Текст книги "Очищение тьмой (сборник)"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

– Грызин, Мерецков? Вам придется пройти с нами для выяснения некоторых обстоятельств.

Мягкий шорох шин позади лаконично сообщил, что человек с удостоверением действует не в одиночку. Мерецков быстрым движением обернулся навстречу приближающемуся Строкачу.

Майор улыбнулся и выставил вперед ладонь.

– Это всего лишь прокуратура. Так что стрелять не стоит. У нас к вам буквально пара вопросов.

– Ну зачем этот цирк, Павел Михайлович? Позвонили бы – я и сам бы приехал.

– Откуда? С соборной колокольни? – Строкач казался благодушным. – Нам действительно нужно поговорить, Константин Петрович.

– Чувствуется. Целая армия задействована.

– Обижаете. Вы человек легальный. Вам ли не знать, что задержания проводятся иначе.

Широтой улыбки Мерецков вполне мог посоперничать с майором. Только лицо Грызина оставалось жестким, словно высеченным из твердого дерева. Строкач рассыпался:

– Конечно, если у вас, Константин Петрович, какое-то спешное дело, ради Бога. Но поговорить так или иначе придется.

Мерецков с деланным отчаянием махнул рукой.

– Да какие дела, если прокуратура приглашает! Поехали, Тимур. Мы тут собрались было к приятелю пропустить по рюмочке. Он, бедолага, тяжел на подъем. У нас и коньячок с собой.

– Это уж вы потом, Константин Петрович. А пока прошу в машину, не будем терять времени по дороге.

– Как угодно. Давай за нами, – приказал Мерецков Грызину. – И коротко взглянул на плотно зашторенные окна Сутина.

Следующие два часа прошли совершенно бесплодно. Строкач еще раз убедился, что Мерецков виртуозно умеет уклоняться от прямых ответов на вопросы, при этом оставаясь издевательски-корректным. Вообще, складывалось странное впечатление, что майору абсолютно безразлично, что говорит Мерецков. Это заметил и сам допрашиваемый, поначалу обрадованный, но чем дольше тянулся допрос, все более начинавший беспокоиться. Казалось, Строкач вовсе не нуждается в ответах на свои вопросы.

– Павел Михайлович, вы, честное слово, меня уже достали. Ну о чем вы спрашиваете? Что ли я сам на себя срок подниму? Просто даже обидно, что вы меня за дешевку держите. Уж и не знаю, кем надо быть, чтобы на это рассчитывать.

Строкач меланхолически пожал плечами.

– Я ведь знаю, майор, что противник вы умный и опасный, палец вам в рот не клади. А тут вы предлагаете, чтобы я вам горло подставил. Значит, рассчитываете на что-то другое. Скорее всего, придержали меня, чтобы провести какую-то там вашу операцию. Верно? Сами вы в противозаконных деяниях участия принимать не станете, а значит, приняли вы меня с подачи этого безногого ублюдка. Выводы ясны? Я так и знал.

– Ошибаетесь, Константин Петрович. Сутину на вас стучать – себе дороже, а вычислить, где в конце концов вы объявитесь, я пока еще и сам в состоянии, пусть вы и невысокого мнения о моих умственных способностях.

Мерецков сделал протестующий жест. Строкач деловито продолжил:

– А потом – с чего бы это мне прикрывать Сутина? Добра от него никто не видел. С другой стороны, я не намерен смотреть сквозь пальцы на еще одно убийство. Может быть, пора остановиться, Константин Петрович? И хорошо, если бы вы надумали поделиться информацией, ведь не своими же вы руками…

– Все, хватит! Сыт. Сколько можно долбить одно и то же? Или до вас еще не дошло, что на понт меня не взять и без фактов со мной говорить не о чем? Я ведь и сам юрист. Одним словом, товарищ майор, эту встречу вы проиграли.

Строкач снова пожал плечами и неопределенно улыбнулся. Казалось, ему нравится происходящее. Поднявшись со стула, подошел к окну, отодвинул штору и выглянул на улицу. Затем распахнул створку, всматриваясь в оживленное движение под окнами, словно пытаясь найти там ответы на вопросы, которые игнорировал собеседник. Но в кабинет ворвались лишь слитный шум машин и запах бензинового выхлопа. Поморщившись, Строкач захлопнул окно, уселся за стол и занялся бумагами.

