Текст книги "Очищение тьмой (сборник)"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

– Эй, выходи, Валерка, зачем скучаешь? Прокатимся!

Валерий выскочил на улицу сломя голову, словно бросаясь в бассейн, где вода вот-вот могла расступиться, уйти, обнажая корявый бетон дна. Вот оно, спасение!

Лица компании, сгрудившейся за картами в углу двора, поотмякли. Кое-кто ответил на приветствие Степчика, кое-кто уклончиво отвернулся. Небрежного помахивания его небольшой, изнеженной руки нельзя было не заметить, как нельзя было не заметить и дружеского похлопывания по плечу Валерия. Этого должно было хватить, чтобы вокруг «убийцы» (общественное мнение уже вынесло свой приговор) возникло незримое, но мощное силовое поле.

У Степчика не было стальных мускулов и могучих плеч. Худощавый, почти хилый подросток, упакованный в дорогие тряпки, но в глазах – спокойная надменность. Все эти напоказ выставленные блага – тяжелый золотой браслет, перстень с платиновой монограммой, сияющая «ауди» – создавали образ баловня судьбы.

Откуда возникло убеждение, что со Степчиком лучше дела не иметь, а если уж и придется, то следует соблюдать осторожную почтительность, – трудно установить. Ясно одно: такие советы исходили от людей, в блатных делах сведущих. Именно поэтому дворовая картежная мелкота отнеслась к его беседе с Валерием на глазах у всех, как к прямому указанию – не тронь! Такое указание подчас обретало силу закона.

– Эх, Валерка! Все в нашей жизни бывает. Из-за бабы убиваться – последнее дело, – втолковывал Степчик, многоопытно щурясь и посмеиваясь. – Уж если тебя милиция выпустила, то на дворовых можешь и вовсе положить. Ничего они тебе не сделают. Мне Кеша рассказал – я сразу ситуацию просек. Быки – они и есть быки. Место должны знать. А кто там кого ухлопал…

– Да не трогал я ее, Степчик!

– А я разве говорю, что трогал? – подмигнул Степчик. – Вот так и держись на следствии. Я в чужие дела лезть не обучен. А кваситься нечего. И ты подумай – живем мы тут у нас в Баланцево, можно сказать, по соседству, а только теперь познакомились!

«У нас в Баланцево»… И полугода не прошло, как появился он здесь. Вроде и своих блатных хватало, но сегодня куда ни глянь – верховодят парни с Кавказа. Идут наверх сосредоточенно, семьями, кланами, сметая все на своем пути. Ну да не до этого сейчас. С Кавказа, не с Кавказа, светлый, темный – какая разница! Главное – успеть прислониться к той стене, которая даст защиту".

– Так что, Валерик, предлагаю дружбу. А это дело надо вспрыснуть. Ведь не каждый день друга находим. Поехали.

* * *

Частный ресторанчик «Ахтамар» оказался местом на редкость приятным. У входа в строение, напоминающее пагоду, спроектированную современным архитектором, покуривал резную трубку бородатый швейцар. Его благообразная внешность была вполне под стать солидности заведения. Неприметная табличка «Обслуживание по приглашениям» располагалась как раз у плеча швейцара. Случайные посетители не часто поднимались по этим ступеням. Кому охота выкладывать две сотенные за кусочек картона, дающий право полакомиться несколькими оливками да ломтиком сыра со шпротиной? Прочие блюда поражали случайного посетителя фантастической стоимостью. Баланцевские аборигены на первых порах недоумевали – для кого бы это такое странное заведение? Однако их недоумение быстро рассеялось. Из столицы потянулись небольшие караваны машин, преимущественно иномарок, подвозившие клиентуру. Номера были не только московские и из «ближнего зарубежья» – южных республик, но и европейские. И все-таки посетители ресторана, как немедленно убедился Валерий, в массе своей были темноволосые, с внушительными орлиными носами и горделивой осанкой. Среди дам преобладали пухлые блондинки в рискованных туалетах, почти не скрывающих волнующие формы.

В ресторан Валерий вступил нарочито небрежно, хотя и был здесь впервые в жизни. Однако при виде такого количества «солидняка» вся его развязность немедленно улетучилась. В этой среде не следовало привлекать к себе чрезмерного внимания.

