом перед ведьмами и колдунами и уничтожающем тех, кто был заподозрен в близости к «нечистой силе», появлялось все больше людей, верящих в то, что им, действительно, присущи особые духовные качества.

В Гане эти идеи получили распространение среди населения областей, переживающих крутую ломку традиционных порядков. Они вырастали еще на почве архаичного сознания, но уже чувствовалось, что в них выражались и отдельные элементы нового быта.

В одном из городков Ганы, Акропонге, студентов местного учительского колледжа попросили описать, как они представляют себе ведьм и колдунов.

«Ночью, между полуночью и часом, женщина-ведьма встает, берет листья дерева, чуин“ и кладет их на мужа и детей. Тогда никто не замечает ее отсутствия», – писал один из студентов.

Другой будущий учитель продолжал: «Обманув близких, душа ведьмы покидает тело, так что „пустая кожа" остается позади. Если те, кто был вокруг, все же заметили, что душа покинула тело, они могли натереть „пустую кожу“ красным перцем. В этом случае душа не в состоянии вернуться, а вы можете доказать, что ваша жена ведьма».

Третий студент дополнил это описание: «Прежде чем ведьмы покинут тело, они переворачиваются вверх ногами. Они ходят ногами вверх, то есть головой вниз, и их глаза находятся за голенным суставом. Если женщины ходят на голове, то мужчины идут нормально, на ногах, но с ужасающей скоростью».

В сочинениях рассказывалось также, что ведьмы путешествуют обнаженными. Их рот пылает, как огненный шар, пламя вырывается из глазниц, из ноздрей, из ушей. Светящиеся, они несутся по воздуху. Один из студентов уточнял: «Обычно это желтый свет, по он может становиться кроваво-красным».

По распространенному мнению, ведьмы и колдуны двигались по паутине, поэтому люди верили, что, когда их опутывала паутина, их касались ведьмы. Столь же общим было убеждение, что ведьмы и колдуны могли передвигаться на животных и даже на людях: «Они оседлывают питонов, тигров, львов, антилоп».

«Прежде чем покинуть дом, ведьма ударяет веткой дерева, чуин“ по камню, обычно лежащему рядом с ее головой. Этот камень превращается в лошадь либо орла, на котором она и направляется по воздуху к месту встречи ведьм», – говорилось в другом сочинении.

Где же ведьмы встречались?

Изредка в кронах фруктовых деревьев, которые после этого больше не приносили плодов, но чаще на деревьях «одум», «уада», «офрам», выделявшихся своей высотой и мощью. Эти деревья были табу, неприкосновенны. Лесорубы, например, боялись даже по требованию европейцев валить деревья «одум». Это грозило безумием или даже смертью.

«В моем городе, – писал еще один студент Акропонгского колледжа, – есть хлопковое дерево, служащее ведьмам местом встреч… Среди его ветвей виднеется большой черный горшок, весь в ракушках каури. Считается, что этот горшок содержит кровь человеческих существ, пожранных ведьмами во время их ночных сборищ».

Кроме того, в подобных же горшках укрывались «удачливость», «везение» ведьм и колдунов. Эти горшки защищали от разоблачений, и если они бывали утрачены или украдены, то защищаемое ими общество ведьм распадалось.

И еще одна подробность.

«В таком горшке каждая ведьма держит души и кровь людей, убитых ею, – писал студент Акропонгского колледжа. – Правда, это не настоящая кровь, но черные зернышки канн, цветущего большими красными цветами растения. Были в горшке и камешки, по числу ведьминых жертв».

Конечно, все это поражало воображение. К тому же деяния колдунов и ведьм, о которых сообщала людская молва, были невероятными, зловещими.

В соседней с Ганой стране – на Береге Слоновой Кости были записаны публичные, сделанные перед народом исповеди нескольких колдунов, которые признали, что они оборачивались в разных зверей, птиц, портили поля и т. д.

Почему же стали возможны подобные самообвинения?

Мне кажется, было бы неточно видеть причину в вере этих людей в сверхъестественное, невероятное, необычайное. Нет, когда они исповедовались в собственных преступлениях или обвиняли в чудовищном злодействе других, они не верили, а знали, как им казалось, что ведьмы и колдуны существуют, что ими творятся непостижимые обычным человеческим разумом дела.