Минут пять висело молчание. Наконец, Мерецков не выдержал:

– Долго вы меня мариновать будете? В камеру – так в камеру! И сразу же прокурора! – голос его сорвался.

– Бог с вами, Константин Петрович! Вы же законопослушный гражданин, какая камера? Сию минуту заканчиваем. – Строкач убрал в сейф бумаги и снова встал. – Но нам необходимо провести маленький следственный эксперимент. Дело в том, что одна пожилая особа опознала в вас грабителя.

– Что? – возмутившись, Мерецков вскочил.

– Как раз для того, чтобы разрешить это досадное недоразумение, нам и придется поехать в больницу к этой даме. Не горячитесь. Если на очной ставке она вас не опознает, а я лично в этом почти уверен, вас отвезут, куда скажете…

– Спасибо, сам доберусь. – Мерецков неожиданно широко улыбнулся.

Живя в центре города и людям-то повернуться толком негде, хозяин золотистого спаниэля время от времени вывозил его на природу. В конечном счете, за это он был благодарен псу: в кои веки выпадает оказия проветрить легкие и душу.

Пес восторженно носился вдоль речушки, шастал в подлеске и сосредоточенно рыл ямы под кустами и на берегу – чуял подземные ходы мелких грызунов. Именно чувствительный нос и привел рыжего горожанина к такой находке, которая привела в ужас его хозяина, человека многоопытного и повидавшего на своем веку разное. Увидев то, что показалось в рытвине, сделанной спаниэлем, он тут же оттащил пса за ошейник, едва сдерживая тошноту, и почти бегом, волоча за собой упирающегося приятеля, удалился.

Закопанный по шею в землю обезглавленный труп мужчины средних лет одет был в турецкие трикотажные трусики, которыми завалены все рынки. Правая рука по локоть отсечена ножом – скорее, тупым. На коже левой кольцевая вмятина от браслета часов. По характерному рисунку можно было предположить, что браслет – золотой, плетеный, тесноватый для погибшего. Тело было усеяно многочисленными следами порезов.

Вскрытие показало, что погибший принял большую дозу алкоголя, а именно водки, не забывая, однако, закусывать икрой и балыком, что указывало, по крайней мере, на то, что искать его следовало в весьма определенном слое населения. Голова была отделена острым орудием с длинным лезвием – одним сильнейшим ударом.

В двух метрах от трупа земля была перекопана, по-видимому, поиски вели не только представители власти.

Жена Склярова казалась еще более неприметной, чем ее покойный супруг. Во всем ее облике преобладала какая-то смесь вялости и непроходящего испуга, изредка сменявшаяся беспорядочными суетливыми движениями. Говорила она почти беззвучно, словно силы покидали ее, и звук голоса напоминал шелест пересохшей архивной бумаги.

– Он был таким мягким человеком, мухи никогда не обидел. Рылся в старых изданиях, экспериментировал на кухне – все эти забытые рецепты, пытался создать что-то новое… Много публиковался в печати, с книгой дело двигалось мало-помалу. Алексей, если брался за что-либо, отдавался делу целиком, вот как с этими катакомбами. И совершенно был чужд всякой корысти. Как могла так поступить эта Вострикова!.. Она же его оскорбила. Ведь у него рак был, он страдал… Какие гонорары?.. Он остатки сил тратил. У него даже башмаков приличных не было, стыдно сказать. За день до гибели купили… а то бы и похоронить не в чем. Разве это жизнь? Все на нервах…

В мрачных и сырых, причудливо переплетающихся ходах и коридорах, где мерцал сероватый, безжизненный свет, Мерецков почти сразу потерял ориентировку. Все казалось одинаковым – от осклизлых стен до нависающих потолков, покрытых крупными каплями влаги и известковыми натеками. Туннель сузился настолько, что, казалось, со встречным не разминуться. Перед Мерецковым и позади него шагали два конвоира – смахивающий на шкаф верзила со стертым, как бы расплющенным лицом, и вертлявый коротышка, походивший на игрушечный скелетик из тех, какие некогда было модно вешать на лобовом стекле машины. Скелетик поигрывал здоровенным револьвером.

