Текст книги "Немного грусти в похмельном менте"

Автор книги: Владимир Болучевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава 3
СОЛНЦЕ ПОНЕМНОГУ КЛОНИЛОСЬ К ЗЕНИТУ

– Ну что, здесь, что ли? – обернулся к Заботе Калинин.

Войдя в сумрачную подворотню старого петербургского дома, они стояли напротив обшарпанной двери. Дверь эта, судя по всему, вела когда-то в дворницкую.

– Вроде здесь…

– «Вроде» или точно здесь?

– Да здесь, здесь. Вон… там мы магазин проходили, а эта подворотня тут единственная. Да и… я же помню. Я же, когда мы с ней сюда пришли, еще трезвый был. Почти…

– Ну и все, – Калинин вынул из своей спортивной сумки фомку.

Забота воровато зыркнул по сторонам.

– Да ладно тебе, – Калинин деловито вставлял плоский конец ломика в щель между дверью и косяком. – В конце концов, у нас это… типа, «оперативное мероприятие». Мы менты или насрано? Давай… я отжимаю, ты тянешь.

Так они и поступили.

Древняя, но все еще достаточно крепкая дверь крякнула, но поддалась.

– И всего-то делов… – констатировал Калинин, убирая безотказный инструмент в сумку и переступая порог мастерской.

Притворив за собой дверь, они спустились по трем деревянным ступенькам и оказались в сумрачном помещении. Анемичный свет чахлого февральского дня еле пробивался сквозь пыльные, немытые стекла крохотных окон. Воздух в помещении был спертым.

– А что за вонища? – повел носом Калинин.

– Может, трубу какую в подвале прорвало… – предположил Заботин.

– А свет здесь есть?

– Вчера был, – огляделся Забота. – Что ж мы с ней, в темноте, что ли, сидели… Вон вроде выключатель. А не стремно [34]34
  Стремно (жарг.) – нехорошо.


[Закрыть]свет включать?

– А что тут стремного?

– Застукают [35]35
  Застукают (жарг.) – застанут на месте преступления.


[Закрыть]еще…

– Кто? – Калинин с искренним любопытством посмотрел на своего товарища.

– Ну… я не знаю… менты, например. Или еще кто.

– Вова, – терпеливо, как ребенку, стал втолковывать Калинин. – А мы с тобой кто? Мы-то как раз менты и есть. Забыл? Это чья земля? Наша. Кто еще сюда сунется? А хозяйка объявится, так… мы же это уже обсуждали. Мы здесь потому, что поступил сигнал. Вот и…

– Да, Андрюх… – капитан Забота подошел к выключателю и включил свет. – Это у меня похмелье, скорее всего. Нервическое состояние психики. Со всех сторон измена [36]36
  Измена (жарг.) – еще один из ярких признаков устоявшегося похмельного синдрома, выражающийся в непонятных страхах и необоснованных опасениях.


[Закрыть]катит.

– Она!.. – Калинин окинул взглядом стены мастерской, сплошь увешанные живописными полотнами разного размера. – А тут и правда… типа вернисаж [37]37
  Вернисаж (худ.) – типа выставка.


[Закрыть].

– Я ж тебе говорю, галерейщица она. Картинами банкует [38]38
  Банковать (жарг.) – в данном случае – торговать.


[Закрыть].

– Ладно, не за тем мы здесь. Где шило?

– Вон там вроде. Там еще одна комната есть.

Они прошли через просторную «залу» и оказались в крохотной комнатке, где стояли громадный, застеленный блеклым покрывалом продавленный диван, небольшой стол и пара ветхих стульев.

– Во! – указал Забота на стол.

Натюрморт, явившийся взгляду на столе, состоял из: ополовиненной трехлитровой банки с чуть желтоватой жидкостью; двух больших бокалов тонкого стекла на ножках и с вензелями; белого, расписанного узорами цвета индиго фаянсового блюда (на котором лежала небольшая кучка вяленых снетков) и грязной, почти целиком заполненной окурками пол-литровой банки.

– Вот тут ты и гулял… – оценивающим взглядом окинул комнатку Калинин.

– Ну да, – кивнул Заботин. – А что? Поди херово?

