Текст книги "Очищение тьмой (сборник)"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Строкач встряхнул головой, словно отгоняя наваждение…

– Женщина должна уметь сказать "нет" так, чтобы это не звучало как удар по лицу. Вы же знаете, что именно ваш отказ подтолкнул его к концу.

– Как бы то ни было, обвинить меня в этом вам не удастся. Я знаю подробности: самоубийство, осуществленное в прыжке из неудобной позиции, имитация погрома в доме…

– Это вас муж ознакомил?

– Вы прекрасно знаете, что Грызин никакой мне не муж, и потом – он же арестован.

– Но совет "зарубить" книгу Склярова подал все-таки он?

Вострикова отвернулась, нервным движением сломала незажженную сигарету.

– Да, разумеется, он. Но у меня и у самой голова на плечах имеется. А у Тимура были на то свои причины. Он очень не советовал мне пробивать "Катакомбы и подземелья".

– Я не хочу сказать, что вы очень злой человек, Людмила Тихоновна. Все дело в корысти. По-моему, вы все-таки поступили опрометчиво, поделившись в писательском клубе с коллегами планами создания произведения в оригинальном жанре: синтеза детектива и научного исследования, посвященного городским катакомбам. Кстати, рукопись Склярова ведь так и не нашлась… Получив вашу рецензию, Скляров позабыл обо всем на свете. Даже о том, что следовало бы прихватить с собой и свое детище…

– Вы не имеете права! Такие вещи необходимо доказывать!

– Спокойнее, Людмила Тихоновна. За этим дело не станет.

Трехэтажный частный дом белого кирпича выглядел куда солиднее детского садика по соседству, давно не знавшего ремонта. Кладка стен была фигурной, мастерской, на окнах – кованые решетки, ухоженный сад и добротные надворные постройки. Однако постороннему глазу все это не было доступно – поместье окружал двухметровый забор из того же кирпича, по верху которого были вмурованы осколки битого стекла. Цыганский барон не жаловал чужих, а стройматериалы и подавно не экономил.

Грузный, вальяжный, в облаке парижской парфюмерии, он утопал в подушках красного бархата в глубоком кресле, с наслаждением поучая смуглого, темноволосого паренька, который, тем не менее, чувствовал себя здесь довольно уверенно.

– Молод ты, сынок, кровь играет! Я тоже был таким в твои годы. Помню, попал я с отцом в Криковские подвалы, это километров шестьдесят от Кишинева. Тоже бароном отец мой был. Краснопузых золотишком прикармливал, секретари обкомов вокруг паслись. Нет, лом из конфискованного они сами брали, но падки были, сволочи, на антиквариат. Деньги у них не считаны, да и по сей день полны загашники, но жлобы, природа такая. Все на дармовщину норовят. Станешь трепыхаться – весь табор зажмут. Ну, отец умел с ними общий язык находить. Одним словом, заезжаем мы в эти подвалы на своей "волге", а перед нами идут еще три – со всякими боссами. Едешь, как по проспекту, по сторонам винные залы, обитые цветной кожей. Серый зал, голубой, розовый… Бочки сами просят: "отведай из меня". А возле бочек шестерки… Мигни – нальют. Не худо устроились "слуги народа", а мы должны прятаться, как какие-то воры. Мне тогда и пришло в голову: а что, если бы в каких-то других подвалах действительно жили воры – страшные, опущенные, беспощадные!.. Вырос я, мужчиной стал, но не забыл об этом. Ведь проще не придумать: только распусти про таких подземных душегубов слухи – и поверят, как пить дать поверят. А мы, цыгане, свое делать будем в тени. Ладно, что там говорить, кому много дано, с того и спросится. О тебе же только одно скажу – хорошо сработал, чисто.

– Вы наша голова, отец, мы – ваши руки. Кто мы без вас?

– Попались неразумные наши ромалэ на удочку аптекаря, купил, проклятый, дурью. Действительно: дал раз ломом по ногам – и на полгода ширева. Обрубок, спасибо ему, простил дураков. Хотя, если рассудить по-блатному, – дал слабину. Такое, понимаешь ли, не прощают.

– Как же, простил! Просто знал – цыгане за своих до конца пойдут.