Шли уже долго, и Мерецков потерял счет поворотам, спускам и подъемам. Наконец воздух потеплел, в боковых проходах ползали отблески света, стали показываться какие-то смутные фигуры, казавшиеся Мерецкову безусловно зловещими.

Конвоиры обменивались с этими полулюдьми-полутенями отрывистыми звуками, напоминающими кабанье похрюкивание, и тем не менее это были слова, относившиеся к пленнику. В них явно слышалось удовлетворение.

Мерецков в роли жертвы оказался едва ли не впервые. Ему случалось хаживать под конвоем, но там конвой был связан требованиями законов и устава. Здесь же и думать не приходилось ни о каких гарантиях, кроме одной – при малейшем подозрительном движении гарантирована пуля в затылок.

Грубый тычок в спину заставил его вздрогнуть. К такому обращению невозможно было привыкнуть, ведь уголовный мир дневной поверхности давно и безоговорочно был в подчинении у Мерецкова, и иного он не допускал. Если он выберется – война, война этому отребью, устроившему ловушку, война до тех пор, пока в подземных норах не останется ни одной крысы.

– Заходи, Костя, чего топчешься? – в глубине помещения, освещаемый пламенем камина, восседал носатый брюнет в потертой одежде. Волосы его слиплись сосульками, лицо было совсем молодое, но кожу покрывали морщины, забитые белесой пылью. Взгляд был издевательский и насмешливый.

Так на Мерецкова уже давно никто не смотрел. Этот определенно чувствовал себя подземным царьком… да и конвоиры ловили каждое его движение.

Брюнет поднялся и заходил по довольно просторной пещере, едва не задевая головою свод. В глазах его светилась какая-то одержимость, это были глаза человека больного и крайне опасного, а главное – Мерецков где-то уже видел их раньше, но где – не мог вспомнить. Эта скользящая улыбка, маленький, не мужской рот… Что-то очень знакомое.

– Ты, никак, Костя, не рад? В чем дело? Ты же весельчак большой. Только что-то невесело нынче от твоих шуток.

– Я, наверно, чего-то не понял. Кому не весело, что за шутки? Что вам, парни, от меня нужно? Вы, часом, не ошиблись?

Конвоиры заржали. Брюнет неопределенно хмыкнул.

– Ты все-таки шутник, Костя. Ну с кем тебя живого спутаешь? Ты же как клещ в город вцепился и тянешь, тянешь..

– Что? – Мерецков сделал недоумевающее лицо.

– Ты, я вижу, прикидываешь, кто из твоих клиентов тебя сдал? Не суши мозги, не твое это теперь дело. Теперь твои дела – наши.

– Да какие дела? Вы что, парни?..

Брюнет дернул углом губ. Кулак конвоира дважды врезался в спину Мерецкова в области почек. Колени подломились от нестерпимой боли. Сильным рывком за волосы его поставили на ноги. Мерецков обмяк, делая вид что все, сломался.

– Ты это не темни. Тут власти, кроме нас, нету. Здесь и самый крутой ОМОН не достанет, так что придется тебе жизнь заслужить. В случае чего никто тебя здесь не найдет, да и искать не станет, не обольщайся.

Мерецков кивнул, но длинноносому этого было мало.

– Главное, не раздражай меня, а то сдохнешь раньше того срока, что тебе Господь отмерил. А как по твоим злодействам – то давно пора. Кто-кто, а мы-то знаем, сколько ты крови попил!

И снова удар по почкам. Еще один – в печень.

– И помни – на земле нет места лжи, всякое тайное станет явным рано или поздно. Ради этого и мы живем, так что зря ты нас "крысами подземными" величаешь. Мы ведь и загрызть можем, а нужно – и наверху достанем.

– Знаю. – Мерецков лихорадочно соображал, с кем из "верных" приходилось толковать об обитателях катакомб, кто подставил его под удар и, в конечном счете, – чего от него хотят.

По лицу брюнета, освещенному тусклым светом, нельзя было ничего прочитать. Слова он цедил монотонно, без всякого чувства.

– Избаловались вы там наверху со своими… белыми. С дерьмом этим. А мы в темноте живем, в черноте. Знаешь, как в Америке, в гетто. Ты-то помнишь, как к власти пришел? Вот и мы будем резать, духу хватит. А вот информации кое-какой нам недостает. Но это не беда, ты нам поможешь. И не брыкайся, не в прокуратуре.