– Да нет, ничего. Все в цвет. Только вот запах…

– Не обращай внимания, – Заботин осторожно взял трехлитровую банку двумя руками и налил ее содержимое в бокалы тонкого стекла. Затем манерно взял один из бокалов за тонкую ножку и, приглашая Калинина чокнуться, произнес:

– Никогда не откладывай на завтра то, что можешь выпить сегодня.

– Логично, – кивнул Калинин и взял свой бокал.

* * *

Тем временем старший лейтенант Николай Моргулис подошел к двери небольшого и убогого кабинета, который был отведен под нужды оперативно-розыскной работы «убойщикам» РУВД и давал приют сразу всем операм этого самого отдела. Отпер ключом дверь и, войдя, застал следующую картину: тот самый хмырь, которого он оставил для дачи письменных показаний по поводу… ну, короче, по поводу всего, в чем тот должен был сознаться, дабы посредством «искреннего признания облегчить свою участь», уронив свою побитую парашей голову на никогда не мытые руки, дрых, гад, прямо на столе, как… как… ну, просто как будто в гости он сюда зашел и засиделся.

– Алле, гараж! – рыкнул с порога Моргулис. – Кончай ночевать, уже нонче…

Хмырь проснулся, поднял голову и, разлепив глаза, удивленно огляделся вокруг:

– А где это я?

– В «Хилтоне», бля… На Беверли Хилз. Штука баксов за ночлег. Устраивает?

– Не… – похмельно заморгал тот глазами. – Не устраивает.

– Иди ты? – Моргулис уселся за стол и подтянул, развернув к себе, листок бумаги, на котором задержанный изложил свою версию событий, за которые был подвергнут временному лишению свободного перемещения в пространстве. – А шо так? Дороговато?

– Не, в том дело, начальник, – потянулся хмырь, угрюмо трезвея и постепенно припоминая, где находится.

– А в чем? – Моргулис стал разбирать каракули, испещрявшие мятый лист не совсем чистой бумаги.

– Да, просто… не нужен нам берег турецкий. И Африка нам не нужна. На своей стороне и говно слаще пахнет. Разве не так?

– Так… наверно, так… – вчитывался в текст Моргулис.

– Ну вот, а ты говоришь… – сладко зевнул хмырь. – Я, почитай, всю ночь не спал с заморочками [39]39
  Заморочки – проблемы, требующие разрешения.


[Закрыть]этими. А чуть под утро прилег – тут ты меня и сконтропупил [40]40
  Сконтропупил (неолог.) – в данном случае – задержал.


[Закрыть]. Вот я и задремал маненько. Уж извиняй…

– Ты чего мне тут накарябал?.. – поднял вдруг возмущенный взгляд от листка с признаниями Моргулис. – Ты чего тут мне лепишь, ёханый бабай [41]41
  Ёханый бабай – персонаж русской мифологии, отличающийся хитростью, лживостью и наглостью.


[Закрыть]?

– А чего? – хмырь вытянул шею и пытался заглянуть в исписанный им лист бумаги. – Чего там такого-то?

– Чего?! Ты еще спрашиваешь, гад?!

– Ну так… а…

– Хорошо. Слушай: «Отсидел я в колонии строгого режима почти три года, а исправиться не успел – помешала мне в этом деле амнистия».

– Ну? Так ведь так оно и есть, начальник. Я ж всей душой, но…

– Заткнись! Далее: «Я физически здоров, но мне взгрустнулось, что жена от меня ушла, и я решил совершить кражу». Ну?! Ты чего мне тут лепишь?!

– Так ведь… – недоуменным взглядом хмырь воззрился на Моргулиса. – Ты ж сам сказал… мол, про все пиши. Я про все и написал. Все как есть. И про то, что засижено у меня, и про то, как Зинаида меня бросила. Я ж там все пишу, как есть…

– «В сентябре месяце, – продолжал читать Моргулис (причем в процессе чтения лицо его стало наливаться венозной кровью, и этот факт ничего хорошего задержанному не сулил), – мы совершили кражу карбюратора от спящего мужчины и променяли его на водку…»

– Ну… – кивнул хмырь. – Так оно и было.

– «…А затем после попойки произошла драка между стеной и забором…»

– Это в районе лесопосадок, – уточнил хмырь. – Нас еще тогда свинтили.