– Так-то оно так, Сима. Только и мы не вправе были устраивать разборы. На блатных руку подняли. Не знаю уж, кто Обрубка на нас вывел, но кто-то все же видел цыган.

– Надо было аптекаря тому же Обрубку и сдать, отец, он бы его сам и кончил.

– А нам что с того? Ему и так не много оставалось. Сообразил, что с цыганами нечего ему больше ловить, нашел других. Нет, мы все сделали как надо – помогли несчастному калеке, вполне бескорыстно. Как свои своему. А Мерецкова я всегда не любил, да и опасался, что скрывать.

– Как и он нас. Вечно на цыган поганых собак вешал.

– Теперь все, крыто. Мерецков сдох, остальное – сектанты.

– Можно бы под эту марку поработать и покруче – подбиться по-скорому – руки-то развязаны, кайф.

– Нет, Сима. Чего не будет, того не будет. Помалу – оно вернее. Нечего Бога гневить. Если милиция на дыбы встанет – быть беде. Найдут, за что зацепить. В жизни ведь не все по кругу – сегодня девки чужие, завтра уже как бы наши. Но души губить – себя потерять. Сегодня его очередь, завтра твоя. Это Кольцов в беспредел пустился больше, чем бандюги записные. Что с Витькой-бичом сотворил! Выловил на вокзале, наобещал с три короба и… конец знаешь. Ты меня слушай, Сима. Я давно живу, много знаю. Жизни лишить человека – дело нехитрое, это уж ты поверь. Но лучше без этого. Ты что думаешь, мне не хотелось Мерецкова пощупать, на чем у него душа держится? Я же его на дух не терплю! Но ведь не пытать же, в самом деле. Даром, что ли, весь этот спектакль в катакомбах устраивали? Да он, когда ты чернилами в углу облился, выложил столько, что и пыткой не вырвешь. Строкач сказал: "Сделать постановку в катакомбах, захватить Мерецкова, приволочь его туда и напугать. Чтоб заговорил". Он не дурак, этот майор. Опасный парень. И врагом его лучше не иметь, чтобы тесно не стало. Не то все эти сказки про троглодитов в катакомбах живо прахом пойдут. Умерь прыть, парень. Я эту туфту с сектантами начал разводить, когда тебя еще под маминой юбкой в прихожих воровать не водили. Ты на вокзалах попрошайничал, когда я уже слухи про пещерных людей распускал. Чего человек больше всего боится? Темноты и неизвестности. А мы, цыгане рядом, к нам привыкли. Резвые, вроде тебя, бухтели: зачем, когда хату берем, оставляем вещи взамен? Думать головой надо! Всегда должна быть тайна и тьма. Концы надо разводить подальше. Об этом пока и сам Строкач ни сном, ни духом… И слава Богу.

– Но он ведь и сам замазан – деньги взял. Половину выкупа Мерецкова!

– Это как раз меня и беспокоит. Что ты понимаешь, Сима! Такие, как Строкач, не берут, уж ты мне поверь. И деньгами его не меряй. Если бы я не знал, что его слову верить можно…

– Но ведь взял же?

– Или я не сказал: охлынь!

– Ясно, отец.

– Вот и хорошо, Сима, что ясно. Нам с тобой жить и дела делать. Заработаем. А жизнь штука долгая, в ней всякого хватает. – Не всему верь, о чем услышал.

Крупная сумма, поступившая на счет детского дома, всех проблем, конечно, не решила. Но анонимному дару были рады и воспитатели, которым мучительно надоело отсутствие не только нормальных игрушек, но и самого элементарного, и сами дети, которым, впрочем, такие слова как "даритель", "счет", "платежное поручение" не были знакомы.

Того, что осталось у майора, хватило, чтобы оплатить аренду помещения "Богатыря" на пять лет вперед, а сам Строкач, как бы невзначай заглянувший в ЖЭК, прозрачно намекнул его начальнице, что противиться оживлению деятельности спортклуба не следует. "Рукопашный бой предпочтительнее в спортзале. И вообще – спокойствие дороже". С этим доводом, да еще и в устах следователя прокуратуры, трудно было не согласиться.