Так вот откуда ниточка потянулась! Неужели уже и эти, законники хреновы, подземную сволоту оседлали? Надо держаться до последнего, цепляться за малейший шанс. Информация! Ясно-понятно, чужими руками прокуратура подгребает или кто там за ними стоит.

– Трудно думаешь, Костя. Так, помолчав, и помереть недолго. Иди-ка сюда.

В дальнем углу, рядом с камином, в глаза бросились темные пятна на полу, какие-то потеки и отвратительные сгустки. На стене висели неясного назначения инструменты, камин чадил, время от времени выбрасывая длинный багровый язык пламени, и тогда тьма отступала. Так вот оно что! – осенило Мерецкова, и сейчас же стало понятно, откуда ползет этот сладковатый смрад, из-за которого ему все время приходилось бороться с подкатывающей тошнотой.

Брюнет пошевелил угли кузнечными щипцами, да так и оставил их калиться в самом жару.

Корчить из себя героя Мерецков не собирался. Но и нельзя было "потерять лицо", выказать смертельный ужас, затопивший сознание. В конце концов, своим положением он обязан тому, что от природы был неплохим психологом.

Помедлив, потоптавшись у огня, он, наконец, выдавил из себя, как бы смирившись с неизбежностью:

– Вы бы хоть сказали, что вам нужно. Может, не стоило и огород городить, сам бы пришел? Поговорить-то есть о чем, давно друг о друге слышим. Не знаю, кто там что наплел, но я к вам всегда относился с уважением, восхищался и дисциплиной, и тем, что живы у вас еще идеалы. Большая редкость по нынешним временам. Полагаю, нам следовало бы подумать о сотрудничестве, а поначалу хотя бы познакомиться.

Волосатый перестарок осклабился и отрекомендовался:

– Вот и ладно, Костя. Зови меня просто: Второй. А у парней номера слишком длинные, чтобы ты их запомнил. Да и ни к чему. Какая тебе разница, ведь не за этим пришли. Расскажи-ка нам, Костя, все подчистую о своей системе налогов. Чего ты корчишься? Может, до щипцов дело и не дойдет.

– Нет проблем. Вас интересуют, как я понял, суммы, которые выплачивают… собственно, даже и не мне… но… я ничего не собираюсь скрывать.

– Ей-богу, сынок, и не стоит. Я ведь люблю по словечку вытягивать, постепенно, мало-помалу. Начнем с ноготков… потом коленочки… – мягким тенорком заговорил, казалось, сгусток мрака слева у стены. На свет из-за спины охранника выступила фигура, которая могла бы показаться комической, если бы не скальпель, зажатый в худой, перевитой узлами вен руке старика, да длинная сверкающая игла – в другой. Легкий венчик пушистых седых волос обрамлял плешь, казавшуюся в полумраке присыпанной древесной трухой. Согбенный и хилый, словно нищий со старинной гравюры, старик вместе с тем буквально изучал опасность.

– Мальчик не хочет говорить? Ох, грехи наши тяжкие… А косточки хороши у него, нежные косточки… В самый раз…

Приплясывая и паясничая, старик понемногу приближался. Игла в его руке выписывала немыслимые кривые, тянулась к Мерецкову, которого внезапно зажали между собой конвоиры и рывком швырнули в кресло. Еще миг – и его руки намертво прикручены тонкими цепями к подлокотникам.

Старик был уже рядом, примеривался со своим скальпелем, сладострастно прикидывал, куда бы воткнуть его узкое жало.

Однако здесь он допустил промах. Ему следовало бы зайти сбоку, а он оказался перед креслом, еще бы чуть-чуть – и его не достать, но Мерецков уже выбросил ногу, изогнувшись дугой, – короткий, как щелчок бича, удар достиг цели. Старческое колено тихо хрустнуло, и лысый палач со стоном, постепенно поднимавшимся до истошного воя, рухнул на пол, заскреб пальцами по камню.

Конвоиры невозмутимо наблюдали за происходящим, и только их руки словно бы отяжелели на плечах Мерецкова, вдавливая его в кресло. Он не сопротивлялся, покорно ожидая развития событий, и во все глаза смотрел на Второго.