– «…Но нецензурными словами мы не выражались, – на виске читающего Моргулиса явно обозначилась пульсирующая жилка, – это все неправда. Потому что лес – это тебе не бар и не дискотека, где себе можно позволять такие вещи».

– Ну да. А разве нет?

– Так… – Моргулис отложил исписанный листок в сторону и, крепко проведя ладонью по лицу, тихо произнес, глядя в истертую столешницу:

– У нас с тобой два выхода из сложившегося положения. Или я отсюда прямиком иду в дурье [42]42
  Дурье (разг.) – психоневрологический диспансер.


[Закрыть], или ты тут мне, понимаешь… продолжаешь Ваньку валять и… ничего хорошего я тебе тогда не обещаю. Что ты выбираешь?

Хмырь, конечно же, явно предпочел бы первое. Причем с громадным удовольствием понаблюдал бы за тем, как дюжие санитары вяжут опера в смирительную рубашку и увозят в сумасшедшую больницу. Но… это так – мечты. Надеяться на это – все равно как верить в то, что есть на свете правда, общая для всех. И для тебя, и для мента этого, и вообще… для всех остальных. И все ее понимают и верят друг другу. Что вот, мол, (когда уже край по жизни) подошел ты, допустим, к прохожему гражданину и говоришь: «Гражданин, дай на водку, а? Правду говорю: не дашь – сдохну». А он тебе – раз! – и дает. Потому что понимает. Но ведь… ай, ладно! Чего тут говорить…

– Чего притих-то? – механическим движением Моргулис разгладил ладонью лежащий перед ним на столе листок и катнул желваками. – В молчанку играть будем?

* * *

Скрипнув тормозами, милицейский «уазик» остановился у крыльца родного РУВД.

Витя Лобов, бережно держа в руках канистру с самогоном, выбрался наружу и, обойдя автомобиль сзади, наблюдал за тем, как сержант отпирает «собачник» и извлекает оттуда Страхова. Процесс был не столько длительным, сколько болезненным для созерцания. На лбу у Страхова (после того как ему врезали дубинкой) уже успела назреть громадная лиловая шишка. Что, впрочем, не составляло особого колористического диссонанса с общим цветом его рожи, ибо была она (рожа) цвета тоже… ну, в общем, понятно. И из машины он выбирался, придерживая голову обеими руками.

– Чего у меня здесь? – Страхов прикоснулся к шишке, взглянул на Витю Лобова и болезненно поморщился.

– Да так, – Лобов зыркнул на сержанта, – Ерунда, короче. Не обращай внимания.

– Извиняй, лейтенант, – сержант коснулся рукой плеча Страхова. – Промашка вышла. Не держи зла.

– Да пошел ты… – беззлобно огрызнулся Страхов и направился к ступеням крыльца управления.

– Погоди, Юрик, – поспешил за ним Виктор.

Сержант запер «собачник» и уселся на переднее сиденье «уазика».

– Слушай, а это вообще кто? – бросил на него взгляд молоденький водитель.

– Да опера это, оказывается, наши. Из «убойного». А что?

– Да нет, – пожал тот плечами и повернул ключ зажигания, – А оружие им с собой носить положено? Даже когда они… по гражданке?

– Наверно, – в свою очередь пожал плечами сержант. – Вообще-то они всегда по гражданке и ходят. Им не возбраняется. А что?

– А то, – водитель опять попытался провернуть стартер. – В лицо их надо бы знать. Ты их хари видел?

– Ну?

– Да нет, ничего… Просто хотелось бы еще немножечко пожить.

– Это ты в каком смысле?

– Да в таком, что они сейчас еще по стакану вмажут, и им… что ты, что я… что мать родная. А ты его за шкирку, да еще и дубинкой по балде. Это сейчас утро. А если б вечером?

– Да ла-адно тебе, – подал голос с заднего сиденья второй сержант. – У нас, чай, автоматы. Что… скажешь, не отобьемся?

– Вот я и говорю, – водителю все-таки удалось запустить двигатель. – Так и будем между собой воевать. Я этого в Чечне нахлебался. Хватит.

– И чего?

– Да ничего. В лицо, говорю, надо бы их запомнить. И знать, что свои. Чтоб под пули понапрасну не соваться.

– Кто ж знал-то. Такие хари…

– Ага, на свою посмотри.