Сказывалось влияние еще сильного архаичного сознания, размывавшего границы между воображаемым и реально существующим. В конце концов даже трезво мыслящий человек оказывался непоколебимо убежденным в достоверности своих субъективных представлений, особенно если они разделялись не им одним, а всем окружающим обществом. Когда его племя допускало существование колдунов и ведьм, когда это подтверждалось признаниями последних, уже не могло быть речи о вере. Нет, эти люди считали свою веру знанием.

Крестьяне Берега Слоновой Кости, Ганы, многих других африканских стран видели, что рядом с ними находятся люди, исполненные глухой враждебности и располагающие средствами творить зло. Не удивительно, что в отдельных областях континента время от времени вспыхивали массовые гонения на ведьм и колдунов. Даже после установления колониального «порядка» их преследовали морально, изгоняли из деревень, иногда убивали.

Средства защиты

…Частенько по городам и деревням приморской Ганы разносились слухи о появлении очередного «спасителя», который уничтожал фетиши, разоблачал колдунов и колдуний. Таких людей вожди зазывали к себе для «очищения» своих городков от «подозрительных элементов». Им платились немалые деньги, на церемонию разоблачения затаившихся ведьм и колдунов созывалось все население.

Еще с ночи начинали стучать барабаны, чтобы никто не остался дома. Утром фанфары оповещали горожан о пробуждении «спасителя». Напротив церкви сооружался навес из пальмовых листьев, здесь-то и должно было состояться судилище.

Пока собирались горожане, духовой оркестр играл сначала танцевальные мелодии, а потом церковные гимны. На одном конце площади, на небольшом возвышении разместился приглашенный в город «охотник за ведьмами» со своей свитой, на противоположном – городские старейшины, вождь. Группа молодых людей наблюдала за порядком.

И вот началась собственно церемония. Из толпы был выволочен первый обвиняемый. Его поставили на открытом месте, под палящим солнцем. Один из прислужников «спасителя» громко, так, чтобы все слышали, зачитал обвинение: фамилии нескольких человек, скончавшихся недавно якобы в результате губительных происков разоблачаемого.

Правда, тот утверждал, что невиновен, но сам «инквизитор» закричал на него: «Я тебя поймал. Ты и твоя мать погубили много людей».

Угрозы и обвинения перемежались, пока несчастный, окруженный враждебной толпой, не признался, что, действительно, занимался ворожбой.

Когда прозвучало это явно вынужденное признание, толпа словно вздрогнула и молодым парням из охраны с немалым трудом удалось удержать порядок. Приезжий «инквизитор» определил наказание – крупный штраф, после чего «колдуна» увели.

Из толпы выволакивалась следующая жертва.

Проще всего было бы отвернуться в сторону от подобных сцен как от «пережитков» быстро исчезающей эпохи. К тому же в этой невеселой игре в палачей и жертв роли легко менялись: ведь и первые и вторые придерживались одних и тех же убеждений.

Но если все же вглядеться в происходящее?

Крупный знаток верований народов Ганы Г. Дебруннер писал, комментируя подобное же судилище: «Это был способ ослабить напряжение внутри клана. Искались козлы отпущения, а одновременно традиционный правящий класс и вожди пытались упрочить свою власть над народом».

И он был прав.

Конечно, если бы не прочность архаичного сознания, если бы не общепринятость очень древних по времени возникновения представлений, никогда «суды над ведьмами» не стали бы возможными. Но почему использовалась эта возможность и кем? Множество свидетельств подтверждало, что в этой племенной «инквизиции» была особенно заинтересована консервативная, стоящая на страже древних обычаев часть общества. И ее жертвами становились не только беспомощные старики и старухи. Удар наносился по тем, кто осмеливался говорить о переустройстве деревенского мира, восставал против находящихся у власти.

Это важная сторона проблемы, но существовала и другая. Разве не почувствовал проницательный следователь из Ломе Антуан Мате, что в колдовстве – надежды мятежных?

В этой связи несколько фактов привлекали внимание.

Еще миссионеры замечали, что даже робкий экономический подъем зачастую сопровождался в деревне оживлением разговоров о колдовстве: вспышками особенно яростных кампаний «ведьмоборчества», появлением различного рода «спасителей» от колдунов и колдуний. Это выглядело парадоксом: прогресс в хозяйстве и одновременно волна панических слухов, в которых, казалось бы, воскресали призраки далекого прошлого. Удивляла и массовость подобных явлений, встречавшихся в различных странах континента.