Наконец тот снизошел:

– Ты, Костя, погорячился. Старика, конечно, жалко. Хороший специалист, да не один он у нас такой. А теперь – хватит. Со мной у тебя эти номера не пройдут. Лучше и не пытайся.

– Понял. Спрашивайте. Думаю, поладим.

Молчаливые охранники застыли как истуканы по обе стороны кресла. Можно было подумать, что они вообще немы, если бы Мерецков не слышал их реплик, покуда они волокли его подземными коридорами.

Мерецков говорил долго, раскрывая хитро сплетенную сеть рэкета, опутавшую весь город, говорил, казалось, искренне, и настолько увлекся, что не заметил как и когда убрали из пещеры постанывающего заплечных дел мастера.

Второй слушал с напряженным вниманием, однако удовлетворения на его лице не было.

– Это все, конечно, хорошо. То, что у тебя полгорода в данниках, это мы и без тебя знаем. Знаем и кое-что еще – ты уже заметил. А вот где ты деньги держишь, ты пока еще темнишь. – Мерецков резко выпрямился, по лицу его волной прошла гримаса, словно его огрели хлыстом. Второй успокаивающе заметил: – Не печалься. Будешь умницей, и все еще может закончиться не так плохо. Мне ведь вся эта твоя бухгалтерия и на фиг не нужна. Что положено, ты и сам отдашь, только не вздумай суетиться, если хочешь еще пожить. Нам ведь не обязательно там, наверху, своего парня ставить. Хлопотное дело пока то, се… Главное, хорошо себя вести.

– Куда от вас денешься, – буркнул, смиряясь окончательно, Мерецков.

– Ты небось думаешь, вы только отпустите меня, ребята, а я уж так спрячусь, что лбы расшибете достававши? И напрасно. Боевиков у нас хватает, можем даже поделиться, если захочешь дружить. Ребята из-под земли вытащат.

– Вы ведь так и так под землей.

– Ага, ожил. Вот и ладно. Глядишь, скоро на чаек к нам будешь захаживать. Только лояльность не словами, – голос Второго лязгнул металлом, – делами доказывать нужно. Пока что вред один от тебя. И деньги, которые ты там где-то скирдуешь, нам не нужны, нам и прикасаться к ним нельзя. Кое-что посущественнее требуется.

– С нашим удовольствием. Как говорится, чего изволите.

– Ого, как повеселел! Рад, что деньги в целости останутся? Ох, суетен человек, корыстен… Не спеши, без выкупа не уйдешь.

– А я и не спешу. Будем работать вместе – таких дел наворочаем! Ребята у вас серьезные, Грызина моего спишем, а с ними будем вопросы решать.

– Ты уже нарешал. Как тебе теперь верить, если ты только и ждешь, чтобы вывернуться и других подставить.

– Жизнь такая. – Мерецков поднял полные плечи, втянул голову.

– Какая, к черту, жизнь? Грызина твоего мы в расход пустим в два счета. Только чего это ты на нас стрелки переводишь с этими мусорами, которых шлепнули? Нам копоти не надо. А ну как они армию задействуют? Сюрпризов у нас для них хватит, но все равно нам не устоять. Потому и живем, что тихо, без шума, ты это сам знаешь, у тебя свой розыск. Смотри в глаза, чего морду воротишь? На исповеди был когда? Или на тебе и креста нету? Ну-ка, ворот расстегни.

Мерецков засуетился с пуговицами.

– Как же, что я за блатной без креста?

– Ай да крест – смех да и только. Что это за загогулина? Покажь. Да не дрейфь, что ты за цепь схватился…

Мерецков торопливо расстегнул цепь, хотя она и была достаточно длинной, чтобы снять через голову, крест соскользнул в ладонь. Был он действительно довольно велик, темно-серого тусклого металла, с необычными фигурными отростками на концах. Зажав кулак, он услужливо подал цепь Второму:

– Это еще бабушкин. Железный, ценности никакой. Перешел ко мне от матери. Конечно, если надо, я отдам… Но я очень прошу…

– Э, да здесь граммов двести! – привычно взвесил Второй на руке золото. – Шею не натирает? Крест дело святое, носи. А золото Богу ни к чему. Вера не им крепка, ее в сердце иметь должно, – неожиданно он подмигнул хитро, заговорщически. – Ну, да мы – грешники, так что золото оставим, братству сгодится при случае.