Степчик же чувствовал себя как рыба в воде. Раскланивался с большинством посетителей приветливо, без малейшего подобострастия. И в ответных приветствиях не было ни намека на снисходительность. Между столиками, светясь радушием, извивались шустрые, ловящие на лету малейшее желание клиентов официанты.

Расположились за одним из немногих свободных столиков. Степчик отдал необходимые распоряжения, и – словно сама собою, развернулась скатерть-самобранка – перед ними возникли закуски и блюда, о доброй половине которых Валерий имел сугубо умозрительное представление.

Икра и ананасы, тающие копченые угри, восхитительное, опьяняющее ароматом мясо на ребрышках – и ко всему этому маслянистый, темный армянский коньяк… Какое-то время Валерий боролся с собой, не желая выказывать жадность к невиданной жратве, но между второй и третьей рюмками все было забыто. Ел, что называется, от пуза, впервые не думая о счете.

Сотрапезники не отставали. После пятой рюмки окружающее заволоклось радужным теплым туманом, и все плохое, что происходило с ним в последнее время, все страхи и подозрения Валерия растворились.

А ведь, входя в ресторан, он был сама настороженность. Помнил недавний случай с завсегдатаями этого заведения. Валерий тогда забрел домой к Кеше, обитавшему в ближнем к ресторану дворе. Сидели, трепались. И в этот момент – разгорелось. Что, почему – потом уже было не выяснить.

Обычно в ресторан клиенты являлись со своими девочками. Первоклассно упакованными, стройными, сговорчивыми. Но тут что-то не заладилось. Из ресторана стремительно выскочила девушка и, где скорым шагом, где бегом, устремилась через двор. Она торопилась настолько, что не замечала, что взгляды всех дворовых прикованы к ней. Внезапно в арку многоподъездного дома с ревом влетела длинная белая машина. Из окна пятого этажа Валерий не мог определить марку, но тех двоих, что выскочили из машины, нельзя было не узнать. Будто в униформе: костюмы «адидас», распахнутая шерстистая грудь, на шеях – тяжелые крупнозвенные цепи «желтого металла». Времени терять они не стали – тот, что пониже, жестко перехватил локоть девушки. Она почти не сопротивлялась, только что-то заговорила – просительно, жалко; пока второй отпахивал дверцу, меньшой обхватил, как клещами, грудь девушки и поволок к машине, совершенно уверенный в своей безнаказанности.

Но вышла осечка.

Мужчина неопределенных лет и весьма неприметной наружности, которого впоследствии так и не смогли связно описать очевидцы, остановился, приглядываясь к происходящему, а затем миролюбиво обратился к тому, который держал девушку:

– Ты чего это, парень?

Местные жители в конфликты с кавказцами не вступали, логично рассудив, что их «раскованность» не может быть беспричинной. Верзила даже заухмылялся, словно предвкушая новое развлечение. Сунул прохожему под нос кулак, размером со средний арбуз, но не ударил, в последнюю секунду выбросил два пальца, норовя ухватить непрошеного защитника за нос. Мягким движением уклонившись, мужчина извиняющимся голосом попросил:

– Не надо, ребята. Вы меня не бейте. Я уже и так испугался.

Меньший кавказец высвободил одну руку и заколебался – то ли продолжать свое дело, то ли поучить разговорчивого.

– Ты, гад, на кого тянешь? Не видишь, голытьба, что тут люди, не тебе чета? Надо будет – вместе с этой телкой раком поставим. Этого захотел?

– Брось его, пускай идет. Он понял, – верзила лениво махнул лапищей-лопатой. – Чеши. Или тебе особое приглашение? Так это счас…

– Да что ты с ним разговариваешь? – невысокий кавказец от возмущения выпустил девушку, и рука его, как хорошо смазанный рычаг, рванулась вперед.

Прохожий неуловимым движением скользнул под его руку и, отвечая, нанес пару стремительных ударов по корпусу. Этого оказалось достаточно. Колени горного орла подломились, и через мгновение его плотно сбитое тело, подрагивая, покоилось на асфальте.