– Ну и что? У меня братан неделю назад с зоны откинулся. Имею право.

– Ладно… поехали.

Милицейский автомобиль, изрыгнув из-под днища клубы черного дыма, взревел и тронулся.

* * *

Поднявшись по ступеням крыльца, старший лейтенант Юрий Страхов безуспешно тянул входную дверь управления на себя. Дверь не поддавалась.

– Слушай, – обернулся он к догнавшему его Лобову. – А чего это заперто? Может, случилось чего? Может, упразднили нашу «управу»?

– Это вряд ли, – толкнул Витя дверь внутрь. – Как же без нас? А кто же за порядком в районе наблюдать станет? Давай, заходи…

Они вошли в вестибюль и невольно остановились.

Майор Висюльцев производил запоздалый развод нарядов ППС. И это надо было видеть. И слышать.

– Малахов! – Висюльцев обернулся к молоденькому милиционеру, который старательно надраивал сапоги. – От вас же сейчас за версту гуталином [43]43
  Гуталин (устар.) – состав для чистки обуви. Обладает ярко выраженным дегтярным запахом. Токсичен. Категорически запрещен к применению на территории стран Евросоюза.


[Закрыть]разить будет! И что граждане о нас подумают?

– Что? – распрямился Малахов.

– Да черт знает что они о нас думать будут. Что мы, например… ну, это ладно. Короче говоря, сапоги нужно чистить с вечера. Чтобы утром уже надевать их на свежую голову. Это ясно?

– Есть! – дембельнувшийся пару месяцев назад пехотный солдатик Малахов отложил сапожную щетку и встал в строй.

– Носочки, носочки! – заметив Лобова со Страховым, начальник дежурной части майор Висюльцев покосился на них боковым зрением и, расправив плечи, дыша невыносимой для всякого живого существа смесью запахов лука и розового вермута, выпятил грудь. – Носочки сапог равняем по половой щели!

Привалившийся плечом к стенке Страхов незаметно показал ему оттопыренный большой палец, дескать – «Йес! Все как надо!»

Витя Лобов, удерживая Страхова от сползания на пол, держал товарища под руку и наблюдал происходящее с привычным любопытством.

– Подтянуть надо некоторым ремни, – ходили вдоль строя Висюльцев, – в адрес которых показываю. Вот… форма прилегла к телу, а из вас уже проглядывают настоящие бойцы. И… это… Грушевский, застегните ширинку! Вы что, испугать меня хотите? Так меня не напугаешь, я это уже видел. И вообще…

Лобов и Страхов, поднявшись на свой этаж, доковыляли до кабинета и открыли дверь.

В кабинете за столом, обхватив голову руками и тупо глядя в столешницу сидел Моргулис. Сидящий напротив него какой-то хмырь, но блатному складывая губы бантиком и раскидывая пальцы веером, что-то ему втолковывал.

– Работает Колян, – уважительно констатировал Лобов и прикрыл дверь. – Мы мешать ему не будем. Пойдем, щас тут чего-нибудь еще найдем…

А чего, собственно искать-то? Соседний кабинет был не заперт и пуст.

– Во! – Витя деловито пропустил Страхова вперед. – Заходи, Юрик. Чинить сейчас тебя буду.

Страхов покорно зашел в кабинет и тяжело опустился на стоящий возле стола табурет.

Лобов поставил на стол канистру, вынул из кармана раскладной походный стаканчик, встряхнув, раскрыл его и отвинтил пробку с канистры с самогоном.

– Слушай, – болезненно сглотнул Страхов. – Без закуси может и не пойти…

– А эва? – Витя вынул из кармана большой пучок зеленого лука. – Это что, не закусь, ты считаешь, по-твоему?

* * *

Надобно заметить, что теща старшего лейтенанта Виктора Лобова выращивала в ящичках на балконе целую плантацию всевозможных пищевых трав. И были в их ряду ящички с зеленым луком.