– А у вас как с верой? – Мерецков, почуяв, что снова немного отпустило, осмелел. Однако ответ прозвучал холодно.

– Ты о нас не печалься, Костя. Все мы – орудие Божье, но можем и ошибиться. А ошибки крови стоят. Ты вот, например, призабыл, что милицию трогать нельзя, а теперь все на нас замкнулось. Гнать нас начнут, а нам здесь нравится, хотя и темно, и сыровато… Так зачем, говоришь, тебе это понадобилось? Ну, если не тебе, так Грызину этому твоему, другому прихвостню… Поздно мы за тобой вплотную следить начали. Будешь говорить?

Охранник небрежным движением захватил щеки Мерецкова. Челюсти раздвинулись, словно готовые извергнуть ответ. Мерецков стремительно залился меловой бледностью. Через секунду мучитель отпустил его.

Второй встал, с наслаждением потянулся. То, что он почти двухметрового роста, Мерецков заметил раньше, но только теперь бросились в глаза непропорционально длинные, свисающие едва не до колен руки, покрытые редкой шерстью. Тяжелые плечи расправились, готовые к хлесткому, внезапному удару. Мерецков ощутил себя таким же слабым и беззащитным, каким пришел в блатной мир лет десять назад, вооруженный лишь хитростью, знанием логики, да тайных извивов человеческой психики. Тогда, в начале карьеры "авторитета", его часто занимал вопрос, зачем, собственно, он сюда сунулся и не есть ли это ошибка, могущая оказаться роковой. По мере становления сомнения рассеялись, а "убирать" соперников со своего пути стало делом обыденным. Но теперь он вновь был наг и беспомощен, а другой, оказавшийся хозяином положения волей обстоятельств, смотрел на него с кровожадной ухмылкой.

– Колеблешься, Костя, темнишь. Все сомнительное будет проверено. Дань, говоришь, на этот раз не успел собрать? Не расстраивайся, мы соберем. Пошлем шестерок. Записочку Грызину напишешь, чтобы все сполна отдал, а если что не так – уж извини. Крысы в штольнях будут довольны.

Мерецков не стал перебивать Второго. Лицо его, словно схваченное судорогой, кривилось в жалобной улыбке.

– Какие мы ни есть, но воевать нам привычнее, чем шкуру с торгашей драть. Нас вера ведет. Короче – напишешь письмо, потом посидишь, обдумаешь, что и как…

– До утра? – вскинулся Мерецков, но тут же снова перешел на ровный, рассудительный тон.

Но его уже не слушали. Второй устало потер виски и впервые за все это время сделал жест – вяло, с презрением отмахнул крупной кистью.

– А для тебя все едино – что утро, что вечер. Тут один свет в окошке – я. Пошел вон!

Вновь Мерецкова волокли осклизлыми коридорами, освещаемыми только пыльными лучами фонарей конвойных.

Дверь в известняковой стене он не заметил даже после того, как в нее уперся луч фонаря переднего конвоира. С лязгом отошла полоса засова, утопленного в массивный металл. Дверь оказалась настолько узкой, что Мерецков усомнился – удастся ли протиснуться. Уж очень не хотелось, чтобы "помогли".

– Выходи! – рявкнул верзила.

В проеме мелькнула тень, и Мерецкова едва не сбил с ног тощий изможденный мальчишка со спутанными длинными волосами. Он двигался проворно, но какими-то нервными рывками, прерывисто дыша. Мерецков боком втиснулся в пещеру, дверь с железным гулом захлопнулась, и наступила полная тьма. Однако он успел разглядеть нечто походившее на лавку, оказавшееся широким бревном. Сидеть на нем было полегче, чем на холодном каменном полу.

Ему никак не удавалось отключиться, спрятаться в забытье. Сколько времени он терзался мучительными раздумьями – неизвестно. Золотая "омега" с браслетом нашла новых хозяев.

Казалось, протекла вечность, пока снова с визгом отворилась дверь, впуская в мрачную пещеру трепещущий свет, а с ним – изломанную, всхлипывающую полудетскую фигурку. Мальчишка ориентировался в темноте, он довольно быстро, даже не задев вонючий бак, добрался до бревна и рухнул на него.