Лицо верзилы налилось темной кровью. Надвинувшись на прохожего, он, словно паровой молот, со всего маху саданул его кулачищем с высоты своего роста. И опять мимо! Зато на верзилу немедленно обрушился шквал точных, коротких, невыносимо болезненных ударов. Последний, довершающий – в горло. Несвязно хрипя то ли мольбы, то ли проклятья, здоровяк опустился на четвереньки рядом с поверженным, но уже успевшим прийти в себя сотоварищем. Приподнявшись, тот тупо озирался, будто спросонок, затем внезапным рывком бросился к «мерседесу», дернул дверцу – и вот он уже стоит, еще покачиваясь на нетвердых ногах, слегка сгорбившись и держа в руке здоровенный мясницкий секач. Стойка верная – локоть заведен за бедро, кулак прижат к животу. Только огненно-карие глаза лихорадочно мечутся, ощупывая невзрачного, но оказавшегося таким опасным противника. С шорохом рассекла воздух массивная сталь, а тот, кто наносил удар, даже успел мгновенно прикинуть, сколько придется дать отступного стражам порядка за «быка», – однако деньги его остались целы. «Бык» сделал крохотный шажок в сторону, слегка отставил локоть, и рука гордого мстителя оказалась в захвате. Хрустнул сустав, забренчал металл по асфальту. Прохожий с силой секанул ребром ладони по плотному загривку, окончательно успокаивая меньшого. К этому времени у верзилы пропало всякое желание сопротивляться, и он вытянулся на решетке ливневой канализации.

Прохожий окинул взглядом поле битвы и не спеша удалился. Девушки и подавно след простыл. Минут десять спустя незадачливые воздыхатели поднялись, отряхивая припудренный пылью эластик, и, отплевываясь, погрузились в машину и, рванув с места так, что покрышки «мерседеса» задымили, исчезли.

Однако не прошло еще и четверти часа, как они вернулись. Это была картина! Одна за другой во двор въехали пять машин, с визгом разворачиваясь и тормозя. Из них посыпались раскрасневшиеся, злые, наполняющие воздух криками и бранью на чужом языке парни и бросились на поиски обидчика. Ножи были у всех, кроме двоих, поигрывавших нунчаками.

Однако обидчик не находился, и тогда орава стала срывать злость на тех, кто находился во дворе. Были жестоко, до беспамятства избиты пенсионеры-доминошники, старуха, возвращавшаяся с бидоном молока домой, и какой-то мальчишка, не вовремя высунувший нос из подъезда. Двое оказались в реанимации, остальные отделались разной тяжести повреждениями.

Дальше – как по-писаному. Виновники побоища обнаружены не были, а меры приняты: ресторан пустовал два дня, в первый день – закрытый «по техническим причинам», а во второй – ввиду того, что завсегдатаи осторожничали. А уже через неделю «неуловимые мстители» вовсю бражничали в «Ахтамаре», наслаждаясь излюбленной кухней.

* * *

А кухня здесь была действительно отменной. Валерий, позабыв о своих опасениях, чувствовал себя как дома. Расплескивая коньяк, тянулся чокаться через стол, размахивал в запале руками, едва не задевал соседей, что-то выкрикивая петушиным голосом. Пару раз даже попытался подмигнуть девицам за столиком напротив, и – о чудо! – одна из них снизошла, подсела к ним, белокурая и длинноногая, с кукольным фарфоровым лицом. И странное дело – затянутые в кожу парни, с которыми она до этой минуты потягивала сухое шампанское, смолчали, словно ничего не произошло. Все это Валерий отнес за счет авторитетности Степчика.

Уходить собрались рано, в самый разгар веселья, когда на эстраде только появились чуть прикрытые двумя-тремя лоскутками девицы из эротического шоу. Но это Валерия не огорчило. То, что ждало его сегодня, было куда привлекательней. Пересевшая за их столик и тотчас обратившая внимание на Валерия Алена влекла его неудержимо. Похоже было, что и сама она без ума от него. Внезапная вспышка обоюдной страсти, казалось, вызывала симпатию у окружающих. Степчик – тот просто расцвел. Прихохатывал.

– Ну вот, а вы сомневались… Родилась новая советская семья! Чур, я свидетель! Я уж себе и свидетельницу подыскал, так что, банкет перерастает у нас в свадебный пир. Домой? Ты что, младенец? Это Кеше пора бай-бай. А ты у нас любимец прекрасных дам, это всем известно!

Сквозь хмельной туман Валерий насторожился. Но ненадолго.