Нирвана

"Профессиональный колдун с мировым именем из Москвы

высылает рецепты тибетских монахов: вывод камней, песка,

лечение гайморита, геморроя, облысения, импотенции, сах.

диабета, зрения (вкл. катаракту). Лунный календарь,

ясновидение, снятие любого колдовства, белая магия,

лечебные молитвы. Гарантия – 100%".

Из газет

Мертвая девушка лежала на спине, глядя в потолок остановившимися глазами. Кровь пропитала ковер, свернулась, и на середине ковра образовалось бурое пятно, очертаниями напоминавшее Гренландию. Нож вспорол брюшину, и разверстая рана зияла. Зрелище было не для слабонервных.

Кто это сделал – гадать не приходилось. Отброшенный к стене тремя пулями из маленького "вальтера" в углу комнаты скорчился молодой человек, почти юноша. Четвертая засела в стене – на нежно-розовых обоях темнела крупная точка.

– И ведь он, гад, и пробыл-то в квартире минут двадцать всего, сокрушался вахтер. – Я здесь скоро уже пятнадцать лет – с тех пор, как на пенсию вышел, и никогда даже прищепки бельевой не пропало. У нас народ обстоятельный живет, серьезный…

Павел Михайлович Строкач ругнулся про себя. В квартире два трупа, а этот чертов отставник вкручивает ему про прищепки. Серьезный народ! В их городе, типичном для ближнего Подмосковья, дом этот был известен всем и каждому. Раньше его величали "Дворянским гнездом", теперь же, когда все чины и звания смешались, здесь можно было встретить и удачливого коммерсанта, и дельца, и просто темную личность без определенных занятий. Именно этот словоохотливый привратник и обнаружил преступление, и вызвал милицию, и постарался избежать огласки, и обеспечил охрану места происшествия. Сейчас он шел бодрым и пружинистым шагом перед Строкачом, задерживаясь на мгновение на площадках и продолжая сыпать полезными сведениями. Строкач слушал его вполуха, поглядывая по сторонам.

Широкая лестница сияла безукоризненной чистотой. На этот счет здесь все было в порядке, и потому незакрытый шпингалет окна между вторым и третьим этажом немедленно бросился охочему до мелочей майору в глаза. Аккуратно, с помощью носового платка, он взялся за него. Шпингалет повернулся мягко, бесшумно, однако вахтер услышал – приостановился, бросил короткий недовольный взгляд.

Вот и четвертый этаж – последний. Справа осталась черная дерматиновая дверь с выпуклым глазком, за нею исходила визгливым лаем собачонка.

– Сюда! – сказал вахтер, и они переступили порог, оказавшись в небольшой прихожей. – Повезло вам со свидетелем, товарищ майор. Кабы не я…

Строкач подумал, что это и в самом деле так. Обреутов был из тех очевидцев и понятых, которые готовы вывалить перед следователем грязное белье всех, кого им приходилось знать на своем веку. Довольно противно, но небесполезно.

Владимир Лукич Обреутов, майор внутренних войск в отставке, невысокий, полный, туго накачанный жизненной энергией, главными своими достоинствами почитал привычку к порядку и лояльность по отношению к начальству. Он и Строкача "ел глазами" и даже "тянулся" перед ним.

– У меня все как на ладони, Павел Михайлович. Мышь не проскочит. Они беседовали в гостиной, большой комнате с выходом в просторную лоджию. – Сыщик этот, Усольцев, проследовал в девять ноль пять. Сказал, что приглашен к Минской. Я хотя и знаю его, но удостоверение проверил. Тоже мне, птица – частный детектив! – Обреутов презрительно сощурился. – Нас ведь инструктируют, что в районе происходит, кто в какой должности, кто новый появился, да и сам я привык кое-что подмечать. А Валерия – она со всякими людьми водилась. Конечно, и работа у нее такая, а все-таки надо бы с разбором, глядишь – и не было бы беды. Валерия ведь молоденькая, но собой видная, из хорошей семьи. Ну, это сами видите, дом в прошлом обкомовский, не кто попало жил.

– У вас все? – на всякий случай спросил Строкач.