– Ты кто? – Мерецков всегда старался сразу определиться.

Всхлипывания не прекратились, но стали перемежаться словами.

– Кто-кто! Тебе от этого легче, что ли?.. Сима я. Видал, как меня выводили? Вот это я и есть. И тебя мне на свету хорошо видать было… Я к темноте привык. Не хочу на свет, чего там хорошего – лупят как собаку…

– Кто лупит? – спросил Мерецков, надеясь разузнать хоть что-то новое.

– А то не знаешь… Тебя пока еще не били, а мне больно. Попробуй.

Холодная узкая лапка коснулась в темноте плеча Мерецкова, повела за собой его руку. Вся спина мальчишки была, как чешуей, покрыта ссадинами, запекшейся кровью и буграми ушибов.

– Ну как, знатно меня отметелили? Это они умеют. Со мной такое второй раз. А чего, им – плевать. Кого под землей бояться? Значит, и ты проштрафился? Ох, ты – наземный, это еще хуже… От таких, как я, хоть польза…

– А почему ты решил, что от меня – нет?

– Чего тут думать. Все вы, наземные – враги. Уж если заперли нас двоих в одну клетку, значит, им уже плевать на нас. Здесь все – наглухо отбитые. Убьют кого, разденут – а потом разбирают по пунктам, как дело было. Теория! Для того и чужими преступлениями интересуются, летопись составляют. И все время говорят, что скоро придет их время, и тогда все увидят, с чего все началось. Эх, жаль, дверь не выломать…

– А чего ее ломать? Из этого муравейника разве выберешься?

– Да хоть с закрытыми глазами! Я тут уже пять лет.

– Сколько же тебе?

– Было десять, когда здесь оказался…

Все, что рассказал ему мальчишка, Мерецков выслушал с тоскливым отвращением. Он и сам был мерзок себе – пустоголовый кретин, угодивший на улице в примитивную ловушку. Здесь, в полной темноте, он мог вполне отдаться этому чувству. Что ему этот малолетний воришка!

Он давно уже не встречался с такой мелкотой. На это были специальные люди, игравшие роль прокладки между шестерками и боссом. Однако пришлось вспомнить молодость.

– Не знаю, парень, насколько крутые эти твои боссы и насколько им можно верить. Может, у вас все по-другому… Зато наверху я и сам большой человек.

– Я знаю, мне говорили. Смотри, мол, каких нагибаем, не тебе перья поднимать!

– Пойдет все путем – будем работать с твоими братьями. Ребята они жесткие, но знают, чего хотят. А насчет того, чтобы шестерить – так в большой игре это еще опаснее. То, что твоих Старших братьев интересует, касается и тех мусоров, которых положили. Так бывает, когда людей используют, чтобы концы обрезать…

– Это как же? – даже в темноте чувствовалось, что мальчик заинтересованно задвигался.

Но ответа он не успел получить Дверь камеры отворилась, впуская свет, показавшийся ослепительным.

– Выходи!

Оба ринулсь к выходу, застыли у порога, уставившись друг на друга: "Кого? Чья судьба сейчас решится?"

– Выходи!

И снова туннель После кромешной тьмы пещеры он казался неплохо освещенным и уже не таким нескончаемо длинным. Знакомым было и помещение, куда они свернули. По-прежнему на стуле восседал Второй. Глаза его буравили вошедших с таким интересом, словно он видел обоих впервые. Женственный рот змеился в усмешке.

– Ага, вот и товарищи по несчастью! Милости прошу. Ну-ка, быстро разойтись по углам! Живее!

Пистолетное дуло, уткнувшись в бок, сообщило Мерецкову достаточную скорость. Теперь все четыре угла помещения были заняты – двое конвойных, двое узников. Посередине на вращающемся табурете покачивался Второй.

– Знакомство ваше, друзья, оказалось кратким. Но, надеюсь, разлука вас не слишком огорчит? Отлично. Будете прощаться?

Два выстрела оглушительно раздались в замкнутом пространстве. На грязно-белой рубахе мальчишки начало расплываться темное пятно. Он тоненько взлаял, как крохотная собачонка, схватился за грудь, словно собираясь поклясться, но третий выстрел, задержавшийся на секунду, все довершил. Пуля попала в лоб, выхлестнув из черепа вязкий фонтанчик кровавых брызг, растекшихся полоской по бетону. Лихорадочно работавший мозг Мерецкова отметил именно в этом углу в первый раз он заметил все эти потеки и сгустки. Следы хозяев не занимали, некому было в них разбираться.