* * *

Колхоз «Заря коммунизма» образовался в Ивашках во времена, которых не помнило уже и среднее поколение сельчан. А старикам, износившимся в нескончаемой работе, и вспоминать ничего не хотелось. Светлый путь коллективного хозяйствования давно свел в могилу большинство пионеров коллективизации. Молодежь же, обремененная повседневными заботами, прошлым не интересовалась. Да и что им за дело было до разглагольствований всяких умников? Не стали обсуждать даже вопрос о переименовании хозяйства, не говоря уже о его ликвидации. Какой смысл? Числясь «государевыми людьми», куда сподручнее тащить по домам не только выращенное на полях, но и полученное в виде разного рода ссуд и дотаций. И уж кому-кому, но не нынешнему председателю было рубить сук, на котором так удобно сиделось. Да и люди не жаловались. Строились, везли в город овощи, свинину, – словом, не бедствовали. Пусть у дяди в агропроме голова болит, что из тех стройматериалов, что получил за последние годы колхоз, можно половину района застроить коттеджами.

Стайки «шабашников» потянулись в Россию давно. Пожалуй, этому начинанию уже не меньше четверти века. Строили фермы и кормохранилища, работали не хуже здешних мужиков. Но и зарабатывали столько, что за такие денежки выкладывались бы от темна до темна и свои. Однако председателям со своими дело иметь не с руки. Свои и дать не догадаются, а если разъяснишь, как оно положено, да заставишь поделиться, – язык за зубами удержится только до первой рюмки.

Приезжие, в основном из Закавказья, поначалу работавшие от души, тоже быстро разобрались, что к чему. Практическим умом, слава Богу, не обделены. Зачем вкалывать, когда вокруг трется столько голодных, спившихся, бездомных? Клиентуру поставляли в основном продавщицы винно-водочных отделов и «тройняшки» да дихлофоса, получая за каждого «алика», взятого в дело, особую плату. Поначалу «аликов», среди которых были бомжи и алиментщики, мелкие воришки и другой люд, которому некуда приткнуться, – просто продавали богатым хозяевам. Нет, не в Подмосковье, а в глубинку, куда-то за калмыцкие степи, где их ожидал рабский труд под надзором свирепой охраны в обширных поместьях.

Однако спустя какое-то время «шабашники» спохватились: зачем продавать рабочую силу за тридевять земель, когда ее можно успешнее использовать здесь? Ощущая за спиной дыхание участкового, «алики» охотно подписывали любое трудовое соглашение. Дальше события развивались по одному и тому же сценарию. В дальнем сельском районе, через полмесяца после начала строительных работ «аликам» выдавался желанный аванс. В результате работяги устраивали грандиозную пьянку. Наутро, когда, мучимые похмельем, они сползались на стройплощадку, неумолимый бригадир, выстроив работничков, сурово напоминал им, кто есть их благодетели, кто взял их в бригаду без документов, кто обеспечил им крышу и заработок и кто отвечает за них перед властями – тем же участковым.

Тем, известное дело, куда деваться? А здесь и курево, и жратва, а в перспективе – приличные деньги. И работа кипела. А в конце сезона наступала развязка, всегда одна и та же. Шеф местного отделения милиции внезапно учинял грандиозную, с пристрастием, проверку соблюдения паспортного режима. Не получив ни гроша, «алики» разбегались, как перепуганные зайцы, и никто ни разу и не попробовал качать права. Безупречная работа органов правопорядка оплачивалась не только купюрами, но и лояльностью – если удавалось вынюхать у «аликов» подробности их прежней жизни, их закладывали со всеми потрохами.

Вообще в здешних местах открывались все новые просторы для деятельности бывших «шабашников». Маковые коробочки и конопля на огородах аборигенов подчас доставляли им приятные минуты. Когда же они осознали, что мак растрачивается на пирожки, а конопляное семя – на масло, то удивлению их не было границ. В обмен на водку можно было получить несметное количество драгоценного сырья.

Поначалу были попытки «разобраться» с еще не укоренившимися приезжими. Заканчивались они, как правило, плачевно: «народные мстители» в лучшем случае попадали в больницу.

Однако ситуация стала меняться. Отмена дотаций убыточным колхозам лишила председателей возможности щедрой рукой финансировать деятельность проверенных товарищей. Новый источник дохода оказался рядом – нагнись и возьми. Деньги произрастали под ногами: в огородах и заброшенных садах. Но не везти же сырье и готовые наркотики в родные края через полстраны, сквозь кордоны линейной милиции и ГАИ, где нынче завели специально натренированных спаниэлей, которые «на лапу» не берут вовсе. А дома своя мафия – с конкурентами не будут церемониться. Дома вообще все сложнее. Попробуй там пошалить так, как в деревенской России, – только тебя и видели.