Конечно же, Витю к ним никто не допускал. Но ведь… если очень хочется, то… что? Правильно. Строго в соответствии с навыками оперативной работы, засунув маникюрные ножницы своей жены под ремень, Витя тайком выползал иным утром на балкон и состригал сочные темно-зеленые перья растительного пищевого продукта. Может возникнуть вопрос: «Для себя ли он старался?» А ответ уже и готов – нет, не для себя! Каждый раз, вынося из дому канистру с «продуктом», предназначенным для дегустации, он думал – а чем его товарищи закусывать станут? Вот и рисковал. А ведь теща, застукав его за таким вот делом, не то что из дому выгнать – она ведь и бритвой по глазам полоснуть могла. Но Витя, не зная страху, из разу в раз эти самые перья лука состригал и состригал. И таскал вместе с канистрой самогону на службу. А как иначе? Не, ну а как? Тем более что в тот самый день, когда тесть выгонял очередную экспериментальную порцию «продукта» и часть его выдавал Виктору для того, чтобы Витькин коллектив высказал свое мнение по этому поводу, сам он (тесть) потреблял «продукт» настолько отчаянно, что… не то чтобы высаженный в ящички лук, а и… вообще все в доме подвергалось насилию и разрушению.

Соседи поначалу пытались вызывать милицию. Но приезжал-то каждый раз сам Витя Лобов…

Окружающие смирились, заранее по календарю вычисляя день созревания браги [44]44
  Брага (общепр.) – слабоалкогольный напиток, имеющий в своей основе сахар и дрожжи, служит сырьем для приготовления самогона. Созревание браги – процесс настаивания сырья для приготовления самогона.


[Закрыть]у соседа, и чисто внутренне готовясь к бессонной ночи. Теща смирилась с неизбежными разрушениями жилой площади. А Витя в утро этого дня совершенно безнаказанно состригал маникюрными ножницами своей жены весь лук с тещиного ящичка.

* * *

Витя плеснул продукта в стаканчик. Немножко. Ибо первую порцию «похмелялова» следует наливать не более чем на один глоток. Более – уже рискованно. Может не пойти. Проверено годами.

Страхов нетвердой рукой взял стаканчик и, зажмурившись, вцедил содержимое сквозь зубы.

– Лучком, лучком, – протянул ему пучок Лобов.

Страхов взял лук, засунул его в рот и, быстренько пережевывая, замотал головой.

– Ну? – заботливо поинтересовался Витя. – И как?

Страхов сглотнул, и, прислушиваясь к ощущениям собственного организма, затих.

– Легчает? – внимательно глядя на товарища, спросил Лобов.

– Вроде бы… – выдохнул, наконец, старший лейтенант Страхов.

– Ну и вот. – У Вити отлегло от сердца, и он кивнул на стакан: – Освежить?

– Давай, – кивнул Страхов. – Только сначала себе. Я потерплю.

Витю Лобова долго уговаривать было не нужно. Он хлопнул свою порцию и вновь налил товарищу. Только теперь уже полный стаканчик. Реанимация проходила успешно.

Где-то через полчаса, отодвигая пустой стакан, Юрий Страхов посмотрел на Витю печальным взглядом и сказал:

– Вот ведь как жизнь складывается…

– И не говори… – согласившись с ним, качнул головой Лобов.

– А ведь я, Витя, летчиком в детстве мечтал стать.

– Иди ты?

– Ага, – кивнул Страхов, – Истребителем.

– Вот ведь как… – тяжело вздохнул Лобов.

– А еще лучше – пилотом гражданской авиации. Дальнего следования. Чтобы… так это… представляешь, летишь себе над облаками, а потом – раз! – нырнул вниз, приземлился, спускаешься по трапу на бетон летного поля, а вокруг уже Париж… А?!

– Нет, – Лобов отрицательно помотал головой.

– Чего нет? – не понял Страхов.

– Ничего нет. Никакой заграницы. А Парижа тем более.

– Это в каком смысле?

– В самом прямом. Нет его на свете, и шабаш. Волны Атлантического океана омывает стены Брестской крепости.

– А как же… люди говорят, что есть…

– Кто? – угрюмо посмотрел на товарища Лобов. – Кто говорит?

– Ну… те, кто там был.

– А кто там был? Эти, которые богатые?

– Ну да, – кивнул Страхов. – Они… в основном. А что?

– А как они богатыми стали? Вот мы с тобой не стали, а они стали. И как? Думаешь, честным путем?

– Это вряд ли, – согласился Страхов.

– Ну и вот. Врут они все. Всем врут. И про все. И про заграницу тоже.

– А зачем?