– О жильцах. Вы знаете, товарищ майор, завсектором с третьего этажа уехал, а вселился туда некий Теличко. Новая экономика. Делец.

– А что? Плох жилец?

– Плох не плох, а вот не наш, и все тут. С бывшими секретарями все понятно – что и откуда, как-никак семьдесят лет страной правили. А эти? Все на продажу. Если раньше золотишком приторговывали, то теперь чего только не гонят через границу! Тут тебе и медь, и вольфрам, и скандий… Прямо таблица Менделеева.

– Он что, имеет отношение к производству цветных металлов? заинтересовался Строкач.

– Да не знаю я, толком не поймешь. Гордый! Бизнес у него, понимаете ли. Обыкновенный ворюга! Мало, что ли, таких у меня пересидело? Я их насквозь вижу. Вот бы кого пощупать, он сейчас дома, отдыхает. Жена с сыном в отъезде, утром девку выпроводил – и на бок. Президент агропромышленной фирмы!.. Ну, да я разболтался… Значит, говорит мне Усольцев: "Дело у меня минут на десять. Назначено, Минская ждет". Ну, у меня все по часам. Двадцать минут прошло, я забеспокоился. Знаем, какие нынче гости… Но на что он рассчитывал? Я ведь знал, что он здесь. Убрать меня? Так я ему не девчонка… – голос отставника дрогнул.

Гостиная была уютной – старинная горка в углу, справа у окна под потолок – веерная пальма. От нее вдоль стены до угла протянулся книжный стеллаж.

– Из Прибалтики лет пять назад стенку эту привезли. Неделю собирали, – отреагировал на взгляд майора всезнающий Обреутов. – У них и так было книжек невпроворот, но вот – в порядок библиотеку привели. Это в аккурат, когда они дом отстроили, старую мебель туда позабирали, и сами переселились. А квартиру и все новое – дочке. Девушка Валерия умная, с характером. Как и родители, журналистка. Только те восхваляли, а ее дело, как нынче говорят, – конструктивная критика. Оно, конечно, на всем готовом легко ниспровергать, когда не нужно кланяться за кусок хлеба. А, да не мое это дело. Мои взгляды – это мои взгляды.

Строкач знал, что настоящие, детальные допросы еще впереди, и хотя действующие лица разыгравшейся трагедии были налицо, вопросов оставалось уйма. Покинув вахтера, майор прошел в спальню, где и развернулись события.

Маленький "вальтер" из руки девушки уже перекочевал в пластиковый пакет эксперта. Вечно брюзжащий Лев Борисович возился с отпечатками пальцев. Уже прозвучал его знаменитый афоризм, что даже если преступник будет беспечен, как гармонист на посиделках, то из десятка отпечатков удается идентифицировать только один. Все это Строкач знал наизусть, знал он также и то, что опыт старого эксперта практически всегда позволял отыскать тот самый единственный из десяти.

Двухкомнатная квартира была чистой, обставленной без особых претензий. Светлая недорогая мебель, песочного цвета обои на стенах в гостиной. Простота, уют, какая-то легкость.

Не то было в спальне.

Необъятная "арабская" двуспальная кровать, накрытая атласным, без морщинки, покрывалом, осталась нетронутой. Тяжелые бархатные шторы полузадернуты, но света достаточно, чтобы видеть детали – тело девушки, угрюмое пятно на ковре, изумленно распахнутые глаза парня. Взгляд устремлен в просвет между шторами.

Короткая стрижка, хороший рост, атлетическое сложение, классический двубортный костюм – все это, даже не знай Строкач о содержимом карманов Усольцева, позволяло предположить, что покойный из тех, кто связан с рэкетом в его наиболее "элегантной" форме. Газовый пистолет за поясом и банковская упаковка сторублевок. Однако это опровергалось удостоверением частного детектива во внутреннем кармане пиджака, из которого следовало, что гражданин Усольцев Алексей Георгиевич, двадцати семи лет от роду, работал по контракту в сыскном агентстве "Волекс" и имел право производить в установленном порядке расследования и "иные действия, связанные с поручениями обратившихся к нему клиентов. Что ж, Строкачу в его практике приходилось встречать и более расплывчатые определения. Правда, нечасто. Кстати, подумал майор, расследования на свой страх и риск не возбраняется проводить любому гражданину, только в рамках закона.