– Так как, Костя? Может не стоит барахтаться? Все равно все на виду. Вот видишь – мальчик чего-то не понял, глядишь, уже и трупик унесли. Так и тебя поволокут, у нас не паркет, вроде как у тебя… Заглянул я к тебе. Неплохо, неплохо. Грызин, конечно, зубами пощелкал, да неважно у тебя дрессировка поставлена. В общем, давай, отрабатывай жизнь.

– А на кой я вам мертвый?

– Я и говорю – чтобы ко всеобщему удовольствию. Так как, говоришь, милицейских устряпали?

– Чего тут говорить? Сами они и нарвались. Аптекарь не только на сигнализацию надеялся. В баре была единственная бутылка армянского коньяку с такой дозой, что роту положить можно. Вышло им боком.

– А какого хрена их понесло в квартиру Бобровского?

– За вещами, за чем же еще. Было что взять у старого козла, накосил.

– На чем? Только не врать! Финт в сторону – и в гроб.

– Наркотики он продавал из своей аптеки.

– Через тебя?

– Через моих людей.

– Нехорошее дело. Не признаем.

– Ну, я ведь с вами знаком не был. Да и не это мне главную прибыль давало. Аптекарь трусил, товару было немного.

– То есть, меньше, чем бы тебе хотелось?

– Э, человек – такая скотина, все ему мало. Если эти дела вам не по вкусу – ради Бога. Тем более, что Бобровский уже на том свете, а других каналов у меня нету. Возиться с коноплей да с соломкой – дохлое дело, сгоришь на транзите. Статья больно суровая.

– Но ведь и доходы!

– Да ну, просто подвернулся этот Бобровский. Мы установили, что через него лекарства идут на рынок, это бизнес дай Бог. Вот я и подъехал к нему: "Вы такой состоятельный человек, наверное, нуждаетесь в охране, чтобы не случилось худого".

– И все?

– Нет. Семен Михайлович человек с понятием, с таким можно было дело иметь. Да и ему через меня было удобнее работать.

– Да, ты у нас – сила, – насмешливо протянул Второй.

Мерецков сидел смирно.

– Я к вам всегда относился с уважением, и работать с вами – дело серьезное. Но без Бобровского все равно наркоту брать негде. Мак и конопля целиком уходят к цыганам. "Ромале" мне, конечно, не указ, но все как один стучат. Милиции выгодно – к игле информация сама стекается.

Второй кивнул:

– Я плевать хотел на проблемы наркоманов. В конце концов сами виноваты – нечего пасть разевать, трепаться, как последняя сука.

– Тут дело не в трепе. Наркотики дорогие, а платить надо, вот и рассчитываются краденым. А угрозыск тут как тут. Как засветился кто с дела, сейчас и берут. Конечно, не в самом притоне, где-нибудь подальше.

– Хорошо, давай к делу. Ну ладно, эти двое отравились, а третий, начальник ихний? А сам Бобровский?

– Я получаю долю с разных дел. Обычно платят те, кто сам замазан торгаши всякие, воры. Не все, но те, кого я достал. А недавно покатилась по городу волна грабежей, появился чужой рэкет. Крутые профессионалы, работают, будто специально, чтобы побольше крови. Видать, любят это дело. Короче, Бобровский внезапно отказался со мной дело иметь.

– Вот так – ни с того, ни с сего?..

– Конечно, нет. Я сразу понял, что есть кто-то у него за спиной. Каналы сбыта у него и раньше были, так что он вполне мог и без нас обойтись в этом. Разговор шел у него в кабинете, домой к себе он не пускал никого. Ну, я его положил на пол – меня долго просить не надо – и объяснил, что к чему. Бить не бил, но он у меня с перепугу обмочился, пока не вспомнил, кто хозяин. У него и раньше бывало – наглел. То спортклуб ему этот высели – магазин ему открыть не терпится, то еще чего-то… Не нажрется никак. Я с каратистами ссориться не стал, ихняя молодежь – сплошь ненормальные. Ничего не втемяшишь.