– А для того, чтобы все им завидовали. Сговорились между собой, – катнул Витя желваками, – и врут. Париж, Америка… Вот мы там с тобой никогда не были, а они якобы были. Вот теперь и завидуйте, дескать, им. А на самом деле нигде они не были, – Витя саданул кулаком по столу. – Все врут, гады!

– А как же… по телевизору показывают? В новостях.

– В павильоне это все снято. На Мосфильме. Понастроили декораций разных и снимают. А потом тебе же по телевизору и показывают. А ты им веришь.

– А президенты их разные? Они же по-иностранному говорят. А диктор потом все это переводит.

– Что у нас, артистов мало? Ты понимаешь, что они говорят?

– Нет, – честно признался Страхов. – Ни хера не понимаю… Только когда диктор.

– Вот то-то и оно. Артисты это наши. Мелют языком тарабарщину всякую, а диктор потом делает вид, что переводит.

– А маши дипломаты? Вот тут недавно один из Италии вернулся, – склонил голову к плечу уже ни в чем не уверенный Страхов. – Как он говорит…

– Тоже вранье! – раздувал ноздри зарапортовавшийся Лобов. – Говорит, что из Италии, а сам в Барвихе все это время отсиживался. Или на Черном море.

– Черное море есть, – вздохнул Страхов. – Я там был. Однажды. Только давно.

– Во-от… Видел там дачи с… такими вот заборами? Вот там они и отсиживаются. А потом говорят: «Я вот тут из Ита-алии вернулся…» Врет все, сука.

– А зачем?

– Ну как… во-первых, чтобы народ им налоги платил, якобы они там, во всяких заграницах, за мир борются, а они бы на эти бабки жили припеваючи. А во-вторых… во-вторых – еще и богатые им за это вранье приплачивают. Чтобы они их не разоблачили.

– Вот ведь как…

– А ты как думал? Круговая порука.

– Да, наверное, – обреченно согласился с товарищем Страхов. – Я, в принципе, догадывался…

– А что же это мы с тобой лучок-то немытый едим? – запоздало спохватился Лобов. – Давай-ка, я его сейчас сполосну.

Он завинтил на канистре с самогоном крышку, спрятал ее под стол (мало ли кто заглянет?), убрал в карман складной стаканчик и, сграбастав со стола остатки зеленого лука, пошел ополоснуть его под краном в туалете. Страхов остался в кабинете один. —

Пребывая в грустной задумчивости, он курил дешевую сигарету и стряхивал пепел в стоящую на столе пустую консервную банку.

* * *

Дверь кабинета открылась.

В нее заглянул молоденький щуплый субъект с прыщиками на лбу и черной папкой из кожзаменителя под мышкой. Одет субъект был в синие брюки и коричневый пиджак поверх джемпера.

Он окинул взглядом скорбную фигуру Страхова, особо задержал свое внимание на набухающей у того на лбу лиловой шишке и спросил:

– А старший лейтенант Моргулис где?

– Там, – Страхов сделал неопределенный жест рукой. – Скоро подойдет. Скорее всего…

– Ага, – субъект вошел в кабинет, уселся за стол напротив Страхова, раскрыл свою папку и, вынув из нее стопку листов чистой бумаги, положил ее перед собой.

– Так, – вынул он из наружного кармана пиджака дешевую шариковую ручку. – Фамилия?

– Чья? – не понял Страхов.

– Ну не моя же… – осклабился субъект.

– Моя, что ли?

– Ну вот… Догадался, наконец.

– Моя фамилия Страхов.

– Ага, – субъект заскользил ручкой по листу бумаги. – Страхов… Ну что ж, так и запишем.

– Пиши, – пожал плечами Страхов.

– Что еще о себе можем сказать?

– Видишь ли… – Юрий загасил в консервной банке окурок. – Вообще-то в душе я летчик. Пилот гражданской авиации. Дальнего следования. Первого класса.

– Ага, – субъект скривился в саркастической ухмылке. – Ну что ж… и это запишем.

– Давай, – зевнул Страхов. – А еще запиши, что Витька ошибается. Есть все-таки на свете город Париж. Наверное. Только вот… уж больно он далеко отсюда. Записал?

В кабинет, держа в руке пучок свежевымытого зеленого лука, вернулся Лобов.