Несмотря на свои двадцать три года, Валерия Анатольевна была разборчивой особой. Об этом свидетельствовал ее гардероб – простые вещи очень недешевых европейских фирм. Проблем с наличностью у девушки, судя по всему, не было.

Любопытно, что бандероль на пачке сторублевок, обнаруженной в саквояже тончайшей желтой кожи, в точности совпадала с таковой же, находившейся в кармане Усольцева: "12 июля …. года. Октябрьский Промстройбанк. Кассир Иванова И.И."

Немного дорогих украшений – строгих, безукоризненно подобранных. И бумаги – множество заметок самого различного содержания на клочках, блокноты и стандартные листы для машинописи, испещренные рваными абзацами, фразами, отдельными словами, а чаще именами, схемами, значками, малопонятными символами.

Майор и не рассчитывал, что все это мгновенно прояснит ситуацию. Бумаги он из своих рук выпускать не собирался, и внимательное чтение еще только предстояло. Что ж, профессия журналиста – не из самых безопасных. Конечно, девушка молода и красива, и все, что случилось, может и не иметь отношения к журналистским делам. Убийство из ревности? Смешно! За годы работы он убедился, что мотивы, как правило, одни и те же. Почти всегда это деньги, реже – страх, и только один раз – месть, после невероятной дозы водки. И если любовницу убивают, то чаще всего тогда, когда она стала препятствием на пути к деньгам или карьере.

На ограбление все это и вовсе не походило. Ценности остались на месте, да и кто бы рискнул грабить, предъявив перед тем служебное удостоверение вахтеру?

Четыре этажа, на каждом – три квартиры, всего двенадцать. Не такое уж широкое поле для розыска. Квартира этажом ниже – пуста, хозяева укатили на отдых. Она на сигнализации, и на пульт уже неделю не поступает никаких сигналов.

Квартира напротив. Выпученный панорамный глазок. Из-под него, как лапки клеща, торчат короткие металлические усики. Строкачу всегда казалось, что в такой глазок обязательно кто-то следит за ним, и он не ошибся.

Дверь отворилась почти сразу. В проеме стояла седая, коротконогая грузная старуха. Коротко остриженные волосы кисточками торчали над ушами, что вкупе с крючковатым носом довершало сходство с разбуженной среди дня совой. Желтые, пронзительные глаза помаргивали, а рот оставался приоткрытым, словно "сове" не хватало воздуха.

В комнате визгливым лаем заливалась собачонка. Впрочем, "сова" была опрятна, одета не без элегантности, разве что чуть старомодно. Помедлив, она с достоинством сказала низким густым голосом:

– Заходите, прошу вас, – посторонившись, она сделала приглашающий жест. Строкач шагнул в прихожую, слегка зацепив плечом высокую резную тумбочку, покрытую накрахмаленной кружевной салфеткой.

– Не боитесь впускать чужих в дом? – майор почему-то сразу почувствовал расположение к пожилой даме. Было в ней что-то… Он поискал слово, но не нашел.

– А к вам это не имеет отношения. Я ведь жизнь прожила, много чего повидала. Да и чего мне бояться? Сокровищ не накопили, а мебель, – она обвела жестом старинные многопудовые кресла, – кому это может понадобиться?

Она выжидательно умолкла, искоса поглядывая на майора. Строкач кое-что уже знал о ней и о ее сыне.

– Так или иначе, Мария Сигизмундовна, я хотел бы представиться…

– Бог с вами! – старая дама отмахнулась. – У вас же все на лице написано. Как минимум, капитан – ведь верно?

– Майор. Майор Строкач Павел Михайлович, с вашего позволения.

Строкач обежал взглядом большую комнату, заставленную резной мебелью черного дерева. В углах помещались высокие, едва не по плечо, вазы голубого фарфора, между ними – инкрустированный перламутром ломберный столик на гнутых ножках. Слепо мерцал темный экран небольшого телевизора "Сони". Левую стену почти полностью перекрывал толстый ковер мягких пастельных тонов. На нем, в метре друг от друга, висели морской кортик, ятаган и небольшое, причудливой формы ружье.