Редко бывали успешны попытки провести прямую нить от экономических процессов к событиям духовной либо культурной жизни общества. Тем не менее в африканской деревне можно было наблюдать, как развитие земледелия, появление новых культур и новых сельскохозяйственных орудий, определенная экономическая и финансовая политика колониальных властей создавали повторяющиеся до чрезвычайности социальные ситуации, вызывающие в людях сходную психическую реакцию, родственные мысли, близкие этические оценки. Было очевидно в то же время, что под воздействием колониализма шло мучительное, крайне болезненное перемалывание всего того, что создавало этический фундамент родо-племенного общества.

Этот бурный рывок вперед был, несомненно, прогрессивен, но прогресс этот достигался бесконечно высокой ценой. Ведь в племенном обществе отношения строились на узах крови, и, когда такие отношения приходилось разрывать, конфликт возникал между отцом и сыном, между женой и мужем, а его поводом бывали земля, право на независимость (выделение из рода, из большой семьи, собственное хозяйство).

Повторяясь, хочу подчеркнуть, что это придавало большой драматизм становлению новых порядков, новых связей между людьми.

Вера в магию и пришлась так кстати в этом мире: ведь считалось, что колдовством можно причинить зло прежде всего своему сородичу. А кто был чаще всего обвиняем? Да те группы деревни, которые были угнетены, задавлены племенным механизмом эксплуатации – женщины и молодежь. Они же и бунтовали, они же и видели в колдовстве надежду, надежду добиться своего…

Так из магических представлений соткалась фантастическая оболочка стремлений к изменению, но одновременно и к сохранению давних общественных структур. Страсти, разбуженные борьбой вокруг земли, вокруг будущего общины, вокруг будущего семьи, переносились в область воображения, но в то же время это воображение населялось столь чудовищными, столь страшными образами, что люди больше были не в силах выдержать этого развертывающегося перед их умственным взором зрелища. Исповеди ведьм или колдунов о якобы совершенных ими злодействах были красноречивым симптомом душевного надлома.

И наступал момент, когда общество в целом начинало испытывать желание возможно быстрее перешагнуть эту стадию своей истории.

Когда я работал в Гане, то часто слышал от знакомых врачей странные истории о знахарях-исцелителях. Их было известно много, мне называли десятки имен. Излечения же искали у них сотни тысяч.

Мне рассказывали также, что особенно значительного успеха деревенские исцелители добивались с душевнобольными людьми.

Среди пациентов, страдавших душевными заболеваниями, многие жаловались именно на то, чем в недавнем прошлом они наверняка гордились бы, – одержимостью силой, которая давала им способность губить здоровье, благосостояние, покой других людей. Приходили женщины, говорившие, что они ведьмы, и обвинявшие себя в десятках воображаемых убийств. Мужчины утверждали, что они оборотни, ночами превращающиеся в леопардов или крокодилов.

О чем же они просили? Да о том, чтобы их избавили от этих страшных способностей. Они хотели защиты от этого наваждения, и знахари умели им помочь.

– Дело в том, – говорил мне один из опытнейших врачей Аккры, Марк Дэви-Хейфорд, – что мы предлагаем больным только лекарства. Если они нас знают давно и между нами установились отношения доверия и уважения, то у врача появляются дополнительные шансы на успех. Деревенский исцелитель не отгорожен от больного образованием, положением, пугающей обстановкой клиники. Он говорит с пришедшим на одном с ним языке. Кроме того, к нему и стремятся уже потому, что в него верят. Верят в его способность защитить.

Марк Дэви-Хейфорд добавил:

– Замечено также, что в своем большинстве деревенские знахари наделены сильным характером. Очень часто это люди и редкой целеустремленности, поражающие окружение незаурядностью своего морального облика. А это исключительно важно, особенно когда больному нужна в первую очередь духовная опора, психологическая поддержка.

Я соглашался с Марком Дэви-Хейфордом, который хорошо знал и как сильно подорваны основы его родного общества, и как взбудоражено народное воображение, и как мучительно душевное напряжение, испытываемое каждым человеком в этом терпящем крушение мире.