Нужен был рынок сбыта здесь и сейчас. А значит, в первую очередь, – потребитель. Подростки садились на иглу моментально. Чем моложе, тем быстрее. Еще быстрее – совсем молоденькие девчонки. С иглы ложились в постель по первому требованию. Особенно если непокорной давали денек посидеть «на кумаре». Когда девчонка надоедала, ее отправляли «на заработки»…

* * *

В лагерь труда и отдыха в «Зарю коммунизма» текстильный техникум продолжал выезжать по давно укоренившейся традиции. Как бы ни приходилось туго в колхозе, скучно там не бывало никогда. Компенсацией за прозаическую дневную борьбу за остатки урожая служили прохладные сельские вечера, дурманящий запах листвы, речная свежесть. Прокуренному клубу девушки предпочитали посиделки в своем кругу, не чураясь двух-трех глотков желтоватого местного самогона, который служил как бы неотъемлемым атрибутом местной романтики. Девушки обычно держались стайками, и даже за «атрибутом» к местному шинкарю ходили вместе, а то и в сопровождении преподавательниц, которым, как известно, так же не чуждо ничто человеческое.

После обеда из третьего отряда исчезла Лариса Минеева – высокая белокурая девушка с не по возрасту развитыми формами и спортивной осанкой. Куда она направилась, никто из подруг не заметил. Впрочем, как они знали, у девушки была довольно веская причина отлучиться: накануне она получила письмо от парня, с которым, как принято выражаться, «ходила». Что было в письме подробно никто не знал, но, судя по всему, отношения этой пары близились к завершению, а Лариса по складу своего характера считала, что последнюю точку обязана поставить сама.

Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее в Москву отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в полумраке, подруги с живым интересом обсуждали романтические подробности происшедшего.

– А что, девы, – внезапно сказала худенькая темноволосая Саша Абуталибова – вечный «хвостик» Ларисы, – вдруг сейчас дверь откроется, кто-то войдет и – представляете! – бросит на стол отрезанную голову Лариски?

Двое девчонок прыснули, а третья, такая же трусиха, как и Саша, съежилась и подумала – с чего бы это Сашка несет такую чушь? После этого разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.

В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей койки у окна на пустующую Ларисину кровать у двери. «Дует, девочки, – нету сил!» Вообще в тот вечер, как все потом припомнили, она была какая-то взвинченная и растерянная.

Ранним утром неподалеку от лагеря в перелеске обнаружили обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое жуткое – практически вся кожа с трупа была снята.

Все, кто был способен передвигаться в райотделе, выехали на прочесывание. Прибыло подкрепление и от соседей. Рассыпавшись редкой цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться по неровной, изрезанной мелкими овражками местности. Через час в шестистах метрах севернее наткнулись на голову девушки.

Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва сдерживающий ярость Лобекидзе сейчас наверняка не стал бы обсуждать вероятность наличия у Саши Абуталибовой дара ясновидения. В помещении сельсовета, срочно превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка, дрожа и запинаясь, рассказала следующее:

– Два дня назад, во вторник… пошли мы с Ларой на речку… ну, конечно, самовольно, тут же рядом… Познакомились там с парнем – высокий такой, худой… одет классно, нашего возраста, может, чуть старше. Чернявый, волосы волнистые, длинные – немного короче, чем у меня, – Саша нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку и внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. – Он говорил, что скрывается от кого-то. Мы поняли – не от милиции, а от каких-то людей. Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И не дружки, а просто какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу и жил. Мы ему с Ларисой оттащили печенье, колбасу – он попросил поесть принести, говорил, что всех боится, а вот нам доверяет, обещал – не пожалеем. Деньги у него были, мы видели. Предлагал и нам – мы, конечно, отказались. И в среду пошли – он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они шептались. Я еще обиделась – подруга, называется! А вчера Лариска сказала, что на встречу с Ником – он так назвался, – не пойдет, и мне не советует. Ну, я сразу решила – что-то она темнит. Вот… – девушка запнулась, словно горло перехватил спазм.

Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:

– Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно – как было дело в действительности, и ты – единственный пока свидетель. Все зависит от тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду, и помни – все, что ты скажешь, останется между нами.