– Кремневое, – уловив взгляд Строкача, кивнула женщина.

Казалось, ее движение отразилось в до блеска натертом затейливо выложенном паркете. Строкач с удовольствием заглянул в живые, светящиеся умом глаза собеседницы.

– Великолепие, конечно. Подлинная старина. Кстати, а Дмитрий Дмитриевич дома?

– Куда там! С утра в клинике. Он редко бывает днем. По выходным, да и то через раз. А оружие – это не Дима, еще покойный муж собирал. Скоро тридцать лет, как его не стало. Ну, да все там будем… А красота остается, это так. Какие мастера работали, душу вкладывали! Нынешним трудно понять – прагматики: трезвость, расчет в первую голову. А человек должен бежать от этого, стремиться жить сердцем, подчиняться первому движению души. Увы, приходится признать, что наше поколение было в гораздо большей степени идеалистами… Так что сегодня, в трезвую и холодную эпоху, нам остается одно – наши дети. В них наше достояние, наша жизнь. Дима… он ведь радость несет людям. – Она с гордостью посмотрела на фотографию на стене в простой деревянной рамке, глаза ее затуманились.

Высокий, чуть лысоватый мужчина в белом халате держал перед собой пухлую книгу с иероглифами на обложке. Проницательным мягким взглядом мужчина смотрел, казалось, сквозь книгу в лицо кому-то незримому – доброму собеседнику, понимающему слушателю.

Лицо его было одухотворенным, словно у вдохновенного проповедника.

Дмитрий Дмитриевич Хотынцев-Ланда был в городе широко известен. По слухам, многие обязаны были ему если не полным исцелением, то улучшением состояния, а уж семейные и иные психологические проблемы доктор щелкал как орехи. Обычно прием велся в клубе завода "Металлист", и развешанные по городу афиши и рекламные объявления в прессе не уставали напоминать обывателю об этом.

Не забывал Дмитрий Дмитриевич и о здоровых: кажется, речь шла о занятиях какой-то разновидностью йоги, о совершенствовании тела и духа. Впрочем, сам Строкач был еще недостаточно совершенен, чтобы различать нюансы высших учений о тонких космических энергиях. Хватило бы времени для решения земных проблем! Так и сейчас – нельзя было дать следу остыть, нужна была зацепка, ниточка…

– Итак, никого, кто бы заходил сегодня к Минской, вы не видели? Строкач повторил вопрос для порядка, уже собираясь уходить.

Женщина перебила его – вопрос прозвучал уже трижды.

– Ну я бы с удовольствием, Павел Михайлович, но, увы, выхожу очень редко. Этажом ниже живет подруга, видимся раз в день, когда гуляем с собаками. Она и сейчас внизу, на скамейке, я из окна видела. Она для вас клад – все знает, все видит. Ее легко узнать – Октябрина Владленовна видная женщина, в молодости красавица была – заглядение.

Женщину у подъезда Строкач приметил. Стройная для своих лет, с тяжелой каштановой косой с проседью и спокойными величавыми чертами северорусского типа.

Но с нею сейчас должен был работать лейтенант Родюков, а Строкач уже звонил в третью квартиру четвертого этажа, дверь которой располагалась у последних ступеней лестницы.

Дверь стремительно распахнулась. На пороге стояла ослепительная голубоглазая блондинка во всеоружии неполных двадцати лет. На лице ее блуждала тревожная улыбка.

"Наверное, уже знает, что случилось, – подумал Строкач. – Почему? Ведь вахтер уверяет, что никому ничего не сообщал".

– Мы могли бы поговорить и здесь, – сказал майор, отрекомендовавшись, – но вопрос серьезный, потребуется время. Ваша соседка убита.

Взгляд девушки заметался по соседским дверям, вопросительно остановился на майоре.

"Значит, все-таки не знает. Тогда почему испуг?" Впрочем, он знал, что странности в поведении женщины могут объясняться даже микроскопическим пятнышком на любимой блузке или попавшимся на глаза постороннему предметом туалета.