Застав картину допроса своего товарища по оперативной работе каким-то совершенно неизвестным ему прыщавым «перцем», он оторопело застыл в дверях.

– Вы кто? – обернулся на него прыщавый «перец».

– Старший лейтенант Лобов, – машинально представился Виктор, – Убойный отдел. А что?

– Да нет, тут вот этот, – субъект кивнул на Страхова. – На нем мокруха и расчлененка. А он, гад… дурку тут мне гнать пытается. Летчик он, дескать… Про Париж чего-то гонит. Короче, под психа закосить [45]45
  Закосить (жарг.) – кданном случае – ввести в заблуждение.


[Закрыть]хочет. Вот смотрите. Так ты, выходит, летчик? – гаркнул он на Страхова, поднявшись со стула.

– Ну да, – кивнул тот. – Пилот гражданской авиации. В душе. Я ж тебе говорил.

– А ну-ка мне здесь не «тыкать»!!! – ободренный присутствием Лобова субъект петухом подскочил к Страхову и врезал ему по челюсти. Но поскольку телосложения он был весьма субтильного и навыка битья людей по роже явно еще не наработал, то и удар у него получился скользящим и весьма неубедительным.

Страхов дернул головой, удивленно округлил глаза и поднялся с табурета.

Лобов в два шага подлетел к столу, бросил на него влажный пучок лука и, схватив табурет, на котором только что сидел Страхов, бросился на «перца». Тот перепуганно заверещал и бросился к выходу из кабинета, но дверь ему уже намертво заслонял уязвленный до глубины души Страхов.

– Ах ты, падла!!! – орал Лобов, пытаясь зафитилить «перцу» табуреткой по башке.

Тот отчаянно увертывался, метался по кабинету и, читая в глазах Виктора совершенно явственную жажду крови, отчаянно вопил во весь голос.

Страхов, широко расставив руки, выполнял роль загонщика и медленно, но неуклонно оттеснял неизвестно откуда взявшегося прыщавого субъекта под Витькину табуретку, которую тот высоко держал над головой.

Ну… куда «перцу» деваться в тесном кабинете? Одно слово – некуда. И табуретка в конце концов обрушилась на его незадачливую голову. Не так чтобы уж очень сильно… не до смерти, короче говоря, зашиб его Виктор. Человека вообще (вопреки расхожему мнению) не так просто убить. А уж тем более табуреткой. Табуреткой его для этого много раз по голове нужно бить. Одного раза маловато будет. Поэтому… так… на пол-то этот прыщ рухнул и сознание, судя по всему, утратил. Но не помер. Потому что склонившийся над ним Витя Лобов уловил слабое дыхание.

– Это кто еще такой? – ставя табурет к столу, недоуменно обернулся он к Страхову.

– А я знаю? – пожал тот плечами. – Вперся в кабинет, спросил Моргулиса. А потом сел за стол и стал… типа, допрос вести. Я думал – шутка. А он вдруг мне в рыло. А? Ты видел?

– Видел.

– Ну и вот… Давай-ка мы вот что, – Страхов достал из кармана наручники и, наклонившись над лежащим на полу телом, завел ему руки за спину и защелкнул на запястьях браслеты. – Так оно как-то спокойней, а?

– Согласен, – кивнул Виктор и полез под стол за канистрой с самогоном.

– Давай еще по половинке, – Страхов взял со стола перышко лука. – И пойдем у Коляна спросим – может, он его знает.

Так они и поступили.

Выпив по половине стаканчика, закурили и бросили на пальцах – кому идти в соседний кабинет за Моргулисом, а кому этого горемыку караулить. За Моргулисом выпало идти Страхову. Он вздохнул и вышел в коридор.

* * *

– Это… – заглянул Страхов в кабинет, где Моргулис вел допрос. – Коля, можно тебя на минутку?

Моргулис оторвал угрюмый взгляд от столешницы, посмотрел на Страхова (отметив наливающуюся у того на лбу лиловую шишку) и, поднявшись из-за стола, двинулся к двери.

– Так, это… начальник, а со мной-то как? – жалобным голосом проканючил ему вслед хмырь.

– Излагай пока… письменно, – не оборачиваясь обронил на ходу Моргулис.

– Опять?!

– Не опять, а снова… – буркнул Моргулис, вышел из кабинета и запер его на ключ.