– Да, вам легко. Она ведь и вправду самая моя близкая подруга… была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что Лара… Ну, я же сказала, ей всегда нравилось все шикарное. Говорила, вот бы нашелся богатый, пусть и старый, и урод – ей плевать – только бы в техникуме не гнить и в грязи не рыться. А Ник ей деньги показал, про рестораны рассказывал: Сочи – «Жемчужина», Ленинград – «Астория» и еще там какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить… Вот вчера я и начала за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с Ником обычно встречались. Далеко в лес зашла, а когда все это началось, я чуть от страха там не умерла. Лариска принесла Нику поесть и стала с ним разговаривать. А дальше… – девушка всхлипнула, но взяла себя в руки и продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: – Как в страшном сне… Ник неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а когда она упала, разорвал платье… и… ну, надругался… все это с ней сделал. Меня словно парализовало – стою и с места тронуться не могу. Потом он ей голову отрезал – и полез в чащу. Тут я пришла в себя – и бегом в лагерь. Хочу рассказать – и не могу. Страшно! Ведь я… единственный свидетель… он убьет меня!.. – Саша забилась в рыданиях.

Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного спокойнее, чем раньше.

– Я не захотела у окна спать – боялась. А Лариска – ей уже ничего не нужно было, вот я и перебралась на ее кровать – знала, что не придет.

Словесный портрет и приметы девушка описала довольно подробно. Поработали и с фотороботом. Возник размытый образ узкогрудого парня с порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а сама Саша в конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала, но в то же время и не совсем.

* * *

Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел в кабинете за своим еще хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас испятнанным солнцем старым письменным столом, и зябко ежился. Напротив сидел лейтенант Шиповатов, погруженный в раздумье. Майора неприятно изумило бы, если бы он узнал, что лейтенант думает не только лишь о розыске свирепого убийцы, но и о неотоваренных продуктовых талонах своей семьи. И, более того, все это каким-то образом связано с информацией о содранной с трупа и пропитанной солью коже, которую обнаружили примерно на том же расстоянии, что и голову, но в другой стороне. Когда лейтенант узнал об этом, ему едва удалось подавить рвотный позыв. Теперь же Шиповатов рассуждал о возможности факта каннибализма с отвращением, но внешне спокойно. И еще спокойнее выслушивал майора. А порассказать тому было что, тем более, что по ходу повествования майор анализировал происшествие, опираясь на свой огромный опыт.

– Думаю, Максим, это он. Не хочу утверждать безоговорочно, но, мне кажется, я его узнал. Я на дежурство уходил в тот вечер, когда с моими это случилось… Смотрю – парнишка в телефонной будке: говорит с кем-то… Чрезвычайно похож на этот фоторобот. Да, кстати, там мальчишки наши местные околачивались допоздна. Последние дни перед школой… Ты же помнишь, что моих приблизительно в полночь и убили… Пацанам из сада все должно было быть видно как на ладони. Они хотя и выпивали, конечно, помалу, но уверяют – за подъездом глядели, делать-то все равно нечего. И чужих никого не было. Было открыто окно в кухне… То же самое, если б кто в окно лез – видать мальчишкам, да и подхода к дому нельзя миновать – освещенное пространство… А тот сопляк в телефонной будке согнулся над трубкой, а меня увидел – отвернулся и искоса наблюдает. Я еще подумал: девчонку поджидает, маскируется? Этот таксофон уже неделю не работал, кто-то микрофоны все время выкручивает. Знал бы тогда, что этот паренек неспроста горбится…

Сейчас вспомнил – и действительно, подходит под все описания. Саша – девица глазастая. Я отца ее знаю – наш районный хирург, Налик Назарович…

– А-а, я тоже что-то слыхал.

– Да, толковый врач. Милостью Божией, что называется. Бывал я у него.

– Он ведь не так давно к нам приехал. Земляк ваш, Иван Зурабович?

– Земляк. Только он в Баланцево всего пять лет, а я – тридцать пять. Будто здесь и родился. Да только вот все одним махом развалилось…

– А Минееву эту, Ларису, вы тоже знали?

– Кого же мне не знать в Баланцево, если я уже пятнадцать лет на оперативной работе?.. Она действительно дружила с Сашей Абуталибовой, часто дома у них бывала. И я к Абуталибовым заходил. Поначалу – проведать, посмотреть, как земляк устроился. С этим сразу наладилось, таким врачом оказался, что к нему за месяц запись, из Москвы валят. Не я ему – он мне при случае мог протекцию оказать. Ларису, правда, видел всего раз, но мне и этого пока хватает – держит память. И хлюпика этого порченого не забуду. Как бы только на него выйти? Пока что фоторобот распространим, если он в Баланцево или в окрестностях – достанем…

– Да, я сделал выборку, Иван Зурабович: по району пять нераскрытых убийств. Но и у соседей не лучше. Одних детей пропавших… И все – за последнее время.