Но пока еще не было оснований для выводов. Квартира была точной копией той, которую только что покинул Строкач. Те же три комнаты, но они казались куда меньше: вдоль стен вплотную теснилась дорогая мебель, центр комнаты поглотил огромный округлый стол. Все блестело – свинцовые стекла шкафов, масса бронзовых ручек и инкрустаций, тускло лоснился велюр обивки.

Строкач погрузился в кресло, вопросительно поглядывая на девушку, но та никак не реагировала, поглощенная своими переживаниями.

– Вот, Светлана Евгеньевна, вы уже знаете, что произошла трагедия. Не буду сейчас вдаваться в детали, мне хотелось бы выслушать вас. Были произведены четыре выстрела. Неужели вы ничего не слышали?

Девушка отрешенно опустилась в кресло, достала сигарету из белой пачки, лежащей рядом с бронзовой пепельницей в виде перевернутой на спину черепахи, покатала ее в ладонях. Эти сигареты Строкач видел впервые. Золотые рельефные литеры, седоватый джентльмен на фоне Белого дома. "Картер".

Перехватив взгляд майора, девушка нервным движением придвинула к нему сигареты, пепельницу. Однако Строкач отказался.

– Нет-нет, благодарю вас. Не стоит.

Внезапно девушка вышла из оцепенения.

– Я не слышала выстрелов. У нас стены едва ли не метровые. А что случилось, какая соседка?

"Но отчего эта тревога? Тьфу ты, да что это я? В соседней квартире убийство, а я гадаю, почему девчонка обеспокоена".

– Убита ваша соседка, Валерия Минская.

– Лера? Это ограбление? Но как же?.. – девушка буквально окаменела, в глазах ее застыл страх.

– Мы выясняем. Так как же насчет выстрелов?

Неожиданно напряжение спало, уступив смятению.

– Леру убили… Но я же точно ничего не слышала!

Если бы в квартире у Дим Димыча – тогда да, могло быть слышно. Это же за двумя стенами… Вы спросите у старухи, она должна была… Она все видит! Чуть собака залает, она к дверям – и в глазок…

Строкач, поколебавшись, спросил:

– Скажите, Светлана, вы одна дома? – Девушка вскинула голову. Майор настаивал: – Мне это нужно знать определенно. Думаю, вы верно меня поймете.

– То есть, вы хотите… обыск? – голос девушки звучал устало.

– Ну, обычно обыскивают, имея санкцию прокурора, и уж тогда разрешения никто не спрашивает. Но я глубоко убежден, что честных людей все это не касается. Просто я хотел бы осмотреть вашу квартиру.

– Как вам угодно. Мне-то что, в конце концов?! – Светлана даже не сделала попытки приподняться в кресле.

На это Строкач согласиться не мог.

– Ни в коем случае, Светлана Евгеньевна. Ведь не думаете же вы, что я действительно собираюсь обыскивать ваш дом. Пройдемся по комнатам, и, как радушная хозяйка, вы мне все покажете. Буду вам бесконечно признателен и надеюсь, вы не станете возражать.

– А если стану? – на вопрос это уже не походило. Девушка, стремительно поднявшись, направилась в другую комнату.

– Здесь кабинет отца. Прошу. Можете даже заглянуть в документы…

Строкач протестующе выставил ладони, всем видом давая понять, что такое ему и в голову не могло прийти. Евгений Турчин занимал высокий пост, и вмешательства в свою деятельность заведомо не потерпел бы.

Строкач ни на что особенно и не рассчитывал, осматривая жилье Турчиных. В кабинете спрятаться было негде, так же – в спальне родителей Светланы. Не миновал Строкач и кухню, ванную и санузел, заглянул в кладовую, порадовавшись, что по крайней мере эта семья вполне в состоянии прожить год на автономном питании.

Перед последней дверью Светлана остановилась в нерешительности. Строкач же, напротив, оживился.

– Вы убеждены, что вам необходимо осматривать также и мою спальню? не дождавшись ответа, девушка кивнула сама себе: – Ах да, конечно, вы убеждены. Что ж, пожалуйста.

Дверь мягко откатилась в сторону, одновременно проясняя кое-что в поведении Светланы.

Большая хрустальная пепельница с десятком окурков, смятая пачка того же "Картера". На половине окурков – следы помады, у других фильтр раздавлен характерным крепким прикусом.

Пепельница стояла на компактном сервировочном столике, рядом с ней блюдце с несколькими дольками лимона, початая плитка шоколада и большая хрустальная рюмка, испачканная той же помадой, что и на губах у девушки. Откупоренная бутылка коньяка пряталась на нижней полке столика.

Бросив оценивающий взгляд на едва прибранную постель, майор сделал два коротких шага в комнату, отодвинул дверцу бара под лампой с розовым абажуром. Перед строем разнообразных бутылок там стояла вторая рюмка, такая же, как и на столике. На ее донце виднелись остатки коньяка.

Строкач с осторожностью взял ее, прихватив двумя пальцами за донце и за верхний ободок.

– Это чтобы отпечатки пальцев не стереть? – насмешливо спросила девушка.

– Так точно, Светлана Евгеньевна. Не вижу повода для иронии. Кстати, если ваш друг не имеет отношения к случившемуся, то зачем со мной в кошки-мышки играть? Может, пришла пора знакомиться?

– Воля ваша, только я вам заявляю: никого здесь нет, хоть все вверх дном переверните.

– Ну, до этого дело не дойдет. Все обычным путем: понятые, обыск в соответствии со стандартной процедурой…

Все еще продолжая говорить, Строкач заглянул и на балкон, сунулся было и в недра объемистого шкафа, и под кровать в спальне.

– Вы забыли на антресоли взобраться! – голос девушки звучал откровенно вызывающе, от былого смущения не осталось и следа. Однако майор предпочел заниматься делом и последовал совету. Из кладовой он извлек замеченную там стремянку, взобрался на нее – и ему не открылось ничего нового. Все так же громоздились коробки с итальянскими макаронами и консервными банками, припорошенными пылью.

Строкач аккуратно сложил лестницу, вернул ее на место и двинулся к выходу. В прихожей бросил:

– Что же тут смешного, Светлана Евгеньевна? Убита молодая девушка, ваша соседка. А я, вместо того, чтобы дело делать, с вами в прятки играю. Вернее, вы со мной.

– Да ведь вы сами начали. Ну, был у меня приятель вчера вечером, ушел еще до двенадцати. Я же не должна это втолковывать кому попало…

– И вы с вечера так и не убирали?

– Нет, не убирала! – голос Светланы стал мечтательным, зазвенел. Вам, наверное, трудно это представить: лежала и думала о нем. В полном одиночестве. Родители ко мне вообще не заходят. Папаша у нас – фигура, ему не до меня, лишь бы все тихо, без скандала. При них я никого позвать не могу, но они в эти дни на даче, вечером будут. Папа с мамой молодцы, в любом случае позвонят, предупредят, что возвращаются. Чтобы без эксцессов. Демократия! У нас в подъезде теперь сплошь демократы, за исключением одного буржуа…

– Это кто же такой будет? – осведомился Строкач.

– Есть тут такой – Николай Васильевич. Здоровенный мужик. Иномарки тасует, как карты. Вот кто знает, чего хочет. Политика вся эта ему – тьфу! "Света, вас на край света подвезти?" Была бы свободна – и поехала бы. Люблю сильных людей. А того, кто у меня был, впутывать не дам. Если есть нужда – передам, чтобы пришел к вам. У него свои проблемы, но, может, и явится.

– Может? Даже если погибла женщина?

– Ну, он-то уж точно ни при чем. Он и мухи не обидит. Исповедует принцип – все живое имеет права на жизнь.

Павел был совершенно в этом не убежден, хотя против кавалера Светланы Турчиной ничего не имел.

Теперь – этажом ниже, здесь улов может оказаться побогаче.

Звонок испустил мелодичную трель, и сейчас же за дверью взорвался оглушительный собачий брех. С четвертого этажа отозвались – визгливее, заливистее.

Дама, появившаяся на пороге, занимала весь проем и казалась еще внушительнее, чем на улице. "Величественная особа", – отметил Строкач. Позади, в полусвете прихожей мелькнуло веснушчатое лицо лейтенанта Родюкова. На нем было написано откровенное страдание.