– Максим, что за терминология! Я не хуже тебя сводки изучал. Твое «время» – это четыре последних года. В пяти соседних районах пропало четырнадцать детей в возрасте от трех до шести лет. И кожа эта засоленная, кстати, тоже покоя мне не дает… И все-таки не верится, даже в наше крутое время. Ведь не тридцать второй год на Украине. Трупов-то нет… О, звонят. Что-то долгонько молчал – едва не полчаса… Лобекидзе. Посетитель? Пропустите. Все, Максим, давай за дело.

* * *

Домой в этот вечер Лобекидзе попал, как обычно, поздно. И, как обычно, Фрейман еще не спал, просматривая в гостиной свои бесчисленные, непрерывно множащиеся бумаги, делая выписки и объемистые подсчеты. Как вполне советский человек, Фрейман, имея электронную записную книжку, с большим удовольствием пользовался обычной. Итоги, видимо, получались ободряющими – улыбка американца подтверждала это лучше всяких слов.

– Ну, что нам день текущий подбросил на фронтах борьбы с преступностью? А, Иван Зурабович?

– Ползем мало-помалу. Поймать – поймаем, да уж больно все это медленно.

– Жаль, Иван. А я тут хотел вас немного развлечь. Дело любопытное, только к правосудию отношение имеет весьма отдаленное. Одному мне, пожалуй, не справиться – поотстал, признаться.

– Что-то не похоже. По-моему, напротив, в авангарде передовых экономических веяний…

– Вот как раз об экономике и речь. Кажется, приближается мое страховое общество к победному…

– Финалу?

– Хороши шутки! К старту! Недалек тот час, когда ленточка будет торжественно перерезана. И столько уже обнаружилось желающих подержаться за ножницы, а значит, и полакомиться объедками пирога, который обещает быть жирным, – что, право, надо признать, тут вы Америку обставили. Ваш бюрократ и ненасытнее, и сплоченнее. Ни один без куска не отвалится. Причем только «зелеными» и только на счета в зарубежных банках. Прогрессивно мыслят, вот это я понимаю. Так вот, из заслуживающих доверие источников мне стало известно, что во второй российской столице хапуги пожиже и сквозь их легионы пробиться полегче. Собчак их там, что ли, пугнул? А вопрос о том, где, как и когда открыть дело, – из самых важных. Лучше повременить, но начать работать на условиях, которые в конечном счете позволят иметь наиболее благоприятный режим. Кстати, на Петербург и вы меня сориентировали…

Разговор оказался как нельзя более кстати. К этому моменту в кармане пиджака майора уже лежало командировочное удостоверение – следы неуловимого Ника могли, по некоторым признакам, отыскаться в Питере.

Так что, уже следующей ночью «жигули» Лобекидзе мчались в направлении северной столицы, а рядом дремал невозмутимый Фрейман со своей неизменной пухлой, обтянутой сафьяном папкой.

В детском саду царила необычная атмосфера. Взвинченность и напряжение взрослых малыши ощущали каждую минуту. У персонала садика были большие проблемы. Рекордный прыжок цен и куда менее заметный – зарплаты заставили искать дополнительные источники дохода. Доходило до смешного. Например, пятеро сотрудниц, словно позабыв, что участвующий в лотерее просто платит еще один налог, каждую зарплату вскладчину приобретали несколько лотерейных билетов. В этот раз – аванс, денег поменьше, – были куплены всего три. Предполагаемый выигрыш договорились разделить поровну.

Наивные люди! Но и в тайном механизме судьбы иной раз происходят какие-то сбои. На один из билетов выпал выигрыш – и какой! Издалека, из каких-то неведомых глубин всплыла сияющая новенькая «волга».

Однако тут вышла заминка. Держательница билетов, среди которых находился и тот единственный, неслыханно счастливый, объявляться на работе не спешила. В ее семье случилась беда. Остальные члены «пятерки» вынуждены были пока довольствоваться прикидками рыночной стоимости автомобиля да болтовней в курилке.